Вспышка чувственности

 

Поздно ночью Дзин, не издавший ни стона с тех пор, как заболел ветрянкой, вдруг жалобно заплакал, словно почувствовал, что его страдания достигли высшей точки. Вытянув в темноте белые, в бинтах, ручки, он изо всех сил двигал ими, стараясь ухватиться за что-то невидимое. Исана наблюдал за ним в мерцающем лунном свете, проникавшем через окно — ставни оставались открытыми. Наконец Инаго, спящая рядом с Дзином, приподнялась — верхняя часть ее тела была, как и утром, обнажена, — взяла в свои ладони дергающиеся ручки ребенка и в порыве нежности прижала их к груди. Наутро сыпь побледнела и стала сходить. Проснувшись, Дзин тихо сказал:

— Это дрозд.

— Ой, Дзин, да ты совсем здоров, — бодрым голосом откликнулась Инаго, и Исана, услыхав ее слова, испытал огромную радость.

— Наверно, уже можно возвращаться в Токио?

— Нет, как бы не содрать нарывы. Думаю, лучше ему побыть здесь еще денька два, — ответила Инаго. — Я чувствую, в Токио ничего хорошего нас не ждет...

Она говорила подавленно и мрачно, но весь ее вид со сведенными коленями и распрямленной спиной казался вызовом какой-то грозной и страшной силе. Быстро надев кофту, она застегнула пуговицы и выбежала из комнаты — приготовить Дзину еду.

Потом, вся светясь радостью, Инаго принесла неизменные макароны, политые консервированным соусом. И Дзин спокойно и размеренно съел огромную порцию — Исана ни разу не видел, чтобы он съедал столько макарон. Затем он выпил много воды, Инаго обтерла его вспотевшее тельце, и он снова лег на матрац, который, пока он ел, проветривался на солнце. Дзин удовлетворенно вздохнул и, улыбнувшись, посмотрел сперва на Инаго, потом на Исана. Он снова услышал голоса множества птиц и сообщил:

— Это синий соловей... Это сэндайский соловей.

И сразу заснул глубоким сном...

— Он и впрямь здорово разбирается в птицах, — восхищенно сказала Инаго.

В голосе ее звучало явное благоговение, вряд ли объяснимое только голодом и усталостью. Но голод, испытываемый Исана, помог ему глубже проникнуть в смысл ее слов. Оставив спящего Дзина, они сошли вниз, приготовили еду и, сидя на кусках лавы, поели. Потом снова отправились загорать, но солнце припекало сильнее вчерашнего, и они облили друг друга водой с головы до ног. Боясь разбудить Дзина, оба не проронили ни слова. Покрытая легким загаром, блестящая, упругая кожа Инаго, казалось, радостно поглощает солнечные лучи, а кожа Исана, надолго замуровавшего себя в убежище, покраснела от ожогов и вздулась волдырями.

В конце концов им пришлось вернуться в барак и немного остыть. Там, в полутьме, вдыхая запах пота друг друга, они вдруг уловили еще одну, новую причину их бегства в барак. И все более запутывавшийся узел их чувств одним махом разрубила Инаго, спросив:

— Может, переспим?

— Да, — ответил Исана с признательностью застенчивого человека.

Сверкнув белками широко раскрытых глаз, Инаго накинула на голову полотенце и выбежала из барака посмотреть, что делает Дзин.

«Может, переспим», — повторил про себя, улыбаясь, Исана. Это не была самодовольная улыбка, но все же он сразу перестал улыбаться, забеспокоившись, а вдруг ничего не получится? Он так давно не знал женщины.

— Дзин крепко спит. Ведь во время болезни он почти совсем не спал, — сказала, вбегая, запыхавшаяся Инаго. Девушка разделась, и Исана увидел, какая она соблазнительно стройная.

— Я давно не знал женщины, и в первый раз у нас, наверно, ничего не получится. Но потом все будет в порядке.

На лице Инаго появилось какое-то неопределенное выражение, и Исана устыдился своих оправданий...

— Вот видишь, — сказал Исана.

— Что «видишь»? Мне было очень хорошо, — ответила Инаго.

— Правда? А я подумал...

Инаго потупилась и тихо засмеялась. Исана грустно улыбнулся. Прижавшись снова к ее телу, покрытому капельками пота, он понял: лучшее, что приносит физическая близость, это ощущение родства двух людей.

— Ты говоришь «хорошо». В этом слове заключен слишком общий смысл, — заговорил он.

Широко открытые глаза Инаго, когда она подняла голову, лежавшую на его груди, затуманились. Наверно, она старалась соотнести его слова со своими собственными ощущениями.

— Возможно... — сказала она, пристально глядя на него и не опуская голову.

— Может, у тебя этого раньше вообще не было?

— Нет, почему же...

— Наверно, было, но не по-настоящему.

— Наверно, — рассеянно сказала Инаго. — Какой вы все-таки ласковый. Казалось бы, вам-то какое дело?

— Ты не права. Это всегда касается обоих. Как ты могла спать с солдатом, думая, что ему нет до этого никакого дела?

Инаго молчала. Подняв голову, Исана увидел в ее глазах слезы.

— Противно... Противно, когда вспоминаю, как обманывала солдата, — сказала она дрожащим голосом. — Но он так старался, и я не могла не обманывать его, а на самом деле ничего не было. Противно...

Она всхлипывала. Снова взглянув на нее, Исана прочел в ее глазах, вымытых слезами, желание...

...В тот день они заснули, тесно прижавшись друг к другу. Они спали в одной комнате с Дзином, Исана чувствовал, что между ними возникла прочная близость.

Хотя кризис миновал, болезнь Дзина не позволяла еще дня три-четыре везти его поездом в Токио. Поэтому Исана и Инаго вынуждены были оставаться на месте. Они любовались деревьями и кустами, мечтали, лежа на солнцепеке, предавались ласкам. Они собирали и ели спелые плоды дикого персика. Наполнив ведро свежей водой и поставив его в прохладное место, они охлаждали в нем персики. Инаго удивлялась и потешалась, глядя, как серьезно и обстоятельно Исана ест плоды дикого дерева.

Обращаясь к душам деревьев и душам китов, Исана размышлял о двух предметах. Одним из них была смерть. Он боялся, что его близость с Инаго, которая, как он надеялся, будет расти, вдруг прекратится — он теперь страшился смерти. И в его мозгу, воспаленном жаром и любовью, воскресали точно вызванные страхом смерти слова харис биайос [5] смерти, запомнившиеся еще с тех пор, когда он занимался древними языками. Раньше Исана уже говорил Такаки и думал именно то, что говорил: я с удовольствием приму смерть; другой радости у меня, замкнувшегося в убежище, нет и быть не может... Но теперь у него действительно появилось предчувствие, будто он, обессилев, будет застигнут харис биайос смерти. Это предчувствие возникло в связи с насильственной смертью Коротыша и бывшего солдата. Оно питалось страхом, что его неожиданно уничтожат как раз в тот момент, когда он в качестве учителя будет вести занятия чувственного возрождения. «Если бы мне удалось по-настоящему воскресить эту девчонку», — взывал Исана к душам деревьев и душам китов, с досадой сознавая свое бессилие. О Дзине он совсем перестал думать...

Вторым объектом его размышлений была дальнейшая деятельность Союза свободных мореплавателей. «Эта девчонка не мыслит своей жизни без Союза свободных мореплавателей, и если я не продумаю всего, что касается их планов, более конкретно и реально, то не смогу отблагодарить ее даже за ту серьезность, с какой она относится к нашей близости, — беспомощно взывал он к душам деревьев и душам китов. — Я получил от нашей близости колоссальное наслаждение, но сам доставить ей такое же наслаждение оказался не в силах».

Он даже выработал для Союза свободных мореплавателей смелый план, который раньше, когда он укрывался в убежище, ему и в голову бы не пришел. Придумал реальный способ заполучить корабль, достаточно большой, чтобы плавать в открытом море. Решено: он потребует у Наоби раздела наследства Кэ и на свою долю приобретет корабль. Разве нельзя осуществить раздел заранее, еще при жизни Кэ? Если Наоби или умирающий Кэ спросят, зачем мне вдруг потребовался корабль, скажу, что я собираюсь уйти в плаванье, которое обдумал до мелочей за долгие годы, проведенные в убежище, — ведь надо же защитить самых крупных млекопитающих, которым грозит полное истребление во всех морях и океанах. Наоби, несомненно, ухватится за это предложение, рассудив, что и для ее предвыборной кампании будет гораздо полезнее сообщение о том, что Исана и его товарищи отправились в морской поход защищать китов, а не сидят в своем атомном убежище. И впрямь, выйдя в открытое море, Исана мог бы на более близком расстоянии общаться с душами китов, а Дзин пополнил бы свою память голосами морских птиц...

 

Возвратившись в Токио и спускаясь по обрамленной высокой травой дороге, идущей из города на холме в заболоченную низину, Исана и Инаго вдруг увидели нечто неожиданное.

— Союз свободных мореплавателей горит! — закричала Инаго так громко, что уставший Дзин вздрогнул от испуга...

Перед их глазами, привыкшими к высокому небу над мысом, расстилалось затянутое облаками небо, такое низкое, что, казалось, до него можно было дотянуться рукой; и это небо подпирал огромный столб дыма, поднимавшийся из развалин киностудии. У его пылающего прозрачно-красного основания низко стелилась ярко-багровая пена. В лучах закатного солнца заболоченную низину, устланную густым ковром травы, все больше заволакивало дымом. Но, возможно, горел лишь один, ближайший к ним павильон киностудии.

Наверно, его снесли, а обломки сгребли бульдозером в одно место — подальше от остальных построек; крупные деревянные детали увезли на лесосклад для продажи, а мелочь подожгли. По обеим сторонам пылавшего костра симметрично стояли два бульдозера, словно символы замысла людей, ответственных за ведущиеся здесь работы; когда костер стлался по ветру, за ним можно было рассмотреть стену уцелевшего павильона.

— Наверно, команда Союза свободных мореплавателей арестована, а тайник разрушен? — спросила Инаго.

— Вряд ли, зачем так бездумно уничтожать место преступления? — сказал Исана.

Глубокое беспокойство, охватившее Исана и Инаго, передалось Дзину, которого они держали за руки. Вид его напомнил Исана еврейского мальчика с поднятыми вверх руками из какого-то документального фильма — его отправляли из гетто в концлагерь. У входа в убежище их напугала еще одна неожиданность. Пытаясь отпереть дверь ключом, они обнаружили, что она закрыта изнутри на цепочку. Но открыли ее вовсе не засевшие в засаде полицейские, а Такаки, Тамакити и Красномордый, и страхи тут же рассеялись. Войдя в прихожую, Исана и Дзин от усталости и пережитого потрясения не проронили ни слова. Голова Тамакити, поднявшегося на несколько ступенек винтовой лестницы и облокотившегося на перила, казалось, была где-то очень высоко. Красномордый, снявший цепочку, стоял на бетонном полу босиком. Торчавший напротив него Такаки повернулся к ним худым профилем — у всех троих был такой вид, будто они вышли не встретить их, а возвести перед ними живую баррикаду и не пустить в дом.

— Мы забрались на балкон, разбили стекло и влезли сюда. Стекло можно вставить, это чепуха, — сказал Такаки, по-прежнему не глядя на Исана. — Вы небось видели пожар? Тайник Союза свободных мореплавателей разрушен, вот и пришлось нам перебираться в другое место... Главное — нужно было срочно перевезти оружие.

— Уложу-ка я Дзина, ему надо отдохнуть. Нечего болтать попусту, — резко перебила Инаго, разула ребенка и, обняв его, повела в комнату мимо Красномордого и Такаки.

— Инаго — неустрашимый воин, — произнес Тамакити, но ирония его была лишь попыткой скрыть смущение. Красномордый поднял к нему лицо — совсем пунцовое, это видно было даже в полутемной прихожей, — но ни он, ни Такаки ничего не сказали. Исана подумал: видимо, остается еще что-то нерешенное, о чем они хотят поговорить. Расположившись в комнате, они молчали по-прежнему, ожидая, пока Инаго принесет Дзину печенья и воды. Наконец Такаки заговорил:

— Союз свободных мореплавателей убрал из тайника людей и оружие. Около нашего корабля в съемочном павильоне остался один Бой. В этом вся проблема. Он по своей воле ни за что не покинет корабль.

— Понятно. Но как можно было оставлять там одного Боя, он ведь совсем ребенок? — вспыхнула Инаго.

— Бой влюблен в корабль. Мы ничего не могли с ним поделать, — сказал Такаки смущенно. — В Союзе свободных мореплавателей никто никому не может приказывать. Если он принял решение, мы не вправе сказать ему: нет, не делай этого...

— Но ведь павильон, где он прячется, сносят и жгут?

— Нет, до нашего тайника еще не добрались, — сказал Красномордый. — Они начали с другой стороны. Мы наблюдали в бинокль. Сейчас они ничего не сносят, только сжигают обломки. Больше они сегодня ничего, наверно, делать не будут.

— Но завтра опять начнутся работы? — не сдавалась Инаго. — Когда у Боя над головой станут все рушить и жечь, он же сойдет с ума. Почему вы не привели его сюда? Может, подобраться ночью со стороны реки и поговорить с ним? Нужно обязательно вытащить его оттуда...

— Бой забаррикадировался в подвале и полон решимости выдержать любую осаду, — сказал Тамакити. — Сидит там с позапрошлой ночи.

— Значит, он там второй уже день один? Слышит, как за стенами все рушат и кромсают... — Инаго тяжело вздохнула. — Слышит рев пламени... Еда-то хоть у него есть?

— Мы оставили ему все, что было в холодильнике, — сказал Такаки.

— Я схожу туда сегодня, как только прекратятся работы. Я должна убедить Боя уйти. Хорошо еще, если он не сошел с ума, ведь вокруг все горит... А с водой как? Водопровод ведь, наверно, отключен? Значит, в темном павильоне нет ни капли воды. Как он там, бедный, один?..

— Все это не так просто, — перебил Инаго Красномордый. — Когда мы выносили имущество Союза свободных мореплавателей, рабочие нас заметили и, видно, заподозрили, что мы что-то своровали. Вчера они привезли передвижной вагончик и оставили на ночь сторожа. Если мы подадим Бою сигнал, сторож заметит. Мы-то, конечно, убежим, но Бой все равно останется взаперти.

— Придется ждать, пока сам вылезет, другого выхода нет, — сказал Такаки. — Я думаю, он был уверен, что мы присоединимся к нему. Но мы ушли и не вернулись, и сейчас он, наверно, злится. Сидит в темноте и распаляет себя: бросили, мол, одного. Поэтому у тебя, Инаго, все равно ничего не выйдет. Бой сейчас зол на всех.

— Он считает, что в глубине души все мы к нашему кораблю относились несерьезно и бросили его не задумываясь, — сказала Инаго. — Что он решил все-таки делать дальше?

— Перед нашим уходом он попросил меня проверить мотор бульдозера, — сказал Тамакити, по своему обыкновению до сих пор не проронивший ни слова. — Того самого, что стоит в павильоне. Свалить бульдозером на головы любопытных горы мусора, если они попытаются проникнуть в павильон со стороны реки, — этот план всегда очень нравился Бою. Может, он держится потому, что ему было видение: если дело дойдет до крайности — развернуть бульдозер и пойти в атаку?

— Тамакити! — ухватился Такаки за его последние слова. — Почему ты нам до сих пор этого не рассказал? Почему молчал?

— Я думаю, Бой имеет право поступать так, как считает нужным, — парировал тот. — Ты же сам говорил, что Союз свободных мореплавателей не контролирует своих членов, в отличие от политических организаций.

— А может, ты сам, Тамакити, и приказал Бою забаррикадироваться? Или намекнул ему на это? — спросила Инаго с возмущением. — И оружия не надо бы ему давать.

— Морской бинокль я ему оставил. Но чего вдруг я стал бы давать оружие, а его у нас совсем мало, такому младенцу, как Бой? — усмехнулся Тамакити.

— Вряд ли Тамакити оставил Бою винтовку или гранаты, — сказал Красномордый, решивший с обычной для него прямотой высказать идею, которая давно у него зрела. — И украсть что-нибудь заранее Бою тоже вряд ли удалось — винтовки и гранаты хранились очень строго. Конечно, может, строгость нужно еще усилить... А вот как с динамитом? Взять пару шашек динамита и спрятать в рубке корабля ему ничего не стоило. Это меня беспокоит.

— Что ж, вполне возможно, — сказал Такаки с усмешкой, никому, впрочем, не адресованной.

— Чем болтать попусту, сделали бы хоть что-нибудь. Что скажешь, Такаки? Уже два дня Бой сидит один взаперти. Может, он там с ума сходит?

— А сидя здесь и каждую минуту ожидая, когда рабочие начнут крушить корабль, он не сходил бы с ума? Уж лучше ему быть рядом с кораблем, — сказал Тамакити. — Мы же это решили еще позавчера, когда уходили оттуда. Без конца менять решения тоже не годится... А если утром начнут рушить наш павильон, пойдем и вытащим Боя оттуда, раньше чем его схватят рабочие.

— Верно, — сказал Такаки, теперь уже стараясь скрыть насмешку. — Мы разрешили ему забаррикадироваться. А теперь сделаем, как предложил Тамакити. Ты согласна, Инаго?

Такаки сказал это резко, напугав Дзина, который пил воду, сидя на коленях у Инаго. Он повернулся к ней и поднял на нее глаза, вокруг которых остались еще черные точки.

— Хорошо, — сказала Инаго, опустив на Дзина потускневшие глаза. — Когда Свободные мореплаватели принимали решение, меня здесь не было, теперь ничего не поделаешь... Пойдем, Дзин, готовить ужин. Пойдем на кухню и будем готовить ужин.

— Да, будем готовить ужин, — радостно ответил Дзин.

Такаки обратил не то вопрошающий, не то вызывающий взгляд на Исана, не принимавшего участия в споре.

— Может, понаблюдаете из бойницы в рубке? — сказал он. — У вас ведь богатый опыт обращения с биноклем.

Они поднялись по винтовой лестнице. Свободные мореплаватели, пояснил Такаки, решили использовать третий этаж как рубку или свой новый штаб, вместо старого — в подвале павильона. Между кроватями Исана и Дзина стояла рация — приемник и передатчик, мощный микрофон и прочее оборудование, которым, видимо, оснащается рубка корабля. На стене, обращенной к заболоченной низине, между бойницами, был наклеен лист бумаги, где рукой Исана была написана по-английски первая страница из Достоевского.

— Я вижу, нам с Дзином придется освободить помещение. Отнесите тогда наши кровати на второй этаж, в комнату рядом с ванной, больше нам ничего отсюда не нужно, — сказал Исана.

Взяв бинокль — Такаки с товарищами заранее положили его на пол возле бойницы, — Исана начал осматривать развалины киностудии. Линзы застилала сиренево-красная дымка, висевшая над развороченной землей: Исана показалось, будто у него начался приступ морской болезни. Он стал медленно водить биноклем из стороны в сторону, наконец в поле его зрения попал огромный костер. Пламя било из очагов, разбросанных по большой территории. Скорее всего, огонь бушевал в вырытой траншее. Перед этим мощным, но невысоким пламенем красной тенью шел человек. Неизвестный, прорвавшийся сквозь частокол огня, был в трусах, голову он обмотал куском материи, оставив щель для глаз. Кое-где проглядывало черное, точно обожженное тело. Казалось, силуэт его колышется в поднимающихся волнах теплого воздуха, словно плывет в багровой воде. Потом фигура исчезла, и следом появились еще две, тоже закутанные в куски материи и такого же сложения. Они пытались пробиться сквозь огонь, но вдруг исчезли. Наверно, слились с темным небом и дымом.

— Здоровые ребята. Если Бой затеет драку, худо ему придется, — сказал Исана печально.

Такаки обиделся за товарища.

— Посмотрите, какие у них мускулы. Силачи как на подбор, верно? Днем наработаются, а вечером ходят еще в гимнастический зал. Сила-то есть у них, но тупая. Если бы Бой захотел убежать, это ему ничего бы не стоило. Что там еще видно?

— Ничего, — сказал Исана.

Тамакити и Красномордый отнесли вниз кровати Исана и Дзина и все лишние вещи, получив наконец возможность превратить комнату в настоящую рубку Свободных мореплавателей.

— Я считаю себя теперь членом команды Союза свободных мореплавателей, — сказал Исана, — и если удастся достать корабль и выйти в море, я поплыву с вами. Поэтому прятаться от меня вам не надо. Я, Дзин и Инаго — втроем будем спать в комнате второго этажа. Только не следите за нами. Мы хотим начать совместную жизнь и не надо ее омрачать.

После, уже глубокой ночью, Тамакити и Красномордый пошли на разведку в заболоченную низину. А Исана решил выяснить у Такаки дальнейшие планы Союза свободных мореплавателей.

— Предположим, мы выйдем в открытое море, но ведь придется заходить в порты — пополнять запасы воды и продовольствия? — сказал Исана. — Ясно, что на ворованном корабле долго не проплаваешь.

— Верно, хотя Тамакити думает заняться пиратством, но это крайне нежелательно, — сказал Такаки. — Вы от Инаго узнали, что мы собираемся украсть корабль?

— Об этом легко догадаться. Но сейчас вторая половина двадцатого века, и нужно раздобыть корабль законным путем.

Исана еле удержался, чтобы не сказать: если избежим наказания за смерть Коротыша...

— Вы правы. Но тогда Свободные мореплаватели не смогут выйти в море ни завтра, ни послезавтра, — сказал он. — Мы еще недостаточно обучены, чтобы получить официальное разрешение на выход в море. Как раз за это и ругал нас Коротышка...

— По-моему, он говорил прямо противоположное — дайте нам корабль хоть завтра. Только в море Союз свободных мореплавателей станет реальностью.

— Но реальность как раз такова, что мы завтра не сможем выйти в море, — вспыхнул Такаки. — И вообще, задуманный Коротышкой сценарий провалился. Мы остались в живых, и чтоб воплотить мечты мертвеца, потребуется время...

— Мой тесть вот-вот умрет от рака. Мы с Дзином должны получить наследство. Если я попрошу заранее выплатить нам нашу долю, то, думаю, Свободные мореплаватели смогут получить корабль, — сказал Исана. — А жене я предложу взамен вернуть убежище...

— Вам не жаль своего убежища? — поразился Такаки.

 

Исана открыл глаза, когда Дзин заворочался во сне. Он натянул штаны на голое тело и поднялся по винтовой лестнице.

В комнате третьего этажа, щедро наполненной утренним солнцем, сидел Такаки и смотрел через бойницу в бинокль. Через другую бойницу вел наблюдение Красномордый. С видом бывалого моряка Такаки повернулся к Исана. Кожа на висках у него натянулась, побледнела и была похожа на пластик. С трудом раздвигая тонкие сухие губы, невозмутимо, как телекомментатор, ведущий репортаж с места события, он сообщил:

— Поднялся туман, плохо видно. Похоже, рабочие начали рушить наш павильон, и между ними и Боем вспыхнула перепалка. Крики были слышны даже здесь, но разобрать ничего не удалось... Туман непроглядный... Вчера там жгли костер до поздней ночи, дым теперь смешался с туманом.

Исана выглянул из бойницы: над заболоченной низиной стлался туман, из него, как горный пик над облаками, высилась крыша еще не разрушенного павильона. Исана напряженно прислушался... Раздался взрыв, от которого дрогнули стены убежища. Исана был готов к этому взрыву — он видел, как над павильоном, все еще утопавшим в тумане, грибовидным облаком поднимаются мгла и дым. Вдруг полыхнуло желто-красное пламя. В прогалину среди разметанного взрывом тумана выполз бульдозер. Полосатая машина стремительно шла вперед, задрав свой огромный нож, похожий на клюв взбесившегося пеликана. Бульдозер шел, оттесняя туман, перед ним показались два других бульдозера, с них в панике, точно напроказившие дети, спрыгнули водители. Маленький человечек на высоком, чуть сдвинутом вбок водительском сиденье, расправив плечи и широко расставив ноги, вел вперед свой полосатый танк. Воображаемый танк... Наблюдавшие сразу поняли, что происходит. Исана и рта не раскрыл, как Такаки и Красномордый закричали в один голос возбужденно и радостно:

— Бой пустил в ход бульдозер!

Снова заклубился туман и поглотил атакующий бульдозер и две машины, брошенные водителями. Раздался лязг и скрежет металла, и все трое, выглядывающие из бойницы, не удержавшись, расхохотались.

— Надо спасать Боя, — выдавил Исана сквозь спазмы безумного смеха. — На бульдозере ему далеко не удрать.

Опомнившись, Такаки посмотрел на Исана.

— Верно... Такой жуткий скрежет. Бульдозер уже... — начал он было, но новый приступ смеха заставил его умолкнуть.

— С прошлой ночи спасательный отряд Тамакити ждет в машине, чтобы прийти Бою на помощь... Недалеко от павильона, — добавил Красномордый, насмеявшись до слез и еще больше обычного побагровев.

До убежища донеслись обрывки ругательств и крики. Потом павильон вспыхнул, выбросив из тьмы огромный столб пламени; струи горячего воздуха рассеяли туман. Но ни Боя, ни рабочих, которые вроде должны с ним сражаться, не было видно: не видно было и спасательного отряда...

 

Глава 17