Если кинжал не затачивать, он со временем заржавеет

После окончания начальной школы я уехал в Сеул и поселился там в районе Хыксокдонг, поступив в институт коммерции и индустрии Кёнсонг. Зимой в Сеуле было очень холодно. Температура опускалась до -20º по Цельсию, и тогда река Хан полностью замерзала. Дом, где я жил, находился на горном перевале, и поблизости не было ни одного водоема с проточной водой. Поэтому мы брали воду из колодца, который был таким глубоким, что нам приходилось использовать веревку длиной более десяти метров, чтобы достать ведром до воды. Эта веревка постоянно рвалась, и я повесил ведро на цепь. Каждый раз, когда я вытаскивал ведро из колодца, мои ладони примерзали к цепи и мне приходилось отогревать их своим дыханием.

Для борьбы с морозом мне пригодились все мои таланты в вязании. Я связал себе свитер, толстые носки, шапку и перчатки. Моя шапка была такой модной, что прохожие могли легко принять меня за девушку.

Я никогда не отапливал свою комнату даже в жесточайшие холода – в основном из-за того, что у меня не было денег. Но еще я представлял себе, что крыша над моей головой – это настоящая роскошь по сравнению с тем, как живут бездомные люди, которым приходится искать любые возможности согреться, ночуя прямо на улице. Однажды к вечеру так похолодало, что мне пришлось положить с собой под одеяло электролампу, словно бутыль с горячей водой, и ночью эта лампа сожгла мне кожу, которая потом облезла. Даже сейчас при одном упоминании Сеула я тут же вспоминаю, какой холодной была та зима.

В те времена я питался исключительно рисом, добавляя к нему не более одного дополнительного блюда, тогда как в Корее к рису обычно подавалось до двенадцати разных блюд. Я съедал всего одну тарелку риса и один какой-нибудь салат — и этого было достаточно. Даже сейчас из-за выработанной в те годы привычки я не добавляю к рису слишком много дополнительных блюд, предпочитая какое-то одно, но хорошо приготовленное. Если я вижу стол, доверху заставленный угощениями, я просто теряюсь перед ним. Пока я учился в Сеуле, я никогда не обедал, ведь я еще с детства привык довольствоваться завтраком и ужином, целыми днями гуляя в горах. И я продолжал так жить примерно до тридцати лет.

Жизнь в Сеуле показала мне, сколько нужно трудиться, чтобы поддерживать порядок в доме и вести хозяйство.

В 80-х годах я как-то побывал в Хыксокдонге и очень удивился, узнав о том, что домик, в котором я жил тогда, все еще на месте. Там был и дом, и двор, где я развешивал белье для просушки. Только колодец, у которого я все время дышал на ладони, вытаскивая ведро, к сожалению, был заброшен.

Живя в Хыксокдонге, я придумал себе девиз: «Прежде чем владычествовать над Вселенной, научись в совершенстве владеть собой». Это означало, что для того, чтобы спасти свою нацию и весь мир, я сперва должен был натренировать свое собственное тело. И я начал тренироваться с помощью молитвы и медитации, а также заниматься спортом и физическими упражнениями, и в результате выработал стойкость к голоду и к любым эмоциям и желаниям физического тела, которые могли у меня возникнуть. Даже во время еды я твердил про себя: «Рис, я прошу тебя стать топливом для выполнения тех задач, к которым я себя готовлю». Я занимался боксом, играл в футбол и учился технике самозащиты. Именно благодаря этому я до сих пор сохраняю молодую гибкость и подвижность, хотя со времен молодости я и набрал вес.

Правила в институте коммерции и индустрии Кёнсонг были таковы, что студенты убирались в аудиториях по очереди. И я решил, что буду сам каждый день убирать свою аудиторию. Для меня это не было наказанием: я делал это из искреннего желания любить свой институт больше, чем кто-либо другой. Сначала однокурсники пытались помогать мне, однако потом заметили, что я отношусь к этому без энтузиазма и предпочитаю убираться один, и в конце концов решили: «Ну хорошо, делай это сам, раз ты так хочешь». С тех пор уборка лежала исключительно на мне.

Я был непривычно тихим студентом. В отличие от однокурсников я не любил пустой болтовни и мог за целый день не вымолвить ни слова. Может быть, именно поэтому, хоть я никогда ни с кем не дрался, однокурсники относились ко мне с уважением и следили за своим поведением в моем присутствии. Если я шел в туалет и вставал в конец длинной очереди, меня тут же пропускали вперед. И если кто-то попадал в беду, чаще всего именно ко мне обращались за советом.

Во время занятий я постоянно задавал кучу вопросов, которые ставили в тупик большинство преподавателей. К примеру, когда мы изучали новую формулу по математике или физике, я тут же интересовался: «Кто открыл эту формулу? Пожалуйста, объясните ее подробнее, шаг за шагом, чтобы я мог разобраться в ней», — и не отступал, пока не получал четких ответов. Я постоянно третировал учителей тем, что копал все глубже и глубже. Я не мог принять ни один принцип или закон, пока не разбирал его по частям и не понимал его досконально. Частенько я ловил себя на мысли: «Как жаль, что эта замечательная формула открыта не мной!» Упрямый характер, из-за которого я ребенком мог прореветь всю ночь напролет, проявлялся и во время учебы. Как и в молитве, я полностью погружался в учебу и посвящал ей все свое время и силы.

Любая задача требует от нас искренности и посвященности, причем не на день или два. Во всем необходим постоянный вклад. Если нож использовать лишь однажды и больше не трогать, он покроется ржавчиной. То же самое касается и искренности с посвященностью. Нам нужно продолжать ежедневно прикладывать усилия с мыслью о том, что мы таким образом натачиваем наш кинжал. Какая бы задача перед нами ни стояла, если мы будем продолжать прикладывать усилия, мы в конечном итоге достигнем мистического состояния. И тогда, если вы возьмете в руку кисть и сконцентрируете на ней всю свою искренность и посвященность, а потом произнесете: «Сейчас ко мне явится великий художник и поможет мне» и полностью сосредоточитесь, вы сможете создать прекрасную картину, которая воодушевит весь мир.

Еще я работал над тем, чтобы научиться говорить быстрее и четче остальных. Я запирался в маленькой комнатке, где меня никто не мог слышать, и громко повторял сложные скороговорки, а также пытался быстро-быстро выпалить все, что хотел сказать. И в конце концов я научился произносить десять слов за то время, пока любой другой человек произносил лишь одно. Даже сейчас, хоть я и стар, я могу говорить очень быстро. Кое-кто утверждает, что из-за быстроты моей речи меня трудно понять, но я так тороплюсь жить, что не могу позволить себе говорить медленно. Мне еще слишком многое нужно сказать. Как же я могу медлить?

В этом смысле я очень похож на своего деда, которому нравилось беседовать с людьми. Он мог проговорить с ними три-четыре часа подряд в нашей комнате для гостей, рассуждая о произошедших за день событиях. Я, как и он, тоже люблю беседы. Если рядом со мной находятся люди, с которыми у меня очень хорошие отношения, я полностью забываю о времени и не замечаю ни наступления ночи, ни восхода солнца. Слова льются из моего сердца нескончаемым потоком. Когда я в таком состоянии, я не хочу есть, а только говорить и говорить. Бедные мои слушатели, как же им приходится нелегко! У них на лбу даже пот выступает! Пока я говорю, по моему лицу тоже стекает пот, и поэтому никто не осмеливается извиниться и уйти. Чаще всего это заканчивается тем, что мы продолжаем беседу всю ночь напролет.