2013-12-31
674
– Господа, – прошептал он, обращаясь к неистово-голубому спокойному небу, – уважаемая Дизиэт Сма как-то сказала мне следующее: «Закалве, во всех обществах, которые мы изучали, во всех государствах во все века никогда не было недостатка в нетерпеливых молодых самцах, готовых убивать и умирать, чтобы более мудрые особи смогли чувствовать себя в безопасности и комфорте, – это и есть героизм». Идиотов всегда хватает – суть такова, по-моему… – Он вздохнул. – Ну, разумеется, она не говорила «во все века» и «во всех государствах», потому что Культура просто обожает, чтобы для всего имелись исключения, но суть сказанного была именно такой… по-моему. – Он перекатился, поворачиваясь спиной к болезненно-голубому небу.
В конце концов, неохотно оттолкнувшись от земли, он снова поднялся, сначала на колени, пополз; затем, опираясь на палку, встал, игнорируя так докучавшую ему боль, и двинулся, шатаясь, к обломкам стены. Каким-то образом ему удалось вскарабкаться наверх, на небольшую ровную площадку, где лежали окровавленные тела нескольких солдат. Парапет вокруг них был выщерблен пулями и покрыт серым налётом пыли. Он некоторое время стоял над ними, раскачиваясь из стороны в сторону, затем обвёл взглядом небо в поисках модуля.
Прошло около двух часов, когда на модуле наконец заметили букву «Z», выложенную из мёртвых тел на парапете.
На «Стабериндо» огни были погашены, тусклый приземистый силуэт корабля образовывал конус, который лишь намекал на концентрические кольца его пушек и линии палуб. Благодаря вязкому туману судно напоминало грозную тёмную тучу, обещающую пролиться смертоносным дождём. Он смотрел вперёд, не мигая, чувствуя свинцовую усталость в ногах. Пахло морем; ноздри щекотал запах извести, едкий и горький. Иногда, когда эта война начинала казаться ему особенно бессмысленной и жестокой, он пытался вспомнить сад из такого далёкого теперь детства и аромат цветов в том саду, но сейчас ему никак не удавалось вообразить их сладко-соблазнительное благоухание или припомнить что-нибудь хорошее, происходившее в те времена. Вместо этого память жестоко подсовывала ему следующее: загорелые руки на бледных бёдрах сестры, нелепый стульчик, который они выбрали для своих «упражнений». А в тот последний раз, когда он был в усадьбе с танковым корпусом… во что превратил Элетиомел место, где он родился! Хаос и разрушения, от дома остались одни стены, каменный корабль уничтожен, парк сожжён. Тогда он провёл свою собственную акцию против тирании памяти. Танк трясся под ним, поляну озарял яркий свет зажигательной бомбы, а беседка оставалась невредимой. Ему хотелось заорать благим матом и разнести её в щепы собственными руками. Он приказал стрелку прицелиться в верхнюю ступеньку и увидел, как беседка наконец взлетела в воздух, рассыпаясь на множество обломков, осыпая танк землёй и щепками.
Ночь за стенами дота была жаркой и гнетущей, полуденный зной оказался пойманным в ловушку и прижатым к земле тяжестью висевших в небе туч. Наверное, ветер внезапно переменился, потому что он ощутил в воздухе принесённый откуда-то из глубины материка щемяще знакомый запах луговых цветов и сена. Он прижался лбом к холодному шершавому бетону стены над смотровой щелью.
Иногда ему хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, а как именно – уже не имело значения. Самый простой, лёгкий и соблазнительный способ решить ситуацию. Но… Даркенза, удерживаемая на этом корабле как пленница Элетиомела? Он знал, что сестра больше не любит компаньона по детским играм, да и вряд ли любила когда-нибудь. То увлечение было недолгим – скорее, смешной местью семье за воображаемое пренебрежение, предпочтение ей Ливуэты. Он также верил, что Даркенза оказалась там невольной заложницей: стремительность наступления Элетиомела застала их врасплох, поймала в капкан треть населения города.
И потому ради неё он продолжал сражаться, испепелённый ненавистью к бывшему младшему приятелю, ненависть удерживала его на полях сражений этой долгой войны, но теперь она иссякала и, как пепел, сыпалась между пальцев.
Как мог Элетиомел так поступить? Даже если он уже не любил её (хотя этот выродок утверждал обратное), как он мог использовать её словно снаряд, находившийся в одной из пушек линкора?
А как должен был поступить он, Закалве? Ведь Ливуэта уже обвиняла его во всём случившемся! Сдаться? Обменять сестру на сестру? Предпринять отчаянную, заранее обречённую на неудачу попытку спасти Даркензу? Просто атаковать? Он столько раз объяснял, что успех гарантирует только длительная осада, так долго вёл бесконечные споры по этому поводу – и теперь сомневался, прав ли он на самом деле.
– Сэр? – обратился к нему один из стоявших позади него командиров. Он обернулся.
– Что, Свейс?
– Полагаю, нам лучше отбыть в штаб. Облачность рассеивается, скоро рассвет. Полагаю, не следует находиться в пределах досягаемости орудий корабля.
– Знаю.
Он снова бросил взгляд на тёмный силуэт корабля и едва сдержал себя, чтобы не отшатнуться: казалось, пушки нацелились на него и вот-вот извергнут пламя… Резким движением он задвинул смотровую щель металлическим ставнем. На секунду в доте стало очень темно, затем кто-то включил свет, и они некоторое время молча стояли, щурясь от слепяще-яркого пламени лампы.
Штабной бронированный автомобиль ждал его. Адъютанты и младшие офицеры, вытянувшись по стойке «смирно», отсалютовали ему. Двое из них поспешили распахнуть перед ним дверцы. Он расположился на покрытом мехом заднем сиденье, напротив него сели трое командиров. Бронированные дверцы с лязгом захлопнулись, машина зарычала и двинулась вперёд, подскакивая на неровной дороге, прочь от высившегося позади тёмного силуэта.
– Сэр, – начал Свейс, переглянувшись с другими офицерами, – мы обсудили…
– Я знаю, что вы мне предложите: осыпать «Стабериндо» бомбами и снарядами, а когда его охватит пламя – атаковать бронетранспортёрами на воздушной подушке, – он сделал предостерегающий жест. – Итак, я знаю, что вы обсуждали и к каким именно выводам пришли. Они меня не интересуют.
– Сэр, мы понимаем ваше состояние, насколько напряжены ваши нервы. Вашу сестру держат…
– Это не имеет никакого отношения к делу, Свейс. Вы оскорбляете меня, подозревая, что я нашёл причину отложить атаку из-за своей родственницы. Мои соображения таковы: враг превратил корабль в неприступную крепость, бросать на него самолёты или начать артиллерийскую дуэль более чем глупо. Следует дождаться зимнего паводка, когда наш флот сможет преодолеть устье и канал и сразиться со «Стабериндо» на равных.
– Сэр, – не отступал Свейс, – как ни тяжело нам не соглашаться с вами, тем. не менее, мы…
– Вы будете молчать, командир Свейс, – ледяным тоном приказал он. Тот шумно сглотнул. – У меня достаточно забот и без того, чтобы выслушивать весь этот бред, которые мои старшие офицеры почему-то считают выработкой стратегии и тактики…
Некоторое время слышался только отдалённый шум двигателя. Свейс выглядел потрясённым, его лицо блестело от пота; другие двое офицеров изучали ковёр на полу. Автомобиль тем временем выехал на шоссе и, взревев, увеличил скорость.
– Сэр, я готов по…
– Сделайте одолжение, – прервал он Свейса. – Я всего лишь прошу поступать так, как вам положено. Пусть не будет никаких разногласий, давайте всё-таки бороться с врагом, а не друг с другом.
–… покинуть ваш штаб, если вы этого желаете, – закончил прерванную фразу офицер.
Напряжённое молчание, казалось, наложило отпечаток на искажённое отчаянием лицо Свейса, на неподвижно-напряжённые позы двух других командиров – словно холодное дыхание зимы, до которой ещё оставалось целых полгода, ворвалось в машину. Ему так хотелось закрыть глаза, но он не мог позволить себе подобной слабости и не отводил взгляда от сидевшего напротив офицера.
– Сэр, вынужден сказать, что не только я не согласен с вами. Верьте мне, мы глубоко преданы вам, всем сердцем – так же, как и своей стране. Но именно поэтому считаем своим долгом защитить вас… предостеречь от неверных решений и ошибочных ходов.
Свейс умоляюще сложил руки. «Воспитанный человек не станет начинать фразы с „но"«, – вяло подумал он.
– Сэр, если вы хоть немного цените своих командиров, подумайте ещё раз, прежде чем совершать необдуманные поступки. Вы можете отдать меня под трибунал, разжаловать, расстрелять, но… подумайте, пока есть время.
Они сидели неподвижно, в то время как автомобиль стремительно нёсся вперёд, подпрыгивая на ухабах, виляя вправо или влево, когда приходилось объезжать воронки. Наверное, со стороны, подумалось ему, мы напоминаем закоченевших мертвецов.
– Останови машину, – услышал он свой приказ.
Палец его уже нажимал на кнопку интеркома. Автомобиль загромыхал, переходя на другую передачу, и спустя мгновение наступила тишина. Он открыл дверцу. Свейс сидел с закрытыми глазами.
– Вон, – велел он ему.
Порыв ветра угрожал захлопнуть дверцу, поэтому приходилось её придерживать. Свейс медленно вылез из машины. Офицер как будто мгновенно состарился и стал ниже ростом. Какой-то миг он стоял на тёмной обочине дороги, конус света лизнул его по лицу, а затем темнота поглотила его.
– Поехали дальше, – приказал водителю Закалве.
Они мчались дальше, уходя от зари и от «Стабериндо», чтобы его пушки не могли настигнуть и уничтожить их.
Они нисколько не сомневались в победе. Весной у них будет ещё больше людей, техники, вооружения. Что до «Стабериндо», то он скрывался в морской дали, страдая от нехватки горючего, и поэтому не представлял никакой угрозы. Но потом Элетиомел взял линкор на буксир и потащил его по затопленным половодьем каналам к пустовавшему доку, который расширили с помощью взрывов.
Советники Закалве высказали предположение, что из судна выкачали воду и закачали бетон, к тому же создали между бетоном и металлом какую-то амортизационную подушку – иначе огромные пушки давно растрясли бы судно на куски.
Разумеется, «Стабериндо» не представлял собой неприступную крепость, хотя был теперь непотопляемым, и ценой огромных потерь его можно было взять. Вне всякого сомнения, на корабле имелись достаточные запасы боеприпасов и продовольствия, судно могло продержаться достаточно долго, не исключали также возможности решительных действий со стороны Элетиомела.
Закалве предоставили полную свободу действий. Солдаты и командиры поступят так, как прикажет он, политики и церковь поддержат любые его планы. В этом отношении он чувствовал себя как никогда надёжно. Но что ему следует предпринять? Когда-то он предполагал создать идеально вымуштрованное войско и передать его молодому военачальнику, чтобы продолжались традиции чести, послушания и долга. Но ему пришлось воевать с армией, большую часть которой составляли соотечественники, а возглавлял её человек, которого он считал другом и чуть ли не братом. И поэтому приходилось отдавать приказы, означавшие гибель для множества солдат; сотнями, тысячами посылая на верную смерть, просто чтобы закрепиться на какой-то важной позиции, защитить жизненно необходимый населённый пункт. При этом гражданское население тоже несло потери; наверное, основную массу потерь в кровавой бойне составляли обычные люди – ради которых, собственно, они и сражалась.
Он пытался остановить эту бойню, хотел договориться с самого начала, но каждая из сторон соглашалась заключить мир только на тех условиях, которые были выгодны ей. А у него не было реальной политической власти. Оставалось только сражаться – что он и делал, причём наилучшим образом, так что сейчас до победы оставался один шаг. Но какой? – неизвестно. Больше всего ему хотелось спасти сестру – пожалуй, только ради этого и стоило воевать, а не ради туманных идеалов. Слишком дорогой оказывалась цена – мёртвые глаза, кровь, ставшая землёй, исковерканные тела и души. Жизнь любимого человека – вот что необходимо было сейчас спасать, и это удерживало его на грани между безумием и здравым смыслом, частично снимало с него так остро осознаваемую вину за гибель многих тысяч людей на полях сражений и рядом с ними.
Он ждал, сдерживая своих командиров. Ждал, как будет действовать Элетиомел.
Автомобиль нёсся мимо тёмных окопов, зарытых по самые башни танков, зачехлённых пушек, замерших грузовиков… Хорошо бы ехать, не останавливаясь, в пустоту, в никуда. Командиры хранили молчание; он погасил свет в салоне, опустил светомаскировку на окнах и смотрел, не отрываясь, на проносившиеся мимо тёмные деревья под стальными рассветными небесами. Пусть рассвет переходит в день, а день в ночь, пусть отчуждённо молчат преданные тебе люди – он надёжно обосновался в надире своих страданий, со странным удовольствием осознавая, что хуже теперь уже стать не может.
Машина замерла перед воротами замка – когда-то здесь располагался штаб Элетиомела, а теперь – его собственный – и проследовала во внутренний двор. Пока он шёл к себе в апартаменты, его донимали подробностями тылового обеспечения и данными разведки, донесениями о незначительных стычках, просьбами гражданского населения и прессы. Он велел разобраться со всем этим младшим командирам, а сам, перескакивая через две ступеньки, добрался до своего кабинета – войдя, крепко зажмурил глаза и прислонился к дверям, все ещё сжимая бронзовые ручки, упиравшиеся ему в поясницу.
– Ездил поглядеть на зверя, не так ли?
Он вздрогнул, узнав голос Ливуэты, доносившийся от окна, – там, в отдалении, замер её чёрный силуэт.
– Да, задёрни шторы. – Он включил свет.
– Что ты намен предпринять?
Сестра медленно приближалась к нему – скрещённые на груди руки, бледное лицо, тёмные волосы гладко зачёсаны назад, чёрная длинная юбка и такого же цвета глухая блузка.
– Не знаю. – Он тяжело опустился в кресло у стола и начал массировать лицо ладонями. – А что, по-твоему, надо делать?
– Поговори с ним. – Ливуэта присела на угол стола, не опуская по-прежнему скрещённых рук. «Теперь она всё время ходит в чёрном…»
– Элетиомел не станет со мной разговаривать, – устало произнёс он, откидываясь на спинку кресла, которое сестра иногда называла его «троном». – Я не могу заставить его сделать это.
– Просто ты не знаешь, что нужно говорить, – упрекнула его Ливуэта.
– Хорошо, полностью с тобой согласен, – Он закрыл глаза. – Почему бы тебе не написать ему?
– Разве ты позволишь мне высказаться? Вмешаться в ситуацию, которую даже не пытаешься разрешить сам?
– Мы не можем просто сложить оружие, Ливви, а больше ничего не сработает, поверь мне. Никакие доводы для него не существуют.
– Вы могли бы встретиться лицом к лицу и попробовать уладить дело. – Сестра упрямо тряхнула головой.
– Ливви, парламентёр, которого мы направили к нему, вернулся обратно без кожи! – Последнее слово он выкрикнул, потеряв всякое терпение и самообладание. Ливуэта вздрогнула и отступила назад; затем, повернувшись, уселась на кушетке, обитой золотистой парчой.
– Прости, – тихо проговорил он, – я не хотел на тебя кричать.
– Даркенза – наша сестра. Мы обязаны как-то помочь ей, принять какие-то меры.
Он обвёл взглядом кабинет, ища поддержки.
– Сколько раз мы говорили об этом, неужели ты… неужели я так неубедителен, а ты… неужели до сих пор неясно? – Он стукнул кулаком по столу. – Мне тоже хочется вызволить её оттуда – не меньше чем тебе! Но сейчас я могу только атаковать, значит, она погибнет.
– Но почему вы не можете договориться? Что произошло между вами? Вы же были друзьями… Разве ты забыл?
Он покачал головой и повернулся к книжным полкам, словно хотел отыскать некое издание, но взгляд его скользил по корешкам книг, не видя их.
– Я не забыл, Ливуэта, – устало произнёс он. – Ничего не забыл.
– Должен быть выход, возможно, ты упустил какой-то вариант, – настаивала Ливуэта.
– Поверь… пожалуйста, поверь, я рассмотрел все варианты.
– Я верила тебе, когда ты говорил, что с ней всё в порядке. – Женщина опустила голову.
– Ты была больна, и я не мог рассказать тебе о том, что случилось с твоей сестрой, это убило бы тебя. Мне казалось, я поступаю правильно. – Он встал с кресла и подошёл к ней. – Именно сейчас нам нужно взаимопонимание, поддержка…
– Ты смеешь просить у меня поддержки? Сейчас, когда наша сестра в плену!
– Чёрт побери! Дело не только в ней, я отвечаю и за других людей – за солдат, преданных мне, за гражданское население, которое доверило именно мне защищать его, я обязан заботиться о городе, об этой чёртовой стране… – Он опустился на колени перед кушеткой. – Ливуэта, пожалуйста… я делаю всё возможное. Поддержи меня, помоги… Командиры хотят атаковать.
– А тебе не приходило в голову, что этот вариант для него окажется неожиданным?
– Сестра на корабле; нам придётся уничтожить «Стабериндо» прежде, чем мы возьмём город. Даркенза может погибнуть при штурме. Риск слишком велик. – Он пристально посмотрел ей в глаза. – Неужели ты веришь в то, что он не убьёт её, даже если она не погибнет во время штурма?
– Да, – твёрдым тоном произнесла Ливуэта. – Да, верю.
Некоторое время он ещё, надеясь, что сестра откажется от своих слов, или, по крайней мере, отведёт взгляд. Но она продолжала смотреть ему в глаза.
– Ну, а я нет. – Он попытался взять сестру за руку, но она отстранилась. – Неужели ты думаешь, что если у меня есть армия, послушная моей воле, адъютанты, офицеры, то… Я так одинок!
Ливуэта стремительно поднялась.
– Да, – сказала она, глядя на мужчину у её ног, – ты одинок, и я одинока, Даркензе одиноко… всем одиноко!
Она направилась к двери. Он остался стоять на коленях перед кушеткой, словно отвергнутый жених, уставившись на хитросплетение золотых нитей обивки. Затем, медленно поднявшись на ноги, подошёл к окну. Сквозь клочья тумана двигались люди и машины.
Он завидовал тем, кого сейчас видел, и знал, что они испытывают точно такое же чувство по отношению к нему. Конечно, он спит в мягкой постели – не в грязном окопе… и отдаёт приказы, тогда как они лишь выполняют их.
А ещё – ему удалось найти силы и признаться себе, что он завидует Элетиомелу. Так хотелось хоть чуть-чуть походить на своего бывшего друга, ныне заклятого врага, быть хоть немного таким же хитрым и коварным. Усевшись за стол, он откинулся на спинку кресла. Подумал: «Мой трон…» и впервые за много дней тихонько засмеялся. Он ощущал полнейшее бессилие. Во дворе остановился грузовик. Он услышал рявканье какого-то вояки, торопливый разговор. Что-то случилось там – массированная бомбардировка? Затем грузовик уехал, но он почему-то долго слышал шум его двигателя. На лестнице раздались голоса, и что-то в их интонации показалось ему странным: кто-то из невидимых собеседников говорил на повышенных тонах, но другие старались произносить слова как можно тише. Раздавшийся крик оборвался; он трясущимися пальцами расстегнул кобуру и достал пистолет – игрушка, не способная его защитить! Он подошёл к двери и чуть приоткрыл её, потом протиснулся в эту щель. Его адъютант стоял у двери напротив и смотрел вниз, в холл. Он присоединился к нему.
Несколько солдат, один из младших командиров и Ливуэта стояли вокруг маленького белого стула. Его сестра выглядела расстроенной. Он начал спускаться вниз. Женщина внезапно бросилась ему навстречу, прыгая через несколько ступенек, подхватив подол юбки. В конце концов они встретились, и она упёрлась ему в грудь обеими руками. Он пошатнулся и сделал шаг назад.
– Нет! – Глаза женщины блуждали. – Вернись!
– Ливуэта, – раздражённо произнёс он, пытаясь заглянуть ей за плечо, чтобы увидеть, что происходит в холе.
Женщина снова толкнула его в грудь.
– Возвращайся к себе в кабинет, – умолял его странный, полный ужаса голос сестры. – Назад!
– Ливуэта, прекрати немедленно! Я хочу знать что происходит.
Решительно отодвинув её в сторону, он сбежал вниз по лестнице, грохоча сапогами. Сестра бросилась следом, пронзительно крича:
– Вернись! Умоляю!
Люди молча расступились, когда он приблизился к ним, звонко печатая шаг по каменным плитам пола.
Стул был очень маленький, взрослый человек сразу сломал бы его своим весом. Маленький белый стульчик… он сделал ещё несколько шагов и… окружающие его люди, холл, замок, мир, Вселенная исчезли во тьме и безмолвии, а он медленно шёл и шёл к стулу… сделанному из костей.
Бедренные кости превратились в задние ножки, берцовые – передние. Кости рук пошли на изготовление спинки, так же, как и ребра, а сиденье было сделано из тазовых костей. Много лет назад он был разбит на куски срикошетившей пулей на каменном корабле, поэтому совершенно отчётливо виднелись вставки из тёмного материала, использованного хирургами для его восстановления.
Её кожу выдубили и сделали подушечку с обыкновенной пуговкой на месте пупка, и только в одном углу сохранился фрагмент тёмных, с рыжим оттенком, волос.
Сидя снова за своим столом, он обвёл глазами комнату: все предметы потеряли свои очертания и казались несколько смазанными. Собираясь протереть глаза, он поднял руку и обнаружил в ней пистолет. Он приставил его к правому виску. Конечно же, Элетиомел ждёт от него именно этого поступка. И действительно, разве есть шансы в борьбе с таким чудовищем? В конце концов человек способен вынести лишь то, что ему по силам, и не больше…
Кто-то стучал в дверь, выкрикивая одно и то же слово, возможно, его имя. Так глупо… Правильный Поступок. Единственный Выход. Почётный Исход. Какая чушь!
Рука его дрожала, он заметил, что дверь начинает поддаваться – кто-то сильно колотил по ней. Для такой цели ему следовало выбрать пистолет побольше, ведь он прекрасно разбирается в оружии, в применении оружия… Всё, что угодно, может стать оружием. Он с силой прижал пистолет к виску и надавил на спуск.
Через час окружившие «Стабериндо» войска пошли на приступ – в то время врачи ещё боролись за его жизнь.
Это был хороший бой, и они чуть не победили.
– Закалве…
– Нет.
Все тот же отказ.
Они стояли у края большой, аккуратно подстриженной лужайки парка. Ласковый бриз, путаясь в ветвях деревьев, доносил слабый аромат цветов; утренний туман все ещё окутывал прозрачной пеленой два солнца. Сма раздражённо передёрнула плечами и отвернулась.
Держась за сердце, он дышал тяжело и прерывисто. Скаффен-Амтиско постоянно следил за раненым, но делал вид, что какие-то легкокрылые насекомые интересуют его гораздо больше. Разумеется, этот человек ведёт себя не менее загадочно, чем вон та легкокрылая мошка, которая нащупывает сейчас себе дорогу вверх по стволу. Дрон остановил её своим полем, и она направилась в другую сторону, помахивая усиками. Скаффен обратил внимание, что чуть выше по стволу замерло насекомое иного вида. Что, если они встретятся?
… Когда они с Дизиэт наконец забрали его с верха куртины – изрешечённого пулями, еле живого – он в горячечном бреду настаивал только на стабилизации состояния, не более того. Что ж, просьба умирающего – закон, к тому же «Ксенофоб» отказался объявить этого человека невменяемым и усыпил его на пятнадцать дней, понизив обмен веществ. Почему на такой срок? Именно такое время занимал перелёт до планеты, где жила женщина по имени Ливуэта. И пока он не встретится с ней, он будет таскать в себе две пули – так решил он сам. Экстравагантное поведение, ничего не скажешь.
– Ладно. – Он закашлялся (одно лёгкое, знал дрон, при этом наполнилось кровью). – Пошли.
Сма поддерживала его, когда они поднимались по травянистому склону. Скаффен-Амтиско с сожалением оставил свою игру с насекомыми. Эта планета действительно интересовала дрона. Открытая путём теоретических исследований, а не благодаря разведке, она по-прежнему оставалась terra incognita. Хотя здесь не было ничего необычного, Скаффен испытывал определённую насторожённость – возможно, их ожидали какие-то скверные сюрпризы.
Они сделали с десяток шагов, почти достигнув вершины (дрон наблюдал за ними, спрятавшись в кроне дерева, потом подлетел поближе). Оттолкнув Дизиэт, Закалве обернулся. Парк лежал как на ладони: подстриженные в виде конусов и шаров деревья, аккуратные газоны и лужайки, яркие клумбы, тенистые дорожки, пруды, обрамлённые каменными бордюрами. Вдали высокие деревья скрывали ломаный силуэт «Стабериндо».
– Надо же, сделать из всего этого какой-то долбанный парк. – Он пошатнулся.
Сма, снова поддержала его. Они направились дальше по хрустящему гравию дорожки, что вела к кораблю. Дрон летел следом.
– Шераданин, почему тебе захотелось это увидеть? – тихо спросила Дизиэт.
– Хм… – Он сделал глубокий вздох, вздрогнув при этом от боли, и покачал блестящей от пота бритой головой.
– Почему тебе захотелось приехать сюда, Шераданин? – несколько иначе задала вопрос Сма. – Ведь её здесь нет, она живёт совсем в другом месте.
– Знаю, – выдохнул он. – Я это знаю.
– Так почему, Шераданин?
Он немного помолчал, затем ответил:
– Так, воспоминания… даже не предполагал, что с ним сделают такое…
– Что сделают?
– Не думал, что они превратят его в ландшафтное украшение… или в аттракцион.
– Что, корабль?
Он посмотрел на неё как на сумасшедшую.
– Да, – кивнул он. – Да, корабль.
Насколько было видно Скаффену-Амтиско, вдалеке на бетонной подушке возвышался корпус большого старого линкора. Дрон связался с «Ксенофобом», который сейчас составлял подробную карту планеты.
– Алло, корабль! Закалве очень интересуется развалиной в парке. Не могу понять, почему. Не поможешь мне?
– Скаффен-Амтиско, я сейчас занят: мне осталось отобразить один континент, рельеф дна океана и нижний горизонт почвы.
– Они никуда не денутся, а информация мне нужна сейчас.
– Терпение, Скаффен-Амтиско.
«Педантичная машина», – подумал дрон, обрывая связь. Следуя за людьми, он обратил внимание на информационный автомат и активировал его. «Судно, которое вы видите перед собой…» На прослушивание этого уйдут века! Для ускорения дрон применил эффектор и голос превратился в пронзительную трель, затем автомат выпустил струю чёрного дыма, орошая гравий перед собой расплавленным пластиком. Они вошли в тень разрушенного корабля и вслед за какой-то супружеской парой с двумя маленькими детьми поднялись по узкой лестнице под тентом на главную палубу. Он сел на скамейку и поднял взгляд на возвышающийся над ним «Стабериндо» со следами сажи от пламени двухвековой давности. Орудийные башни валялись, словно вскрытые консервные банки; с разбитых вдребезги прожекторов и скособоченных тарелок радаров свисали оплавленнные провода и антенны.
Покачав головой, Закалве с усмешкой пробормотал:
– Прямо какой-то музей.
Он был одет в простую тёмную одежду, которая выглядела столь неуместной здесь, где местное население предпочитало яркие тона. По сравнению с ними даже серый элегантный костюм Дизиэт выглядел мрачновато.
– Это и есть преследующий тебя призрак из прошлого?
Он кивнул.
Сма обвела взглядом парк и исчезавший за ним в туманной дали город.
– Это то самое место, где ты родился?
Он, казалось, не услышал вопроса. Женщина заглянула ему в глаза и невольно вздрогнула. Сколько же лет Шераданину?
– Пошли. Да… Дизиэт. – Он вымученно улыбнулся. – Прошу, отвези меня к ней.
Сма пожала плечами. Они направились к лестнице. Остановившись, чтобы дать ему возможность перевести дыхание, Сма наклонилась к брошке на лацкане своего строгого костюма.
– Скаффен-Амтиско?
– Да?
– Интересующая нас дама находится на прежнем месте?
– Именно так, – подтвердил голос дрона. – Хотите воспользоваться модулем?
– Нет, – сказал он. – Лучше поездом…
– Ты в этом уверен?
– Абсолютно.
– Шераданин, – вздохнула Сма, – давай перед поездкой обратимся к врачу.
– Нет.
– Прямо и направо – станция метро, затем до «Центральной», – сообщил дрон. – Поезда на Кураз отходят с восьмой платформы.
– Ладно, – неохотно согласилась Сма, искоса взглянув на своего подопечного. Тот сосредоточенно смотрел на усыпанную гравием дорожку, будто решал, как ему передвигать по ней ноги. Он вскинул голову, когда они проходили под форштевнем превращённого в руины линкора. Дизиэт наблюдала за выражением на его лице и никак не могла решить, что на нём было написано: благоговейный страх, неуверенность или ужас.
Вестибюль станции, с её высокими гулкими сводами, заполненный до отказа народом, поражал удивительной чистотой. Солнечный свет переливался на гранях стеклянного потолка. Скаффен-Амтиско довольно удачно изображал чемоданчик не оттягивая руки Дизиэт, зато на другой руке повис раненый мужчина более чем тяжёлым грузом.
К платформе подошёл поезд, и они сели в него, сопровождаемые любопытными взглядами прохожих. Закалве сразу обмяк на сиденье и упорно рассматривал стену вагона перед собой, игнорируя мелькавший за окном пейзаж.
– Ты плохо выглядишь, Шераданин, – заметил стоявший на столике дрон.
– Все лучше, чем выглядеть чемоданом, – парировал он.
– Очень остроумно, – обиделся дрон и обратился к «Ксенофобу». – Корабль, ты уже закончил составлять карты?
– Нет.
– «Ксенофоб»! Ты не мог бы занять малую часть своего быстродействующего мозга выяснением того, почему Закалве так заинтересовался развалиной кораблём?
– Полагаю, что да, но… подожди-ка, вот что у нас есть…
Он опустил веки, а когда поднял их, его зрачки странно увеличились. Теперь он смотрел в окно на проносившиеся мимо празднично-яркие городские кварталы, но Сма почему-то казалось, что видит он другой город, или может быть, и тот же самый, но существовавший давным-давно.
