В первой половине 1937 года

После того, как в ноябре 1936 года миновала непосредственная угроза Мадриду, республиканское правительство, наконец, получило возможность для наведения элементарного порядка в тылу. И здесь впереди шла Хунта обороны Мадрида. В столице было конфисковано оружие у гражданского населения и разоружены все «бесконтрольные» патрули. Стали сурово караться доносы на «врагов революции», не имевшие под собой никакого основания. Одновременно город очищался от «пятой колонны». Нельзя не упомянуть и об эксцессах. Перед поспешным отъездом из столицы 6 ноября 1936 года министр внутренних дел и соратник Кабальеро по левому крылу ИСРП Галарса дал приказ эвакуировать главную мадридскую тюрьму Модело. Охранники поняли это по-своему и во рвах, под городом, было расстреляно несколько сот заключенных.

И все же нормальный порядок налаживался. 29 декабря 1936 года правительство приняло декрет об упразднении различного рода комитетов обороны, хунт и комиссий, возникших на местах сразу после мятежа. Примечательно, что этот шаг поддержали даже анархисты. Вместо комитетов создавались обычные муниципальные советы на основе соглашений между всеми организациями Народного фронта. 1 февраля 1937 года гражданские губернаторы провинций получили право утверждать состав этих новых органов местной власти. Правда, партии и профсоюзы Народного фронта не всегда могли быстро договориться о распределении мест. В Мадриде новый муниципалитет появился только в конце апреля 1937 года (в нем было 6 представителей ВСТ, 5 – НКТ, 6 – ИСРП, 5 – КПИ и т. д.).

26 декабря 1936 года были ликвидированы различного рода патрули и посты на дорогах, часто занимавшиеся обыкновенным вымогательством. Распускалась вся тыловая милиция. Разношерстные силы правопорядка объединялись в корпус полиции под руководством министра внутренних дел. Анархисты и троцкисты из партии ПОУМ (о ней несколько ниже) поспешили обвинить правительство в реставрации «буржуазных порядков». Но от старой полиции осталось только ее название. Состав коренным образом изменился, и полицейскими стали делегированные в силы правопорядка представители организаций Народного фронта.

Все эти давно назревшие меры, однако, не могли быть осуществлены на всей территории республики. Дело в том, что сразу после подавления мятежа власть в Каталонии и Арагоне захватили анархисты. Особенно тяжелая обстановка сложилась именно в промышленно развитой Каталонии. 21 июля 1936 года председатель автономного правительства провинции (генералидада) Компанис созвал совещание всех партий и профсоюзов Народного фронта с целью образования нового правительства. В этот момент в зал ворвалась вооруженная группа лидеров НКТ-ФАИ (в т. ч. Дуррути) и потребовала немедленного создания нового органа власти – Центрального комитета милиции Каталонии. Так как у анархистов в руках было оружие, Компанису ничего не оставалось, как согласиться. 23 июля Центральный комитет милиции был создан, и тон в нем задавали анархисты. Формально продолжавший свое существование Генералидад, по сути, был отстранен от власти.

В провинции, особенно в Барселоне, воцарились хаос и террор. Банды анархистов, легализовавшись в патрули Центрального комитета, убивали всех, не согласных с анархистскими экспериментами. Погибли сотни членов ВСТ Каталонии, голосовавшие против избрания заводских комитетов из членов НКТ. Существовали даже подпольные кладбища, где анархисты тайно хоронили свои жертвы. В состав милиции и различных комитетов пробралось немало скрытых сторонников Франко, так как новых членов НКТ никто не проверял. Был налажен настоящий рэкет, когда анархистские патрули обирали барселонский порт и контрабандистов на испанско-французской границе. Доходным видом бизнеса была и переправка через границу за деньги врагов республики. Проходили бесчисленные реквизиции и конфискации имущества богатых граждан и средних слоев.

Основным противником НКТ-ФАИ в Каталонии была образованная, как уже упоминалась выше, 23 июля 1936 года Объединенная социалистическая партия Каталонии (ОСПК), за которой шла каталонская организация ВСТ. Почуяв конкуренцию, анархисты стали бороться с ней привычными методами. Были убиты лидеры профсоюзов банковских работников, шахтеров и портовиков ВСТ. При захвате в свои руки общественного транспорта Барселоны боевики анархистов ликвидировали около 200 рабочих – сторонников ОСПК, выступавших против развала городского транспорта. Но влияние ОСПК росло. Если в июле 1936 года она насчитывала 6 тысяч членов, то через год – 60 тысяч. Быстро росли и ряды ВСТ Каталонии: ее ряды переходили целые профорганизации из НКТ.

2 августа 1936 года был образован новый Генералидад под руководством Хуана Касановаса (Компанис, опустив руки, на время отстранился от политики, став президентом Каталонии – пост скорее церемониальный). Однако анархисты, опять угрожая оружием, потребовали удаления из Генералидада двух представителей ОСПК, что и было сделано.

Август-сентябрь 1936 года стали пиком засилья анархистов в Каталонии. 17 августа была образована так называемая «юридическая канцелярия», своего рода суд, решавший спорные гражданские дела за деньги. Можно было избежать ареста или крупного штрафа, заплатив почти легальную мзду. По Барселоне прокатилась волна арестов и обысков.

27 сентября 1936 года анархисты все же согласились с роспуском Центрального комитета милиции и вошли в состав нового Генералидада, сохранив в нем контроль над экономикой. Такой вынужденный шаг НКТ-ФАИ сделали потому, что бредом оказались их широковещательные заявления июля-августа 1936 года о быстром захвате «доблестными» анархистскими колоннами Арагона и его столицы Сарагосы. На самом деле в течение целого года (до середины 1937 года) Арагонский фронт был самым спокойным на войне. У франкистов там не было ни авиации, ни танков, ни элитных частей. Противостоявшие им колонны милиции (в основном из НКТ и ПОУМ) особенно не досаждали мятежникам своей боевой активностью. Известный английский писатель Дж. Оруэлл, воевавший в рядах колонны ПОУМ, признавал, что в течение недель не было не то что боев, а даже перестрелок. В то время, как Мадрид истекал кровью, Каталония послала на все участки фронта не более 20 тысяч бойцов. Практически бездействовала промышленность провинции, в т. ч. и военная. Одновременно анархисты обвиняли центральное правительство в том, что оно не дает Арагонскому фронту оружие и боеприпасы. «Имей мы 2 миллиона патронов, – говорили лидеры НКТ, – Сарагоса уже давно была бы нашей». Когда защитники Мадрида попросили прислать медь для прожекторов ПВО, лидеры каталонских анархистов, контролировавшие промышленность провинции, заявили, что не сделают этого до тех пор, пока советские корабли с оружием не станут разгружаться только в каталонских портах.

Конечно, Арагонский фронт получал гораздо меньше оружия, чем Мадридский, но ведь именно под столицей решалась судьба всей республики. К тому же анархисты явно лукавили, говоря о своей безоружности. Позднее на подпольных складах НКТ были обнаружены даже танки. Да и колонна Дуррути прибыла в Мадрид с Арагонского фронта вооруженная до зубов. Анархисты просто приберегали оружие для «второго раунда» борьбы против КПИ и ИСРП после разгрома мятежа.

Рассмотрим теперь положение в сельском хозяйстве республиканской зоны.

10 августа 1936 года еще правительством Хираля был принят закон, по которому любой, покинувший свою собственность, землевладелец должен был примириться с тем, что в случае его отсутствия в течение 8 дней с момента опубликования указанного закона земля переходит под контроль муниципальных властей. Этим декретом фактически был лишь легализован охвативший всю деревню процесс захвата земель крупных помещиков, перешедших на сторону мятежников.

Самой настоящей аграрной революцией, которую Испания пыталась осуществить 100 лет, стал декрет от 7 октября 1936 года, разработанный министром земледелия коммунистом Винсенте Урибе. По этому декрету безвозмездно отчуждались в пользу государства все угодья и основной капитал (т. е. постройки и т. д.) лиц, замешанных в мятеже, т. е. практически всех крупных землевладельцев. Социалисты предлагали национализацию земли, но коммунисты настояли на ее передаче в бессрочное и бесплатное пользование бывшим арендаторам, батракам и малоземельным крестьянам. Передаваемые наделы не должны были превышать 30 га сухих, 5 га орошаемых земель и 3 га садов и огородов. Была возрождена и практика древней Римской республики: право на землю получали бойцы армии и милиции, демобилизованные по ранению или потомки убитых на войне.

Коммунисты настояли, чтобы крестьяне сами решали, вести ли им частное хозяйство или объединяться в коллективы (левые социалисты и анархисты хотели форсировать коллективизацию).

С октября 1936 года до весны 1938 года между крестьянами было распределено 4 млн га земли (в 1935 году во всей Испании под посевами было занято 20 млн га). Причем возрожденный из забытья Институт аграрной реформы предоставлял крестьянским хозяйствам кредиты (200 млн песет в 1936–1937 гг.), бесплатно выделял семена и удобрения (в т. ч. закупаемые в СССР). Была создана система агротехнического образования.

Результаты не замедлили сказаться. В 1937 году был собран богатый урожай: 11 698 тыс. центнеров пшеницы (в 1936 году – 10 118 тыс. центнеров), 8 670 тыс. центнеров ячменя (в 1936 году – 7 554 тыс. центнеров). Это было особенно важно, если учесть, что основные районы возделывания зерновых культур (а это основа всей системы снабжения продовольствием) попали в руки мятежников.

Однако результаты аграрной реформы могли бы быть еще более впечатляющими, если бы не многочисленные анархистские эксперименты с «массовой коллективизацией».

После захвата в августе 1936 года части Арагона колоннами милиции НКТ-ФАИ, 12–13 августа в местечке Бинефокра была созвана конференция, избравшая так называемый Комитет нового социального переустройства Арагона, Риохи и Наварры. Этот самозванный орган приступил к насильственному насаждению в деревнях Арагона «либертарного коммунизма».

Проходило это примерно так. В присутствии вооруженных анархистов в деревне созывалось собрание, на котором провозглашались коллективизация, отмена денег и налогов. Голосование не допускалось («Голосование – это эгоизм», - говорили анархисты). На первых порах многие крестьяне с радостью принимали «новый мир», но действительность их вскоре разочаровала. Коллективизировались не только сельхозугодья, но средства производства и мастерские. Во главе коммун стояли комитеты НКТ, члены которых не работали. Крестьяне получали за свой труд уравнительную плату по числу едоков. Причем выдавалась она не деньгами (их торжественно отменяли, а иногда и публично сжигали), а бонами, выпускавшимися каждым коллективом. Местных торговцев в лавках под страхом расстрела заставляли принимать за проданный товар эти бумажки. В «коллективированных» деревнях кончались медикаменты, а покупать новые анархисты не разрешали. Когда в одной из деревень врач попросил привезти из города справочник по медицине, ему ответили, что напечатают книгу сами.

Сами же комитеты ловко продавали сельхозпродукцию по завышенным ценам (особенно в прифронтовые районы и крупные города), причем, естественно, за нормальные деньги, предпочитая золотые и серебряные монеты. На территории же самих коллективов свободная торговля была запрещена. Крестьяне обязаны были сдавать всю продукцию различным самозванным комитетам (вроде «комитета рабочего контроля за торговлей яйцами» в Барселоне).

Естественно, что вскоре начались крестьянские волнения. Но недовольных судили «за контрреволюцию» и либо расстреливали, либо заставляли работать бесплатно. Дело доходило до того, что некоторые крестьяне целыми деревнями переходили к мятежникам. А в январе 1937 года вся Испания была потрясена событиями в селе Фатарелья, где крестьяне попытались оказать сопротивление боевикам НКТ-ФАИ, и те в отместку зверски убили 30 человек. Там, где анархистам все же не удавалось насадить свои «коллективы», они взимали с крестьян арендную плату за землю, заменив помещиков.

Всего анархисты создали в Испании 1000–1200 «коллективов», в которых работало до 1,5 млн человек (в т. ч. 450 «коллективов» с 453 тыс. работающих в Арагоне). Прежде всего «коллективизация» охватила Арагон и Каталонию (только в нескольких районах последней, где была сильна ОСПК, удалось предотвратить «свободный коммунизм»).

Результаты «коллективизации» были плачевными. Посевные площади в Каталонии и Арагоне сократились на 20–30%. Поля зарастали сорняками, в негодность приходил сельхозинвентарь.

Уже через две недели после введения «свободного коммунизма» в Арагоне там закончились товарные запасы и возникли серьезные проблемы со снабжением. Естественно, что промышленные предприятия той же Каталонии отказывались признавать в качестве оплаты за свои товары какие-то бумажки, пусть и гордо именуемые бонами. В отместку Арагонский комитет (потом был переименован в Совет Арагона) пригрозил захватить и даже взорвать электростанции и лишить города Каталонии электроэнергии. Лидерам НКТ пришлось отдать приказ командующему Арагонским фронтом о расстреле лидеров комитета, если они попытаются привести в действие свои угрозы.

В Леванте (средиземноморское побережье к югу от Каталонии) преобладали мелкие крестьянские хозяйства, специализировавшиеся на выращивании овощей и фруктов, прежде всего апельсинов. Здесь анархисты попытались взять под контроль сбыт цитрусовых через так называемые кооперативы. Крестьян заставляли сдавать в эти кооперативы апельсины по низким ценам (а иногда продукция просто «реквизировалась»), а затем кооперативы с огромной прибылью продавали их за границу, не платя, естественно, никаких пошлин и налогов. Интересно, что в этом районе анархистов поддерживали и сторонники Кабальеро, так же участвовавшие в этом прибыльном бизнесе. Однако из-за потери многих экспортных рынков, наладить вывоз цитрусовых за границу толком не удавалось. Богатый урожай апельсинов гнил, и республика теряла так необходимую ей валюту. Советское полпредство считало проблему экспорта апельсинов одной из самых важных в экономической жизни республики и просило Москву через рабочие партии Европы организовать широкую компанию в пользу закупки испанских апельсинов Великобританией, Францией и Скандинавскими странами.

В сельских районах Андалусии и Кастилии, где преобладали крупные латифундии, коллективные хозяйства возникали добровольно и добивались неплохих результатов. Так как в этих провинциях были сильны социалисты и коммунисты, то никаких экспериментов с отменой денег не проводилось.

Сложное положение сложилось в начале 1937 года в промышленности республики.

2 августа 1936 года был издан декрет о конфискации государством тех предприятий, владельцы которых покинули их и не вернулись в течение 48 часов. Такие предприятия стали называть «инкаутированными» (т. е. секвестрированными). Как правило, власть на таких предприятиях брали в свои руки рабочие комитеты, что было легализовано 30 августа, когда правительство дало им право проводить финансовые операции, в т. ч. выплачивать заработную плату с текущих счетов. Различались коллективные предприятия (т. е. те, где власть принадлежала представителям трудового коллектива) и «синдицированные» (управляющих там назначал профсоюз соответствующей отрасли).

Ключевые монополии все же остались под контролем государства. 3 августа 1936 года были «военизированы» железные дороги. В электроэнергетике и топливном секторе в компании-монополисты были назначены государственные представители.

Однако, несмотря на требование коммунистов о создании единого органа по планированию производства (в условиях войны это было необходимо), этого не было сделано, и промышленность республики была ввергнута в хаос.

Особенно, как всегда, отличилась в этом смысле находившаяся под контролем анархистов Каталония. По принятому там закону подлежали обязательной коллективизации все предприятия, где было занято более 100 рабочих, или предприятия с меньшим числом занятых, если за коллективизацию голосовало ¾ коллектива. Дело дошло до «коллективизации» мелких парикмахерских и даже имущества чистильщиков обуви. Формально собственником становился трудовой коллектив, но на деле всю власть брал соответствующий профсоюзный комитет (естественно, из членов НКТ). Была установлена уравнительная заработная плата, а рабочая неделя сокращалась до 36–40 часов. Текущие счета и резервы предприятий в короткий срок были растрачены на заработную плату. Не было налажено никакой системы снабжения сырьем. Налоги не платились. Вместо так нужных фронту снарядов производились игрушки, так как их было легче продать. Попытки ОСПК создать на предприятиях военного значения стахановские бригады пресекались угрозами физической расправы. Дисциплина упала, в рабочее время шли постоянные митинги.

Когда быстро были опорожнены текущие счета, стал проедаться и основной капитал. Под залог зданий и земель получались кредиты, которые также стремительно проедались. Приступили к продаже оборудования. Чтобы хоть как-то стимулировать сбыт, министр промышленности в правительстве Ларго Кабальеро анархист Пейро даже издал закон об обязательном бое пустых бутылок, чтобы дать импульс производству стеклотары. Но уже к началу 1937 года вся промышленность была на грани банкротства. Кредиты и помощь государства просили более 11 тысяч предприятий. Это было особенно страшно в дни осады Мадрида. 75 машиностроительных заводов Каталонии могли производить оружие, но не делали этого.

В конце концов Ларго Кабальеро поручил тому же Пейро разработать меры по упорядочению испанской промышленности. 23 февраля 1937 года родился логичный декрет, по которому предприятия, получавшие государственную финансовую помощь, обязаны были подчинять свою текущую деятельность нуждам государства. Однако до лета 1937 года анархисты в Каталонии тормозили проведение этого декрета в жизнь и по-прежнему проедали госкредиты.

Советское полпредство в донесениях в Москву резко критически отзывалось о повальной экспроприации мелкой и средней промышленности (инкаутацию в исполнении анархистов советские дипломаты расценивали лишь как скрытую форму экспроприации) и настраивало испанских коммунистов, чтобы они тактично добивались от анархистов возврата прежним собственникам всех предприятий с числом работающих менее 50 человек. Однако НКТ не желала отказываться от своих экспериментов в промышленности, причем вовсе не по идеологическим соображениям. Захватившие власть на большинстве предприятий анархистские комитеты заставляли всех рабочих вступать в НКТ, угрожая в противном случае выставить их за ворота. Не удивительно, что ряды анархистского профцентра росли как на дрожжах. К тому же НКТ ставила себе в заслугу популистское повышение заработной платы, а когда деньги на ее выплату закончились, анархисты стали обвинять коммунистов в ухудшении материального положения трудящихся, которые все деньги пускают на войну, не думая о рабочем классе. Надо признать, что такая агитация приносила свои плоды.

Отдельного упоминания заслуживает ситуация с иностранными предприятиями на территории республики. В своем послании Кабальеро Сталин, Ворошилов и Молотов рекомендовали республиканскому правительству уважительно относиться к собственности иностранных государств, если, конечно, эти государства открыто не поддерживали мятежников. Так и происходило в реальности. Но проблема была в том, что анархисты, особенно в Каталонии, пытались обложить иностранные предприятия данью, что естественно не могло не вызвать недовольства. Сами иностранные компании тоже вели себя по-разному. Так, если британские компании искусственно снижали производство на принадлежавших им свинцовых рудниках, то американская компания «Бэбкок и Уилкокс» в октябре 1936 года сделала пожертвования для организации банков донорской крови. В Стране басков иностранные компании чувствовали себя еще вольготнее. После оккупации республиканского Севера франкистами немцы с удивлением обнаружили одну из фабрик, принадлежавших германскому капиталу, абсолютно нетронутой.

Титанические задачи встали перед финансовой системой республики. Естественно, правительство не могло удержаться от популистских мер. 1 августа 1936 года на 50% была снижена квартплата для трудящихся. Налоги просто перестали выплачиваться явочным порядком. Анархисты тайно вывезли за границу более 200 миллионов песет в денежных знаках, что вместе с бегством капитала за границу привело к падению котировок испанской валюты на биржах мира. 600 тыс. бойцов милиции обходились государству в 20 песет в день каждый (10 песет – жалованье, остальные десять – питание и другие расходы). Выброс на рынок такой огромной денежной массы, не подкрепленной ростом товарного производства, сразу привел к инфляции. Опять же по соображениям популистского характера правительство вначале не вводило карточную систему, без которой не обходилась ни одна экономика военного времени. А ведь еще надо было закупать огромные объемы оружия за рубежом.

В начале августа 1936 года было запрещено снимать со счетов более 1000 песет в месяц (довольно либеральная мера, если учесть, что на жизнь вполне хватало и 300 песет в месяц). 30 августа в крупнейшем полугосударственном Банке промышленного кредита были сменены члены совета банка и назначены представители Народного фронта. То же самое было сделано и во Внешнеторговом банке.

4 сентября 1936 года министром финансов Испании стал представитель центристского течения ИСРП Хуан Негрин. По его декрету от 3 октября во всех частных банках в качестве органов управления образовывались паритетные советы из представителей владельцев и трудового коллектива под руководством представителей государства. Но сами банки не национализировались. Однако основную свою задачу Негрин видел в использовании золотого запаса Испанского банка для финансирования войны. Формально это был независимый кредитно-денежный институт и устав его менять не стали из опасения предъявления международных исков, но фактически банк был поставлен под контроль Министерства финансов. О том, насколько тяжело было Негрину, свидетельствует «финансовое кредо» Ларго Кабальеро. Когда министр финансов обратился к премьеру с предложением осуществить некоторые неотложные меры, тот прервал его, заявив, что дело минфина оплачивать все расходы, а если деньги кончатся, можно будет подумать и о каких-нибудь мерах.

В начале августа 1936 года часть золотого запаса Испанского банка уже была вывезена во Францию в качестве гарантии поставок закупленного ранее французского вооружения и, прежде всего, самолетов. Однако граница была закрыта, и золото по сути дела лежало в парижских банках мертвым грузом, а после войны было выдано франкистам.

В октябре 1936 года, когда мятежники подходили к Мадриду, было принято решение перевезти оставшуюся часть золотого запаса на средиземноморское побережье, чтобы золото не досталось врагу.

Министр финансов Негрин предложил Ларго Кабальеро переправить золото в СССР, чтобы гарантировать закупки нужных республике товаров и, прежде всего, оружия, причем не только в Советском Союзе, но и во всем мире. Сам Кабальеро вспоминал уже в эмиграции в Мексике, что это было единственно возможным решением, так как во Франции или Англии золото в любой момент могло быть арестовано по требованию Франко, а в самой Испании оно было бесполезно. К тому же контролируемые анархистами власти Каталонии еще в августе 1936 года в ультимативном порядке потребовали перевода всего золотого запаса в Барселону. Правительство в Мадриде отвергло ультиматум и между центром и Каталонией началась настоящая финансовая война. НКТ-ФАИ сформировал боевые группы для насильственной «экспроприации» золота путем нападения на Испанский банк. Была организована даже транспортная система доставки золота в Барселону.

В этих условиях правительство республики 15 октября 1936 года официально обратилось к СССР с просьбой принять на хранение 510 тонн золота (стоимостью 1,58 млрд золотых песет, или 578 млн долл. в ценах того времени, из общей стоимости золотого запаса в 2,6 млрд золотых песет). 2 ноября 1936 года корабли с золотом прибыли в СССР. На каждом из них находился сопровождающий груз полномочный представитель Испанского банка. Впоследствии золото было привезено в Москву и хранилось в Наркомфине СССР. Из него финансировались не только поставки советского оружия республике (причем цены на него не были выше аналогичных зарубежных образцов), но и выплата денежного довольствия советским военным специалистам, подготовка испанских летчиков в СССР, а также закупка нужных республике товаров в третьих странах. Испания стала вторым по значимости торговым партнером СССР после Англии. За первый квартал 1937 года советский экспорт в Испанию составил 51 миллион рублей (по сравнению с 2,6 млн за первый квартал 1936 года), а импорт – только 17 миллионов рублей (900 тыс. в первом квартале 1936 года). Республика поставляла в СССР в основном свинец и апельсины, но все равно для нее существовало огромное отрицательное сальдо, которое тоже покрывалось золотом Испанского банка.

И, тем не менее, золотой запас стал иссякать уже в начале 1938 года, а с марта все советские поставки осуществлялись в кредит. Сначала СССР предоставил Испании кредит на сумму 70 миллионов долларов на три года под три процента годовых, а в декабре 1938 года (тогда уже весь мир считал положение республиканцев безнадежным) еще один кредит в 100 миллионов долларов. Таким образом, все рассказы о том, что Москва присвоила себе чужое золото, просто не выдерживают сопоставления с фактами.

Интересно посмотреть, какой же была повседневная жизнь людей в Испанской республике в тот тревожный, но такой волнующий сердца и умы период конца 1936– начала 1937 года.

Мятеж и спровоцированная им революция изменили не только повседневный уклад жизни, но и внешний облик людей. Исчезли с улиц шляпы и галстуки, считавшиеся воплощением буржуазии. Впрочем, галстуки все же иногда надевали в особо торжественных случаях (свадьба, похороны и т. д.). Самой популярной одеждой и мужчин, и женщин стал синий рабочий комбинезон на молнии («моно асуль»), в честь которого был даже назван популярный литературно-публицистический еженедельник, где печатались лучшие поэты и прозаики Испании. Комбинезон (ставший своего рода и униформой народной милиции) дополняли тряпичные тапочки на веревочной подошве («альпаргатас»), также позаимствованные из заводских цехов. На смену шляпам пришли «революционные» кепки и береты. Женщины перестали носить украшения и не только из-за опасения прослыть «буржуазией». В первое время войны многие самозванные патрули повально «реквизировали» драгоценности. Впоследствии, в конце 1937 года, многие женщины все же достали из сундуков нарядные платья и туфли на каблуках. Тогда эти предметы уже не считались чем-то предосудительным.

С осени 1936 года в Мадриде, а в 1937 году и в других крупных городах стали ощущаться трудности с продовольствием, хотя настоящий голод в республике наступил в 1938 году. Причины перебоев были не только в том, что основные сельхозугодья были в руках мятежников. Сказывались и инфляция, и неразбериха в промышленности, разлад транспорта (находившегося под контролем НКТ, за исключением железных дорог) и анархистские эксперименты в сельском хозяйстве.

В сентябре-октябре 1936 года стала ощущаться нехватка пшеницы, мяса и угля (им отапливались жилища). В марте 1937 года в Мадриде было введено рационирование хлеба. Основной продовольственный набор жителя столицы состоял из риса, фасоли и оливкового масла. Стали употребляться в пищу люцерна, желуди и различные травы. В ноябре 1936 года Хунта обороны Мадрида ввела боны и нормы отпуска по ним продовольствия. Сначала нормы были относительно терпимыми. Так, по решению от 9 декабря 1936 года каждому жителю полагались ежедневно 250 молока, 500 хлеба, 100 мяса, 500 фруктов, 250 картофеля и 100 овощей. Помимо этого, три раза в неделю по талонам можно было купить 100 рыбы, 100 риса, 50 сахара и 2 яйца. И, наконец, сверх того раз в неделю полагалось пол-литра оливкового масла, 50 кофе, 3 килограмма угля, 400 ветчины, 100 сыра, 100 трески, 1 банка концентрированного молока, 250 мясных или рыбных консервов и 500 овощных консервов. В 1938 году по талонам уже можно было получить только немного риса, фасоли и оливкового масла.

В республике расцвел черный рынок. Многие торговцы придерживали продукты и продавали их втридорога. Еще одной формой обогащения была продажа в нагрузку по баснословной цене ненужного покупателю товара. В то время, когда в Мадриде люди голодали, в Валенсии или Барселоне продукты были даже в избытке. Советское полпредство писало в Центр, что продовольственные трудности в крупных городах являются результатом неразберихи в организации снабжения населения. Например, в августе 1937 года килограмм помидор стоил в Валенсии 0,2 песеты, а в Мадриде – 2,40. Власти директивно устанавливали для розничной торговли верхний предел цен. Например, в сентябре 1937 года рис должен был стоить не больше 1,05 песеты за килограмм, кофе – 12.50, яйца – 3,75 (за дюжину), хлеб – 0,7, говядина – 5,75 и т. д. Однако, как правило, достать продукты по этим ценам было невозможно, по крайней мере, в Мадриде. Профсоюзы стали организовывать для своих членов общественные столовые по талонам. Когда сахар и молоко стали отпускать только по рецептам врачей, многие притворялись больными и старались любым путем получить бюллетень. Самой популярной рубрикой в газетах стали объявления о распределении продуктов. Например, одна из мадридских газет сообщала в мае 1938 года: «Выдача ветчины! (50 граммов на человека за 1 песету по талонам)». В конце войны дневной рацион мадридца не превышал 800–900 калорий. Не хватало уже не только продуктов, но и бензина, дров, бумаги и табака. На улицах стояли большие, но, как правило, тихие очереди домохозяек.

Франкисты пытались пропагандистски использовать эти трудности, сбрасывая с самолетов булочки. Но воля мадридцев оставалась непреклонной и каких-либо волнений в городе не было. К тому же жители столицы считали, что сбрасываемые им с неба булочки изъяты из пайков военнопленных республиканской армии.

СССР оказывал продовольственную помощь (генсек КПИ Хосе Диас говорил, что критикам Советского Союза достаточно взглянуть на маркировку сливочного масла, которое едят солдаты), но она почти целиком шла войскам на фронт. В 1938 году после усиления морской блокады республики Коминтерн ориентировал все свои партии на сбор продовольствия и топлива для Испании. В Чехословакии многие рабочие отчисляли на это по кроне в месяц из своего заработка, английские горняки закупили и направили в республики 2000 тонн угля и т. д. Но, конечно, это было каплей в море. Положение усугублялось огромным наплывом беженцев из франкистской зоны. К концу 1937 года республике принадлежало только 40% территории, но на ней находилось 70% населения Испании.

Ввиду такой сложной ситуации нельзя не подчеркнуть успехи здравоохранения республики. Несмотря на отсутствие во многих случаях мыла и других предметов гигиены, с помощью прививок удалось избежать эпидемий, в т. ч. тифа. Многие мужчины сбривали волосы наголо и устраивали целые конкурсы на лучший внешний вид. Врачи республиканской Испании внедрили некоторые революционные методы лечения раненых (всего за время войны в Народной армии было ранено около 500 тыс. человек). Впервые в истории появились банки донорской крови (во время Первой мировой войны кровь переливалась непосредственно от донора раненому). Удавалось избежать большого количества ампутаций конечностей благодаря хирургическим операциям на месте с применением гипса и специальных повязок, приостанавливающих приток крови к ранам. Наконец, раненых стали впервые перевозить по воздуху. Санатории республики сделались доступными для всех слоев населения. Следует отметить, что во время гражданской войны в Испании врачи впервые начали лечить ожоги и шоковые явления, которые были, прежде всего, результатами массированных бомбардировок.

Настоящую революцию произвела республика в области культуры. С октября 1936 года и до поражения в войне было открыто 10 тысяч новых школ. По инициативе министра образования коммуниста Хесуса Эрнандеса были созданы добровольные летучие бригады из учителей и просто городской интеллигенции, выезжавшие в деревню для обучения крестьян основам грамоты. Декретом от 30 января 1937 года во всех частях Народной армии создавалась т.н. «культурная милиция», подразделения которой прямо на фронте обучали солдат письму, чтению, основам истории, географии и арифметики. В целом этой системой было охвачено более 200 тысяч военнослужащих.

В ноябре 1936 года для всех трудящихся в возрасте от 15 до 35 лет были открыты «рабочие университеты» с отрывом от производства (при сохранении зарплаты). Ведущие профессора готовили на этих рабфаках к поступлению в университет. Обучение, книги, питание и размещение было бесплатным.

В республике издавалось много газет и книг. Как грибы после дождя возникали радиостанции. Битком набиты были кинотеатры, где шли не только советские, но и американские фильмы. Многие актеры Голливуда, такие, как Бетти Дэвис, Сильвия Сидни, Джоан Кроуфорд, Эррол Флинн и другие выступали в поддержку республики.

Был создан Национальный совет культуры, оказывавший материальную помощь ученым и деятелям искусства. Крайне популярный передвижной театр «Ла Баррака» (основанный убитым мятежниками Фредерико Гарсиа Лоркой) разъезжал по фронтам и деревням, большинство жителей которых за всю свою жизнь не видели ни одного спектакля.

Республика старалась уберечь от бомбежек музеи и памятники крупных городов (последние были заботливо укрыты мешками с песком). Директором музея Прадо был назначен Пабло Пикассо.

Следует отметить, что были переименованы многие улицы и площади. Вместо королей и принцев они стали носить такие имена, как Авенида Аграрной реформы, Площадь Революции и т. д.

Пожалуй, самые разительные перемены произошли в жизни испанских женщин. Среди них традиционно была более высокой неграмотность (в среднем на 50% выше, чем у мужчин), их по пальцам можно было пересчитать среди преподавателей университетов. Традиционно испанская женщина сидела дома и воспитывала детей. Детских садов не существовало. Если умирал муж, его вдова была вынуждена искать работу, так как никаких пенсий или пособий не существовало. Замужние женщины должны были иметь разрешение мужа при поступлении на работу, причем муж имел право получать их зарплату. Женщины выполняли малооплачиваемую и низкоквалифицированную работу, в основном, в текстильной промышленности. Представительницы слабого пола не получали пособий по безработице.

После июля 1936 года испанская женщина вырвалась из домашнего рабства. Были сформированы женские батальоны милиции. Все города республики покрылись плакатами с изображением симпатичных девушек с винтовками, призывавшими парней не отставать от них в ратном деле. Многие женщины геройски погибли в боях (например, Лина Одена). После первых двух месяцев «романтической войны» женщин вывели с передовой (оставшиеся занимались стиркой, готовили еду или были связными), и прекрасные испанки стали опорой фронта в тылу. Образовывались общественные кухни и госпитали, и после начала мобилизации женщины заменили мужчин на производстве. Коммунисты выступали против участия женщин в боях, справедливо полагая, что для этого вполне достаточно мужчин призывного возраста. Но когда правительство Кабальеро опубликовало декрет, запрещавший женщинам непосредственное участие в боевых действиях, это вызвало огромное недовольство представительниц прекрасного пола и протесты в армии.

В лице одного из лидеров НКТ-ФАИ Федерики Монтсени Испания получила первую женщину-министра в своей истории. Но, конечно, самой известной испанской женщиной и в стране, и в мире была одна из руководителей КПИ, вице-президент парламента Долорес Ибаррури (1895–1989), родившаяся в семье шахтера недалеко от Бильбао в Стране басков. С юных лет она принимала участие в политической борьбе, а в феврале 1936 года революционная Астурия избрала ее депутатом кортесов. Всегда одетая в черное, она собирала на митинги в Испании и Франции сотни тысяч людей. За блестящие ораторские способности ее прозвали «Ла Пассионария» («Пламенная») и избрали почетным командиром нескольких частей Народной армии. Представитель Коминтерна в Испании отмечал, что Ибаррури работает целыми днями, не имея ни одного помощника. Когда стали известны планы «пятой колонны» по организации покушений на ведущих деятелей КПИ, с помощью советских советников была организована охрана Ибаррури, хотя «Пассионария» решительно возражала против этого «ареста». После падения республики Долорес Ибаррури эмигрировала через Францию в СССР. Ее сын Рубен, став офицером Красной Армии, геройски погиб 4 сентября 1942 года при обороне Сталинграда. Он, конечно, мог бы остаться в тылу, но захотел, по его словам, своей кровью отблагодарить советских товарищей за помощь его Родине. Долорес Ибаррури посчастливилось вернуться в Испанию после смерти Франко, где Астурия вновь избрала эту женщину-легенду в кортесы.

Под руководством коммунистов была создана первая массовая женская организация Испании – Союз женщин-антифашисток, объединившая 50 тысяч человек. Своя организация была и у анархистов – Свободные женщины (20 тысяч). Анархисты, естественно, не могли не блеснуть новаторскими идеями и в сфере равенства полов. Все публичные дома Барселоны были объединены в профсоюз. Была налажена пропаганда свободной любви и массовый выпуск порнографических открыток. Браки заключались просто в присутствии членов своей профсоюзной организации или колонны милиции. Потом, правда, некоторые анархистские группы стали закрывать публичные дома, так как женщины подвергались там «капиталистической эксплуатации». Как ни странно, в защиту проституции выступила католическая церковь: лучше мужчина удовлетворит свою плотскую страсть с падшей женщиной, чем лишит девственности добропорядочную девушку.

В целом, никогда еще женщина в Испании не была такой свободной и равноправной, как во времена республики. Были отменены все дискриминационные положения в трудовом законодательстве и легализованы аборты. После падения республики 30 тысяч женщин было брошено в тюрьмы, многие из них казнены. На захваченной мятежниками территории проходили массовые изнасилования молодых женщин и девушек, семьи которых были известны своими левыми взглядами. После этого жертв насилия обривали наголо и проводили по улицам их родных городов и деревень. Стоявшие по обе стороны улиц фалангисты осыпали несчастных плевками и оскорблениями. Но это только усиливало ненависть населения к «национальным войскам». Тысячи женщин вливались в партизанские отряды, чтобы отомстить за себя или своих близких.

Итак, к концу марта 1937 года, казалось, что жизнь в республиканской зоне входит в норму. Восстанавливался механизм государственного управления, росла и добивалась своих первых побед Народная армия. Но именно ее успех под Гвадалахарой, как ни странно, дал толчок серьезнейшему внутриполитическому кризису.

Основной партией республиканской зоны Испании к марту 1937 года окончательно стала коммунистическая. Из ее 249 тысяч членов (больше, чем во всех других партиях вместе взятых), было 90 тысяч рабочих, 64 тысячи сельхозрабочих, 10 тысяч крестьян, 6,5 тысяч представителей интеллигенции и офицерского корпуса, 15 тысяч лиц свободных профессий. В КПИ состояло 18 тысяч женщин. В родственной КПИ каталонской ОСПК было 45 тысяч членов, и за ней шел ВСТ Каталонии, обогнавший весной 1937 года местный НКТ по количеству членов (450 тысяч человек). Партия издавала 4 ежедневные газеты: «Мундо Обреро» (тираж 60 тыс. экз.), «Френте Рохо» (10 тыс.), «Нуэстра Палабра» (15 тыс.) и «Бандера Роха» (10 тыс.). Суммарный тираж газет ОСПК и ВСТ Каталонии составлял более 80 тысяч экземпляров. Однако коммунистическая партийная печать по суммарному тиражу и объему каждого выпуска серьезно уступала анархистской прессе. Находившийся под контролем НКТ профсоюз печатников долго препятствовал выходу в свет газеты компартии в Валенсии, ссылаясь на разные «объективные» причины вроде нехватки бумаги (для анархистских газет бумага, естественно, всегда находилась).

За коммунистами шла Объединенная социалистическая молодежь (ОСМ), образованная путем слияния молодежных организаций КПИ и ИСРП 1 сентября 1936 года в Мадриде. Соцмол сыграл выдающуюся роль в обороне Мадрида в ноябре 1936 года, послав на фронт 20 тысяч членов (до этого времени на передовую выступило 70 добровольческих батальонов ОСМ). В дни франкистского штурма бывшие лидеры молодежной организации ИСРП вышли из партии и вступили в КПИ. Весной 1937 года в ОСМ было 250 тысяч членов, а ее газета «Аора», печатавшаяся в броневике на передовой, имела тираж 100 тысяч экземпляров.

КПИ и ОСМ имели мощное влияние в вооруженных силах, будучи «воюющими» организациями. Члены компартии и ОСМ весной 1937 года составляли половину Народной армии (143 тысячи коммунистов и 150 тысяч соцмольцев носили военную форму). В авиации 80% личного состава были членами партии. 26 бригад и 9 дивизий Народной армии были созданы на основе Пятого полка милиции КПИ. Во всех бригадах коммунистов и членов ОСМ было больше, чем, например, социалистов, в среднем в 10 раз.

Еще сильнее было влияние КПИ и ОСМ среди политкомиссаров: более половины которых были коммунистами и соцмольцами (советское полпредство оценивало уровень влияния коммунистов среди корпуса политических комиссаров еще выше – 80–90%). Примечательно, что особенно много коммунистов-комиссаров было в низовом звене (батальон), т. е. непосредственно на фронте. Из убитых до конца февраля 1937 года на Мадридском фронте 32 комиссаров был 21 коммунист, 7 членов ОСМ, 1 социалист, 2 республиканца и 1 беспартийный. Феноменом весны 1937 года стало массовое вступление в партию бывших кадровых офицеров испанской армии, среди которых были такие далекие от марксизма люди, как Миаха, Посас и Бурильо. Многие офицеры, отвечая на вопрос о своей партийной принадлежности, говорили: «Я член партии». И без уточнения было ясно, что имеется в виду КПИ. Офицеров и солдат влекли к коммунистам два фактора: признательность за военную помощь СССР и увиденное своими глазами достойное поведение коммунистов на фронтах.

Слабой стороной партии было практически полное отсутствие влияния в профсоюзах. Коммунисты работали в составе социалистического ВСТ и руководили там местными профсоюзами (в Мадриде из 150 тысяч членов ВСТ за коммунистами шло 65 тысяч). Но, в целом, вся политика партии была подчинена одной цели – выиграть войну, и на работу в тылу оставалось мало времени и кадров. Стремясь объединить в борьбе против мятежников как можно больше социальных групп населения, КПИ активно противодействовала разного рода «социальным экспериментам», способным оттолкнуть от республики крестьянство и средние слои. Интересно, что весной 1937 года ряды компартии росли, в основном, не за счет рабочих (для многих из них важнее было членство в профсоюзе, приносившее осязаемые материальные выгоды и не обременявшее общественной работой), а благодаря массовому вступлению в партию крестьян, интеллигенции и мелких собственников.

Социалистическая партия (ИСРП), несмотря на свою основную роль в правительстве, фактически не существовала как единое целое, будучи по-прежнему расколотой на левое крыло Кабальеро и центристов Прието. Кабальеро опирался не на ИСРП, а на руководимый им ВСТ, куда входило 1,5 млн членов. Премьер по-прежнему проповедовал немедленное введение социализма, что сочеталось у него причудливым образом с казенным и рутинным стилем повседневной работы. Центральный партаппарат ИСРП, находившийся под контролем Прието, по всем вопросам повседневной жизни, особенно по военному, занимал идентичные КПИ позиции.

Наконец, НКТ-ФАИ насчитывали 2 миллиона членов, но по-прежнему отказывались войти в Народный фронт, хотя и участвовали в правительстве. Между анархистами и коммунистами шла каждодневная идеологическая война, подчас перераставшая в вооруженные столкновения, особенно в Каталонии. ОСПК наращивала свое присутствие на Арагонском фронте, послав туда 15 тысяч членов, составивших наиболее боеспособную дивизию им. Карла Маркса. Но анархистское командование фронта, несмотря на полученное в конце 1936 года оружие (750 пулеметов, 12 орудий, 9 тысяч винтовок и 13 миллионов патронов), отказывалось переходить в наступление и не давало оружия коммунистическим частям.

КПИ пыталась наладить единство действий с НКТ-ФАИ, используя, в частности, огромную популярность Советского Союза среди анархистских масс (один из лидеров НКТ заявил, что, если кто-либо нападет на СССР, он пойдет туда воевать простым красноармейцем). Но, к сожалению, в действительности дело доходило до убийств коммунистов анархистами. 24 декабря 1936 года патрулем НКТ в Мадриде был тяжело ранен член Хунты обороны Мадрида коммунист П. Ягуэ. Суд под давлением анархистов оправдал стрелявших. Все ждали открытого вооруженного столкновения в столице. Но компартия, не желая подрывать единство Народного фронта, не стала мстить. Наоборот, на фоне этого инцидента в Валенсии был подписан первый в истории совместный документ НКТ-КПИ, призывавший членов обеих организаций к сотрудничеству в антифашистской борьбе. Советское полпредство отмечало ошибки коммунистов во взаимодействии с анархистами, например, огульную критику всех анархистских руководителей, которых многие члены компартии считали «пропащими» для дела революции людьми. Москва же, напротив, рекомендовала пропагандировать на страницах коммунистической печати тех анархистских вожаков, которые храбро сражались на фронте (хотя полпредство признавало, что таких было немного).

Между тем, к неудовольствию Кабальеро, руководство ИСРП обратилось 26 декабря 1936 года к КПИ с предложением начать переговоры о единстве действий обеих партий. Компартия согласилась и в январе 1937 года предложила объединиться в одну партию, как это уже произошло в Каталонии. Руководство ИСРП отвергло такой шаг, хотя и согласилось на создание постоянной комиссии обеих партий для подключения к переговорам представителей левого крыла ИСРП, которые раздумывали над предложением коммунистов более двух месяцев. Кабальеро, в частности, возражал против слияния обеих марксистских партий под тем предлогом, что коммунисты стали самой умеренной партией республиканской Испании (и это была сущая правда).

Коммунисты (и в этом их поддерживал Коминтерн) до февраля 1937 года воздерживались от любой критики Кабальеро, наоборот, всячески укрепляя его авторитет (хотя и это не нравилось «испанскому Ленину»: он говорил коммунистам, что те специально строят ему пьедестал, чтобы удобнее затем с него низвергнуть). Но катастрофа под Малагой показала, что дальше медлить с неотложными шагами по укреплению армии нельзя. Между тем Кабальеро, возмущенный массовой демонстрацией в Валенсии, которую он считал делом рук коммунистов (хотя ее организовал его родной ВСТ), перешел к открытым нападкам на КПИ в близких ему органах СМИ. Компартия обвинялась в «прозелитизме», т. е. переманивании членов других партий и, прежде всего, ИСРП. Под давлением коммунистов, соцпартии и большинства анархистов Кабальеро был вынужден отправить в отставку своего заместителя и любимчика генерала Асенсио, но публично заявил, что считает этот шаг ошибкой, на которую его заставили пойти коммунисты.

После победы под Гвадалахарой, которую Кабальеро приписал себе, хотя дело спасли подготовленные резервы («коммунистическая» дивизия Листера и интербригады), решив, что натиск мятежниковослаб, премьерпопытался ограничить влияние КПИ. На флоте было арестовано несколько офицеров-коммунистов. Члены КПИ были изгнаны из Хунты обороны Мадрида, а в конце апреля и сама Хунта обороны столицы была распущена. Возмущение вызвал и приказ Кабальеро о запрещении повышения в званиях выше майора офицеров, вышедших из рядов народной милиции. Многие сочли этот приказ прямо направленным против героя Гвадалахары майора Листера.

Но наиболее сильный удар был нанесен по Главному военному комиссариату (ГВК) под флагом запрета партийной деятельности в армии. Под этим лозунгом был вычищен не только ГВК, но и Генштаб (был уволен начальник разведотдела коммунист Эстрада). Коммунистам стали отказывать в приеме в офицерские школы.

После пленума ЦК КПИ 5–8 марта 1937 года коммунисты подняли брошенную премьером перчатку и тоже стали критиковать Кабальеро, требуя, прежде всего, начать строительство массовой армии. А здесь творились порой анекдотические вещи. Когда была объявлена мобилизация пяти возрастов, буквально вырванная у Кабальеро на заседании правительства, то в первый же день на участки явилось 80% военнообязанных. Но им сказали, что для их приема нет помещений и распустили по домам. Одновременно Кабальеро почему-то запретил набор добровольцев.

Военная промышленность страны фактически простаивала, а военное министерство в течение недель не могло распределить по фронтам имевшиеся запасы вооружения. Произведенные рабочими Валенсии по собственной инициативе 40 броневиков более полутора месяцев стояли на складе, так как военное министерство не могло решить, какого типа пулемет на них поставить.

Кабальеро через свои газеты перешел к нападкам на СССР, который, мол, ничем не отличается в своей политике от Франции и Великобритании. Возвеличивалась помощь Мексики, хотя при всем уважении к мужеству правительства этой страны, поставки оттуда составляли лишь мизерную часть советских. Постепенно у Ларго Кабальеро сложились и плохие отношения с советским послом Розенбергом. Премьер упрекал своего министра иностранных дел Альвареса дель Вайо (члена ИСРП), что тот не имеет собственной позиции, а говорит словами советского полпреда. Здесь следует сказать, что советское полпредство в своих донесениях в Москву давало объективную картину внутриполитического положения в Испании, отмечая и ошибки коммунистов. Антонов-Овсеенко из Барселоны с симпатией сообщал об изменениях в политике анархистов в сторону мобилизации всех сил для победы и настраивал каталонских коммунистов на прекращение публичной критики анархистов в партийных средствах массовой информации. Советский генконсул в своих депешах в Центр нередко становился на сторону Каталонии в ее спорах с Мадридом, справедливо отмечая стремление Кабальеро свести каталонскую автономию к фикции.

Вопреки встречающимся в некоторых исторических исследованиях утверждениям ни Розенберг, ни Антонов-Овсеенко не участвовали в процессе принятия кадровых решений в испанском руководстве и тем более не навязывали испанцам собственных кандидатур. Когда в марте 1937 года Антонов-Овсеенко вступил в публичную полемику с центральным органом анархистов газетой «Солидаридад Обрера» (что не выходило за рамки принятой во всем мире дипломатической практики), полпред Розенберг просил НКИД дать указание генконсулу в Барселоне прекратить подобные действия, чтобы не задевать самолюбие лидеров НКТ. И все же Розенберг навлек на себя гнев Кабальеро тем, что настаивал на более энергичном ведении войны и более эффективном и рациональном использовании советской военной помощи. Но тогда такую же позицию занимали не только испанские коммунисты, но и большинство социалистов и республиканцев, а также все военное руководство, особенно на фронтах. Когда Кабальеро высказал недовольство Розенбергом, тот был немедленно в феврале 1937 года отправлен на родину (в декабре 1937 года Розенберг был арестован, а в 1938 году казнен; реабилитирован в 1957 году) и новым полпредом стал советник полпредства Леонид Гайкис (1898–1937). Гайкис был одно время секретарем Чичерина, затем работал в Мексике и в системе Профинтерна. Перед направлением в Испанию занимал пост генерального консула СССР в Стамбуле.

Новый полпред по заданию Москвы прямо поставил перед Кабальеро вопрос о необходимости кардинального обновления военного руководства республики за счет выдвижения на руководящие должности молодых, инициативных офицеров. Испанскому премьеру доказывали, что победа под Гвадалахарой могла обернуться катастрофой, если бы мятежники начали скоординированное с итальянцами наступление на Хараме. Ведь у республики не было обученных резервов и итальянцев под Гвадалахарой разгромили войска переброшенные с Харамы. А что было бы, если мятежники сковали их там? Но Кабальеро, со свойственным ему упрямством, стоял на своем: он как военный министр осуществляет руководство войной и это у него получается отлично. В Москве даже подумывали о свертывании военной помощи Испании, так как при таком руководстве армией любые ее объемы были не в состоянии обеспечить победу республики (на Хараме советские танки были просто брошены пехотой на произвол судьбы и понесли огромные потери). Но Гайкис, напротив, рекомендовал усилить содействие (интересно, что даже в секретной переписке с Москвой советский полпред говорил не о советской военной помощи, а о «помощи друзей»), чтобы советские советники и боевая техника своим примером доказывали на поле боя правильность даваемых Советским Союзом рекомендаций. В противном случае, отмечал полпред СССР, поражение Испанской республики наступит стремительно.

Между тем Кабальеро начал активно торпедировать идею объединения ИСРП и КПИ, которую еще недавно горячо пропагандировал. Сначала он настаивал на исключении из будущей партии центристов во главе с Прието, потом за присоединение единой партии ко II Интернационалу (который, в отличие от Коминтерна, ничем не помог республике). Наконец, сбросив маску, Кабальеро заявил, что те, кто хочет единства, могут просто вступить в ИСРП.

Не имея поддержки собственной партии, Кабальеро вдруг начал сближаться с НКТ и выдвинул идею создания «чисто профсоюзного» правительства из членов ВСТ и НКТ. Но даже анархисты, критикуя партии как «пережиток буржуазной демократии», не пошли в эту западню. Они стали понимать, что без коммунистов просто нельзя выиграть войну.

Тем не менее, ободренные авансами Кабальеро, анархисты решили укрепить свое пошатнувшееся влияние в Каталонии. 21–22 марта 1937 года они предъявили ультиматум главе Генералидада Компанису, требуя передать НКТ-ФАИ контроль над экономическими и военными ресурсами Каталонии и угрожая в случае невыполнения «прямым действием». Членам ОСПК прямо угрожали оружием на заседании правительства. До середины апреля длился правительственный кризис и хотя состав Генералидада не изменился, анархистам удалось свести на нет принятое решение о роспуске их патрулей и создании единых сил безопасности. Не удовлетворившись частичным успехом, анархисты начали перебрасывать в Барселону оружие и некоторые части с фронта, намереваясь показать «кто в доме хозяин».

Коммунисты пытались договориться с Кабальеро, апеллировали к Асанье. Президент заявил, что он вообще предпочел бы, чтобы компартия стала наиболее сильной по численности партией кабинета министров, но по соображениям международного порядка (возможная критика со стороны Англии и Франции) это нецелесообразно. К концу апреля 1937 года советское полпредство, коммунисты, Асанья, большинство социалистов и даже анархисты видели выход из намечавшегося внутриполитического тупика в разделении постов премьера и военного министра (президент республики еще в 1933 году считал Кабальеро настолько больным, что ожидал со дня на день его ухода из большой политики). С точки зрения советского полпредства идеальным вариантом было бы сохранение за Кабальеро кресла главы правительства, чтобы он мог делать то, что у него получалось: служить знаменем левых сил. Конкретную же работу по реорганизации армии должны делать энергичные профессионалы. Но весь вопрос был в том, как убедить упрямого и нетерпимого к критике Кабальеро добровольно пойти на этот шаг. Никто не хотел ввязываться в открытую борьбу против главы правительства в условиях непрекращавшейся войны.

Уже в марте 1937 года представители Коминтерна констатировали в республике острый правительственный кризис. Он стал необратимым после 14 апреля, когда Кабальеро издал приказ об увольнении и перерегистрации всех комиссаров армии. Все новые назначения в структуре ГВК отныне становились прерогативой не главы комиссариата, а самого военного министра. Кабальеро прямо заявил, что причиной этого шага было желание очистить комиссариат от коммунистов. Войну против КПИ премьер начал еще и потому, что все яснее обозначалось единство действий КПИ и ИСРП, которого он не желал и хотел предотвратить. Но все же 16 апреля 1937 года был создан т.н. Национальный комитет связи ИСРП и КПИ, за которым последовали аналогичные органы на местном уровне. Кабальеро чувствовал, что становится ненужным, что власть просто ускользает из его рук.

Кризис власти в республике назрел окончательно и разрешился в начале мая вооруженным путчем в Каталонии. Одним из основных актеров этой трагедии была Рабочая партия марксистского объединения (испанская аббревиатура ПОУМ), основанная в 1935 году путем слияния испанских троцкистов – Испанской коммунистической левой – и Рабоче-крестьянского блока. В момент основания партия насчитывала 7 тысяч членов и контролировала 60-тысячные профсоюзы. Ее влияние фактически ограничивалось Каталонией. В 1936 году ПОУМ сначала не хотела вступать в Народный фронт, высказываясь, как и Ларго Кабальеро за чисто рабочий избирательный союз. Но здравый смысл все же возобладал. ПОУМ присоединилась к Народному фронту, и один из руководителей партии Маурин прошел в кортесы. Основным лидером ПОУМ был Андрес Нин (1892–1937). Сын башмачника, Нин уже в 1911 году вступил в молодежную организацию ИСРП, затем перешел к анархистам и в 1921 году стал генеральным секретарем национального комитета НКТ. После убийства анархистами премьер-министра Дато,опасаясь преследований, Нин эмигрировал в СССР, вступил в РКП (б) и работал на ответственном посту секретаря международной организации коммунистических профсоюзов – Профинтерна. С 1923 года Нин примыкал к троцкистской оппозиции и в 1930 году был выслан из СССР. Позднее, уже в Испании, Нин идейно разошелся с Троцким. Даже сверхреволюционный Лев Давидович стал казаться ему оппортунистом, так как призывал своих сторонников вступать в социалистические и социал-демократические партии с целью раскола их изнутри. Однако влияние троцкизма на ПОУМ сохранилось и проводилось, главным образом, через секретаря партии по международным вопросам Хулиана Горкина.

После мятежа июля 1936 года ПОУМ сформировал несколько колонн и отправил их на Арагонский фронт. Число сторонников партии росло, хотя, конечно, и не в такой пропорции, как КПИ. Нин стал членом каталонского генералидада (советником по юстиции), но под давлением ОСПК в конце 1936 года покидает свой пост.

Линия ПОУМ, выражаемая через центральный орган партии газету «Ла Баталья» («Битва»), была ультрареволюционной: ПОУМ требовала установления диктатуры пролетариата, образования рабоче-крестьянского правительства, противилась превращению милиции в армию (считая это «разоружением народа»). В общем, можно сравнить требования ПОУМ с НКТ, хотя поумовцы и были против загибов анархистов вроде отмены денег или немедленной ликвидации государства.

С начала 1937 года резко ухудшились отношения ПОУМ с КПИ. Конечно, здесь свою роль играли политика Сталина и начавшаяся в СССР шумная кампания против Троцкого. Но справедливости ради надо сказать, что сам Троцкий давал Москве обильную пищу для критики. В частности, он призывал к восстанию в СССР и свержению предавшей идеалы революции сталинской бюрократии. Лидер IV Интернационала договаривался даже до того, что приветствовал интервенцию против Советского Союза как катализатор внутренних изменений там.

«Ла Баталья» в Испании также публиковала антисоветские материалы, что, естественно, не могло радовать ни испанских коммунистов, ни Москву. Например, 24 января 1937 года «Ла Баталья» напечатала резолюцию Исполкома ПОУМ «против чудовищного преступления, готовящегося в Москве» (имелся в виду процесс против Пятакова, Радека и других). Конечно, с точки зрения справедливости и морали, поумовцы были правы, но в условиях гражданской войны в их стране, когда жизненно важная военная помощь республике шла только из Советского Союза, такая критика била по своим. Ведь в годы Второй мировой войны печать стран антигитлеровской коалиции воздерживалась от критики общественного строя в странах-союзниках, хотя ни Черчилль, ни Сталин не изменили своих диаметрально противоположных политических взглядов. Трудно было даже представить, чтобы Франко позволил прессе в своей зоне печатать какие-либо критические материалы в адрес Германии и Италии, хотя сам «каудильо» не питал больших симпатий к внутреннему устройству нацистской Германии (Гитлер активно преследовал у себя дома католиков, в то время как Франко сделал борьбу за возвращение былого влияния католической церкви в Испании знаменем своего «крестового похода»). Наконец, советская пресса не вмешивалась во внутрипартийную борьбу в Испании, а военные сводки печатала только на основе правительственных коммюнике, зачастую весьма далеких от действительности (например, однажды сводка сообщала об успешном наступлении республиканских войск, в результате которого не было потеряно ни пяди территории!). А газета ПОУМ писала, что корреспондента «Правды» в Испании «Кольцова можно назвать больше, чем мерзавцем – канальей и больше, чем канальей – дураком».

Но если под поумовской критикой внутренней политики СССР была хотя бы какая-то основа, то внешнеполитический курс Советского Союза ПОУМ ругала и по существу неверно. «Ла Баталья» писала, что «Сталин и Литвинов оставили революционный марксизм и впадают в национализм<…>Для Ленина Лига наций была убежищем империалистических бандитов. Сталин и Литвинов превратились в чемпионов защиты этого убежища бандитов». А 26 января 1937 года центральный орган ПОУМ доказывал своим читателям, что вокруг испанской войны «создалось два блока». Первый в составе Берлин-Рим-Лиссабон-Токио, второй в составе Париж-Лондон-Москва. Причем, второй блок, по мнению ПОУМ, хотя и хочет воспрепятствовать распространению фашизма в Испании, но одновременно абсолютно не желает победы испанской революции. Таким образом, политика СССР, направленная на укрепление сотрудничества с западными демократиями против Гитлера, классифицировалась испанскими троцкистами как предательство мировой революции. Похоже, что поражение пролетариата в Германии так ничему и не научило ПОУМ, которая упорно цеплялась за отжившие, сектантские лозунги, объективно работавшие против республики.

Чтобы еще больше позлить «русских», у поумовцев появилась даже идея... пригласить в Испанию Троцкого и сделать страну базой нового «настоящего» социализма!

К маю 1937 года отношения КПИ с Кабальеро, ПОУМ и анархистами обострились до предела. Достаточно было лишь небольшой искры для открытой вспышки конфликта.

25 апреля 1937 года в каталонском городе Льобрегат был убит лидер ВСТ Каталонии и член ОСПК Рольдан Кортада. Его похороны вылились в грандиозную манифестацию в Барселоне, которую «Ла Баталья» назвала «контрреволюционной». После ареста убийц (оказавшихся анархистами) Генералидад уже в который раз потребовал от ФАИ-НКТ сдать все оружие и распустить свои патрули. В ответ анархисты демонстративно привели свои боевые дружины в состояние повышенной готовности и 28–30 апреля захватили город Оспиталет и береговые батареи Барселоны.

1 мая 1937 года, учитывая напряженность обстановки, ВСТ и НКТ призвали воздержаться от массовых демонстраций. «Ла Баталья» требовала от сторонников ПОУМ не сдавать оружие, быть бдительными и готовыми к «разрушению всех буржуазных институтов». Ей вторил центральный орган НКТ «Солидаридад Обрера»: «Рабочие! Не дайте разоружить себя!». Радио мятежников сообщало о начавшихся в Каталонии массовых беспорядках, хотя пока на улицах было еще спокойно.

1 мая 1937 года президент республики Асанья разговаривал из Барселоны по телефону с правительством в Валенсии, как вдруг его прервал чей-то голос, потребовавший не говорить на данную тему. Это были анархисты, державшие под контролем центральную телефонную станцию (ЦТС) Барселоны (как и другие предприятия Каталонии, она была «коллективизирована»). 2 мая 1937 года Прието, звонивший из Валенсии в генералидад, услышал в трубке, что последнего уже нет и вместо него создан некий «Комитет обороны Барселоны». Засевшие на ЦТС анархисты и раньше по своему усмотрению прерывали телефонные разговоры (даже с испанскими послами за границей), но на этот раз чаша терпения переполнилась.

3 мая генеральный комиссар Генералидада по вопросам безопасности Родригес Сала в сопровождении нескольких десятков бойцов штурмовой гвардии прибыл на ЦТС, чтобы взять ее под контроль. Анархисты (30 вооруженных боевиков с 4 пулеметами) встретили силы правопорядка огнем и последним удалось занять только нижний этаж. ПОУМ, НКТ-ФАИ (местные организации) призвали своих сторонников оказать вооруженное сопротивление и Барселона стала покрываться баррикадами. Многих рабочих троцкисты и анархисты вывели на улицы обманом, заявив, что республиканская гвардия восстала против законного правительства. Вечером барселонское руководство НКТ предъявило Генералидаду ультиматум: немедленно передать посты ответственны