Об одиночестве пули и человека

"Моя история отдельная... Я всегда молчу... А что я могу объяснить? Ясама не прочитала свою судьбу... В Бога стала верить. Молитвы меня утешают.Молюсь о моей девочке... Помню мамину поговорку. Мама любила сказать: "Пуля - дура, судьба -злодейка". Была у нее такая поговорка на любую беду. Пуля одна, и человекодин, пуля летит, куда хочет, а судьба крутит человеком, как хочет.Туда-сюда, туда-сюда. Человек - перышко, воробьиное перышко. Никогда неузнаешь своего будущего. Нам не дано... Не позволено проникнуть в тайну. Мнецыганка гадала, когда мы с войны ехали. Подошла на станции, отозвала всторонку... Великую любовь обещала... Были у меня немецкие часы, сняла их иотдала ей за эту великую любовь. Поверила. А теперь не переплакать мне той любви... Я на войну весело собиралась. По-комсомольски. Вместе со всеми. Ехалимы в товарных вагонах, на них надпись черным мазутом: "Сорок людей - восемьлошадей". А нас набилось человек сто. Стала снайпером. А могла и связисткой быть, полезная профессия - ивоенная, и мирная. Женская. Но сказали, надо стрелять - стреляла. Хорошостреляла. Два ордена Славы имею, четыре медали. За три года войны. Крикнули нам - Победа! Объявили - Победа!! Я помню свое первое чувство- радость. И сразу, в ту же минуту - страх! Паника! Паника! Как же житьдальше? Папа погиб под Сталинградом. Два старших брата пропали без вести вначале войны. Остались мама и я. Две женщины. Как нам жить? Все нашидевчонки задумались... Соберемся вечером в землянке... Каждая думает обудущем, о том, что наша жизнь теперь только начинается. И радость у нас, истрах. Раньше боялись смерти, а теперь жизни, нам было одинаково страшно.Правда! Говорим-говорим, а потом сидим и молчим. Выйдем замуж или не выйдем? По любви или без любви? На ромашкахгадали... Венки в речку бросали, свечи плавили... Я помню, в одной деревнепоказали нам, где живет колдунья. Все - к ней кинулись, даже несколькоофицеров. А девчонки - все. Она на воде гадала. По руке. В другой раз ушарманщика мы бумажки тянули. Билетики. Мне счастливые билетики выпадали...А где оно, мое счастье? Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу... Сорок лет прошло, а досих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины... Они кричали нам: "Знаем,чем вы там занимались! Завлекали молодыми п... наших мужиков. Фронтовые б...Сучки военные..." Оскорбляли по-всякому... Словарь русский богатый... Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердцезатарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. "Что с тобой?" - "Да ничего.Натанцевалась". А это - мои два ранения... Это - война... А надо учитьсябыть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились - сороковойразмер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя.Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронтесреди мужчин - крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, онав библиотеке работала: "Читай стихи. Есенина читай". Замуж я вышла скоро. Через год. За нашего инженера на заводе. Я мечталао любви. Хотела дом и семью. Чтобы в доме пеленками пахло... Первые пеленкинюхала-нюхала, не могла нанюхаться. Запахи счастья... Женского... На войненет женских запахов, все они - мужские. Война по-мужски пахнет. Двое детей у меня... Мальчик и девочка. Первый мальчик. Хороший, умныймальчик. Он институт окончил. Архитектор. А вот девочка... Моя девочка...Девочка... Она стала ходить в пять лет, первое слово "мама" выговорила всемь. У нее до сих пор получается не "мама", а "мумо", не "папа", а "пупо".Она... Мне и сейчас кажется, что это неправда. Ошибка. Она в сумасшедшемдоме... Сорок лет она там. Как ушла на пенсию, хожу к ней каждый день. Мойгрех... Моя девочка... Уже много лет первого сентября я покупаю ей новый букварь. Мы читаем сней букварь целыми днями. Иногда возвращаюсь от нее домой и мне кажется, чтоя разучилась читать и писать. Разговаривать. И ничего этого мне не надо.Зачем это? Я наказана... За что? Может, за то, что убивала? И так подумаю... Встарости много времени... Думаю и думаю. Утром стою на коленях, смотрю вокно. И прошу Бога... Обо всех прошу... На мужа обиды не держу, давно егопростила. Родила я дочку... Он посмотрел-посмотрел на нас... Побыл немного иушел. Ушел с упреками: "Разве нормальная женщина пойдет на войну? Научитсястрелять? Поэтому ты и ребенка нормального родить не способна". Я за негомолюсь... А может, он прав? И так подумаю... Это - мой грех... Я любила Родину больше всего на свете. Я любила... Кому я могу этосейчас рассказать? Моей девочке... Ей одной... Я вспоминаю войну, а онадумает, что я ей сказки рассказываю. Детские сказки. Страшные детскиесказки... Фамилию не пишите. Не надо..." Клавдия С-ва, снайпер

"Про бульбу дробненькую..."

Была еще одна война... На этой войне никто не отмечал на карте, где проходит нейтральнаяполоса, а где начинается линия фронта. Никто не мог там сосчитать всехсолдат. Единиц вооружения. Стреляли из зенитных установок, пулеметов,охотничьих ружей. Из старых берданок. Не было тут передышек и генеральныхнаступлений, многие воевали в одиночку. Умирали в одиночку. Сражалась неармия - дивизии, батальоны, роты, а народ - партизаны и подпольщики:мужчины, старики. женщины, дети. Толстой называл этот многоликий порыв"дубиной народного гнева" и "скрытой теплотой патриотизма", а Гитлержаловался своим генералам, что "Россия воюет не по правилам". Умереть на этой войне было не самое страшное. Страшнее другое...Представим себе солдата на фронте, окруженного своей семьей - дети, жена,старые родители. Каждую минуту надо быть готовым их тоже принести в жертву.Отдать на заклание. У мужества, как и у предательства, там часто неоставалось свидетелей. И об этой войне мы знали меньше всего. Может быть потому, что она былаболее жестокая, чем обычная война. Помню, что в наших деревнях в День Победы не радуются, а плачут. Многоплачут. Тоскуют. "Было так страшно... Я всех родных похоронила, я похоронилана войне душу". (В.Г. Андросик, подпольщица). Начинают рассказывать тихо, а в конце почти все кричат. "Я " свидетель... Расскажу о командире нашего партизанского отряда... Не надо называтьфамилию, потому что еще живы его родные. Им будет больно читать... Связные передали в отряд: семью командира забрали в гестапо " жену,двух маленьких дочек и старую мать. Всюду развешаны объявления, на базарераздают листовки: если командир не сдастся, семью повесят. Срок, чтобыподумать - два дня. Полицаи ездили по деревням и проводили среди людейагитацию: красные комиссары не жалеют даже собственных детей. Они -чудовища. Для них нет ничего святого. Сбрасывали листовк с самолета надлесом... Командир хотел сдаться, хотел застрелиться. Его не оставляли одноговсе это время. Следили за ним. Он мог застрелиться... Связались с Москвой. Доложили обстановку. Получили инструкцию... В тотже день собрали в отряде партийное собрание. На нем было принято решение: неподдаваться на немецкую провокацию. Как коммунист, он подчинился партийнойдисциплине... Через два дня послали в город разведчиков. Они принесли страшную весть:всю семью повесили. В первом же бою командир погиб... Как-то непонятнопогиб. Случайно. Я думаю, он хотел умереть... Мертвые молчат... Если бы мы знали, что нам могут рассказать мертвые?Могли бы мы жить? Плачу и плачу. У меня слезы вместо слов..." (В. Коротаева,партизанка). А я прошу их: говорите... Нельзя молчать. Дьяволу надо показыватьзеркало, чтобы он не думал, что он невидим и не остается его следов. Убеждаюих... Мне надо убеждать и себя, чтобы идти дальше... О корзинке с миной и плюшевой игрушкой и рушниках на иконе "Я выполнила задание... И уже не могла оставаться в поселке, ушла вотряд. Мать через несколько дней забрали в гестапо. Брат успел убежать, амать забрали. Ее там мучили, допрашивали, где дочь. Два года она была там.Два года фашисты ее вместе с другими женщинами водили впереди себя, когдашли на свои операции... Они боялись партизанских мин и всегда гнали впередисебя местное население - будут мины, эти люди подорвутся, а немецкие солдатыостанутся целыми. Живой щит... Два года они так водили и мою мать... Не раз было: сидим в засаде и вдруг видим, как идут женщины, а сзади заними - немцы. Подойдут ближе, и видишь, что там твоя мать. И самое страшное- это ожидать, когда командир даст команду стрелять. Все со страхом ожидаютэтой команды, потому что один шепчет: "Вон моя мать", другой - "А вон моясестричка", а кто-то ребенка своего увидел... Мама моя всегда ходила в беломплаточке. Она была высокая, ее всегда первой различали. Я сама не успеюзаметить, мне передадут: "Твоя мама идет..." Дадут команду стрелять -стреляешь. И сама не знаешь, куда стреляешь, в голове одно: не упустить извиду беленький платочек - живая ли она, не упала? Беленький платочек... Всеразбегутся, попадают, и не знаешь, убита мама или нет. Два дня или большехожу сама не своя, пока связные не придут из поселка, не скажут, что жива.Опять и я жить могу. И так до следующего раза. Мне кажется, что сейчас я быэтого не вынесла... Но я их ненавидела... Мне помогала ненависть... У менядо сих пор стоит в ушах крик ребенка, которого бросают в колодец. Слышали ливы когда-нибудь этот крик? Ребенок летит и кричит, кричит, как откуда-тоиз-под земли, с того света. Это не детский крик и не человеческий... Аувидеть разрезанного пилой молодого парня... Наш партизан... И после этого,когда идешь на задание, сердце одного просит: убивать их, убивать как можнобольше, уничтожать самым жестоким способом. Когда я видела пленных фашистов,мне хотелось вцепиться в любого. Душить. Душить руками, грызть зубами. Я быих не убивала, это слишком легкая смерть им. Я бы их не оружием, невинтовкой... Перед самым своим отступлением, это уже в сорок третьем году, фашистырасстреляли мою мать... А у меня мама была такая, она сама нас благословила: - Идите, дети, вам надо жить. Чем просто умирать, лучше не надо простоумирать. Мама не говорила больших слов, она находила простые женские слова. Онахотела, чтобы мы жили и учились, особенно учились. Женщины, которые были вместе с ней в камере, рассказывали, что каждыйраз, когда ее уводили, она просила: - Ох, бабоньки, я плачу об одном: помогите, если умру, моим детям! После войны одна из тех женщин взяла меня к себе, в свою семью, хотя унее было двое маленьких детей. Хату нашу фашисты сожгли, младший брат погибв партизанах, маму расстреляли, отец на фронте. Вернулся с фронта раненый,больной. Пожил недолго, вскоре умер. Так из всей семьи я одна осталась.Женщина эта и сама была бедная, и двое своих детей у нее, я решила уйти,куда-нибудь уехать. А она плакала и не пускала. Когда я узнала, что мать мою расстреляли, я потеряла рассудок. Ненаходила себе места, мне не было покоя. Мне надо... Я должна была еенайти... А их расстреляли и могилу заровняли тяжелыми машинами... В большомпротивотанковом рву... Мне приблизительно показали: где, в каком месте онастояла, и я побежала, копала там, разворачивала руками трупы. Я узнала матьпо колечку на руке... Как увидела это колечко, закричала и ничего больше непомню. Ничего не помню... Какие-то женщины вытащили ее, омыли из консервнойбанки и похоронили. Я ту баночку до сих пор храню. Ночами иногда лежу и думаю: мать погибла из-за меня. Нет, не из-заменя... Если бы я, боясь за своих близких, не пошла бороться, если бы так жепоступил и третий, и четвертый - не было бы того, что есть сейчас. Носказать себе... Забыть... Как шла моя мать... Звучала команда... И ястреляла в ту сторону, откуда она появлалась... Ее беленький платочек... Выникогда не узнаете, как тяжело с этим жить. И чем дальше, тем тяжелее.Иногда ночью вдруг молодой смех или голос под окном, и ты содрогнешься, тебевдруг покажется, что это детский плач, детский крик. А то вдруг просыпаешьсяи чувствуешь, что не можешь дышать. Душит запах горелого... Вы не знаете,как пахнет горящее человеческое тело, особенно летом. Чем-то тревожным исладким. Я и сейчас, а у меня такая работа в райисполкоме, что если где-топожар, то надо выехать на место, составить документ. Но если скажут, чтозагорелась где-то ферма, погибли животные, я никогда не выезжаю, я неспособна... Мне это напоминает... Этот запах... Как люди горели... И вотночью проснешься, бежишь за духами, и кажется, что и в духах есть этотзапах. Везде... Долго боялась замуж выходить. Боялась иметь детей. Вдруг война, я уйдуна фронт. А как же дети? Теперь полюбила читать книги о жизни после смерти.Что там? Встретимся ли мы там с мамой?" Антонина Алексеевна Кондрашова, партизанка-разведчица Бытошскойпартизанской бригады "Первое мое впечатление... Я увидела немца... Как будто тебя ударили,все тело болит, каждая клеточка - как это они здесь? Ненависть она быласильнее, чем боязнь за своих близких, любимых и страх собственной смерти.Конечно, мы думали о своих родных, но выбора у нас не было. Враг пришел созлом на нашу землю... С огнем и мечом... Когда, например, стало известно, что меня должны арестовать, я ушла влес. К партизанам. Ушла, оставив дома семидесятипятилетнюю мать, притомодну. Мы договорились, что она притворится слепой, глухой, и ее не тронут.Конечно, это я себя так утешала. На следующий день, как я ушла, фашисты ворвались в дом. Мамапритворилась, что она слепая, недослышит, как мы договорились. Они еестрашно били, выпытывали, где дочь. Мать долго болела..." Ядвига Михайловна Савицкая, подпольщица "Я такой до конца останусь... Такой, какими мы были тогда. Да, наивной,да, романтичной. До седых волос... Но - это я! Моя подруга Катя Симакова была партизанской связной. У нее две девочки.Обе небольшие, ну, сколько им было - по шесть-семь лет. Она брала этихдевочек за руки, шла по городу и запоминала, где и какая техника стоит.Крикнет на нее часовой, она откроет рот и притворится дурочкой. Такнесколько лет... Мать жертвовала своими девочками... Еще у нас была Зажарская, и у нее - дочь Валерия. Девочке семь лет.Нужно было взорвать столовую. Мы решили заложить мину в печь, но ее надобыло пронести. И мать сказала, что мину принесет ее дочь. Положила вкорзинку мину, а сверху пару детских костюмчиков, плюшевую игрушку, двадесятка яиц и масло. И так эта девочка принесла в столовую мину. Говорят:материнский инстинкт сильнее всего. Нет, идея сильнее! И вера сильнее! Ядумаю... Я даже в этом уверена, что если бы не было такой мамы, такойдевочки, и они не пронесли бы эту мину, то мы бы и не победили. Да, жизнь -это хорошо. Прекрасно! Но есть вещи дороже..." Александра Ивановна Храмова, секретарь Антопольского подпольногорайкома партии "Были у нас в отряде братья Чимуки... Они нарвались в своей деревне назасаду, отстреливались в каком-то сарае, их подожгли. Пока не кончилисьпатроны, они стреляли... Потом вышли обожженные... Их возили на телеге,показывали, чтобы кто-то признал, чьи они. Чтобы кто-то выдал... Вся деревня стояла. Стояли их отец и мать, никто ни звука не произнес.Какое сердце надо было иметь матери, чтобы не крикнуть. Не отозваться. Ноона знала, если заплачет, тогда всю деревню сожгут. Убьют не ее одну. Всехубьют. За одного убитого немецкого солдата сжигали деревню. Она знала... Завсе есть награды, но никакой не хватит, самой высокой Звезды Героя мало дляэтой матери... За ее молчание..." Полина Касперович, партизанка "В партизаны мы пришли вдвоем с мамой... Она обстирывала всех, варила.Надо - и на посту стояла. Однажды я ушла на задание, а матери передали, чтоменя повесили. Когда я через несколько дней вернулась, мама увидела меня, еепарализовало, на несколько часов у нее отнялась речь. И все это надо былопережить... Мы подобрали на дороге женщину, она была без сознания. Она не моглаидти, она ползла и думала, что уже мертвая. Чувствует: кровь по ней течет,но решила, что это она чувствует на том свете, а не на этом. И когда мы еерасшевелили, она пришла немного в сознание, мы услышали... Она рассказала,как их расстреливали, вели на расстрел ее и пятерых детей с ней. Пока велиих к сараю, детей убивали. Стреляли и при этом веселились... Осталсяпоследний, грудной мальчик. Фашист показывает: подбрасывай, я буду стрелять.Мать бросила ребенка так, чтобы убить его самой... Своего ребенка... Чтобынемец не успел выстрелить... Она говорила, что не хочет жить, не может послевсего жить на этом свете, а только на том... Не хочет... Я не хотела убивать, я не родилась, чтобы убивать. Я хотела статьучительницей. Но я видела, как жгли деревню... Я не могла крикнуть, я немогла громко плакать: мы направлялись в разведку и как раз подошли к этойдеревне. Я могла только грызть себе руки, у меня на руках остались шрамы стех пор, я грызла до крови. До мяса. Помню, как кричали люди... Кричаликоровы... Кричали куры... Мне казалось, что все кричат человеческимиголосами. Все живое. Горит и кричит. Это не я говорю, это горе мое говорит..." Валентина Михайловна Илькевич, партизанская связная "Мы знали... Все знали, что мы должны победить... Потом люди думали, что отца оставили, у него было задание от райкомапартии. Никто его не оставлял, никакого задания. Мы сами решили бороться. Яне помню, чтобы в нашей семье была паника. Было большое горе - это да, нопаники не было, все верили, что победа будет наша. В первый день, когдавошли немцы в нашу деревню, отец играл вечером на скрипке "Интернационал".Ему хотелось что-то такое сделать. Какой-то протест... Два месяца прошло или три... Или... Это был еврейский мальчик... Немец привязал его к велосипеду, и тотбежал за ним, как собачка: "Шнель! Шнель!" Едет и смеется. Молодой немец...Скоро ему надоело, он слез с велосипеда и показывает мальчику: становись наколенки... На четвереньки... И ползи. как собачка... Скачи... "Хундик!Хундик!" Бросил палку: принеси! Мальчик поднялся, прибежал и принес палку вруках. Немец разозлился... Стал его бить. Ругать. Показывает: скачи начетвереньках и принеси в зубах. Мальчик в зубах принес... Часа два немец играл с этим мальчиком. А затем опять привязал квелосипеду, и они направились назад. Мальчик бежал собачкой... В сторонугетто... А вы спрашиваете: почему мы стали бороться? Научились стрелять..." Валентина Павловна Кожемякина, партизанка "Как забыть... Раненые ели ложками соль... В строю называют фамилию,боец выходит и падает вместе с винтовкой от слабости. От голода. Народ нам помогал. Если бы не помогал, то партизанское движение немогло бы существовать. Народ вместе с нами воевал. Иной раз со слезами, новсе-таки отдают: - Деточки, вместе будем горевать. Победу ждать. Последнюю дробненькую бульбу высыпят, дадут хлеба. В лес нам мешкисоберут. Один говорит: "Я столько-то дам", тот - "Столько". - "А ты, Иван?"- "А ты, Мария?" - "Как все, так и я, но у меня ж дети". Что мы без населения? Целая армия в лесу, но без них мы бы погибли, ониже сеяли, пахали, детей и нас выхаживали, одевали всю войну. Ночью пахали,пока не стреляют. Я помню, как пришли в одну деревню, а там хоронят старогочеловека. Его ночью убили. Жито сеял. Так зажал зерна в руке, что разогнутьпальцы не смогли. С зернами положили... У нас же оружие, мы могли защищаться. А они? За то, что хлеба далпартизану, - расстрел, я переночевала и ушла, а если кто донесет, что я вэтой хате ночевала, - им всем расстрел. А там женщина одна, без мужа, а сней трое маленьких детей.Она же не прогоняла нас, когда придем, и печкувытопит, и обстирает... Последнее отдаст: "Ешьте, хлопчики". А бульба веснойдробненькая-дробненькая, как горошины. Мы едим, а дети на печи сидят,плачут. Горошины эти последние..." Александра Никифоровна Захарова, партизанский комиссар двести двадцатьпятого полка Гомельской области "Первое поручение... Принесли мне листовки. Я зашила их в подушку. Мамастелила постель и нащупала. Распорола подушку и увидела эти листовки. Сталаплакать. "Ты себя погубишь и меня". Но потом она мне помогала. К нам часто приезжали партизанские связные. Распрягут лошадь, зайдут.Что вы думаете, соседи не видели? Видели и догадывались. Я говорила, что этоот брата, из деревни. Но все хорошо знали, что у меня никакого брата вдеревне нет. Я им благодарна, я всей нашей улице должна поклониться. Одноготолько слова было достаточно, чтобы мы погибли, вся семья. Стоило толькопальцем ткнуть в нашу сторону. Но никто... Ни один человек... В войну я такполюбила людей, что никогда уже не смогу их разлюбить... После освобождения... Я иду по улице и оглядываюсь: уже не могла небояться, не могла спокойно пройти по улице. Иду и машины считаю, на вокзалепоезда... Долго отучивалась..." Вера Григорьевна Седова, подпольщица "Я уже плачу... Слезы заливают... Зашли мы в хату, а там ничего нет, две голые обструганные скамейки истол стоит. Даже кружки, кажется, не было воды напиться. Все у людейзабрали. И только икона в углу, и рушник на ней висит. Сидят дед с бабкой. Один наш партизан снял сапоги, портянки такиерваные, он их закрутить уже не может. А дождь, а грязь, а сапоги рваные. Ивот эта бабка подходит к иконе, снимает рушник и отдает ему: "Детка, а какже ты пойдешь?" А больше ничего в этой хате нет..." Вера Сафроновна Давыдова, партизанка "В первые дни...Подобрала я за деревней двух раненых... Один былраненный в голову, у другого солдата - осколок в ноге. Сама этот осколоквытащила, в рану влила керосин, не нашла ничего другого. А я уже знала...Про керосин, что он дезинфицирует... Выходила я их, подняла на ноги. Сначала один ушел в лес, потом другой.Последний, когда уходил, сразу - мне в ноги. Хотел мне ноги целовать: - Сестричка милая! Ты мне жизнь спасла. Не было ни имени, ничего. Только - сестра и брат. Бабы соберутся вечером у меня в хате: - Говорят немцы, что Москву взяли. - Никогда!! С этими же бабами мы поднимали после освобождения колхоз, меняпоставили председателем. Было еще у нас четыре деда и пять подростков потринадцать лет. Это мои пахари. Было двадцать лошадей, у них короста, ихнадо лечить. Вот и все наше хозяйство. Не было ни колес, ни хомутов.Лопатами бабы землю поднимали, на коровах и быках бороновали, бычкам хвостыпооткручивали, они лягут, и их не поднять. Хлопчики день боронуют, а вечеромузелки развяжут, у всех еда одинаковая - праснаки. Вы и не знаете, что этотакое. Семена щавеля, оборотничек... Не знаете? Такая трава есть. Клеверщипали. И все это толкли в ступе. И пекли эти праснаки. Такой хлеб... Осенью пришла разнарядка: пятьсот восемьдесят кубометров леса повалить.С кем? Взяла своего хлопчика двенадцати лет и девочку десяти лет. И другиебабы так. Сдали мы этот лес..." Вера Митрофановна Толкачева, партизанская связная Рассказывают Иосиф Георгиевич Ясюкевич и его дочь Мария, в войнупартизанские связные отряда имени Петракова бригады имени Рокоссовского: Иосиф Георгиевич: - Все отдал для победы... Самое родное. Сыны мои воевали на фронте.Двоих племянников расстреляли за связь с партизанами. Сестру мою, их мать,фашисты сожгли... В доме своем... Люди пересказывали, что пока дым незакрыл, стояла она ровненько, как свечка, и икону держала. После войны:солнце заходит, мне кажется, что-то горит... Мария: - Я была девочка, тринадцать лет. Я знала, что отец помогаетпартизанам. Понимала. Приходили какие-то люди ночью. Что-то оставляли,что-то забирали. Часто отец брал с собой меня, посадит на воз: "Сиди и неподнимайся с этого места". Когда приедем куда надо, он достает оттуда оружиеили листовки. Потом стал меня посылать к станции. Научил, что надо запоминать. Ятихонько прокрадусь к кустам и до ночи там, считаю, сколько составов прошло.Запоминаю, что везут, оно видно: оружие, танки или солдаты едут. Два-трираза в день немцы простреливали кусты. - А не страшно было? - Я маленькая, проберусь всегда так, что меня никто не заметит. А тотдень... Я хорошо помню... Отец два раза пытался выехать с хутора, где мыжили. Под лесом его ждали партизаны. Два раза выезжал, и два раза еговозвращали патрули. Стало темнеть. Зовет меня: "Марийка..." А мать в голос:"Не пущу дитя!" Тянет меня от отца... Но я побежала через лес, как он велел. Я там все дорожки наизустьзнала, правда, темноты боялась. Партизан нашла, они ждали, все передала, чтоотец сказал. А когда возвращалась назад, уже светать начало. Как обойтинемецкие патрули? Кружила по лесу, кружила и провалилась в озеро, пиджакотцовский, сапоги, все утонуло, Из полыньи выбралась... Бежала по снегубосиком... Заболела и как легла, так уже с кровати и не встала. Ногиотнялись. Врачей и лекарств тогда не было. Мама лечила отварами из трав.Глину прикладывала... После войны повезли к врачам. Но уже было поздно. Осталась я лежать...Могу посидеть, но немного, лежу и смотрю в окно... Войну вспоминаю... Иосиф Георгиевич: - Я ее на руках ношу... Сорок лет. Как дитя малое... Два года назадумерла жена. Все, сказала мне, простила. Грехи молодые... Все... А Марийкуне простила. По глазам понял... А я умирать боюсь, тогда Марийка однаостанется. Кто ее на руках понесет? Кто перекрестит на ночь? Богапопросит...