Книга вторая

Заключение

На основании проведенной работы можно сделать следующие выводы:

Этика Платона - по сути не индивидуальная, а социальная. Человек может быть нравственно совершенным лишь в правильно организованном государстве.

По Платону человек по своей природе существо общественное. Даже самые простые нужды невозможно удовлетворить без помощи других людей. Эти элементарные нужды распадаются на три группы, которые требуют осуществления в любом человеческом обществе трех основных социальных функций: приобретение и сохранение знания, активное общественное служение и производство материальных предметов, необходимых для поддержания здорового образа жизни. Эти три функции реализуются в учителе, воине и работнике. Каждый член общества обязан исполнять хотя бы одну из них. В Государстве люди, исполняющие соответствующие обязанности, именуются правителями (философами), служителями (стражами) и ремесленниками. Эти функции и все сопряженные с ними ремесла и профессии подчиняются естественной иерархии. Политическое искусство должно направляться знанием, а производство - политическим искусством, имеющим в виду благо всего общества. Среди прикладных важнейшим должно быть искусство поддержания здоровья - гигиена.

Ведущие посты в государстве люди должны занимать благодаря своим заслугам, а не по наследству. В числе радикальных реформ, намеченных в Государстве, можно назвать следующие: право каждого ребенка на образование и на занятие в будущем, при условии соответствующих способностей, самых высоких постов; право женщин на участие во всех видах общественной деятельности, в том числе и в управлении; искоренение во всем обществе, как крайней нищеты, так и чрезмерного богатства; введение совместных трапез и общей собственности.

Принимая в качестве образца свое идеальное государство и отводя ему первое место, Платон классифицирует существующие государственные формы. Ближе всего к нему стоит аристократия, а именно аристократическая республика. Затем стоит тимократия, как власть нескольких человек, основанная на военной силе. Далее следует олигархия, представляющая собой власть немногих, власть, опирающуюся на торговлю, ростовщичество. К самым неприемлемым государственным формам, Платон относит демократию, как власть толпы, и тиранию. Приемлемой из существующих государственных форм, он находит аристократическую республику, противопоставляя ей, тем не менее, свой образец идеального государства. При этом отношение Платона к тирании - двойственное: с одной стороны он не приемлет ее категорически, с другой стороны - по Платону тираническое правление может быть сопряжено с истинным знанием, с философией и высокой политической мудростью.

Цитаты

Книга первая:

Из диалога Сократа и Фрасимаха,

— Вот она, мудрость Сократа: сам не желает никого наставлять, а ходит повсюду, всему учится у других и даже не отплачивает им за это благодарностью.

— Что я учусь у других, это ты правду сказал, Фрасимах, но что я, по-твоему, не плачу благодарностью, это — ложь. Я ведь плачу как могу. А могу я платить только похвалой — денег у меня нет. С какой охотой я это делаю, когда кто-нибудь, по моему мнению, хорошо говорит, ты сразу убедишься, чуть только примешься мне отвечать: я уверен, что ты будешь говорить хорошо.

[Справедливость как воздаяние должного каждому человеку]

-Ясно, что у Симонида говорится не о том, о чем мы только что вспомнили, а именно,

будто все, что бы нам ни дали во временное пользование, надо отдавать по требованию

владельца, даже когда тот и не в здравом уме, хотя, конечно, он-то и одолжил нам то, чем

мы пользовались. Не так ли?

-Он считает, что долг друзей делать что-нибудь

хорошее своим друзьям и не причинять им никакого зла.

— Понимаю, — сказал я, — когда кто отдает вверенные ему деньги, он отдает не то, что

должно, если и отдача и прием наносят вред, а между тем дело происходит между

друзьями. Не об этом ли, по-твоему, говорит Симонид?

— Конечно, об этом.

— Ну а врагам, если случится, надо воздавать должное?

— Непременно, как они того заслуживают. Враг должен, я полагаю, воздать своему врагу как надлежит, то есть каким-нибудь злом.

[Справедливость и несправедливость]

— По-моему, — сказал Главкон, — целесообразнее жизнь человека справедливого.

— А ты слышал, сколько разных благ приписал Фрасимах жизни человека

несправедливого?

— Слышал, да не верю.

— Так хочешь, мы его переубедим, если нам как-нибудь удастся обнаружить, что он не

прав?

— Как не хотеть! — сказал Главкон.

— Однако если мы станем возражать ему, слово за словом перечисляя блага

справедливости, а затем снова будет говорить он и опять мы, то понадобится вести счет

указанным благам и измерять их, а чтобы решить, сколько их привел каждый из нас в

каждом своем ответе, нам понадобятся судьи. Если же мы будем вести исследование, как

мы делали это только что, когда сходились во мнениях, тогда мы одновременно будем и

судьями, и защитниками.

— Конечно.

— Какой же из этих двух способов тебе нравится?

— Второй.

— Ну-ка, Фрасимах, — сказал я, — отвечай нам с самого начала. Ты утверждаешь, что

совершенная несправедливость полезнее совершенной справедливости?

— Конечно, я это утверждаю, а почему — я уже сказал.

— Ну а как ты скажешь вот насчет чего: называешь ли ты одно из этих свойств

добродетелью, а другое — порочностью?

— А почему бы нет?

— Значит, добродетелью ты назовешь справедливость, а порочностью —

несправедливость?

— Не иначе, дражайший! То-то я и говорю, что несправедливость целесообразна, а

справедливость — нет!

— Но как же надо сказать?

— Да как раз наоборот.

— Неужели, что справедливость порочна?

— Нет, но она — весьма благородная тупость.

— Но называешь ли ты несправедливость злоумышленностью?

— Нет, это здравомыслие.

— Разве несправедливые кажутся тебе разумными и хорошими?

— По крайней мере те, кто способен довести несправедливость до совершенства и в

состоянии подчинить себе целые государства и народы. А ты, вероятно, думал, что я

говорю о тех, кто отрезает кошельки? Впрочем, и это целесообразно, пока не будет

обнаружено. Но о них не стоит упоминать; иное дело то, о чем я сейчас говорил.

— Мне прекрасно известно, что ты этим хочешь сказать, но меня удивляет, что

несправедливость ты относишь к добродетели и мудрости, а справедливость — к

противоположному.

— Конечно, именно так.

—А теперь ясно, что ты станешь утверждать, будто

несправедливость — прекрасна и сильна и так далее, то есть припишешь ей все то, что мы

приписываем справедливости, раз уж ты дерзнул отнести несправедливость к добродетели

и мудрости.