XVI. Необходимое и должное в культурном творчестве

Природу часто противопоставляют социальному миру. В природе все необходимо, все совершающееся в ней происходит согласно со строгой закономерностью; поэтому для нее все безразлично: она одинаково порождает добро и зло, прекрасное и уродливое как равно необходимые явления. В противоположность этому в социальном мире благодаря человеческому сознанию и воле господствует принцип свободы; здесь создаются оценки и устанавливаются цели, а потому здесь идет неустанная борьба со злом и несправедливостью, здесь планомерно творится и осуществляется добро.

Для уяснения некоторых черт социально-научного познания нам тоже приходилось прибегать к этому противопоставлению. Но нельзя забывать, что оно имеет только относительное значение. Безусловно противопоставлять социальный мир природе невозможно. С одинаковым правом социальный мир можно и включать в природу, рассматривая его как часть ее. Ведь основание социального мира составляют стихийные явления, которые обусловлены причинными соотношениями и происходят в силу необходимости. Поскольку, следовательно, мы имеем дело со стихийными процессами в социальном мире, никакой разницы между природой и общественной жизнью нет.

Разница между социальным миром и природой начинается там, где обусловливающим элементом является сознание человека. Оно создает оценки, устанавливает согласно с ними подлинно непреложные цели. Социальный процесс и превращается в особый мир благодаря участию в нем сознательной деятельности человека, вносящей в социальные отношения разумность, гармонию, свободу и справедливость. Сознательная и разумная цель сперва робко пробивается через безосновательную стихию общественной жизни, затем становится рядом с нею и наконец получает преобладание над нею. Ничего соответствующего этому процессу в природе, конечно, нет; цели окончательно изгнаны трезвой научной мыс-

399

лью из области природы еще в XVII столетии, и основное положение современного естествознания гласит: «Природе чужды какие бы то ни было цели».

Но природа нам дана не только в непосредственном восприятии, рисующем нам ее неодухотворенной стихией, поприщем слепых и непреодолимых сил, а и в стройной системе понятий, выработанных естественными науками. Мы представляем себе теперь природу даже по преимуществу такою, какою ее изображает естествознание. Однако, в свою очередь, естествознание есть продукт сознательной деятельности человека, и на нем также отражается многогранность человеческого духа. Правда, основным двигателем естествознания является стремление к бескорыстному познанию научной истины, т.е. к уразумению природы как она есть. Но наряду с этим его задача – «борьба с природой» и «победа над нею», т.е. подчинение ее человеческим целям. Человек в различных направлениях стремится овладеть силами природы и использовать их в своих интересах. Эта деятельность человека возникает задолго до зарождения науки, уже на первых ступенях культуры, когда человек приучается пользоваться огнем, строить свои примитивные жилища, создавать первые орудия и приручать домашних животных. С появлением и развитием научного знания это примитивное приспособление к окружающему миру и использование его для своих нужд приобретает характер вполне планомерной и целесообразной деятельности. Самое развитие научного знания исторически совершается в обратном порядке тому, в каком оно располагается с точки зрения его логической последовательности. Исторически предшествует не бескорыстное стремление к знанию ради знания, а искание практических и полезных знаний. Достаточно указать на то, что астрология не только старше астрономии, но и играла громадную роль в развитии ее в течение двух тысячелетий, со времен египетских жрецов до конца Средних веков, что химия зародилась и разрабатывалась первоначально в виде алхимии, а ботаника развилась из учения о лечебных травах. Правда, подлинно научное естествознание могло создаться только благодаря провозглашению самоценности научного знания как такового и освобождению его от обязанности служить практическим и утилитарным целям. Но это освобождение естественных наук от посторонних им целей не означало упразднения этих целей, оно лишь приводило к выделению их в особую область, т.е. к созданию отдельной специальной отрасли знания – технологии. Таким образом, это был процесс дифференциации, обособившей технологию от науки. В настоящее время на основе знаний, добываемых естественными науками, возвышается целая система технических дисциплин, причем почти каждой развитой отрасли современного естествознания соответствует опирающаяся на нее не менее развитая область технологии.

Методологические принципы, составляющие основание технологии, обыкновенно мало привлекают к себе внимание[499][1]. При изложении логических и методологических принципов научного знания на них иногда останавливаются сторонники философского позитивизма, но и они делают это лишь мимоходом и бегло. Основная точка зрения позитивистов, определяющая их оценку технологической

400

методологии, заключается в том, что в технологии мы имеем дело с чисто прикладным знанием. Этой характеристикой как бы признается окончательно и безусловно установленным фактом, что ничего нового и самостоятельного в идейном отношении технология не создает. Ее задача – только практически использовать и приложить то знание, которое вырабатывается естественными науками[500][2].

В действительности, однако, руководящий принцип технологии прямо противоположен руководящему принципу естествознания. Было бы недостаточно, если бы мы захотели свести эту противоположность лишь к тому, что естествознание стоит под знаком причины, а технология под знаком цели. Ведь то, что кажется целью, не всегда является подлинно целью и не всегда отличается от причины: так, в душевных переживаниях цель представляет собою часто лишь психологическую транскрипцию причины. Наша повседневная деятельность, направленная к поддержанию нашего физического существования, рисуется нам обусловленной только целями, которые мы постоянно ставим и осуществляем, хотя в действительности она определяется физиологическими и другими причинами[501][3]. Так же точно и технология, которая оперирует лишь с истинами, добытыми естественными науками, и приспособляет их к тому, чтобы служить житейским и будничным целям человека, может все-таки быть по своему методологическому существу тем же естествознанием, только преломленным в призме человеческих интересов. Таков приблизительно смысл утверждения позитивистов, что технология есть чисто прикладная часть естествознания. Но если сами по себе цели еще не свидетельствуют о том, что технология представляет собою нечто своеобразное в методологическом отношении, то более вдумчивое и внимательное рассмотрение ее задач и методов приводит к заключению, что она коренным образом отличается от естествознания. Ее задача отнюдь не в том, чтобы, подобно естествознанию, разрабатывать то, что совершается необходимо и что, будто бы отличаясь от естествознания лишь служением нашим интересам и намерениям, только преломляется в нашей психике в виде целесообразного. Напротив, технология есть система знаний или теоретических построений, показывающих, как созидать нечто безусловно новое. Только в процессе своей работы она пользуется знаниями, добытыми естественными науками, но та точка зрения, с которой она подходит к ним, та переработка, которой она подвергает их, и, наконец, тот результат, который она создает, совершенно чужды естествознанию. Ведь техника, оперируя с тем, что необходимо совершается, создает долженствующее быть[502][4]. Основной методологический принцип технологии и заключается в том, чтобы исследовать и открывать, как созидать долженствующее быть, пользуясь необходимо совершающимся.

401

Благодаря технике человек преодолевает стихии природы и овладевает ими. Недоступные для него раньше океаны и моря, необъятные пустыни и горные вершины превращаются в пути для торгового оборота и часто служат даже местом прогулки и отдыха. Пространственные расстояния, казавшиеся раньше каким-то пределом для человеческих сил и возможностей, или сокращаются при помощи современных средств сообщения во много тысяч раз, или перестают существовать благодаря телеграфу и телефону. Весь земной шар становится поприщем человеческой деятельности, не только его твердая и жидкая поверхность, но и его атмосфера. Различные технические сооружения изменяют самый лик земли, даже ее почва преображается. Суть тех превращений, которые человек вносит в природу, заключается в том, что окружающая его природа перестает быть царством слепой необходимости и начинает служить долженствованию. Этот результат достигается техникой. Подлинный смысл техники особенно ярко обнаруживается на наиболее совершенных ее произведениях – на машинах, создаваемых человеком для удовлетворения самых разнообразных своих потребностей. В машине все действует безусловно согласно с законами природы, устанавливаемыми механикой, физикой, химией и т.д., но эти действия так целесообразно комбинированы и сплетены между собою, что в результате получается не необходимый продукт природы, а нечто долженствующее быть. Техника и должна преобразить всю окружающую человека природу как бы в одну сплошную машину, направляя действие сил природы к тому, чтобы и в материальном мире осуществлялось только должное.

Но если техника преображает мир материальный в мир долженствования, то легко можно подумать, что нет никакой разницы между природой и обществом. Ведь самое существенное в социальном мире – это победа долженствования над слепою стихией общественной жизни, которая сама по себе подчиняется лишь необходимости. Долженствование в социальной жизни имеет своего наиболее мощного и яркого носителя в праве. Следовательно, правовой порядок с первого взгляда представляется такой же машиной для переработки в социальном мире необходимо совершающегося в долженствующее быть, какие для осуществления той же цели в материальном мире создает техника.

Однако существует целая пропасть между долженствованием, осуществляемым техникой в мире природы, и долженствованием, созидаемым этикой и правом в социальном мире[503][5]. Произведения техники только при своем возникновении требуют духовного напряжения и творчества, только изобретатель и отчасти конструктор духовно активны и творят. Напротив, создаваемое ими есть машина, автомат и люди, приставленные к машине, должны подчиниться ей и сами действовать автоматически. Таким образом, хотя сама по себе техника – продукт человеческого духа, хотя двигающий ею принцип есть принцип духовный – долженствование, все-таки своими созданиями она не одухотворяет человеческой жизни, а еще больше ее механизирует; она усиливает тот механический элемент жизни, который уже изначально от природы в нее заложен.

Совсем в ином положении находится право. Действуя через сознание и психику человека, оно не может применяться и осуществляться автоматически. Все

402

силы души должны участвовать в созидании, применении и осуществлении права – творческий порыв, запросы разума, напряжение чувства и усилия воли. Притом для права недостаточно духовной активности со стороны только законодателя, судьи и администратора. Напротив, каждый гражданин должен быть духовно деятельным в области права и по-своему творить его. С другой стороны, так как право проникает в жизнь благодаря неустанной психической деятельности и духовному творчеству всех членов общества, оно не механизирует жизнь, хотя и упорядочивает ее.

Это громадное значение духовно-творческой деятельности для права способствовало в прошлом возникновению неправильных представлений о нем. Старая школа естественного права строила все свое учение о праве на этой одной стороне его, признавая ее единственной. Но сами по себе одни творческие порывы, запросы разума, напряжение правового чувства и усилия воли, созидая по частям много справедливого и доброго в социальных отношениях и содействуя реформе правового порядка, не в состоянии вполне побороть слепую стихию общественной жизни. Для этого нужно еще овладеть теми силами, которые действуют в обществе и в самом праве, причинно и телеологически обусловливая их. Каковы эти силы и как они действуют, – об этом учит общая теория права, как овладеть ими, – это составляет один из предметов политики права. Только при полном теоретическом и практическом господстве над всеми силами, действующими как в обществе, так и в индивидуальной психике и обусловливающими правовой порядок, творчество в праве будет вполне плодотворным.

Итак, правовой строй представляет сложный аппарат, в котором часть сил действует чисто механически. Однако для приведения в действие этого аппарата и правильной работы его требуется непрерывная духовная активность всех членов общества. Каждая личность должна постоянно внутренне и внешне работать над осуществлением и созиданием права. Напряженная духовная деятельность личности претворяет в социальной жизни необходимое в должное. Здесь совершается подлинное творчество.

 

[1][1] Статья эта была первоначально напечатана в журнале «Вопросы философии и психологии» (кн. 112. М., 1912).

[2][2] Джемс В. Прагматизм. СПб., 1910. С. 44.

[3][3] Там же. С. 45.

[4][4] Там же. С. 166.

[5][5] Джемс В. Прагматизм. СПб., 1910. С. 182.

[6][6] Бердяев Н. Философия свободы. М., 1911. С. 134.

[7][7] Там же. С. 2.

[8][8] Там же. С. 37.

[9][9] Бердяев Н. Философия свободы. М., 1911. С. 54 и сл.; 119, 134, 140.

[10][10] Там же. С. 56.

[11][11] Там же. С. 55, 57.

[12][12] Там же. С. 139; ср.: с. 119.

[13][13] Там же. С. 37, 45.

[14][14] Там же. С. 45-46.

[15][15] Там же. С. 47.

[16][16] Там же. С. 96.

[17][17] Булгаков Сергей. Философия хозяйства. М., 1912.

[18][1] Sombart Werner. Das Lebenswerk von Karl Marx. lena, 1909. S. 34. Ibid. S. 36.

[19][2] Ср.: Яковенко В, Теоретическая философия Германа Когена. «Логос», 1910. Кн. 1. С. 223 и сл.

[20][1] Эта статья была первоначально напечатана в сборнике «Проблемы идеализма» (М., 1902. С. 297-393). Здесь она перепечатывается с некоторыми сокращениями. Как показывает уже самое заглавие статьи, я не задавался целью представить полную литературную или научную характеристику «русской социологической школы». В мою задачу не входило также исследование генезиса идей этой школы, а потому я не касался предшественников Н.К. Михайловского. Я рассматриваю теории русской социологической школы в связи с вполне определенным вопросом о категории возможности в применении к социальным явлениям вообще и к решению социально-этических проблем в особенности. Ввиду, однако, того, что идея возможности занимает, как я это показываю на массе примеров, господствующее положение в строе идей русских социологов и оказывает громадное влияние на их решение этических вопросов, составляющих неотъемлемую часть их социологической системы, – изложение и анализ значения идеи возможности для теоретических построений русских социологов дает в результате вполне цельную картину их взглядов. В эту картину, правда, не входят некоторые стороны мировоззрения Н.К. Михайловского и других русских социологов, но эти стороны должны рассматриваться в связи с гносеологическими проблемами другого порядка, так как правильное суждение о них может быть основано только на анализе способов образования Н.К. Михайловским его социально-научных понятий. Такие его понятия-близнецы, как «простая и сложная кооперация», «органический и неорганический тип развития», «орган и неделимое», «физиологическое и экономическое разделение труда», «тип и степень развития», «идеальные и практические типы», «герои и толпа», «вольница и подвижники», «честь и совесть» и многие другие, при помощи которых Н.К. Михайловский оперировал всю свою жизнь, вполне заслуживают того кропотливого труда, который потребовался бы при анализе и критике их, потому что на их примере можно особенно ярко показать, как не следует конструировать социально-научные понятия. Уже анализ того обстоятельства, что определение каждого из этих понятий создается путем образования прямо противоположного ему и что все мышление Н.К. Михайловского вращается в каком-то дуализме понятий, мог бы уяснить очень многое. К сожалению, однако, мы не можем здесь заняться рассмотрением этих вопросов.

[21][2] Во избежание недоразумений считаем нужным заметить, что предлагаемый здесь анализ журналистики относится к тому, что называется газетным обозрением в узком и точном смысле этого слова. На страницах газет могут находить себе место как высшие виды публицистики, так и научные социологические очерки, но не они составляют существенную принадлежность текущей прессы.

[22][3] Ср.: Милль Дж. Ст. Система логики / Пер. Ивановского. М., 1900. С. 244 и сл. Не признавая категорий, Милль стремится обосновать индукцию, т.е., в конце концов, весь процесс эмпирического познания, на предположении основного единообразия в строе природы. Таким образом, вместо формальных элементов, вносимых нашим мышлением в процесс познания, он кладет в основание его предвзятое мнение о том, как устроена природа сама по себе. Но для того, чтобы такое предвзятое мнение обладало безусловной достоверностью, создающею вполне прочный базис для теории познания, оно должно быть метафизической истиной. Следовательно, вместо того, чтобы создать вполне эмпирическую теорию познания, свободную от трансцендентальных элементов, к чему стремится Милль, он воздвигает свою теорию познания на трансцендентном фундаменте, т.е. возвращает постановку и решение гносеологических проблем к тому состоянию, в каком они были до Канта. В самом деле, устанавливаемое Миллем предположение об основном единообразии порядка природы очень похоже на известную аксиому Лейбница о предустановленной гармонии. Но в то время как Лейбниц выдвигал свою аксиому с искренностью последовательного мыслителя без всякой маски, т.е. во всей полноте ее метафизического содержания, Милль настаивал на чисто эмпирическом характере предпосылки, легшей в основание его теории познания. Он доказывал, что всякое индуктивное заключение по самой своей сущности необходимо предполагает, что строй природы единообразен, но затем это предположение о единообразии строя природы он выводил из индуктивных заключений. Предположение это было основной предпосылкой всей его системы познания и в то же время заключительным звеном ее. Таким образом, эта система не только основана на ничем не замаскированном, заколдованном круге доказательств, но и исходная и заключительная точки ее настолько тождественны, что само познание должно быть упразднено как ненужный путь обхода для возвращения к месту отправления. Вообще о Милле можно сказать словами Фр. А. Ланге, что Милль кончает там, где Кант начинает, хотя можно было ожидать обратного отношения, так как Милль родился через два года после смерти Канта. Ср.: Ланге Фр.А. История материализма/ Пер. под ред. Вл. Соловьева. Т.П. С. 16.

[23][4] Соч. IV, 952; курсив здесь и везде ниже наш.

[24][5] Соч. I, 654.

[25][6] Там же. I, 655.

[26][7] Там же. III, 777; ср. также: IV, 461; IV, 572; VI, 350, 352.

[27][8] Литературные воспоминания и современная смута, II, 184.

[28][9] Михайловский Н.К. Лит<ература> и жизнь// «Русское богатство». 1901. №4. 4.2. С. 128.

[29][10] Соч. V, 761.

[30][11] В. В. Наши направления. С. 84.

[31][12] Соч. V, 356.

[32][1] Соч. I, 679. Ср.: Лавров П. Л. Исторические письма. СПб., 1905. С. 87-88, 91, 93, особ. 313.

[33][2] Там же. III, 9; ср.: 42.

[34][3] Ср.: Лавров П.Л. Исторические письма. С. 36.

[35][4] Там же. III, 397; ср.: 394, 401.

[36][5] Кареев Н. Основные вопросы философии истории. 3 изд. С. 167. Курсив везде наш.

[37][6] Там же. С. 166.

[38][7] Там же. С. 167-168.

[39][8] Там же. С. 170.

[40][9] Там же. С. 169-170.

[41][10] Hartmann Ed. van. Kategorienlehre. Leipzig, 1896. S. 343 ff.

[42][11] Подобно латинскому языку и в греческом эти два значения возможности и невозможности фиксированы в отдельных словах. Ср.: Hartmann Ed. van. Kategorienlehre. S. 357.

[43][12] Соч. IV, 51. Курсив везде наш.

[44][13] Там же. IV, 52; ср.: V, 534 и сл.

[45][1] Соч. VI, 101. Курсив везде наш.

[46][2] Ср. особенно: Там же. VI, 15-16; III, 13 и сл.; III, 434 и сл.; IV, 39-40, 59-61, 66; I, 69 и сл.

[47][3] Там же. VI, 104.

[48][4] В.В Судьбы капитализма в России. СПб., 1882. С. 4-5. Курсив наш.

[49][5] Михайловский Н.К. Соч. V, 778.

[50][6] Там же. IV, 62; ср.: I, 105. Только еще один раз Н.К.Михайловский делает некоторую уступку, заявляя, что правда, добываемая человеком, «есть правда относительная, но практически она, пожалуй, безусловна для человека, потому что выше ее подняться нельзя» (IV, 461).

[51][1] Ср.: Sigwart. Logik. 2 Aufl. Bd. I. S. 244-245.

[52][2] О различных понятиях субъекта, смысл которых выясняется при противопоставлении субъекта объекту, см.: Rickert H. Der Gegenstand der Erkenntmss. Emfuhrung in die Transcendentalphilosophie. 2 Aufl. Tubingen, 1904. S. 11 ff. К сожалению, субъективизм русских социологов настолько примитивен, что нам не приходится так широко брать вопрос о субъекте, как он поставлен у Г. Риккерта.

[53][3] Sigwart. Logik. 2 Aufl. Bd. 1. S. 241. Глава, к которой принадлежит эта страница, вполне заслуживает того, чтобы ее неоднократно перечитывать. Она проникнута беспредельной любовью к интересам науки и, внушая читателю глубочайшее уважение к высоко ценному или безусловно достоверному в познании, приучает его не удовлетворяться менее ценным.

[54][4] Высказанные мною в тексте опасения оказались более чем преувеличенными. В своей статье, посвященной сборнику «Проблемы идеализма» (Русское богатство. 1903) и перепечатанной в книге «К вопросу об интеллигенции», А. В. Пешехонов прямо признает, что отстаиваемое им мировоззрение русской социологической школы основано на категории возможности. В этой статье он, между прочим, говорит: «Употребляя философские термины, мы можем сказать, что, вместе с усложнением причин, категория должного осложняется категорией возможного. Чем выше ступень жизни, тем сложнее действующие в последней причины, тем разнообразнее доступные ей возможности. Там, где начинается область сознательной жизни, пределы возможности столь уже широки, что является новая, неизвестная бессознательной жизни, возможность выбора между ними, т.е. мысль и чувство, комбинируя, обобщая и пополняя комплекс причин, которыми определяется предстоящий акт, получает среди них решающее значение». В заключение этого своего рассуждения А. В. Пешехонов заявляет: «В понятии нравственного долга мыслятся все три категории, т.е. не только должное, но вместе с тем и возможное, и желательное. И ни одна из этих категорий не имеет сверхопытного происхождения» (Пешехонов А,В. К вопросу об интеллигенции. СПб., 1906. С. 95-96). Приведенные соображения А. В. Пешехонова о различных категориях и их взаимоотношении приобретают определенный вес, если принять во внимание то признание, которое он делает в начале своей статьи. Здесь он сообщает об отсутствии у него достаточной философской подготовки. «Для философии, – говорит он, – по крайней мере в специфическом значении этого слова, я чужой человек. Правда, обучаясь в семинарии и проходя положенный по программе "обзор философских учений", я умел довольно свободно обращаться со всякого рода "субстанциями", "абсолютами", "императивами" и другими подобными для непосвященного человека жупелами». И дальше он повествует: «За протекшие годы а растерял даже тот жалкий багаж, которым наделила меня семинария. Философские учения, образ которых мне был преподан, потускнели в моей памяти. Я позабыл философскую терминологию и потерял охоту рассуждать о сущности всего сущего» (Там же. С. 75-76). Сопоставляя вышеприведенные заявления А. В. Пешехонова, надо придти, очевидно, к заключению, что именно «Проблемы идеализма» заставили его снова заговорить философским языком. Но в одном отношении рассматриваемая нами статья производит крайне странное впечатление: она посвящена «Проблемам идеализма»; несомненно, под влиянием моей работы, напечатанной в этом сборнике и перепечатываемой здесь, А. В. Пешехонову пришлось убедиться, что в основании исповедуемого им мировоззрения лежит категория возможности; сам он, как видно из его собственного признания об отсутствии у него соответственной подготовки, не мог бы исполнить произведенную мною аналитическую работу; несмотря, однако, на это, он ни одним словом не упоминает о моем исследовании, на которое мне пришлось затратить массу труда. Оправданием для него, конечно, может служить его заявление, что он преследует лишь скромные задачи публициста (с. 102). Но естественно поставить вопрос: не обязательны ли и для публицистов известные требования научной совести? Далее я не могу не отметить, что в своем споре с идейным течением, представленным «Проблемами идеализма», он прибег к чисто эристическим приемам [Эристика (от греч. eristika) — искусство спорить, вести полемику, пользуясь при этом приемами, рассчитанными только на то, чтобы победить противника.]: он выбрал наиболее слабые положения, высказанные исключительно сторонниками метафизического идеализма, и обошел молчанием вполне доказательно обоснованную систему идей сторонников научно-философского идеализма. В частности, высказавшись по-старому за то, что категория возможности есть мерило даже для решения нравственных вопросов, он не счел нужным опровергнуть представленные мною доказательства негодности этой категории как нравственного принципа. Правда, он, по-видимому, почувствовал, что главные устои исповедуемого им мировоззрения подорваны, и даже сделал некоторую уступку в пользу идеи долга. Но, как видно из вышеприведенных его слов, он все-таки считает, что предоставленный человеку выбор из целого ряда наличных возможностей выше долженствования. В подтверждение своего взгляда на категорию возможности как на высший принцип человеческой деятельности он ссылается на процесс биологической эволюции. Согласно его построению, оказывается, что только сперматозоиды подчиняются «категорическому императиву» (с. 94), напротив, сознательный человек руководится различными возможностями (с. 95, 99). Оставляя даже в стороне невероятное смешение понятий в такой постановке вопроса, нельзя не отметить того, что А. В. Пешехонов крайне злоупотребляет идеей эволюции. Ведь с точки зрения такого эволюционизма придется признать разложение трупа покойника за дальнейшую стадию в развитии его личности.

[55][1] Вопрос об индивидуальном, как предмете научного исследования, разработан в трудах Виндельбанда и Риккерта. Ср.: Windelband W. Geschichte und Naturwissenschaft. Strassburg, i. E. 1894; Praludien. 4 Aufl. Tubingen, 1911. Bd. II. S. 136 (русск. пер.: Виндельбанд В. Прелюдии. СПб., 1904. С. 313 и сл.); Rickert H. Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung. 2 Aufl. Tubingen, 1913; Kulturwissenschaft und Naturwissenschaft. 2 Aufl. Tubingen, 1910 (русск. пер.: Риккерт Г. Границы естественно-научного образования понятий. СПб., 1904; Риккерт, Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб., 1911).

[56][2] Ср.: Windelband W. Beitrage zur Lehre vom negativen Urtheil // Strassburger philos. Abhand-lungen. S. 185 u. ff.

[57][3] Перепечатывая спустя двенадцать лет эту статью, я не имею основания отказываться от установленной мною тогда логической характеристики статистики как науки. Появившиеся с тех пор исследования разрабатывают этот вопрос в том же направлении. С небывалой полнотой и совершенством этот вопрос разработан в книге: ЧупровА.А. Очерки по теории статистики. СПб., 1909; 2-е изд. 1910. Ср. мой отзыв в журнале «Вопросы права» (1910. Кн. 1).

[58][4] Так как мышление родовыми понятиями, будучи специально культивируемо естественными науками, не составляет их исключительной принадлежности, а напротив, является наиболее распространенным и обыденным типом мышления, то и объект статистических исследований обозначают часто в родовых понятиях. Так, например, обыкновенно говорят, что статистика исследует рождаемость, смертность, заболеваемость и т.д., а не случаи рождений, смертей и заболеваний. Ясно, однако, что в этих родовых понятиях обобщаются сами единичные случаи, их совокупности и отношения между ними, а не явления как таковые.

[59][5] «Das Objectiv Wahrscheinliche 1st ein Unbegriff» [На языке оригинала дана заключительная часть приведенной цитаты: «Объективно вероятное есть бессмыслица».]. Windelband W. Ueber die Gewissheit der Erkenntniss. Leipzig, 1873. S. 24-25 u. ff. Vergl.; Windelband W. DieLehren vom Zufall. Berlin,1870. S. 26-52.

[60][6] Мы пользовались следующими работами Криза: Kries I. von. DiePrincipien der Wahrschein-hchkeitsrechnug. Freiburg, 1886; Ueber den Begriff der objectiven Moglichkeit und einige Anwendung desselben. Leipzig,1888; Ueber den Begriff der Wahrscheinlichkeit und Moglichkeit und ihre Bedeutung im Strafrechte. Zeitschrift f. d. ges. Strafrechtsw., B. 9. Berlin, 1889.

[61][7] В своем первом труде В. И. Борткевич, профессор статистики в Берлинском университете, очень хорошо отметил все те трудности, которые возникают при попытках свести результаты, полу чаемые при обработке статистических данных, к причинному объяснению явлений. К сожалению, в последующих своих сочинениях он не разрабатывал уже раз намеченных им отклонений этого типа исследований от естественно-научных и теперь, по-видимому, больше склоняется к точке зрения Криза. См.: Bortkiewitcz L. van. Kritische Betrachtungen zur theoretischen Statistik // Conrad's Jahrbucher. 3 Folge, Bd. VIII, X, XI (особенно Bd. X. S. 358-360). Ср.: Bortkiewitcz L. van. Die erkenntnisstheoretischen Grundlagen der Wahrscheinlichkeitsrechnung, ib., Bd. XVII, u. Eine Entgegnung, id., XVIII. Хотя я стою на совершенно другой точке зрения, чем Борткевич, тем не менее научные беседы с ним несомненно способствовали выработке моих собственных взглядов на эти вопросы. Поэтому считаю своим долгом выразить ему здесь свою искреннюю благодарность.

[62][8] В русской литературе есть превосходная статья по истории и теории рассматриваемого здесь вопроса, принадлежащая А.А. Чупрову, который, в общем примыкая к Кризу, вполне самостоятельно развивает и дополняет намеченную Кризом точку зрения. См. «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона. Т. XXI, I, «Нравственная статистика».

[63][9] За время, протекшее после первого опубликования этой статьи, вопрос об исследовании индивидуальных явлений подвергся значительной разработке. Это и привело к тому, что была выдвинута новая научная задача исследования индивидуальных причинных зависимостей. Ср.: Чупров А.А. Очерки, особ, очерк II; Hessen S. Individuelle Kausalitat. Berlin, 1909.

[64][10] Двадцатое столетие принесло с собой распространение статистического метода и на исследование явлений природы. Наиболее яркое выражение это движение получило в издаваемом с 1901 г. в Лондоне Гальтоном и Вельдоном журнале «Biometrica». Сторонники взгляда на статистический метод как на метод естественно-научного типа могут видеть в этом обстоятельстве новое доказательство правильности своего понимания значения этого метода. В действительности мы здесь имеем расширение задач самого естествознания. Статистический метод применяемся к исследованию тех явлений природы, которые не поддаются исследованию при помощи обычных естественно-научных методов. Ср. статью А. А. Чупрова вновогоднем номере «Русских ведомостей» за 1914 г.

[65][11] Интересно, что среди криминалистов при решении того же вопроса о свободе и необходимости для выяснения специальных уголовно-правовых проблем возникло совершенно тождественное направление мышления. Так как поведение человека причинно обусловлено и потому необходимо, то казалось, что для ответственности за известные поступки вообще и уголовной в особенности нет места. Ввиду этого некоторые ученые предложили признать теоретическим основанием ответственности возможность поступить так или иначе. Подобно русским социологам они настаивают на эмпирическом характере этого понятия, не сознавая его метафизических основ.

[66][12] Виндельбанд, несомненно, имеет здесь прежде всего в виду те примеры переносного и крайне отдаленного значения, в котором слово «возможно» употреблялось Кантом. Кант всю свою жизнь преподавал философию Лейбница в переработке Вольфа и других философов, и потому в своих сочинениях, в которых он излагал свою собственную философию, он никогда не мог вполне освободиться от лейбницевской терминологии. Но, в свою очередь, он часто так свободно обращался с отдельными терминами, что они совершенно утрачивали свой первоначальный смысл. Так, например, в своих «Prolegomena» он ставит целый ряд вопросов, в которых употребляется слово «moglich», вроде: «Wie 1st die Naturwissenschaft moglich?», причем «moglich» всегда обозначает «berechtigt» [В переводе В.С. Соловьева — «Как возможно <чистое> естествоведение?» (Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей возникнуть в смысле науки. М., 1993. С. 68). Moglich — возможно, berechtigt — имеет право, вправе (нем.). ]. По-русски эти вопросы следует переводить словами: «Как оправдать естествознание?» «Как оправдать метафизику?» и т.д.

[67][13] Wmdelband W. Die Geschichte dei neueren Philosophie. 2Aufl. Bd. 1. S. 464-466. Vergl.: Sigwait Chr. Logik. 2 Aufl. Bd. 1. S. 238-240, 271-272; Wundt W, Logik. 2 Aufl. Bd. 1. S. 501. Курсив везде наш.

[68][14] Wlndelband W. Die Gesch<ichte> der neuer<en> Philosophie. 2 Aufl., Bd. I. S. 495-497. Курсив везде наш.

[69][15] Ср.: Лавров П. Л. Исторические письма, особенно дополнительную главу «Теория и практика прогресса», в частности, с. 313.

[70][1] Эта статья была первоначально напечатана в журнале «Жизнь» (СПб., 1900. Май—июнь).

[71][2] Spinoza В. Ethica. Pars I, papos XXXVI, Append.

[72][3] Отмечая эти особенности истории как науки, я не хочу сказать, что исторический материал сам по себе не допускает никаких обобщений. Напротив, цель моя заключается в анализе тех приемов и методов, которые приводят по отношению к социальным явлениям к тем же результатам, которых достигают естественные науки по отношению к явлениям природы. Поэтому существование книг, носящих заглавие «историй» и переполненных обобщениями, к каковым принадлежат все истории культур, не противоречит установленному мною характеру истории в точном смысле слова.Эти исследования применяют совсем другие методы исследования к историческим явлениям, но сохраняют имя истории благодаря исследуемому материалу.

[73][4] См.: Mach E. Popular-wissenschaftliche Vorlesungen. S. 276. См.: Ibid. S. 221.

[74][5] См.: Kistiakowski Th. Gesellschaft und Einzelwesen. Erne methodologische Studie. Berlin, 1899. 84

[75][1] Spinoza В. Ethica. Pars I, prop. XVII, schol. [Ср. перевод Н. А. Иванцова: «Человек есть причина существования, но не сущности другого человека (последняя есть вечная истина)» (Спиноза Б. Избранные произведения. М., 1957. Т. 1. С. 380).]

[76][1] Здесь я мог затронуть лишь мимоходом вопрос о том, как наиболее правильно конструировать чисто социологические понятия и оградить их от всяких посторонних примесей. Желающий познакомиться с этим вопросом подробнее может обратиться к моему немецкому исследованию, в котором я посвящаю ему целую главу под заглавием: «Применение категорий пространства, времени и числа к коллективным единицам».

[77][2] Engels Fr. Die Entwicklung des Socialismus von der Utopie zur Wissenschaft. 6 Auf lage. Berlin, 1911. S. 33: «Die neuen Tatsachen zwagen dazu, die ganze bisherige Geschichte einer neuen Untersuchung zu unterwerfen, und da zeigte sich, dass alle bisheriche Geschichte, mil Ausnahme der Urzustande, die Geschichte von Klassenkampfeu war»... [ Ф. Энгельс. Развитие капитализма от утопии к науке: «Новые факты заставили подвергнуть всю прежнюю историю новому исследованию, и тогда выяснилось, что вся прежняя история, за исключением первобытного состояния, была историей борьбы классов» (Цит. по: Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М., 1988. С. 381).] Слово «alle» подчеркнуто автором, «mit Ausnahme» – мною.

[78][3] Ibid. S. 48-49.

[79][4] Теперь первое из вышеназванных сочинений Г. Зиммеля переведено на русский язык. См.: Зиммель Г. Социальная дифференциация. Социологические и психологические исследования/ Пер. Н. Н. Вокач и И.А.Ильина со вступительной статьей Б.А. Кистяковского. М., 1909. Остальные названные в тексте сочинения Г. Зиммель переработал и издал в одной книге. См.: Simmel G. Soziologie. Untersuchungen uber die Formen der Vergesellschaftung. Leipzig, 1908.

[80][5] Непосредственным продолжателем этого научного направления явился Вундт. См.: Wundt W. Volkerpsychologie. SAufl. Leipzig, 1911—1914. 5 Bde.

[81][6] Marx Karl. Der Achtzehnte Brumaire des Louis Bonaparte. 2 Aufl. Hamburg, 1869. S. 26. Характеризуя дальше третью, демократическую партию, К. Маркс утверждает: «Ни одна партия так сильно не преувеличивает своих средств, как демократическая, и никакая другая партия так легкомысленно не обманывает себя относительно своего положения» (Ibid. S. 31) [ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2 изд. Т. 8. С. 150.].

[82][7] Эти социально-психологические наблюдения и суждения К. Маркса, на которые я указал в этом очерке, появившемся в печати четырнадцать лет тому назад, долго не обращали на себя внимания. Теперь, напротив, некоторые авторы, может быть, склонны придавать им преувеличенное значение. Так, В. Зомбарт, по-видимому, находился под впечатлением от них, когда пять лет тому назад провозгласил, что заслуга К. Маркса не в теоретических построениях, а в ясновидении человеческой души. Ср. выше, с. 16-19.

[83][1] Чрезвычайно характерно, что именно те, к кому относится эта утрировка и сгущение красок при характеризовании современного угнетения и несправедливости, – рабочие (хотя бы, например, в Германии), крайне отрицательно смотрят на определение их отношений с работодателем как рабских. В частности, они терпеть не могут слезливых описаний несчастных и обиженных людей в художественных произведениях (так называемых «Armeleutepoesie») [Букв.: «нищенская поэзия» (нем.).], которые были очень распространены в известный период в нашей народнической литературе.

[84][2] Высказанные здесь положения встретили живой отклик в русской философско-правовой литературе. По поводу них сочли нужным высказаться такие видные представители нашей научной мысли как П.И. Новгородцев и Г.Ф. Шершеневич. П.И. Новгородцев уже раньше пишущего эти строки отстаивал самостоятельность этических прнципов. Поэтому он приветствовал развиваемые в этом очерке методологические и научно-философские взгляды и, процитировав вышеприведенные положения, отметил, что в них, по его мнению, удачно формулированы родственные ему идеи (ср.: Новгородцев П. И. Нравственный идеализм в философии права// Проблемы идеализма. М., 1902. С. 267, 287). Напротив, Г.Ф. Шершеневич как сторонник чистого позитивизма счел нужным выступить с возражением против высказанных здесь идей. К сожалению, однако, он прежде всего недостаточно осведомил своих читателей об отстаиваемой здесь научно-философской точке зрения. Вышеприведенные положения он процитировал не со слов: «Определенное нравственное предписание может быть только в известный момент открыто» и т.д., как это сделал П. И. Новгородцев, а лишь со слов: «То, что какие-нибудь ашанти или зулусы, что дети или идиоты ничего не знают об этом принципе». К тому же, очевидно, вследствие недосмотра слово «принципе» им пропущено. Затем свои возражения против отстаиваемых здесь положений он формулировал в следующих словах: «Таким образом, нравственное сознание существовало, когда не было еще на земле человека. С интуитивной точки зрения это последовательно, хотя все-таки неясно, чье же это было сознание, где оно находилось и можно ли при таком предположении выводить нравственное сознание из природы человека» (ср.: Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. М., 1910—1912. С. 178). Но всякий, кто сравнит это возражение Г.Ф. Шершеневича с отстаиваемой здесь точкой зрения, должен будет признать, что Г.Ф. Шершеневич не вник в истинный смысл защищаемых здесь идей и не понял их. Ведь здесь доказывается не существование нравственного сознания отдельно от человека, а, наоборот, самостоятельное значение нравственных принципов независимо от того, существуют ли нравственные сознания и их носитель, культурный человек, или нет. Нельзя также не отметить, что Г.Ф. Шершеневич неправильно отождествляет научно-философские принципы с интуитивными. Между ними очень мало общего, ибо научная философия, отстаивая общезначимость нравственных начал и всех основных норм, утверждает их полную независимость от каких бы то ни было психических процессов. Свидетельство нравственного чутья, вводимое научной философией в систему ее идей, имеет совсем другой смысл, чем интуитивное прозрение, отстаиваемое защитниками интуитивизма. Ввиду всего этого нельзя признать возражение Г.Ф. Шершеневича основательно продуманным и правильно аргументированным. Общая оценка научного значения «Общей теории права» Г.Ф. Шершеневича дана в моей критической заметке в «Юридическом вестнике» (М., 1913. Кн. IV. С. 281-289).

[85][3] Интересная попытка выяснить соотношение между различными категориями и идеей права гделана в небольшом исследовании Г.В. Демченко «Идея права с точки зрения категорий возможности, необходимости и долженствования» (Киев, 1908. С. 1—15).

[86][1] Первая и значительная часть второй главы этого очерка первоначально были напечатаны в журнале «Вопросы философии и психологии» (Кн. 86. 1907), конец второй и третья глава печатаются здесь впервые.

[87][2] Здесь нельзя не отметить, что с 1910 г. в Москве начал выходить «международный сборник философии культуры» «Логос», в котором систематически отстаиваются принципы научной философии. В 1914 г. это издание перенесено в Петербург и превращено в журнал, выходящий четыре раза в год⁵¹*.

[88][3] Ср.: Очерки реалистического мировоззрения. СПб., 1904. С. 131 и сл.

[89][4] Ср.: Струве П. Предисловие к книге Н. Бердяева «Субъективизм и индивидуализм». С. XLVIII.

[90][1] Так как единичные комбинации между отдельными содержаниями мышления, образующиеся с естественной необходимостью, вырабатываются в индивидуальном мышлении, то научное мышление часто определялось, в противоположность индивидуальному мышлению, как социальное мышление. Однако обозначение научного мышления социальным правильно лишь постольку, поскольку всякое мышление является социальной функцией, так как оно невозможно без языка, общения, коллективных усилий и т.д. Но само по себе научное мышление не может быть признано социальным в точном значении этого слова, ибо оно не есть коллективное мышление или мышление большинства. Оно – всеобщее мышление не в смысле простого обобществления или простого распространения на всех членов общества, а в смысле общеобязательности для каждого человека. Поэтому научное мышление должно быть признано индивидуальным, а не социальным мышлением. Разницу между этими понятиями я выяснил в шестой главе своего методологического исследования на немецком языке. Ср.: Kistiakowski Th. Gesellschaft und Einzelwesen. Кар. VI.

[91][2] Насколько сложны проблемы теории познания, можно судить хотя бы по тому, что даже для основного понятия всякого познания – для истины – существует несколько различных определений, так что приходится признать, что есть несколько различных понятий истины. На эту многозначность понятия истины указывает Виндельбанд. Ср.: Виндельбанд В. Прелюдии. СПб., 1904. С. 112— 115; Он же. Принципы логики // Сборн. Энциклопедия философских наук. М., 1913. С. 54 и сл.

[92][3] Милль Д.С. Система логики. М., 1900. С. 205: «положение, что строй природы единообразен (каково бы ни было наиболее подходящее выражение для этого принципа), есть основной закон, общая аксиома индукции. Тем не менее было бы большой ошибкой видеть в этом широком обобщении какое-либо объяснение индуктивного процесса. Я настаиваю, напротив, на том, что оно само есть пример индукции, и притом индукции далеко не самой очевидной».

[93][4] Мне пришлось уже во втором из печатаемых здесь очерков указать на то, что Дж. Ст. Милль основывает свою теорию познания на метафизических предпосылках, совсем даже не замечая этого. Ср. выше. С. 29.

[94][5] См.. Там же. С. 248.

[95][6] Конечно, отдельные эмпириокритицисты могут отрицать свою преемственную связь с Кантом и ссылаться в этом вопросе, например, на Протагора, который первый утверждал, что «человек есть мера всех вещей» [Слова Протагора приведены в передаче Аристотеля (Метафизика, 1062 в 15). См.: Аристотель. Сочинения в 4-х тт. М., 1975. Т. 1. С. 281.]. Но это не меняет существа дела.

[96][7] Windelband W. Vom System der Kategorien. Philosophische Abhandlungen Chr. Sigwart gewidmet. Tubingen, 1900. S. 51-52 (русск. пер.: Виндельбанд В. Прелюдии. СПб., 1904. С. 342-343). Ср.: Виндельбанд В. Принципы логики // Сб. Энциклопедия философских наук. М., 1913. С. 88 и сл.

[97][8] Ср.: Kistiakowskl Th. Ibid. Кар. III.

[98][1] В подтверждение того, что «истинное» обладает характером естественной принудительности, ссылаются на то, что раз «ты видишь, ты понимаешь», то ты не можешь не видеть и не понимать. Однако истину не видят и не понимают, а истину признают или не признают.

[99][2] Краткая оценка значения научных трудов Г. Зиммеля для социологии дана во вступительной статье Б.А. Кистяковского к сочинению: Зиммель Г, Социальная дифференциация / Пер. с нем. И.А. Ильина и Н. Н. Вокач. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1910.

[100][3] Значение методологических исканий Г. Еллинека для более рациональной постановки наук о праве и государстве подвергнуто оценке во вступительной статье Б.А. Кистяковского к сочинению: Еллинек Г. Конституции, их изменения и преобразования / Пер. с нем. СПб.: Право, 1907.

[101][4] Ср.: Bernheim E. Lehrbuch der historischen Methode und der Geschichtsphilosophie. 5 и 6 Aufl. Leipzig, 1908. S. 252 ff.

[102][5] Полные заглавия этих сочинений приведены в примечании на с. 64.

[103][6] См. выше, с. 90-94, 111-114.

[104][7] Ср. выше: С. 9-12, а также: Яковенко Б В. Обзор американской философии. Логос, 1913. Кн. 3-4. С. 269-343, особ.: С. 318 и сл.

[105][8] Ср. выше: С. 112 и сл.

[106][1] В последнее время была сделана попытка использовать безусловное противопоставление бытия и долженствования для построения якобы чисто юридической теории государственного права. Ср.: Kelsen Harts. Hauptprobleme der Staatsrechtslehre. Tubingen, 1911 u. Hans Kelsen. Grenzen zwischen juristischer und soziologischer Methode. Tubingen, 1911. Теоретическая несостоятельность этой попытки вскрыта ниже.

[107][2] Cohen И. System der Phylosophie. Zweiter Teil. Ethik des reinen Willens. 2 Aufl. Berlin, 1907. См. особ.: с. 12-13, 21-25, 37, 47, 71, 82 f, 177, 261, 283, 331, 391 f, 417 f, 420, 422, 425, 434.

[108][3] Я имею в виду крайне неудачную попытку В. А. Савальского использовать «Систему философии» Г. Когена в полемических целях против того научно-философского направления, которое здесь отстаивается. В своем исследовании «Основы философии права в научном идеализме. Марбургская школа философии: Коген, Наторп, Штаммлер и др.» (М., 1908) В.А. Савальский делает мне честь, ставя мое имя рядом с такими именами как В. Виндельбанд, Г. Риккерт, В.С. Соловьев, П.И. Новгородцев и, объединяя нас под общим именем «неофихтеанцев», ведет с нами спор по всем основным вопросам теории познания и этики (Назв. соч., с. 8, 349; ср. также с. 257 прим., 267 прим.) Я оставляю здесь в стороне само обозначение «неофихтеанцы», мало обоснованное и употребляемое в значительной мере также в полемических целях. По существу, однако, самый спор представляется мне основанным на недоразумении. В.А. Савальский не замечает того, что научно-философское течение, к которому я примыкаю, обращает свое главное внимание на процесс познания; напротив, Г. Когена в его «Системе философии» интересует по преимуществу познанное или предмет познания. Ошибка В.А. Савальского объясняется тем, что он недостаточно вник в разницу между идеями, изложенными Г. Когеном в его сочинениях, посвященных истолкованию Канта, и теми идеями, которые составляют содержание его собственной «Системы философии». Он даже утверждает, что «вторая система Когена формально (но не по существу, как думает Коген) порывает с Кантом, излагает доктрину заново, в другом архитектоническом порядке и в новых терминах» (с. 30), но не доказывает, почему он считает, что между ними нет принципиального различия (с. 142), и что это «как бы одно и то же здание, возведенное в двух различных стилях» (с. 29). Усвоив эту точку зрения на соотношение между двумя системами идей, заключающимися в сочинениях Когена, В. А. Саваль-ский изложил вторую систему идей Когена в неправильном освещении первой из этих систем. Это выразилось и внешним образом в том, что он обратил очень мало внимания на основное сочинение собственной «Системы философии» Г, Когена, на «Логику чистого познания». Но между идеями, изложенными Г. Когеном в первой серии его сочинений, и идеями, заключающимися в его «Системе философии», в действительности есть большая разница. В первых сочинениях Г. Коген, следуя за Кантом, интересуется по преимуществу процессом познания в его гносеологическом истолковании; напротив, в «Системе философии» он сосредоточивает свой интерес на познанном в его онтологическом смысле. Разница между этими двумя точками зрения выяснена по существу и совершенно независимо от философских идей Г. Когена в сочинении: Rickert H. Zwei Wege der Erkenntsnisstheorie. Transcendentalpsychologie und Transcendentallogic. Halle a. d. S. 1909, особ. с. 24, 35, 47 и wii См. русск. пер.: Новые идеи в философии. СПб., 1913. Сборн. 7. С. 28, 43, 59 и сл. Обстоятельная критика исследования В. А. Савальского дана в статье П.И. Новгородцева «Русский последователь Г. Когена» (Вопросы философии и психологии. Кн. 99. Отд. II. С. 631-661).

[109][1] Этот «критико-методологический этюд» был первоначально напечатан в Международном ежегоднике философии культуры «Логос» (М., 1910. Кн. II. С. 193—239). Высказанные в нем идеи встретили отчасти очень сочувственный отклик. Ср.: Новгородцев П.И. Психологическая теория права и философия естественного права// Юридический вестник. М., 1913. Кн. III. С. 8, 11, 13 примеч. Но с другой стороны, представленная здесь критика психологической теории права Л. И. Петра-жицкого подверглась ожесточенным нападкам со стороны учеников и последователей последнего. Может быть, это произошло оттого, что одному из возражавших критика эта показалась «наиболее серьезной». Ср.: Иванов Г А. Психологическая теория права в критической литературе. СПб., 1913. С. 2. По преимуществу полемический характер возражений против высказанных здесь методологических идей, к сожалению, лишил их подлинно научного интереса. Ср. мою статью: «Кризис юриспруденции и дилетантизм в философии» (Юридический вестник. М., 1914. Кн. V. С. 70-106). Однако за отдельные указания, особенно относительно некоторых неточностей, вкравшихся в мое изложение теорий Л. И. Петражицкого, я приношу здесь авторам, сделавшим их, искреннюю благодарность.

[110][2] Впервые Бирлинг высказал эту теорию в критической заметке: «1st das Recht einer freien Vereinskirche Recht im juristischen Sinne?» (Zeitschr. fur Kirchenrecht. Bd. X. Tubing., 1871. S. 442 ff.). Затем он отстаивал ее в критической статье: «Das Wesen des positiven Rechts und das Kirchenrecht» (Ibid. Bd. XIII. S. 256 ff.). Систематически развивает свои взгляды Бирлинг в сочинениях: «Zur Kritik der juristichen Grundbegriffе» (Th. 1. Gotha, 1877; Th. II, Gotha, 1883) и «Juristische Prmzipienlehre» (Bd. I. 1893; Bd. II. 1898; Bd. III. 1905; Bd. IV. 1911). Ожидается выход пятого и последнего тома.

[111][3] Ср.: Bierling Е. R. Zur Kritik der juristischen Grundbegriffe. Th. II. S. 356 и сл. Высказанные здесь положения затем дословно повторены Бирлингом в основном его теоретическом сочинении: Juristische Prmzipienlehre. Bd. I. S. 42-43.

[112][4] Bierhng E.R. Juristische Prinzipienlehre. Leipzig, 1893. Bd. I. S. 145 (Курсив автора). Ср. также: С. 151.

[113][5] Ibid. S. 146. Аналогичный взгляд на объективное право как на совокупность лишь представлений или понятий высказывает Р. Ленинг, по-видимому, независимо от Бирлинга. Ср.: Loentng R.
Ueber Wurzel und Wesen des Rechts. Jena, 1907. S. 24 (русск. пер. – M., 1909. С. 17).

[114][6] Ibid. S. 149. Курсив автора.

[115][7] Здесь нельзя не отметить, что вскоре после того, как я указал на связь между идеями Л.И. Петражицкого и Бирлинга в этом пункте, Г.Ф. Шершеневич независимо от меня установил эту связь в другом пункте. Ср.: Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. М., 1911. Вып. II. С. 333.

[116][8] Петражицкий Л. И. Введение в изучение права и нравственности. Основы эмоциональной психологии. Изд. 2-е. СПб., 1907. С. 71.

[117][9] Л.И. Петражицкий не только не питает никакого интереса к истории наук, но даже отрицает значение за историей философии. В свое время это отметил П. И. Новгородцев. См.: К вопросу о современных философских исканиях. (Ответ Л. И. Петражицкому)// Вопросы философии и психологии. 1903. Кн. 66. С. 121-145. «В истории философии Л.И. Петражицкий видит, – по словам П. И. Новгородцева, – не живое и прогрессивное раскрытие истины, ознакомление с которым есть необходимое условие для нашего собственного движения вперед, а просто архив старых учений, пригодный разве только для архивных справок. Философские системы прошлого представляются ему в виде отживших свой век заблуждений, и если иногда он готов признать в них "отдельные правильные и ценные идеи", то разве лишь в качестве немногих и случайных крупиц, из-за которых решительно не стоит рыться в старых архивах» (Там же. С. 122). К сожалению, Л.И. Петражицкий не внял этому указанию одного из наиболее выдающихся наших историков философии права. Поэтому ровно через десять лет после того, как были написаны вышеприведенные слова, П. И.Новгородцеву пришлось снова выдвинуть то же обвинение против Л.И. Петражицкого и притом еще в более энергичной форме. «В том сплошном отрицании всей предшествующей науки права, – говорит П. И. Новгородцев, – которое мы находим у Л. И. Петражицкого, есть нечто в высокой степени антипедагогическое, и я сказал бы даже антикультурное. Ибо что иное можно сказать об этом необузданном автодидактизме, который стремится все выводить из себя, отрицает многовековую работу научной культуры и рассматривает великое наследие прошлого как прах и тлен, как мертвый хлам типографской макулатуры» (Новгородцев П. И. Психологическая теория права и философия естественного права// Юридический вестник. М., 1913. Кн. III. С. 10).

[118][10] См.: Rickert H. Zur Lehre von der Definition. 1888. S. 47.

[119][11] Петражицкий Л. И. Там же. С. 58.

[120][12] В научной юридической литературе постоянно выдвигается громадное значение для самого существа права его практической роли в общественной жизни. Ср., например: Bergbohm К. Jurisprudent und Rechtsphilosophie. Leipzig,1892. S. 438: «Alles Recht 1st bis in die letzte Faser praktiach'» [Все право, вплоть до последнего грана, имеет практический характер (нем.).].

[121][13] Л.И. Петражицкий говорит об этом важном вопросе, который стоит в центре социально-научной методологии и которому посвящен целый ряд новейших исследований по теории познания и логике социальных наук, лишь в примечании. Ср.: Петражицкий Л. И. Введение. С. 96.

[122][14] Там же. С. 78 и сл.

[123][15] Lotze H. System der Philosophie. Bd. I: Logik. 2 Aufl. Leipzig, 1880. S. 201 ff; Duhring E. Logik. Leipzig, 1878. S. 11 ff.; Sigwart Chr. Logik. 2 Aufl. Freiburg i. В., 1889. Bd.I. S. 370 ff. (русск. пер. – СПб., 1908. Т. I. С. 326 и ел). Впрочем, Хр. Зигварт решает этот вопрос неправильно, так как отдает предпочтение словесному определению перед предметным. Взгляды Зигварта и особенно Милля и дают Л.И. Петражицкому повод предполагать, что смешение определения понятия со «словотолкованием» есть общераспространенное явление (ср.: Там же. С. 99, 105). Однако еще до выхода второго издания «Логики» Зигварта против его понимания задач логических определений восстал Г. Риккерт, который посвятил этому вопросу особое исследование. Ср.: Rickert H. Zur Lehre von der Definition. Freiburg i. В., 1888, bes. S. 61 ff. В юридической литературе на необходимости проводить различие между двумя видами определения понятий, из которых задача одного установить значение слова, другого— существо предмета, настаивал в прошлом А. Тренделенбург. Ср.: Trendelenburg A. Naturrecht. 2 Aufl. Leipzig, 1868. S. 166 ff. В наше время на этот вопрос обратил внимание Г. Канторович, который горячо ратует за то, что оба определения должны быть объединены и что словесное определение должно восполнять предметное. Ср.: Kantorowicz H. V. Zur Lehre vom richtigen Recht. Berlin, 1909. S. 16: «Keine Realdefinition hat irgend welchen wissenschaftlichen Wert, solange sie nicht durch eine Nominaldefinition des zu definitrenden Objektes erganzt wird» [Ни одна реальная <предметная> дефиниция не имеет никакого научного значения, пока она не дополнена словесной <номинальной> дефиницией определяемого объекта (нем.).].

[124][16] Ср.: Петражицкий Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. Т. I. §1-2.

[125][17] Описательный характер и другие методологические особенности юридической догматики выяснил Г.Ф. Шершеневич. Нельзя не отметить этой несомненной его заслуги по отношению к мало разработанной области юридической методологии. См.: Шершеневич Г.Ф. 1) Задачи и методы гражданского правоведения. Казань, 1898. С. 9 и сл.; 2) Курс гражданского права. Казань, 1901. Вып. I. С. 84 и сл.; 3) Общая теория права. М., 1912. Вып. IV. С. 768 и сл.

[126][18] Петражицкий Л.И. Введение. С. 115.

[127][19] Юридический вестник. М., 1913. Кн. П. С. 5-59.

[128][20] Муромцев С. А. Определение и основное разделение права. М., 1879. С. 14.

[129][1] См.: Шершеневич Г. Ф. 1) Определение понятия о праве. Казань, 1896. С. 60 и сл.; 2) Общая теория права. М., 1910—1912. С. 280 и сл.

[130][2] Zitelmann E. Irrtum und Rechtsgeschaft. Einepsychologisch-juristischeUntersuchung. Leipzig, 1879. S. 15. Anm. 21.

[131][3] См.: Benedikt M. Zur Psychophysik der Moral und des Rechtes. Zwei Vortrage. Separat-Abdruck aus der «Wiener Medicinischen Presse». Wien, 1875; Stricher S. Physiologie des Rechts. Wien, 1884; Hoppe I. Der psychologische Ursprung des Rechts. Wurzburg, 1885.

[132][4] Впрочем, когда он впервые выступил со своей психологической теорией права, он ссылался па то, что психологическая природа права общепризнана. См.: Петражицкий Л.И. Очерки философии права. СПб., 1900. С. 9. Из бесспорности положения, что право есть психическое явление, исходит и Еллинек в своем одновременно вышедшем «Общем учении о государстве». См. русск. пер., 2-е изд. С. 243. Ср. также: Wundt W. Logik. Bd. Ш. 3 Aufl. 1980. S. 608 и сл. В немецкой научной литературе за специальную разработку психологической теории права одновременно с Л.И. Петражицким принялся Август Штурм. Как юрист-практик он, однако, в противоположность Л. И. Петражицкому обратил свое главное внимание на значение изучения психологической природы права для решения практических вопросов юриспруденции Ср.: Sturm A. Revision der gemeinrechtlichen Lehre vom Gewohnheitsrecht. Leipzig, 1900; Sturm A. Die psychologische Grundlage des Rechts. Em Beitrag zur allgemeinen Rechtslehre und zum heutigen Friedensrecht. Hannover, 1910.

[133][5] См.: Петражицкий Л. И. Введение. С. 136.

[134][6] Там же. С. 280.

[135][7] Там же. С. 215, 276. Ср.: Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. Т. I. С. 3.

[136][8] На значении волевых побуждений, или импульсов, при образовании решений и воли особенно остановился Г. Лотце еще в пятидесятых и шестидесятых годах прошлого столетия в своем знаменитом сочинении «Микрокосм». К сожалению, Л.И. Петражицкий не обратил внимания научение об импульсах в этом сочинении, хотя оно теперь усвоено и в общих руководствах и монографиях по психологии. Нельзя здесь не отметить невыработанность нашей терминологии. Так, в шестидесятых годах Е. Корш переводил немецкий термин «Trieb» русским словом «побуд» [«Немецко-русский словарь» (М., 1992) предлагает несколько вариантов перевода немецкого слова Trieb: 1) порыв, побуждение, импульс; 2) склонность, стремление; 3) инстинкт; 4) побег, росток. Примеры других переводческих извращений Е.Ф. Корша («затреба», «срочная затычка», «мань») приводит В.В. Набоков в романе «Дар». См.: Набоков В.В. Избранное. М., 1990. С. 302.]. Ср. перевод Е. Koрша книги: Лотце Г. Микрокосм. Мысли о естественной и бытовой истории человека. Опыт антртропологии. М., 1866. Т. 1.С. 370 и сл. Конечно, слово «позыв», употребляемое Л. И. Петражицким, гораздо лучше.

[137][9] Еще раньше, чем была произведена мною эта критическая работа, критику теории эмоций Л.И. Петражицкого дал Р. М. Орженцкий, который исходил из аналогичной точки зрения и пришел к сходным результатам с изложенными здесь. Ср.: Вопросы философии и психологии. 1908. Кн. 91. Отд. II. С. 111-135, особ. с. 114 и сл.

[138][10] Петражицкий Л. И. Теория права и государства. С. 46 (изд. 2-е, с. 50).

[139][11] Там же. С. 56 (изд. 2-е, с. 58).

[140][12] Там же. С. 147 (изд. 2-е, с. 153).

[141][13] См. статьи кн. Е.Н. Трубецкого «Философия права проф. Л. И. Петражицкого» (Вопросы философии и психологии. Кн. 57. С. 9-33, особ. с. 18), и Н. И. Палиенко «Новая психологическая теория права и понятие права (Ярославль, 1900. С. 1-26, особ. с. 22; Временник Демидовского юридического лицея. Кн. 82. Ярославль, 1901). Ср. также: Новгородцев П. И. К вопросу о современных философских понятиях // Вопросы философии и психологии. Кн. 66. 1903. С. 121—145, особ, с. 131.

[142][14] На индивидуалистический характер как на основной недостаток психологического понятия права Л.И. Петражицкого указал Н. И. Палиенко (Учение о существе права и правовой связанности государства. Харьков, 1908. С. 224 и ел). Одновременно В. М. Хвостов настаивал на необходимости дополнять индивидуально-психологическое исследование права социально-психологическим. Ср.- Хвостов В. М. Этюды по современной этике. М., 1908. С. 194 и сл.

[143][15] Это уже отчасти отметил В. Я. Гинцберг (Учение Л.И. Петражицкого о праве и его предпосылки// Вопросы философии и психологии. 1909. Кн. 97. С. 212).

[144][16] Чрезвычайно интересно, что ученики Л. И. Петражицкого, уступая целому ряду указаний со стороны критики, должны были признать, что Петражицкий отождествляет право и правовую психику. Так, Г. А. Иванов утверждает, что «по учению проф. Петражицкого, правовая психика и есть право» (Иванов Г. А. Психологическая теория права в критической литературе. СПб., 1913. С. 24). По словам П. Е. Михайлова, «право, обнимающее собою известный класс психических явлений, и правовая психика, объемлющая те же правовые явления, – тождественны» (Михайлов П.Е. О реальности права// Юридический вестник. М., 1914. Кн. V. С. 28). Было бы несомненным шагом вперед по пути к устранению всяких недораз

---

---