Войско Сапеги и Гонсевского берет залог в уплату жалованья и покидает столицу

Затем прибыл пан гетман и, встав под столицей, провел с москвитянами несколько не слишком удачных сражений^[195]. Когда же стали прижимать холода, нашим не хватило припасов. Для того, чтобы дать войску отдохнуть, пан гетман ушел из-под столицы к Рогачеву. Часть столичного войска отправилась с ним, а меньшая осталась в столице дожидаться 6 января. Из сапежинского войска в Москве осталось немало добровольцев, так как всем, кто остался, было разрешено получать отдельную плату, называемую стенными деньгами. В залог уплаты жалованья нашим дали корону, подаренную императором Максимилианом московскому великому князю Ивану, и ту, что приказал изготовить Дмитрий (обе короны — в дорогих каменьях). Дали также посох из единорога, концы которого были украшены каменьями, царское седло, тоже с каменьями, два целых единорога (то есть рог их), а третий — разрезанный на половины.

Сапежинцам дали в залог две крытые золотом и украшенные каменьями шапки, которыми москвитяне обычно коронуют своих царей, скипетр и державу, — тоже золотые и в каменьях. Итак, одни в столице, другие в поле, — наши, как и намеревались (о чем предупреждали и короля), ожидали 6 января 1612 года. Когда наступило условленное время, они, посовещавшись со старшинами, избрали Цеклинского маршалком^[196], выбрали полковников и депутатов и двинулись к границе. При пане гетмане остались лишь те, кто пришел вместе с ним. За оставшимися в столице послали, избрав полковником, товарища из моей хоругви Николая Костюшкевича. В его сопровождении столичные сидельцы вышли, захватив с собой знаки царской власти. Мы, послы, встретили их уже в Литве, близ Орши; впрочем, мы бы и не смогли их удержать, ибо ответ короля развенчивал надежды и на деньги, и на [присылку] государя. Остались лишь сапежинцы (с выданными им царскими знаками), ушел и пан Гонсевский, на его место заступил хмельницкий староста пан Струсь. Паны Потоцкие отправили к нему из Смоленска какое-то количество пехоты, при помощи которой Струсь надеялся удержать столицу. Продержались же они до весны, а потом москвитяне вынудили их сдаться, заморив голодом, и отправили в тюрьму и самого Струся, и всех, кто был с ним^[197]. Со времени поднятого Ляпуновым восстания, москвитяне воевали с нами без государя. Они освободили, застав среди находившихся с нами бояр, сына задержанного в Польше Филарета, выбрали его своим царем и по обычаю короновали шапками (что были у сапежинцев). С этим царем москвитяне довели войну до конца. Моя история здесь заканчивается. А о том, как после ходил Е. В. Король^[198], как во второй раз слал он с литовским гетманом королевича Владислава^[199], — обо всем этом, я думаю, написал тот, кто сам это видел. Написали и о том, я не сомневаюсь, что война не завершилась с переговорами. Мы заключили на несколько лет перемирие, выторговав Северскую землю, и обменялись пленными^[200]. Заключив мир, москвитяне избавились от нас, но внутри [государства] их продолжала будоражить Марина, жена царя Дмитрия. За ней и ее наследником увязались Заруцкий и несколько бояр, но в основном — только донские казаки. Чтобы избавиться и от этого беспокойства, москвитяне обратили на них все свои силы и разгромили. Марина с наследником была поймана и казнена, Заруцкий посажен на кол^[201]. Развязав себе руки, по истечении перемирия москвитяне получили возможность разделаться с нами. В Новгороде оставался еще Понтус, но при помощи денег избавились и от него^[202].

ДОПОЛНЕНИЯ

Мое письмо к Ивану Шуйскому,

упоминавшееся в «Истории»,

которое явилось причиной освобождения Боженцкого и сделало

Шуйского милостивым ко всем пленникам.

Оно было написано так:

Твое милосердие к нашим братьям, ввергнутым за грехи их в неволю, снискало признательность многих товарищей в нашем, хотя и супротивном ныне, войске. Среди прочих и я, покоренный твоим милосердием, хочу выразить тебе искреннюю благодарность за то, что ты взял к себе моего брата Боженцкого и даришь его своей милостью. Пусть возмещает он это своими услугами до той поры, пока я не дам за него залог. Я же не перестану благодарить тебя, славя твое милосердие.

Дано в обозе; больше ничего не было, и моя подпись без всяких иных предложений.

Ответ Ивана Шуйского,

с которым он отослал ко мне Боженцкого,

был с его висячей печатью, писан славянским языком,

красивыми буквами. Я потерял его при Осиповском

погроме, но частью помню;

он был написан такими словами:

Перечислив титулы своего брата (ибо у них есть обычай начинать свои письма с царского титула), написал он и свой.

Князь Иван Иванович Шуйский, Великий Московский Росказатель и всему Закону Хрестьянскому добродетель, пану Миколаю Мархоцкому. Дерзнул ты в таком супротивлении писмо свое до нас прислати, печалуясь о брате твоем Адаме Боженцким, и благодарствуешь, что он по се места жив у нас в подданию, и выписал, яко в бою взял с иными полоняники, которым в вашем неправедныем пришенствию под Царствующий Град не годилося ни единого милосердия показывать. А то Божиим судом случилось так, что я твоего брата взял к себе в повоевание, а [увидев] и уразумев твою братнюю жалость к нему, бил я челом Царю Василию Ивановичу, что бы мне над ним повелел милостивную свою волю учинити. (И тут же мне выписывает, что он отпускает его, дарованного [мне]). И далее по-славянски: Не поднимал к небу очей умоляющих и не прославился он у вас, чтобы быть вымененным. Во всем радостен и свободен, дарован вам по нашему благородному обычаю.

Дан в Царствующем Граде в Москве.

Мое посольство,

с которым я прибыл к королю под Смоленск,

было выполнено в соответствии с инструкцией,

писанной ниже.