B. C. Курочкин (1831—1875)

Из «Искры»

<Объявление об издании <<Искры>>>

В наше время у всех литературных, в истинном смысле этого слова, изданий одна цель: стремление к посильной разработке общественных и художественных вопросов Средства достижения этой Цели" обслуживаются специальным назначением издания.

На нашу долю выпадает разработка общих вопросов путем отрицания всего ложного во всех его проявлениях в жизни и искусстве. Этой задачей объясняется характер комизма, составляющего специальность нашего издания<...> Средством достижения нашей цели, как это видно из самого заглавия издания, будет сатира в ее общем обширном смысле. Рядом с сатирой строго художественной читатели будут постоянно встречать в нашем издании ту вседневную практическую, сатиру, образцы которой хорошо известны читающим иностранные и преимущественно английские этого рода издания, и которая, уступая первой в глубине содержания и красоте формы, достигает одних с ней результатов всем доступной меткостью и упорством в непрерывно продолжающемся преследовании общественных аномалий. Обширная область этой сатиры, восходя крайними своими проявлениями до сатиры в ее высоком значении с одной стороны, с другой — примыкает к шутке, все значение которой ограничивается веселостью, не выходящей, разумеется, за пределы литературного приличия. Эта беспритязательная, бойкая веселость, сама в себе заключающая свою цель и значение и всеми признанная необходимой в жизни, не составляя главного в нашем издании, никаким образом не может быть из него исключена...

Лемке М. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. СПб., 1904. С. 39—40.

Объявление было издано отдельной листовкой в 1858 г.

Г.З. ЕЛИСЕЕВ (1821—1891)

Хроника прогресса

Милостивые государи!

Я молчал три недели, дальнейшее молчание было бы гражданским преступлением.

Вы издаете журнал; не забудьте, издаете во второй половине XIX века, в эпоху сильнейшего развития прогресса, но вы, как я вижу, равнодушны к общественному делу.

Первый № ИСКРЫ меня раздосадовал, второй ожесточил, третий заставил взяться за перо.

На первых страницах вашего журнала СТИШКИ; как разносчики афиш, вы поздравляете читателей с новым годом, стихами высчитываете проценты, вводите в храм поэзии азбуку, мужицкие интересы, бог знает что! — Стыдитесь!

На первом плане должен стоять ПРОГРЕСС!

Требую, чтоб вы начали 5-й № моим письмом, требую во имя общего дела. Мимо вас проходят самые отрадные явления русской жизни, а вы об них умалчиваете. Слепы вы, что ли?

Беру на себя пополнить этот пробел в вашем журнале и впредь буду постоянно сообщать вам краткие, но верные известия о преуспеяниях наших на пути цивилизации.

Писать буду прозой и стихами (форма для меня ровно ничего не значит).

Лавируя по воздвигаемым волнам житейского моря, я умею петь на все лады, начиная от красноречия византийского до витийства канцелярского, включая сюда все три рода слога — возвышенный, средний и подлый.

Стихом я владею, как любовницею. Самое крючковатое уголовное дело сумею ловким стихом выразить и по мере надобности затемнить не хуже любого подьячего.

Посылать вам буду свои и чужие статьи. Когда не будет ничего нового, буду учить вас понимать старое.

Гонорария покуда не хочу никакого. Со временем представлю вам счет.

Имея в виду упоминать в своей Хронике только о друзьях прогресса и человечества, я вовсе не имею желания живым отдаваться в руки врагов успеха и просвещения. Следовательно — тайна! Подписи не будет никакой. Выставить свое имя я не могу, а скрываться под псевдонимом для меня обидно. Отвечайте за меня вы, г. редактор литературной части.

«Примите уверение» — слишком старо и пошло. Прощайте.

P. S. Предупреждаю читателей ваших: когда не появится в Искре моей Хроники, значит, прогресс подвигается плохо. Если Хроника моя прекратится совсем, пусть разумеют они, что друзья человечества восторжествовали вполне. Тогда уж мне нельзя будет и писать. На первый раз посылаю статейку, подписанную моим хорошим приятелем.

Сборник материалов к тучению

истории русской журналистики

М, 1952. Вып. П. С. 139.

Впервые опубликовано в «Искре» (1859. № 5).

П. И. Вейнберг

АРИСТИД ТЕРМАЛАМАКИ (Письмо к Н. А. Степанову)

Милостивый государь Николай Александрович!

-«Я почувствовал сильное желание поделиться е вами биографическими сведениями о моем гениальном Термаламаки, познакомить вас с самыми значительными событиями из его жизни. Вы же обнародуйте эти факты во всеобщее известие, и пусть толпа поймет, как велик и колоссален мой неоцененный согражданин и соотечественник!

Я знаю Термаламаки давно; мы вместе с ним ходили в уездное училище. Уже тогда в друге моем проявлялись те великие начала, которые впоследствии должны были принести такие плодотворные результаты. К главным качествам его относились утонченная вежливость и необыкновенная ловкость. Он всегда встречал приходящего учителя в сенях, вместе с сторожем бросался снимать с него галоши и шинель, чистил" его виц-мундир, если там оказывалась какая-нибудь пылинка, и очаровывал старших этою предупредительностью. Для жены смотрителя он доставал канареек, которых она очень любила; старшему надзирателю приносил отличный нюхательный табак и т. п. В исполнении -всех этих поступков ему помогала необыкновенная ловкость рук. Никто лучше молодого Аристида (так звали Термаламаки) не умел вытащить из чужого кармана часов, кошелька, бумажника... Но всякий великий талант имеет завистников; набились непросвещенные недоброжелатели, преимущественно из тех,_ у которых пропадали часы, бумажники и т. п., — и юный Аристид был несколько раз избит л поруган самым оскорбительным манером. Другой бы упал духом и перестал заниматься: Термаламаки, напротив, обладавший сильной волей, скрепился — и из этой суровой борьбы с врагами вынес ту ^стойкость, которая отличала все его последующие поступки.

(...) Термаламаки поступил в военную службу. Я забыл вам сказать вначале, что он был сирота, крайне беден, без всяких средств к существованию. Но это не огорчало его; он жил надеждами на свой ум и на свои способности... Самоучкой, без всякой посторонней помощи, единственно силой своих гениальных способностей, он в короткое время дошел до того, что умел в банке в штосе убивать всякую карту своего понтера и делать все это с такой легкостью, с, такой невозмутимой любезностью, с таким •поразительным уменьем! Но и здесь, как и в школе, талант еговстретил врагов: сколько раз бедный Аристид вылетал в окно, преследуемый ругательствами и проклятиями, сколько раз били его по щекам, сколько раз тяжелые подсвечники летели в его голову!.. Кроткий художник не оскорблялся, сносил все терпеливо и, вылетев из окна одного дома, шел в другой, где искал более просвещенных ценителей, более развитых людей.

В это время в Б. приехал некто Пузанов, известный богач, владевший откупами, приисками и т. п. благословенными статьями. Это была натура вполне русская, размашистая, теплая; он очень легко сходился с людьми, очень уважал умных, и кого раз полюбил, для того готов был сделать все, что мог. С ним-то успел познакомиться Аристид. На первый раз, маленькая, невзрачная фигура юнкера, в истертой шинели и лоснящихся от ветхости панталонах, подозрительные глазки, бегавшие, как мыши, во все. стороны,/ произвели не совсем благоприятное впечатление на⁴Пузанова... Но когда они разговорились, когда богач увидел необъятный, практический ум своего нового знакомого, — то он позабыл и его мизерную фигуру, ^и лоснящиеся панталоны, и подозрительные глазки и сказал: «Это будет великий человек!..»

Очарованный откупщик стал видеться с Аристидом каждый
день и не хотел расставаться с ним. Зато и Аристид умел так
удивительно угодить ему! Он так ловко и вместе с тем красно
речиво хвалил его обширный ум, он так искусно умел ввернуть
в свой разговор слова: «Вы государственный человек, Кузьма
Петрович!». — Он рассказывал такие забавные анекдоты и так
тешил старика!

Раз они сидели вдвоем и разговаривали: Термаламаки только что рассказал какую-то уморительную историю, и Пузанов еще, отдувался после продолжительного, громкого хохота...

— Знаешь что, Аристид Аликвидович, — сказал он после некоторого молчания, — вот что я предложу тебе. Брось ты военную службу, поступай ко мне в откупное управление. На первый раз я тебе большого места дать не могу, — зато в люди тебя выведу скоро.

Аристид, по свойственной ему вежливости, бросился и поцеловал руку своего благодетеля...

Термаламаки не долго служил в откупном управлении; душа его рвалась в Сибирь, где, как я вам сказал уже, Пузанов имел большие золотые прииски. Аристид попросил об этом своего. благодетеля, и тот с радостью согласился увеличить благосостояние своего любимца. Он отправил его на свой счет с письмом к своему компаниону, Голубинову...

Надо вам знать, что Термаламаки ехал в Сибирь уже не тем
бедным человеком, каким недавно еще он выехал из города Б;
кратковременное служение свое по откупу он употребил с большой
пользой. Тут не нужно было проворство рук, но пошла в ход
математика. Пользуясь неограниченным доверием Пузанова, он
с необыкновенной гениальностью составлял счеты и расчеты, отлично учитывал приход с расходом и скоро ооразовал сеое небольшой, но красивый капиталец...

С письмом Пузанова явился Аристид к Голубинову. Это был страшный богач, но человек, истомленный болезнями и полуслепой. Он принял Термаламаки с распростертыми объятиями и дал ему отличное место. Аристид сейчас же занялся математикой, и красивый капиталец его сделался еще красивее. Но этого было мало для гениальных соображений и неусыпной деятельности; в голове его зародился новый план — колоссальный, покрывший, как светлый венец, все его предыдущие действия.

Раз вечером он пришел к Голубинову и застал старика стону
щим от болезни. (Я забыл вам сказать, что в это время Пузанова
уже не было на свете.) .

— Здравствуйте, Федор Иванович, — сказал Аристид, входя
в комнату.

— А, это ты, душа моя, — простонал полуслепой старик,
узнав знакомый голос и знакомую походку, — хворать я шибко
стал, невмоготу становится...

— Ничего, бог милостив, Федор Иванович... Поправитесь, и
себе на радость, и нам на утешение.

— Нет, душа моя, плохо мое дело. Не долго, видно, остаётся
мне по свету мыкаться.

— Что вы, что вы, Федор Иванович! Грешно вам такие слова говорить....

Термаламаки немного призадумался и потом снова начал:

— А странная судьба человека, Федор Иванович. Вот МЫ теперь при вас и довольны, и сыты, и с деньгами, — а случись вот, от чего боже помилуй и сохрани, такое несчастие, что вот... скончались бы вы... это я так только, к примеру говорю... дай вам господь милосердный двести лет прожить на свете... так случись это,— и все мы, под вашим покровительством находящиеся, погибли. Не остается у нас пристанища, ничем мы на буду
щее время не обеспечены... Конечно, если б могли мы себе капи
тал в это время составить, дело другое, — а "то, что зараба
тываешь, все уходит как вода...

Федор Иванович, человек крепко добродушный, поверил. К
тому же он не знал о гениальных математических способностях
моего друга..

— Правду ты говоришь, душа моя, — заметил он, — и вот что я скажу тебе. Славно ты послужил мне, и хочу я хорошо отблагодарить тебя. Возьми ты себе полтора пая в моих заработках...

Термаламаки заплакал и поцеловал руку старика. Наконец, он отер слезы и спросил сладким голосом:

— Так прикажете, Федор Иванович, изготовить бумагу для подписания вашего?

— Приготовь, приготовь, душа моя, — а теперь ступай с богом, мне отдохнуть хочется.

Бумага была написана и подписана. Пять лёт Термаламаки не брал своей части, говоря Голубинову: «Пусть это лежит у вас, да накопляется, мне на старости лет пригодится».

Через, пять лет, в одно прекрасное утро, Аристид пришел к Голубинову и сказал ему:

— Як вам, Федор Иванович, с просьбой.

— С какой, душа моя?

— На счет паев моих за пять лет; желал бы получить, так как геперь встретилась надобность.

— Ну что ж, получи, душа моя... Кликни сюда кассира.
Пришел кассир.

— Принесите, Андрей Петрович, — сказал Голубиное, — книги; сколько там Аристиду Алкивиадовичу приходится за его часть? Ведь у вас все это верно рассчитано?-

— Как же-с, Федор Иванович, — сию минуту.
Книги были принесены.

— По полтора пая...—начал кассир...
Термаламаки сейчас же перебил его.

— Как по полтора! Федор Иванович! что это Андрей Петрович говорит?

— А что, душа моя! По полтора пая, — говорит.

— Т. е. по одиннадцати с половиной, Федор Иванович. Вы, вероятно, забыли...

— Что такое? — одиннадцать с половиной? — едва проговорил старик и стремительно поднялся с кресла.

— Извольте посмотреть, вот ваша подпись...
В бумаге было написано— 11 1/2 паев.
Голубинов, как стоял, так и грохнулся.

— Доктора! доктора! — завопил Термаламаки. — Наш благодетель умирает!

Вы, конечно, догадались, что сделал мой гениальный друг. Отличный математик и вместе с тем художник в ручных работах,он к цифре 1 1/2 ловко прибавил одну палочку. (...)

Уехал Аристид из Сибири и скоро засиял ярким блеском на откупном поле...

Вы видели его в этом блеске, видели его огромный дом, полный всевозможного великолепия, видели, как он получал Азиатские ордена за пожертвование водки в пользу своих соотечественников, видели, как перед ним преклонялись сильные мира:его, как перед ним не смели садиться различных сортов советники, начиная от титулярных до действительных статских — стало быть, мне нечего прибавлять больше.

Теперь вы знаете, чем он был и чем стал! Преклонитесь же со мною перед этим великим человеком, как преклоняются те, юторым он дает деньги.

(Искра, 1859, № 10, с. 97—102; Сб. Материалов к изуче нию истории русской журналистики, вып. П. М., 1952, с. 143—146)

B.C. КУРОЧКИН (1831—1875)

Жалоба чиновника

Человек я хорошего нрава —

Право!

Но нельзя же служить, как известно,

Честно.

Я вполне соглашаюсь, что взятки

Гадки:

Но семейство, большое к тому же,

Хуже.