Розділ ііі. Російська та українська соціологічна думка

Совет Психоневрологического института почтил меня по­ручением произнести на сегодняшнем торжественном акте научную речь. Это старый, традиционный обычай высшей школы, от которого не хочет отступать и молодое учреждение, какое представляет собой Психоневрологический институт.

Свой выбор темы я остановил на вопросе о значении психологии для общественных наук. Институт называется Психоневрологическим; в нем психологии принадлежит одно из центральных мест, и вместе с тем, в его программу входят как науки биологические, к которым психология примыкает одной своей стороной, так и науки социальные, с которыми психология соприкасается другой своей стороной. Можно даже сказать, что психология занимает именно промежуточное место между изучением мира природы и мира человека, взятого в его духовных и общественных проявлениях, иначе – мира че­ловеческой культуры в ее прошлом и настоящем.

В качестве представителя гуманитарного знания я считаю себя вправе говорить только о той стороне психологии, которой эта наука обращена к наукам, изучающим мир духовной и общественной культуры человека, и в частности о значении психологии в особенности для так называемых наук социаль­ных в более тесном смысле, изучающих организацию прак­тических отношений между людьми.

В каждой науке можно видеть нечто такое, что само в себе носит свою цель, или нечто служебное, вспомогательное, а в последнем случае та или другая наука может служить или практическим интересам жизни, или разрешению теоретичес­ких проблем, ставимых другими науками. Отнюдь, конечно, не посягая на полную самостоятельность психологии в ее предмете, задачах и методах, я в своей речи имею в виду представить несколько общих соображений о том значении, какое психология может и должна иметь для указанных мною наук. Понятно, я лишен возможности в пределах отмеренного мне времени рассмотреть поставленный мною вопрос сколько-нибудь подробно. Самое большее, на что я претендую, это наметить главные линии и общие очертания вопроса и, пожалуй, отчасти основные линии его истории.

Эта его история, впрочем, довольно проста. Известно, что при основании социологии, три четверти века тому назад, инициатор новой науки, науки о законах общественных яв­лений, Огюст Конт считал вполне возможным обойтись без психологии; но теперь никто уже на такую точку зрения не станет. Создавая свою знаменитую иерархию чистых наук, изучающих законы явлений окружающей нас действительности, родоначальник социологии совсем даже не отвел места для психологии среди этих наук, поставив социологию непосред­ственно за биологией. Причина этого, напомню, заключалась в том, что в психологических теориях своего времени, – не без некоторого основания, впрочем, – Конт усматривал одну метафизику, т. е. нечто очень далекое от положительного знания, и что вместе с тем он глубоко, но совершенно ошибочно был убежден, будто вся психическая жизнь человека вполне объясняется так называемой френологией, мало чем по своей ненаучности отличавшейся от астрологии или алхимии. Тео­ретически отрицая психологию, Конт, однако, на деле вводил ее в свои социологические соображения и построения. Я бы даже сказал, что в социологии он мыслил психологически, сам того не подозревая. Во-первых, он заимствовал свой так называемый основной закон исторического развития челове­чества из умственной сферы, подлежащей ведению психологии. Ум человеческий, по его теории, в своем развитии проходит три ступени, чем, как он думал, и определяется вся общес­твенная эволюция. Конт даже прибегает к гипотезе одного человека, который вечно учится и все лучше и лучше познает, – чисто интеллектуалистический взгляд на историю челове­чества, в которой воплощается социальная эволюция. Во-вторых, этот мыслитель полагал еще, что все общественные учреждения покоятся на мнениях людей как на своей основе; мнения же людей, конечно, суть для нас с вами явления психические, выходящие за пределы компетенции физиологии или френологии.

Ошибка, сделанная Контом, исключившим психологию из своей классификации наук была исправлена впоследствии Миллем и Спенсером, которые в данном случае исходили из основного принципа, положенного в основу иерархизации знаний самим же Контом: социология есть такое же продол­жение психологии, каким сама психология является по отно­шению к биологии. Общественность предполагает психику, как сама психика – жизненные процессы организма. Мы только что видели, что и сам Конт не обошелся без психического фактора в своем понимании социальных явлений, но его мысль о том, что это есть фактор исключительно умственный, ин­теллектуальный, нельзя не признать односторонней. Старая психология признавала три душевные способности, которые обозначала как ум, чувство и волю, а у Конта выходило так, как будто достаточно изучения одной сферы, т. е. мнений, идей, миросозерцаний чтобы понять социальную жизнь. Спенсер несколько расширил понимание психического фактора соци­альной жизни, указав на ту роль, какую в ней играют наши чувствования, наши эмоции, но и этого еще было недостаточно для полноты понимания психического фактора социальной жизни. Дело в том, что все общественные формы или так называемые учреждения в последнем анализе сводятся к отношениям между отдельными человеческими единицами или группами, а эти отношения, в свою очередь, суть не что иное, как действия одних людей по отношению к другим. Утверждение Конта, что все общественные порядки зиждутся на мнениях, идеях, миросозерцаниях вполне соответствует тому интеллектуалистическому направлению, которое присуще было ранней стадии в развитии психологии. Для социолога, для каждого занимающегося общественными науками гораздо важнее умственных процессов процессы волевые, проявляю­щиеся в действиях людей, в их поступках и практических отношениях к другим людям, поскольку сами общественные формы, учреждения и все явления социальной жизни, под­водимые под понятия государства, права, народного хозяйства, сводятся в конце концов к действиям людей, к волевым процессам их психики.

Конечно, современная психология не рассекает человечес­кую душу на ум, чувство и волю, но это не мешает нам различать в человеческой психике явления разных категорий, полярностями которых будут теоретический ум и практическая воля. На первых порах своего развития психология изучала, главным образом, сферу теоретического ума; это была пси­хология, насквозь проникнутая интеллектуализмом, но с раз­витием этой науки стали входить в сферу ее изучений как чувство, так и воля. Психология, так сказать, волюнтаристи­ческая, особенно и важна для общественных наук, поскольку сами они представляют собою изучение общественных форм, учреждений и отношений, в основе которых лежат человечес­кие поступки, т.е. акты человеческой воли. Сами мнения или идеи получают значение социальных факторов лишь тогда, когда утрачивают свой созерцательный характер, становятся действенными, прагматическими, т. е. входят в сферу волевых процессов. С этой точки зрения сами эмоции являются чем-то средним и связующим между нашими представлениями, с одной стороны, и нашими хотениями, переходящими в дей­ствия, с другой.

Психология сама по себе изучает весь внутренний мир человеческой личности, которая составляет первичный элемент общества, мир ее представлений, чувствований и стремлений. Этот внутренний мир личности создается не только под действием на нее со стороны окружающей природы через чувства зрения, слуха, осязания, вкуса, обоняния, но и под влиянием другой среды, в которой живет каждый отдельный человек, среды общественной, или того, что мы называем культурой. В моем внутреннем мире есть масса следов от впечатлений, какие я получал от неба днем и ночью, при тихой погоде и в грозу, от светил небесных, или от гор и моря, от полей, лугов и лесов и т. п., но рядом с этим в нем, моем внутреннем мире, есть масса следов иного рода, следов от общения с другими людьми, от разговоров с ними, от чтения написанных ими книг, от зрелища их жизненных отношений. То есть меня окружает не только физическая среда, но еще и среда общественная, имеющая, прежде всего, психический характер. Говоря ближе к действительности, меня окружают другие такие же как и я люди, складывающиеся в разные коллективы и группировки. Еще не так давно немецкие мыслители любили противополагать «субъективному духу», живущему внутри каждого из нас, некоторый «объективный дух», под которым разумели духовную культуру народа в ее лингвистических, художественных, религиозных, моральных и иных бытовых проявлениях. Если бы существовал только один, выразимся уже так, «субъективный дух», если бы внутренний мир исчерпывающим образом определялся тем, что ему дает одна окружающая природа при посредстве пяти органов чувств, психология стояла бы только в связи с физиологией и у нее не было бы никаких точек соприкосновения с общественными науками, или вернее говоря, таковых и не существовало бы, ибо не существовало бы и самого общества.

Мы можем прекрасно обходиться без термина «объективный дух», с которым легко связываются всякие недоразумения. Будем говорить просто о духовной культуре общества, о его языке, религии, литературе, искусстве и т. п., о народном характере, пожалуй, но не позволим себе забывать, что но­сителями всего этого являются отдельные представители субъ­ективного духа, единичные психические личности. Само существование общих целому народу идей, настроений и стрем­лений или особенностей национального характера было бы немыслимо, если бы каждая индивидуальная психика была замкнутым в себе миром, вне всякого общения с другими такими же замкнутыми в себе мирами. На деле этого нет. Психическая жизнь индивидуума выходит наружу и приходит в соприкосновение с психической жизнью других людей. Назовем душевные явления, совершающиеся внутри каждой отдельной личности, интраментальными, тогда процессы пси­хического действия одной личности на другую могут быть названы интерментальными, т. е. весь вопрос в том, происходит ли психическое явление внутри (intra) отдельной человеческой души или между (inter) несколькими, многими человеческими душами: интраментальная, или индивидуальная психология, ищет своего естественного дополнения и продолжения в психологии интерментальной, коллективной.

Если, как я уже сказал, чисто интеллектуалистическая психология сама по себе не может служить разрешению задач, ставимых себе социальными науками, и к ней необходимо еще волюнтаристическое дополнение, то, с другой стороны, и с этим даже дополнением индивидуальная, интраментальная психология еще не соприкасается непосредственно с общес­твоведением. Вся общественная жизнь состоит из внешних проявлений человека в слове и деле, и в основе всех куль­турных и социальных отношений, наблюдаемых нами вокруг нас, находится психическое взаимодействие, интерментальная психическая жизнь. Она, эта жизнь, оно, это взаимодействие и вообще вся эта психика человеческих коллективов, должны быть так же предметом научного исследования, как и внут­ренняя душевная жизнь отдельной человеческой личности, психика интраментальная.

Я не касаюсь здесь вопроса о том, в чем может заключаться собственный, научный или философский, чисто теоретический интерес такой интерментальной, или коллективной психологии, которую можно называть, пожалуй, и социальной психологией. Равным образом обхожу и вопрос о том значении, какое разработка интерментальной психологии может иметь для педагогической, судебно-медицинской, психиатрической прак­тики. Моя тема – значение психологии для теоретического обществоведения, и нет никакого сомнения, каждый после всего сказанного хорошо понимает, что особое значение для социальных наук имеет, главным образом, именно интермен­тальная психология.

Позволю себе сделать еще одно замечание о контовской иерархии наук. Основатель социологии слишком обособлял в своем иерархическом ряде одну науку от другой, как будто соседние науки не связываются одни с другими своего рода переходными ступенями. В небесной радуге, в солнечном спектре мы различаем семь цветов, но ни один из них не отделяется от соседних какой-либо резкой границей: так должно быть и в последовательном ряду наук. Вспомним, например, физиологическую химию на границах физиологии и химии и психофизиологию на границах физиологии и пси­хологии. И в природе, и в науке есть известная непрерывность, continuitas, а потому и на границах психологии и социологии существует своя промежуточная область – социальная пси­хология.

Потребность в создании такой научной дисциплины стала чувствоваться уже давно. Полвека тому назад берлинские профессора Лацарус и Штейнталь, последователи Гербарта, бросившего как-то мысль, что психология будет всегда непол­ной, если будет изучать человека лишь особняком, а не в общении с другими, провозгласили основание новой науки, которую окрестили именем психологии народов (Volkerpsychologie), и даже для ее разработки основали особый периоди­ческий орган, в котором, впрочем, больше изучали лишь результаты, а не процессы психического взаимодействия, притом имея ввиду почти исключительно одну национальную форму человеческих коллективов. Идея «Volkerpsychologie» и теперь имеет в Германии большую популярность: достаточно указать на то, что под этим заглавием недавно вышел большой труд самого знаменитого в настоящее время немецкого психолога Вундта, еще в шестидесятых годах прошлого века в своей «Душе человека и животных» поместившего несколько глав «народно-психологического» содержания. Параллельно с этим, совсем даже не думая о создании особой науки, только наводимые на новые мысли такими явлениями, как психичес­кие эпидемии или преступления толпы, не мало поработали над частными вопросами интерментальной психологии и криминалисты, и психиатры, и педагоги, особенно же двину­лись вперед исследования этой категории, когда стали изучать­ся явления внушения. Четверть века тому назад или несколько больше уже делались и попытки обобщения добытых резуль­татов для построения целых теорий. Напомню, что у нас этим делом, упредив в этом отношении западных ученых, занялся Михайловский – в своей большой работе «Герои и толпа». Около того же времени, но несколько позднее, во Франции начал Тард свои труды по социальной психологии, из которых первым были «Законы подражания».

Сама социологическая мысль все более и более стала входить за последнее время в психологическое русло, между прочим и в далекой Америке, где данное направление в социологии имеет таких видных представителей, как Лестер Уорд или Гиддингс. Можно, не будучи пророком, предсказать, что именно социологии, основанной на интерментальной психологии, принадлежит будущее, тогда как другие направления, ищущие источники для основного понимания социальных явлений вне психологии, обречены на вымирание, а если и могут рассчи­тывать на какую-нибудь будущность, то лишь под условием усвоения в той или иной мере того, что для краткости я назову психологизмом.

Я имею здесь в виду, прежде всего, две попытки непосред­ственного обоснования социологии на биологии. Одна из них теперь давно позабыта. Когда появилось в свет «Происхож­дение видов» Дарвина, сразу же были сделаны скороспелые попытки объяснения главнейших явлений общественной жизни человека из начал борьбы за существование, естественного отбора и т. п., как будто бы люди были только животными особями, ничем между собой не связанными, кроме борьбы между собой за средства существования. Эти однобокие взгля­ды были, впрочем, скоро же оставлены, когда из той же теории Дарвина стали выводиться и явления другой категории, явления социальной солидарности, развития общественного инстинкта и т. п. Теперь стало ясно, что человеческая общественность имеет аналогии и прецеденты в животном мире, и что если социологу искать чего-либо в биологии, то только в изучении общественности животных, которая сама стоит в тесной связи с психикой животных. Изучение общественности в животном мире – это своего рода пресоциология и как бы первая глава интерментальной психологии.

Другую социологическую теорию, строившуюся непосред­ственно на биологических данных, явил миру органицизм, уподобление общества индивидуальному организму. Однако сам Спенсер, один из наиболее видных представителей такого взгляда, подчеркивал дискретность элементарных единиц об­щества при конкретности составных частей организма и от­сутствие в обществе того психического единства, какое сущес­твует у каждого отдельного индивидуума. Если, с одной стороны, каждый член общества обладает самостоятельной психикой, а с другой – между отдельными членами нет непосредственной физической сцепленности, что связывает отдельных людей в общество, как не интерментальное психическое взаимодейст­вие? Сами органицисты при этом иногда дополняли свою теорию тем соображением, что изменения форм общественной жизни происходят не только стихийно (генетически), но путем как постановки людьми целей для своей деятельности, так и сознательными усилиями для их достижения (антропотелеоло-гически). Психология, значит, и здесь оказывается нужной, поскольку процесс социальной эволюции является не простым механическим развитием, а имеет характер процесса психичес­кого.

Есть и еще одна теория общества, отвергшая в самом своем начале какой бы то ни было психологизм, но тоже не ушедшая впоследствии от необходимости воспринять кое-что из отвер­гнутого начала. Экономический материализм, строящий соци­ологию на экономике, при самом своем возникновении был даже объявлен творцами нового взгляда как реакция против идеологического или интеллектуалистического объяснения социального развития: не идеи, не мнения лежат в основе общественных учреждений, а производственные отношения в процессе создания материальных благ. Но ведь и производ­ственные отношения сами по себе возможны лишь на почве психического взаимодействия. Правда, в данном случае пер­венствующую роль играют не идеи, а интересы, нужды, потребности, но раз в процессе добывания материальных благ люди вступают между собою в те или другие практические отношения, то сами отношения эти создаются не иначе как путем взаимодействия волевых актов, приводящих людей к тем или другим поступкам и обусловливающих общее направление их поведения. Экономический материализм упустил еще из виду, что кроме волевого взаимодействия в обществе существуют взаимодействия интеллектуальные и эмоциональные, и когда в девяностых годах началась более подробная разработка теории экономического материализма, некоторые его последователи сами же нашли необходимым, по собственному их выражению, дополнить экономические основы теории указанием на участие в социальной эволюции и чисто психических факторов, в частности факторов идейных.

Я глубоко убежден, что в будущем все более и более будет сознаваться важность психологии для социологии и что, в частности, интерментальная психология все больше будет привлекать к себе внимание социологов, и в то же время я считаю невозможным разделять тот взгляд, будто социальная психология и есть, в сущности, сама социология. Это неверно. Социальная психология должна заниматься изучением процес­сов интерментальной психической жизни, от которых следует отличать, так сказать, их объективированные результаты в образе общественной культуры. Поскольку сама эта культура состоит из чисто идейных элементов религии, философии, литературы, искусства, науки и т. д., она, эта специально, скажем, духовная культура («объективный дух» немцев), под­лежит ведению психологии, ибо всякое идейное содержание культуры не имеет иного пребывания, как во внутреннем мире отдельных лиц. Но на почве общественной жизни и волевого взаимодействия между людьми, вызываемого их потребностями в пище, в жилище, в одежде, во внешней безопасности, во внутреннем спокойствии и т. п., возникают практические от­ношения, складывающиеся в целые организации, т. е. в неко­торые объективные системы. Экономический материализм правильно сводит многое в общественной организации к производственным отношениям, да и в органицизме есть доля правды, поскольку общество есть расчлененное целое со своими специальными органами, отправляющими те или другие спе­циальные функции. Еще, пожалуй, право стоит на границе субъективно-психического и объективно-социального, но уже государство и народное хозяйство, всякая вообще общественная организация политического, экономического и т. д. характера, все существующее не в индивидуальных сознаниях, а вне их как объективно данные общественные формы, все это (и объективное право в том числе) составляет уже предмет социологии как науки об общественной организации. Изучая последнюю, не следует забывать, что все виды и формы социальной организации сводятся в последнем анализе к известным отношениям между людьми, к их волевым взаи­модействиям и что каждому учреждению в народной психике соответствуют известная идейная традиция, известное настро­ение, известное, привитое воспитанием, направление воли и т. д. И экономисты, и юристы, и государствоведы, изучая народное хозяйство, право, государство, нуждаются в психо­логических предпосылках, без которых им совершенно немыс­лимо разбираться в изучаемых ими явлениях общественной жизни человека. Если бы в моем распоряжении было не несколько десятков минут, а целый ряд часов, я мог бы подробно указать, в каких отношениях нужны те или другие психологические предпосылки для отдельных социальных наук, для основных теорий народного хозяйства, права, государства. Я ограничусь только общим указанием на то, что если в названных науках в наше время обнаруживаются новые ис­кания, то, главным образом, в сторону психологизма, как в прошлом столетии эти искания шли в сторону историзма. Самый историзм не только не может ничего иметь против этого, но должен всячески содействовать психологизму, потому что и сама-то наука истории – вся в психологии.

Позвольте мне закончить свою речь выражением одного пожелания, именно пожелания, чтобы в Психоневрологическом институте не просто только процветало изучение психо­логии, но чтобы и социальные науки, в нем разрабатываемые, все более и более проникались здоровым научным психоло­гизмом, открывающим перед ними новые широкие горизонты в великом деле человеческого самопознания.