В наши дни почти невозможно говорить о религии, не обидев кого-нибудь. Некоторым религия кажется слишком священным предметом для научного изучения; другие ставят ее в один ряд с алхимией и астрологией, считая, что она сплетена из ошибок и галлюцинаций, недостойных внимания ученого.
В некотором смысле я согласен с этими двумя мнениями. Религия есть священный предмет, и в ее самой совершенной или самой несовершенной форме она заслуживает наивысшего уважения... Но подлинное почтение состоит не в том, чтобы объявить дорогой для нас предмет недоступным для свободного и честного исследования; отнюдь нет! Подлинное почтение к предмету, каким бы священным, каким бы дорогим для нас он ни был, проявляется в подходе к нему с полным уважением; без страха и без предубеждения; безусловно, с нежностью и любовью, но прежде всего с неуклонным и бескомпромиссным стремлением к истине.
С другой стороны, я вполне допускаю, что религия, если посмотреть шире, и в прежние времена, и в нашу эпоху находилась иногда на высшем уровне, а иногда нисходила на уровень алхимии и астрологии. В религии можно обнаружить предрассудки, остатки фетишизма; и, что еще хуже, в ней можно найти нечто напоминающее лицемерие римских авгуров. В практической жизни было бы неверным занимать нейтральную позицию между этими противоречивыми точками зрения. Как только мы видим, что теряется уважение к религии, мы обязаны, выразить свой протест; как только мы видим, что предрассудки иссушают корни веры, а лицемерие отравляет источники морали, мы. должны. занять определенную позицию. Но как специалисты, изучающие религию, мы. поднимаемся выше, в более спокойную атмосферу. Мы. изучаем заблуждение, подобно тому, как физиолог изучает болезнь, выявляя ее причины, прослеживая ее влияние, размышляя о возможных лекарствах от этой «священной болезни» [эпилепсии], но право применения лекарств мы предоставляем другим людям, например хирургу или практикующему врачу. Выражение Diuersos diuersa juvant [о вкусах не спорят] имеет всеобщее значение, и разделение труда в соответствии со способностями и вкусами различных индивидов будет всегда обеспечивать наилучшие результаты. Студент, изучающий историю естествознания, не вступает в полемику с алхимиками и не спорит с астрологами; скорее он пытается проникнуть в их понимание вещей и открыть в ошибках алхимии зародыши химии, а в фантазиях астрологии жажду и поиски истинного знания о небесных телах. Аналогичным образом поступает и студент, изучающий науку о религии. Он желает выяснить, что такое религия, какую основу она имеет в душе человека и каким законам следует в своем историческом развитии. В данном случае изучение заблуждений для него более поучительно, чем изучение той религии, которую он считает единственно истинной; и улыбающийся авгур является таким же интересным предметом, как римский верующий, который, закрывая свое лицо во время молитвы, думает, что он остается наедине со своим богом.
|
|
|
|
Мюллер М. Религия как предмет сравнительного изучения. — X., 1887. - С. 4-5.
* * *
1.7. [Почуття як найглибше джерело релігії. Концепція У. Джеймса]:
… По существу своему религия есть частное явление, имеющее только индивидуальное значение и как таковое не поддающееся объективной формулировке. Конечно, попытки облачить содержание и смысл религии в философскую форму никогда, вероятно, не прекратятся, так как это стремление слишком глубоко заложено в природу человеческого ума; но эти попытки имеют для религии лишь второстепенное значение и не могут ни прибавить ей авторитетности, ни дать санкцию достоверности тем чувствам, на которых она основана и из которых религиозные люди черпают свои побуждения и свою уверенность в объективной истинности их веры... Я действительно думаю, что чувство есть глубочайший источник религии, а философские и богословские построения являются только вторичной надстройкой, подобной переводу подлинника на чужой язык.
Называя их так, я разумею под этим, что в мире, где совсем отсутствовали бы религиозные чувства, не могло бы никоим образом создаться философское богословие. Я глубоко сомневаюсь в том, что бесстрастное, интеллектуальное созерцание мира могло бы. создать — без помощи чувства внутренней потерянности и жажды спасения, с одной стороны, и мистических переживаний, с другой, — те системы, религиозной философии, которые существуют в настоящее время. Люди начали бы с анимистического объяснения явлений природы и затем опровергли бы их с помощью научных методов, как это и случилось в действительности. В науке они собрали бы. только известное количество психологических наблюдений, как это делают и теперь. Но у них не было бы побуждения прийти к высшим спекуляциям догматического или идеалистического богословия, так как они не чувствовали бы потребности проникновения в такие возвышенные области. Эти спекуляции, по-моему, следует назвать сверхверованиями, т. е. надстройками, созданными разумом на фундаменте, который был ранее заложен чувством.
Но установив, что фундамент религиозной философии заложен чувством, мы должны признать, что философия обрабатывает более высоким способом материал, доставленный им. Чувство ограничено и слепо; оно не способно дать себе отчета в себе самом. Оно успокаивается на том, что его достижения таинственны и загадочны, отказывается оправдывать их рационально и нередко охотно предоставляет им быть противоречивыми и нелепыми. Философия относится к этим вопросам совершенно иначе. Она стремится отвоевать у тайны, и противоречивости всякий клочок знания, которого она касается. Высочайший идеал свой разум всегда видел в освобождении своего царства от темных и неустойчивых личных убеждений и в достижении объективной истины, обязательной для всякого мыслящего человека. Освобождение религии от ее нецелесообразного и нерационального индивидуального характера, придание начертанным ею путям к спасению общего значения и признания — такова вечная задача разума.
Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. — М., 1993. — С. 335-336.
* * *
1.8. [Психоаналітична інтерпретація феномену релігії]: