Не Изабеллы образ милый

 сокрыт во мраке сей могилы,

 почил здесь несравненный муж.

Едино Солнце во Вселенной,

Единственным Светилом Сцены

на сей Земле был Скарамуш!

Положение Скарамуша как художника было непростым. Он начинал в пору расцвета сценического барокко (спектакль 1645 г. «Притворная сумасшедшая»), всеобщий успех снискал в период торжества классицизма, играл на одной сцене с Мольером. Затро­нули ли его токи эстетической эволюции времени, или он всегда оставался виртуозом-солистом, неподвластным переменам стиля? Несомненно одно — Скарамуш увлекал легкостью, фантазиями незатейливого забавника, не обременял зрителей моралью, фило­софией или сатирой, но и не ронял своего искусства до пошлости. Во всем, что он делал, сквозила грация, хотя в ней не было утон­ченности. Вкус был такой же прирожденной его чертой, как и абсолютный слух. Он был совершенством в своем примитивизме, но именно в примитивизме, который больше всего и ценили в Ска­рамуше как простые зрители, так и зрители изысканные, обретав­шие особенные либертинские наслаждения в лицезрении его ужи­мок и гримас в то время, как теоретики и критики, поэты и актеры высокого стиля пропагандировали идеальные образцы классиче­ского толка, а прециозные писатели переутомляли публику жеман­ством и слащавостью.

В таком ключе, вероятно, воспринимал Скарамуша Мольер. Руководствуясь свидетельством Костантини, а еще больше (в этом печальный парадокс «общего мнения») клеветническим памфле­том «Эломир-ипохондрик, или Отомщенные доктора», сочиненным в 1670 г. против Мольера неким де Шалюссе, историческая тради­ция называет Скарамуша учителем Мольера. И если в уже цити­ровавшемся отрывке из Костантини о Мольере говорится с долж­ным уважением, то тон «Эломнра-ипохондрика» совсем иной:

У Скарамуша он бывает всякий день

 все повторить за ним то эдак,