Апология самодержавия 6 страница

Константин Острожский, киевский воевода, один из самых горячих защитников православия в Литве, основатель теологической академии в Остроге, сыгравшей важную роль в оживлении православной жизни, издавшей первую печатную Библию на старом церковнославянском языке, непрерывно враждовал с Адамом Вишневецким, потомком Дымитра Вишневецкого, старосты каневского и черкасского, основателя первой Запорожской сечи, недавним католиком.

Адаму Вишневецкому Григорий Отрепьев «открывает» свое царское происхождение, убеждает князя в том, что он сын Ивана Грозного. Насколько князь был убежден, неизвестно, но в письме гетману Яну Замойскому, командующему польскими войсками, князь Адам объясняет, что долго колебался, но поверил после того, как два десятка москвичей, приехавших к нему, «узнали» царевича. Вишневецкий просил оказать сыну Грозного всяческую поддержку. Замойский отвечал холодно и очень сдержанно. Москва энергично потребовала выдачи самозванца. Вишневецкий отказался. Царские войска вторглись во владения магната, сожгли несколько укрепленных городов. Вишневецкий ответил активной поддержкой самозванцу. Брат Адама Константин завез Дмитрия к своему тестю Юрию Мнишеку в Самбор. Там произошла встреча с дочерью хозяина Мариной. Дмитрий влюбляется в «гордую полячку», как назвал ее Пушкин. Странная любовная история немало способствовала популярности Лжедмитрия в глазах позднейших поэтов и драматургов. Сандомирский воевода Юрий Мнишек, входивший в круг приближенных Сигизмунда III, соблазнившись обещаниями самозванца поделиться легендарными богатствами московской короны, согласился отдать ему руку четвертой дочери Марины. Польский историк, называющий Лжедмитрия авантюристом, добавляет, что Марина, «обращавшая на себя внимание отталкивающей красотой, женщина холодная, честолюбивая, безжалостная как худший из ростовщиков»¹⁸³, вполне ему подходила.

Юрий Мнишек организует в конце марта 1604 г. встречу короля и самозванца в Кракове. Во время аудиенции присутствовал папский нунций Рангони, который убедил короля оказать поддержку претенденту на московский престол, обещавшему обратить Московское государство в истинную католическую веру. Король обещал Лжедмитрию пенсию в 40 тыс. злотых и пожелал успехов. Политика помощи самозванцу встретила решительное сопротивление сейма, выражавшего интересы большинства польско-литовской шляхты. С 1600 г. Речь Посполитая была втянута королем в войну со Швецией, которая будет тянуться более 60 лет. Крупнейшие польские полководцы Ян Замойский, Станислав Жулкевский, Ян Кароль Ходкевич были против войны с Москвой. Гетман литовский Ходкевич отвечал 19 марта 1604 г. королю, известившему его о разговоре с «царевичем»: «Оказия вкусная, но дело ненадежное, дома неспокойно, а к тому же речь идет о перемирии, которое, если будет нарушено, ничего хорошего не принесет»¹⁸⁴. Гетман имел в виду перемирие с Москвой, подписанное два года назад. Войну с Москвой в поддержку «законного наследника» царского трона начал Юрий Мнишек, поддержанный Вишневецким, иезуитами и королем.

Предварительно, однако, был подписан брачный контракт, по которому жених обещал невесте золото, драгоценности, а также Псков и Великий Новгород, будущему тестю он обещал миллион злотых, а также Смоленскую и Северскую земли (эти земли Лжедмитрий ранее обещал королю). «Царевич» принял (тайно!) католичество и обещал иезуитам всяческую помощь в обращении Руси.

Вернувшись из Кракова, Лжедмитрий собирает войско для похода на Москву. Описание состава войска неразрывно связано с отношением историка к предприятию самозванца. Современный биограф Отрепьева Р.Г. Скрынников сообщает: «Среди тех, кто намеревался запродать свое оружие московскому «царевичу», можно было встретить и ветеранов Батория, и всякий сброд — мародеров и висельников»¹⁸⁵. Польский историк, осуждающий авантюристские планы короля и иезуитов, перечисляет: «Частные магнатские полки, различные волонтеры, казаки и мечтавшая о грабежах голь — из них состояла армия самозванца»¹⁸⁶. Николай Костомаров видит войска «названного Дмитрия», как он называет самозванца, иначе: «Все, что было в южной Руси буйного, удалого, отозвалось дружелюбно на воззвания названного московского царевича»¹⁸⁷.

Сергей Платонов, книга которого о Смуте сохраняет значение и сегодня, называет «команду самозванца» «сбродом», но добавляет, что «не в этом войске заключалась главная сила самозванца»¹⁸⁸. По мнению историка, самозванцу удалось с помощью «прелестных писем» и посланников поднять народ против Бориса и за него, законного царевича. Было организовано, пишет С. Платонов, «против московского правительства восстание южных областей государства»¹⁸⁹.

Нет никакого сомнения в остром недовольстве низов политикой Бориса, возникшими надеждами на появление «доброго царя», сына «доброго Ивана Грозного», при котором существовал Юрьев день и крестьянин чувствовал себя свободно. Неясно, однако, какое «государство» имеет в виду Сергей Платонов. Точнее, совершенно ясно, что говорит о Московском государстве. Основная часть юга Руси не входила, однако, в состав Московского государства, Украина была польской. Но именно оттуда пришла главная поддержка армии самозванца — казаки. Р.Г. Скрынников приводит точные цифры. В начале сентября 1604 г., перед походом, «армия Мнишека» насчитывала около двух с половиной тысяч человек, в числе которых более половины — тысяча четыреста двадцать — составляли казаки¹⁹⁰. Донские казаки хотели помешать неумолимому продвижению русских войск, строивших укрепленные города все глубже и глубже в «Диком поле», приближаясь к казачьим землям. Запорожские казаки с конца XVI в. оказывают все более решительное сопротивление польским магнатам, стремящимся их закабалить. В 1591 г. польский шляхтич Кшиштоф Косинский, обиженный князем Острожским, поднимает казачье восстание и два года «ходит по Киевщине и Волыни, разоряя польские имения». Но едва погиб Косинский, напавший на владения Вишневецкого, выступил против поляков Семен Наливайко, казачий атаман, еще недавно воевавший в рядах польских войск против Косинского. Для борьбы с Наливайко, который, по словам Грушевського, «два года ходил по Украине, громя панов»¹⁹¹, король послал гетмана Жулкевского. С большим трудом, в 1596 г., удалось разбить казачье войско атамана Наливайко, схваченного, отосланного в Варшаву и там казненного.

Украина, которая еще не носила этого имени, бурлила, ожидая возможности освободиться от помещиков. Призывы Лжедмитрия нашли немедленный отклик, прежде всего у казаков. Их поддержка «царевичу» сыграла важнейшую роль в победе претендента на московский трон. Этого было бы, конечно, недостаточно, ибо московское войско обладало необходимой силой для разгрома сборной «армии Мнишека». Но предприятие Лжедмитрия не было военным единоборством.

13 октября 1604 г. войско самозванца переходит русскую границу и начинает медленно продвигаться вперед. Известие о вторжении вызывает серьезную тревогу в Москве. Борис объявляет всеобщую мобилизацию, впервые после 13-летнего перерыва, и поручает командование если не самым лучшим, то безусловно, самым родовитым полководцам — Мстиславскому, Шуйскому, Трубецкому, Голицыну. 23 октября войско самозванца переправляется через Днепр, жители города дали необходимые перевозочные средства, в которых отказал киевский воевода Януш Острожский. Две армии медленно шли навстречу друг другу. Первое столкновение у стен Новгород-Северского произошло 21 декабря 1604 г. и закончилось неожиданной победой самозванца, несмотря на огромное численное превосходство противника. 1 января наемники, не получившие вовремя денег, подняли мятеж в лагере Лжедмитрия и ушли от него. 21 января 1605 г. армия самозванца потерпела поражение под Добриничами. Брошенный всеми, претендент на московский трон еле спасся, ускакав от победителей, еще раз проявив свои кавалерийские способности.

Превратности военного счастья к этому времени как бы потеряли свое значение. Ушедших наемников заменили запорожцы и отряды донцов, в лагерь Лжедмитрия стекались крестьяне, жители городов открывали свои ворота самозванцу, принося ему нередко связанных царских воевод. Гетман Замойский, опытный полководец, сердился, когда ему говорили о походе «армии Мнишек», замечая, что надо будет бросить в огонь все летописи и изучать мемуары воеводы сандомирского, если его предприятие будет иметь хоть какой-нибудь успех. Замойский помнил, что Стефан Баторий, собравший в свою армию прославленную польскую кавалерию и знаменитую венгерскую пехоту, имевший столько денег, сколько ему было нужно, не смог сломить могущества Москвы. На что мог рассчитывать Лжедмитрий с горстью солдат, без денег?

Рассуждения гетмана были бы как нельзя более логичны, если бы события знали, что им нужно подчиняться логике.

П. Пирлинг, католический священник и французский историк, «ученый патер», как назвал его русский издатель, посвятил первый том монументального исследования «Россия и…» Дмитрию Самозванцу¹⁹². Книга Пирлинга представляет собой особый интерес, ибо автор использовал неизвестные до него источники, хранящиеся в ватиканских архивах. Предприятие Лжедмитрия — одно из наиболее документированных событий русского Средневековья: самозванец регулярно посылал письма папскому нунцию в Варшаве Рангони и Мнишеку, о деятельности «царевича» докладывали иезуиты, находившиеся при самозванце, подробные рапорты папе посылал Рангони. Все это бережно собрано в Ватикане.

Объясняя, почему ошибался гетман Замойский, П. Пирлинг пишет о «невероятной фантастичности московского похода», успех которого был результатом «фатального сцепления обстоятельств». Автор «Дмитрия Самозванца» перечисляет их перемены, происшедшие в социальном строе московского царства, тирания власти и соперничество бояр, смена династии и слухи, ходившие в народе, недавние аграрные законы, колебания старых нравов, честолюбие одних и ненависть других. Историк русско-ватиканских отношений называет главные причины смуты, ставя на первое место социальные перемены. Эта причина, особенно дорогая историкам-марксистам, несомненно очень важна. Появление Лжедмитрия на территории Московского государства вызвало восстание населения, которое во многом способствовало победе самозванца.

Социальное движение было одним из моторов государственного кризиса. Василий Ключевский заметил, что «отличительной особенностью смуты является то, что в ней последовательно выступают все классы русского общества и выступают в том самом порядке, в каком они лежали в тогдашнем составе русского общества, как были размещены по своему сравнительному значению в государстве на социальной лестнице чинов». Историк категоричен: на вершине лестницы стояло боярство, оно и начало смуту¹⁹³.

Появление самозванца включило в смуту тех, кто занимал нижние ступени социальной лестницы. Но победа Лжедмитрия была обеспечена не социальным движением низов, а поддержкой, оказанной ему верхами. Одна идея объединяла все слои русского общества: все единодушно не хотели царя, который занимал московский трон. У каждого из этих слоев были свои причины, все были едины в отрицании его прав. У Пушкина Дмитрий Самозванец гордо заявляет: «Тень Грозного меня усыновила...» Поэт верно назвал главное оружие Лжедмитрия: вера в то, что явился, спасенный Божьим провидением, законный царь, влекла к нему народ, сомневавшийся в законности Бориса; еще важнее было то, что «царевич» был сыном Грозного, который оставался в памяти как «добрый царь». Неотразимая логика влекла к самозванцу, только законный царь может быть добрым царем, только добрый царь может быть законным. Если для высшего боярства законность «Дмитрия» имела второстепенное значение, ибо первостепенной целью было свержение Бориса, для низов законность, легитимность «царевича» была необходимым условием его «доброты».

Вторжение «армии Мнишека» в Московское государство не было войной Польши, Речи Посполитой против Руси Предприятие самозванца поддержали король и Ватикан. Сигизмунд III, который мечтал прежде всего о возвращении отцовской шведской короны, строил фантастический план превращения Москвы, после завоевания ее «царевичем», в базу войны со Швецией. Ватикан поверил в возможность объединения церквей. Первое донесение Рангони о появлении в Польше загадочной личности, объявившей себя законным наследником московского трона, вызвало скептическую заметку папы Климента VIII на полях письма: «Еще один португальский самозванец воскрес»¹⁹⁴. Он имел в виду самозванцев, объявившихся после смерти португальского короля Себастьяна Рангони послал первое письмо о самозванце в ноябре 1603 г. Но уже в мае 1604 г. Климент VIII, отвечая на письмо «Дмитрия», называет его «любезным сыном и благородным синьором».

Клаудио Рангони, епископ Реджио, приехал как папский нунций ко двору Сигизмунда III, в 1599 г. В его инструкциях имелся параграф, посвященный московским делам. Прошло 17 лет с того времени, когда Антонио Поссевино посетил Кремль и вел богословский спор с Иваном Грозным. Положение в Московском государстве изменилось, но политика Ватикана оставалась неизменной. Папскому нунцию предлагалось действовать в пользу тесного союза между Польшей и Москвой, который должен был привести к объединению церквей. Московский «царевич», явившийся в Польшу просить помощи, кажется Рангони ответом на его молитвы. Встреча в Кракове делает нунция горячим сторонником «царевича». Портрет, оставленный Рангони, свидетельствует, что молодой претендент произвел большое впечатление на ватиканского дипломата: «Дмитрий имеет вид хорошо воспитанного молодого человека; он смугл лицом, и очень большое пятно заметно у него на носу, вровень с правым глазом; его тонкие и белые руки указывают на благородство происхождения; его разговор смел; в его походке и манерах есть, действительно, нечто величественное». После беседы с «царевичем» папский нунций добавил подробности: «Дмитрию на вид около 24 лет (по словам претендента ему было 23 года, царевичу Дмитрию был бы 21 год.). Он безбород, обладает чрезвычайно живым умом, очень красноречив; у него сдержанные манеры, он склонен к изучению литературы, необыкновенно скромен и скрытен»¹⁹⁵.

Лестные портреты претендента и его готовность переменить веру, сопровождаемая обещаниями содействовать обращению русского народа, убедила Климента VIII. Но поддержка Ватикана носила прежде всего характер духовный. Денег, нерва войны, как выражался Наполеон, папа не присылал, их приходилось раздобывать на «освобожденной» территории. В «армию Мнишека» были направлены для обслуживания духовных нужд католических наемников военные капелланы — иезуиты. Два священника-иезуита постоянно как духовники сопровождали самозванца. Молодые, неопытные духовники, покоренные чарующими манерами претендента, заботились о его душе, писали рапорты, в которых регистрировали высказывания «царевича». Они не были в состоянии давать ему практических советов, военных или политических.

В числе тайн, окружающих восхождение Лжедмитрия, — отсутствие сведений о советниках претендента. В письмах, в донесениях отцов Николая Чиржовского и Анджея Лавицкого, в рапортах папского нунция не говорится ничего о присутствии в его окружении людей, помогавших в составлении планов, в разработке, стратегии овладения московским троном. А между тем план был. Втягивание в смуту всех слоев русского общества, о котором пишет Ключевский, происходило стихийно, по мере развития событий. План Лжедмитрия (или его таинственных советников, если они существовали) состоял в объединении против Москвы Степи. В двух письмах папскому нунцию, 14 апреля и 13 мая 1605 г., претендент рассказывает, что он направляет гонцов в бассейны рек Дона, Волги, Терека и Урала, рассчитывая поднять казаков и татар и направить их к столице государства, которым он предполагал овладеть. Окруженная Москва должна была сдаться.

В этом плане привлекают внимание два обстоятельства. П. Пирлинг, анализируя переписку Лжедмитрия, отмечает, что «царевич», чрезвычайно словоохотливый, рассказывая о татарах и казаках, становится исключительно сдержанным, когда заходит речь о сношениях с русскими. По мнению историка, это может означать, что существовала связь между Лжедмитрием и группой бояр. Единственный документ, который подтверждает эту гипотезу — донесение грека Петра Аркудия, путешествовавшего по Польше, папе Павлу V¹⁹⁶.

Несравненно важнее другое обстоятельство. План Лжедмитрия, великолепно удавшийся, вовлек в орбиту московской политики Украину и ее население, прежде всего казаков. Вместе с Лжедмитрием украинцы придут в Москву, но тем самым, хотя для современников это еще не было ясно, Москва пришла на Украину. Поскольку значительная часть украинских земель входила в состав Речи Посполитой, польско-литовско-русские отношения переплелись, как никогда раньше.

1 мая 1604 г., еще будучи в Самборе, самозванец одобряет документ, в котором он титулуется: «славнейший и непобедимый Дмитрий Иванович, император Великой Руси...». Век спустя Петр I примет титул императора, включив в состав Русского государства почти все территории, которые пошли против Москвы по призыву самозванца.

1 апреля 1605 г. скоропостижно скончался царь Борис. Внезапная смерть в 53 года породила слухи об отравлении, о самоубийстве. Готовя поход, Лжедмитрии предвидел смерть царя: в письмах он высказывал лишь опасение, что она произойдет слишком быстро, до того как он приготовится. Еще до смерти Борис назначил 16-летнего сына Федора соправителем, и перемена на троне произошла без осложнений. Всеобщее недовольство Борисом распространялось и на его сына. Он оказался совершенно один, поддерживаемый только родным кланом.

Единственной надеждой Федора был популярнейший в то время русский воевода Петр Басманов, внук Алексея, одного из первых опричников, и сын Федора, любимца Ивана Грозного. Отправленный командовать армией, которая стояла под Кромами, готовясь дать решительное сражение самозванцу, Петр Басманов привел свое войско к присяге царю Федору. Текст присяги показался солдатам двусмысленным, не осуждавшим безоговорочно Лжедмитрия. Сомнения Петра Басманова носили другой характер: мать Федора, царица Мария, была дочерью Малюты Скуратова. Царь был внуком Малюты. Возможно, воевода понял, что у «царевича» больше шансов на победу, чем у царя.

Под Кромами возникает боярский заговор против Федора. Заговорщики устанавливают связь с лагерем самозванца. Единственный источник, рапорт Петра Аркудия, приводит условия, на которых заговорщики согласились признать «царевича» истинным Дмитрием, сыном Ивана Грозного: православная вера остается нерушимой; самодержавная власть сохраняется такой же, какой была при Иване IV; царь не будет жаловать боярского чина иноземцам и назначать их в Боярскую думу, но волен брать иноземцев на службу ко двору и даст им право приобретать землю и другую собственность в Русском государстве; принятые на службу иностранцы могут строить на русской земле костелы.

Если считать это соглашение подлинным (позднейшие события позволяют это делать), то следует заключить, что Лжедмитрий не настаивал (как он обещал в Самборе) на особых привилегиях для католической церкви в Москве. Это можно рассматривать как тактический ход, претендент хотел приобрести поддержку заговорщиков. Однако и позднее Дмитрий ведет себя самостоятельно, отнюдь не как кукла в руках иезуитов.

Петр Басманов перешел на сторону заговорщиков и, как рассказывает свидетель, духовник самозванца Анджей Лавицкий провозгласил «царевича» законным наследником престола и истинным потомком русских царей, а затем поцеловал крест в знак верности. Армия под Кромами развалилась, одни бежали в Москву, другие присоединились к «Дмитрию».

Есть множество определений Смутного времени. Его можно назвать также эпохой предательств. Измена присяге, крестному целованию, не говоря уже о данном слове, становится обычным делом, хлебом насущным. Эпоха полна поразительных примеров многократных измен, перебежек из одного лагеря в другой. Это касается прежде всего лиц известных, о них пишут свидетели событий. Но легко и быстро меняет свою привязанность простои люд, совершенно потерявшийся среди претендентов, самозванцев, подлинных и лжецарей.

Петр Басманов, изменивший Федору и переметнувшийся к «Дмитрию», был наиболее благородным среди «перевертышей». Присягнув «сыну Грозного», остался ему верен и умер, защищая царя, убитый Михаилом Татищевым, которого он незадолго до переворота спас от гнева «Дмитрия». Князь Василий Голицин, один из воевод, командовавших армией под Кромами, перешел на сторону «Дмитрия» вместе с Басмановым. Посланный в Москву от имени нового царя, он присутствовал при удушении царя Федора. Предав «Дмитрия», он участвовал в заговоре, организованном Василием Шуйским. Назначенный воеводой в армию, которая была послана против второго самозванца, В. Голицин предает Шуйского и переходит на службу к полякам, с которыми затем также ссорится. Не менее красочным был список измен князя-воеводы Михаила Салтыкова. Моделью «перевертыша» был Василий Шуйский, о котором речь будет ниже.

После распада армии под Кромами, самозванец медленно движется к Москве, принимая спешащих к нему на поклон бояр, посылая в столицу послов с грамотами от имени законного наследника, призывающего свергнуть сына Годунова.

30 июня 1605 г. самозванец торжественно въехал в Москву. В октябре 1604 г. Лжедмитрий с горсткой наемников пересек границу Московского государства — менее года спустя он вступил в Кремль, сопровождаемый высшей знатью и восторженным народом. Трон был свободен. Возбужденные грамотами «царевича» и его посланниками, москвичи бросились на царский дворец, арестовали царя и его мать (потом убили), растерзали родню Годунова. Летопись отмечает, что были разбиты погреба с хмельными напитками и спокойствие в городе наступило только после того, как все были мертвецки пьяны.

Непреклонным противником Лжедмитрия был патриарх Иов, клеймивший претендента, как пособника «жидов, латинян и лютеран». В числе первых актов «Дмитрия» были лишение Иова сана и ссылка в монастырь. Во главе русской церкви новый царь поставил архиепископа рязанского грека Ипатия, первым из иерархов признавшим «Дмитрия Ивановича». До приезда на Русь в поисках счастья Ипатий был епископом эриссонским (близ Афона). Легкий, веселый, знавший Запад и гораздо более терпимый, чем Иов, новый патриарх как нельзя лучше соответствовал нраву Лжедмитрия.

18 июля в Москву прибыла царица Мария, после пострижения инокиня Марфа. Она признала в самозванце своего сына Дмитрия. Трогательная встреча на глазах народа, когда мать и сын рыдали, обнявши друг друга, рассеяли все сомнения. 30 июля патриарх Ипатий венчал царским венцом в Успенском соборе нового царя. Это был апофеоз самой удивительной в русской истории авантюры.

Правоведы и богословы могут спорить о значении миропомазания, о значении святого елея. «Дмитрий» стал царем более законным, чем Борис Годунов, ибо в представлении народа и всех собравшихся в Успенском соборе, он был наследником Ивана IV, продолжателем династии Рюриковичей. Перед лицом Бога и людей «Дмитрий» стал законным царем.

Заговор против царя Дмитрия возник еще до коронования, едва самозванец торжественно вступил в Москву. Он был быстро раскрыт и по обвинению в распространении слухов, что царь — это монах-расстрига Гришка Отрепьев, в подготовке покушения на Дмитрия и многих других преступлениях были арестованы Василий Шуйский, его братья и многочисленные сторонники. Для суда над великим боярином Шуйским и его сообщниками был созван собор, Боярская дума и представители других сословий. Обвинителем выступил сам Дмитрий, ссылавшийся на изменническую традицию Шуйских, издавна интриговавших против московской династии. Царь напомнил, что Иван Грозный семь раз приказывал казнить Шуйских, а Федор Иванович казнил дядю Василия Шуйского. Князь Василий признался во всех преступлениях, покаялся и просил снисхождения. Приговоренный к смертной казни, он был помилован в последнюю минуту, перед плахой.

Современный биограф Григория Отрепьева высказывает сомнения относительно принятой историками версии «заговора Шуйского», аргументируя тем, что «Дмитрий», явившийся в Москву, был радостно встречен населением, находился на вершине успеха и «планировать переворот в таких условиях было безумием». Историк считает, что спешить надо было скорее новому царю, опасавшемуся Шуйских. И добавляет: «Даже если заговора не было и в помине, ему (Дмитрию) стоило выдумать таковой»¹⁹⁷. Поскольку одиннадцать месяцев спустя Василий Шуйский организовал успешный заговор, несмотря на то, что популярность царя оставалась очень значительной, сомнения относительно первого заговора представляются недостаточно убедительными. Более убедительным кажется предположение тех историков, которые полагают, что княжата, высшее боярство, воспользовавшись Лжедмитрием для борьбы с Годуновыми, торопились разделаться с новым царем, пока он не укрепился на престоле.

Одиннадцать месяцев царствования Дмитрия состоят из двух частей, из планов и реальной деятельности. Из мечтаний и реальности. Своими планами и мечтами самозванец делится в письмах Рангони, в разговорах с духовником и секретарями-иезуитами, которые рассказывают о них в своих письмах и регистрируют в дневниках. 11-месячная деятельность царя Дмитрия документирована официальными актами и многочисленными свидетельствами современников русских и иностранных. В конце 1605 г. в Венеции выходит книга, скромно озаглавленная «Реляция». Автором, скрывшимся под псевдонимом Бареццо-Барецци, был иезуит Антонио Поссевино, посетивший Ивана Грозного и не оставивший мысли об обращении Руси в католическую веру. Известия о появлении «Дмитрия» вызвали его энтузиазм. Поссевино пишет письмо царю, развивает перед ним широчайшие планы союза России и Польши, разгрома протестантской Швеции, крестового похода против турок и т.д. В «Реляции» Поссевино излагает содержание писем, которые он получает из Москвы от секретарей Дмитрия, восторженно пропагандируя удивительную жизнь и фантастические планы молодого московского царя. Книга имеет большой успех, выходит на французском, немецком и латинском языках. Переводится на испанский. И, по-видимому, служит источником для Лопе де Вега, который в 1617 г. пишет пьесу «Великий герцог Московский», впервые выводя на сцену историю самозванца.

Поразительный успех «Дмитрия», удививший и тех, кто считал его самозванцем, и тех, кто верил, что он был чудом спасенный «царевич», вызвал необузданные мечтания у всех тех, кто был с ним так или иначе связан. Это касалось не только Мнишеков, новой родни царя, но также короля Сигизмунда III и Ватикан. Папа Павел V приходит к выводу, на основании донесений Рангони, что Дмитрий воплощает идеал московского царя, о каком давно мечтали в Ватикане: ревностный католик, сторонник унии, предан святому престолу и враг ислама. Павел V призывает Мнишеков, короля Сигизмунда, иезуитов оказывать всяческую поддержку царю.

Мечты польского короля подробно изложены в инструкции послам, которые должны были сопровождать Марину в Москву, и помечены 6 февраля 1606 г. Сигизмунд III планировал раздел Московского государства. Послам предлагалось получить согласие Дмитрия на присоединение к Речи Посполитой не только Северска и Смоленска, на которые король претендовал уже в 1600 г., то также Новгорода, Пскова, Вязьмы, Дорогобужа и других городов. Требования аргументировались тем, что в свое время эти земли принадлежали Литве. Кроме того, Дмитрий должен был согласиться на пропуск польских войск через русскую территорию до Финляндии и снабжение их деньгами, провиантом и амуницией, необходимых для войны со Швецией. После завоевания шведского престола могучая Польша предлагала заключить наступательный и оборонительный союз с Москвой.

Планы Сигизмунда III были персональными королевскими мечтаниями, которые не имели поддержки большинства шляхты. В апреле 1606 г. противники короля подняли бунт — рокош, считавшийся в монархической республике законной формой протеста. Рокош возглавлял Николай Збжидовский, один из покровителей самозванца в пору его пребывания в Самборе, Ходили слухи, что «рокошане», законные мятежники, вели тайные переговоры с Дмитрием и предлагали ему корону Речи Посполитой.

Источником фантастических планов, имевших целью изменить ход русской и европейской истории, были мечты, планы, обещания самозванца. В Самборе, где безумный замысел объявить себя сыном Ивана Грозного нашел первую поддержку, во время аудиенции в королевском дворце в Кракове, в разговорах с папским нунцием Рангони, Лжедмитрий обещает то, что хотят получить его собеседники: Мнишекам — неслыханные богатства, польскому королю — русские земли, римскому папе — объединение церквей, крестовый поход против ислама. Вступив в Москву, одев царскую корону, «Дмитрий» начинает маневрировать. Сигизмунд III, пишет Пирлинг, «рассчитывал на безграничную благодарность Дмитрия и настойчиво напоминал о благодеяниях, которыми он осыпал когда-то царевича... С апломбом и самонадеянностью выскочки Дмитрий забывал обещания, данные в тяжелые дни, и медлил привести их в исполнение»¹⁹⁸. Уклончивость царя, забывшего обещания претендента, можно объяснять «самонадеянностью выскочки», но можно видеть в нежелании удовлетворять требования короля и Ватикана трезвый расчет политика, учитывающего изменение в соотношении сил и возможные последствия для него в случае чрезмерных уступок, не отвечающих интересам Московского государства.

Значительный интерес представляют реформаторские замыслы царя Дмитрия. О них также больше всего известно по письмам и воспоминаниям собеседников царя. Биограф Лжедмитрия признает: «Составить сколь-нибудь точное представление о его правлении весьма трудно. После его смерти власти приказали сжечь все его грамоты и прочие документы»¹⁹⁹. Сохранившиеся (все документы уничтожить необычайно трудно) грамоты свидетельствуют о широких замыслах, о направлениях задуманных реформ, которые не были реализованы из-за сопротивления близкого окружения и незначительности времени, отведенного «Дмитрию». Различная, нередко взаимоисключающая оценка планов и деятельности самозванца на троне отражает взгляды историков и господствующую в данный момент моду на прошлое.