Что такое анимизм в понимании Тайлора?

Почему Выготский связывает пам'ять древнего человека с эйдетикой?

Каковы функции мифа?

 

Лекция. Глоттогенез и развитие знаковых систем.

 

Происхождение языка.

Происхождение грамматических форм языка.

Связь первобытного языка с жестом.

Логические особенности первобытного языка.

Поршнев о происхождении языка

Семиотика обоснованно и продуктивно выделила три аспекта, три сферы отношений у знаков человеческой речи: отношение знаков к объектам — семантика; отношение знаков к другим знакам — синтаксис; отношение знаков к людям, к их поведению — прагматика. Все три друг без друга не существуют на деле. Но, говорит основатель семиотики Чарльз Моррис, специалисты по естественным наукам, представители эмпирического знания преимущественно погружены в семантические отношения слов; лингвисты, математики, логики — в структурные, синтаксические отношения; а психологи, психопатологи, физиологи — в прагматические.

Принято считать, что из этих трех аспектов семиотики наименее абстрактной (а потому и менее волнующей умы) является прагматика. Однако она просто наименее разработана. Примером может служить специально посвященная ей книга немецкого философа Г. Клауса. Дело сводится к довольно внешней систематике воздействия знаков на поведение людей по силе или интенсивности (по их «инициативной адекватности», согласно терминологии Ч. Морриса), а именно выделяются четыре функции:

А) информировать о чем-то, побуждающем к действию; б) производить положительные или отрицательные оценки, воздействующие на поступки информируемого; в) прямо призывать его к тому или иному действию или воздержанию, т. е. непосредственно побуждать; г) систематизировать и организовывать ответное действие информируемого.

Прямое влияние (инфлюация) и есть простейшее социально— психологическое явление. Простейшим, элементарным, «клеточкой» оно выступает именно в системе данной науки, социальной психологии, хотя в плане физиологии высшей нервной деятельности анализ его требует разложения на более простые элементы. Можно сказать и обратное — что социальная психология занимается изучением различнейших проявлений влияния людей друг на друга. Это специфическое явление человеческого общения неотделимо от речи. Исходное свойство человеческой речи — выполняемая словом функция внушения (суггестии). Этим уточняется понятие прямого, непосредственного влияния.

Если вернуться к прагматике, окажется, что именно функция. побуждения, «прескрипции» является исходной. Лишь на «втором» ярусе, в силу невозможности или нежелания выполнить побуждение, появляется или вопрос: «Как я должен это сделать?», или вопрос: «Почему я должен (не должен) это сделать?». На второй вопрос более низкий уровень ответа гласит: «Потому, что это хорошо (плохо)». Но тогда противодействие может подняться выше: «Почему это хорошо (плохо)?» Более высокий уровень ответа дает информацию (дескрипцию), т. е. возможность самому побуждаемому судить о положении вещей и о необходимости действовать или воздержаться от действия. Такова истинная психологическая иерархия обнаруженных Ч.Моррисом в другом порядке четырех прагматических функций знаков (или видов знаков).

 

С ходом истории, чем дальше, тем больше, человеку недостаточно и различать, чьему слову безоговорочно повиноваться, а чьему нет. Он хочет, чтобы слова ему были понятны не только в своей внушающей что-либо части, но и в мотивационной, т.е. он спрашивает, почему и зачем, и только при выполнении этого условия включает обратно отключенный на время рубильник суггестии. Он проверяет логичность внушаемого ему представления, мнения, действия, в том числе по закону достаточного основания, и, только не сумев найти нарушения правил, включает этот рубильник. Но это значит, что генеральная линия развития человеческих психических отношении состоит в лимитировании внушения формой, которую все справедливо считают противоположностью внушения убеждением. Однако это лишь предельная тенденция, к которой, в конечном счете, движется психическая история. На деле контрсуггестия началась в истории с гораздо более элементарных защитных и негативных реакций на суггестию. Пожалуй, самая первичная из них в восходящем ряду — уклониться от слышания и видения того или тех, кто форсирует суггестию в межиндивидуальном общении. Это значит — уйти, удалиться.

Один из первых фактов истории Homo Sapiens'а — это его быстрое расселение по материкам и архипелагам земного шара. Нельзя сказать, что люди расселялись из худших географических условий в лучшие, — факты показывают, что имело место и противоположное [18]. Им не стало «тесно» в хозяйственном смысле, ибо общая численность человечества в ту пору (в каменном веке) была невелика. Им, скорее, стало тесно в смысле появления и развития бремени межиндивидуального давления. Но все же с ходом тысячелетий, с освоением ойкумены действенность простого побега все понижалась. Люди должны были оставаться в соседстве с людьми.

Вероятно, в полном соответствии с этой кривой происходило рождение неизмеримо более специфических для человека средств контрсуггестии. Если невозможно вовсе не слышать звуков речи, можно их не понимать, не принимать, перекрыть фильтром. В частности, психолог может предложить именно такую гипотезу глоттогонии — происхождения множественности языков. Как известно, издревле существуют в лингвистике две противоположные модели: Н. Я. Марр описывал их как пирамиду, стоящую на вершине, т. е. начинающуюся с общего праязыка, понемногу разветвляющегося; и как пирамиду, стоящую на основании, т. е. начинающуюся с великого множества соседствующих языков (по С.П. Толстову, «первобытная лингвистическая непрерывность»), которые затем, скрещиваясь, расходясь и снова скрещиваясь, укрупняются и в перспективе движутся к единству. В этом вековечном споре, возможно, правы обе спорящие стороны: процесс мог идти в глубинах предыстории по первой модели, чтобы позже уступить место второй. Однако и первую модель невозможно понимать в смысле классического сравнительного языкознания: если вначале еще не было множественности языков, то вместе с тем это не был еще и язык, это была лишь некоторая психофизиологическая фаза на пути становления человеческой речи — фаза суггестии. Язык же — это уже обязательно данный язык в его отличии от другого или других, посредством этого отличия он и складывался как язык, а тем самым — и как сфера непонимания для иноязычных (возможно, через промежуточное звено или пограничное явление билингвизма).

Непонимание прикрывает человека от суггестии. При этом непонимание наиболее радикально на уровне фонологическом, когда невозможны вообще восприятие и репродукция слова, а без этого не может быть акта внушения. Следовательно, здесь контрсуггестия состоит, как бы в фонологической глухоте по отношению ко всем другим способам произносить что-либо — кроме узко ограниченного способа своих ближних. Правда, сила внушения последних при этом, может быть, даже возрастает, так что следующая ступень контрсуггестии потребует уже снова приобщения к чужим звукам, чтобы взаимно нейтрализовать разные суггестии. Непонимание может пролегать позже уже не на фонологическом уровне, а на лексическом, синтаксическом и логическом уровнях. Но это относится уже не только к истории языков (глоттогонии), но и к истории развития мышления. Прежде чем говорить о последнем, отметим неизмеримо более примитивный, но исключительно важный психологический механизм контрсуггестии внутри данной системы фонологически вполне дифференцируемой и воспринимаемой речи. Если первое звено восприятия чужой речи — это ее беззвучное и быстрое внутреннее проговаривание, то отсюда импульс может быть передан как на пути суггестии (внушение действия), так и в «полуподвальный» этаж, где производится очень своеобразная интенсивная операция отрицания этой работы, воспроизводящей речь. А именно мозг человека разламывает на куски, деформирует, фрагментирует слова. Например, часть букв заменяется фонологически противоположными (так называемая литеральная парафазия). Если слова и воспроизводятся на этом этаже внутренней речи, то не целиком, а лишь отдельными опорными элементами, например от слова может остаться буква или слог, от предложения — сказуемое или его часть. Но деструкция носит и конструирующий характер. Во-первых, разрушенное в воспринимаемой речи, не повторенное механически восполняется уже несловесными образами и схемами. Во-вторых, отпор принудительному автоматизму повторения слов (эхолалии) приобретает активный характер в виде перестановки или замены слов. Эта психическая операция издалека начинает подготавливать возможность превращения эхолалии и суггестии в нечто иное — в ответ!