Исхождение в контексте проблемы предела и беспредельного

Не атрибутируемость Единого, - ставшая краеугольным камнем для восточнохристианского богословия, - насколько странным бы это не показалось, - чётко артикулируется только у Ямвлиха:[44] плотинова экзегетика «Парменида» ещё достаточно бережна. Плотин выделяет Единое как таковое, Единое-сущее (ум) и Единое-и-сущее (душа), тогда как для Ямвлиха уже очевидна необходимость введения «средних терминов» между неделимым – на предикаты – и трансцендентным Единым, как и очевидность того, что на роль «средних терминов» может претендовать только пара «предел-беспредельное».

Исследователь, склоняющийся к отождествлению прокловского Единого и мысли – как удостоверения бытия или конкретного в себе и для себя, - рискует быть обвинённым в нерефлексивном гегелизме; возможным доказательством со стороны обвинения является восторженное обращение самого Гегеля во второй книге «Лекций по истории философии»[45] (вернее, обращение в рамках события гегелевской философии – мы едва ли можем приписать авторство конспектов, - студенческих, по большей части, - по которым публиковался указанный курс лекций, самому Гегелю) к философии Прокла. Поэтому, указывая на связи между понятиями исхождения, предела, беспредельного и смешения двух последних, необходимо предотвратить возможную путаницу и пунктиром отметить границы.

В гегелевских курсах лекций по философии религии и истории, автор, рассуждая о сути протестантизма, определяет важнейшее достижение последнего как обретение духом бытия-у-себя, - доверия к себе и возможности прихождения к истине как к подлинности духовного[46]; европейская мысль в Средние века, отказывая себе в истинности, неизбежно должна была оправдать собственное существование, разрешившись в номинализме и, как следствие, утвердить у-себя-бытие, сломав все запреты эпохи. С выходом на сцену мировой философии Прокла Диадоха путь потери мыслью себя начался; Декарт этот путь завершил, а – по утверждению самого Гегеля, - в гегелевской системе мысль окончательно и бесповоротно обрела себя. Для Гегеля, правоверного протестанта, истина, несомненно, принадлежит субъекту и только субъекту; Прокл выстраивает иерархию сущего, ставя человеческие умы – и всё собственно человеческое – на одну из нижних ступеней. Гегелевский Абсолют как залог бытия конкретен в себе и для себя; он есть напряжённое противостояние оформленности и беспредельгого; университетский товарищ Гегеля, Шеллинг, решает ту же проблему в «Исследованиях о сущности человеческой свободы», определяя противоборствующие начала как «свет» и «хаос»[47]. Предел есть предел определённого; то, что является залогом бытия этим как этим, порождает в силу конкретности, невозможности изоляции предела от беспредельного. Мысль как о-пределяющее – как единственное, в чём бытие может быть удостоверено, - есть сам эфир конкретного и в этом тождественна бытию; гегелевская метафора в данном случае направлена на передачу не подлежащего рассудочному выражению.

Мысль Прокла, зародившаяся в эпохе нарастания противоречий между трансцендентной формальной основой и миром индивидуальных вещей, лежащего в основе научности, обосновывает себя и свою «секулярность» – что уже при жизни Прокла вызывает негодование христиан. Прокл – один из последних греческих мыслителей, для которого познание есть приобщение к бытию, а не мистический вненаправленный порыв, каким оно станет для христианских богословов; хотя последний для него, вне всяких сомнений является обязательным, но лишь сопутствует познанию. Концепция Эриугены, сделавшего эту проблему актуальной для своего времени, также была помещена в еретический «карантин» Римской Церковью (в 1210 году на Парижском соборе)[48]; обвинения в пантеизме со стороны «правоверных» теологов отсылают к судьбе спинозизма. Обоснование науки, проблематичное вне религиозного опыта и обращения к мистике из-за недоступности для мысли своего генезиса, столь же трудносогласуемо с христианским миросозерцанием (а последнее было чуждо как Проклу, так и Спинозе).

Вопрос о необходимости напряжения между пределом – как залогом бытия этим, а не иным – и беспредельным как причины «разлития» Единого отсылает нас из области доксографии в область разумного. Предел подразумевает хаотическое в своих границах, - и Шеллинг в «исследованиях о сущности человеческой свободы», стоя на позициях, прямо противоположных прокловским, подводит нас, однако, к пониманию природы мысли – парадоксально проблемной для себя самой в любую эпоху. Возвращение, очевидно, связано именно с вожделением беспредельного к пределу – безудержным желанием самоограничения, свойственного беспредельному, и, как следствие, с самодостаточностью первопринципа. Учение о мистике понятия, унаследованной от Прокла всей византийской богословский традицией, очевидно, стало мучительной и непреодолимой проблемой для автора «Феноменологии духа»: понятие, стремящееся обрести границы и движимое лишь истиной себя, абсолютно; его содержание не о-пределено и не поддаётся индексации. Пример абсолютности Единого и рождающей диалектики предела и беспредельного даёт нам поэзия, имеющая своей основой метафору.