|
| Помыслить насилие Я хочу предложить вам рассматривать данное выступление -- не как связный дискурс о насилии, не как целостный доклад со стержневой проблематикой, но как введение, цель которого -- поиск общего языка семинара. Фрагментарность моего выступления носит принципиальный характер, ибо я предлагаю считать, что "насилия не существует" -- до тех пор, пока мы дискурсивно его не оформим в ходе наших встреч, утверждая вездесущность насилия и сомневаясь в нем одновременно. Тема насилия далеко не нова (напротив, это один из наиболее архаичных культурных топосов и объектов философского анализа) и сказать нечто свежее о насилии будет трудно. Однако я вовсе не отказываюсь от "архивных" подходов к этой проблематике, наоборот -- их следует постоянно иметь в виду в качестве культурно-исторического фона. Сама формулировка темы моего сообщения отсылает к целому ряду хорошо известных культурологических и философских концепций, определяющих культуру как репрессивный механизм. В самом общем плане их содержание сводится к нескольким основополагающим тезисам. Теория "естественного права" объясняла появление государства как следствие попытки решить на определенном историческом этапе проблему насилия путем передачи права на него соответствующему органу. Насилие сопровождало культуру с момента ее появления. Культура начинается с запрета -- с табу на инцест (психоанализ, культурная антропология), последовавшего за актом чрезвычайной агрессии (Фрейд [1]), функция табу -- сдерживание насилия (Батай). Формирование самости (главной черты "человечности") так же невозможно без насилия -- по отношению к природе, другим людям и собственному телу. Так, М.Хоркхаймер и Т.Адорно [2] утверждали, что первым историческим актом (актом отчуждения от природы) стало выделение индивида из матриархатно-родового, то есть природного целого. Человек оказался расколотым на природное и не-природное в самом себе. Не-природное, то есть самость индивида, возникло в результате раскола между индивидом и "внешней природой", которая начала выступать как нечто, все более чуждое индивидуальному Я. Индивидуальность (самость) сразу же проявилась как воля к власти, желание насилия. С этого момента начала свой отсчет "роковая" диалектика -- авантюра просвещения. Этот акт индивидуализации ознаменовал порождение эксплуататорского отношения к природе (как внешней, так и внутренней) и к другому человеку. Пробуждение субъекта покупалось ценой признания власти как коренного принципа всех отношений в социуме. Однако, по мере того, чем больше человек овладевал, подчинял себе природные силы, тем дальше она от него отчуждалась. Эта все более обнажавшаяся "внешнесть" и чуждость природы породила в человеке древний "ужас", аналогичный тому, который должно быть испытывал первобытный человек при столкновении с чем-то необъяснимым и непостижимым. Страх самости перед природой (который, по мысли Хоркхаймера и Адорно, явился также и основанием для рождения мифа, а затем философии, позднее науки и других форм заклятия, заговоривания того самого ужаса) состоит в том, что человек боится утратить свою индивидуальность, упасть, вернуться обратно в теперь уже чуждую ему природу. Используя фрейдовские мотивы, франкфуртские теоретики сравнивают отношение "самости" человека к природе с отношением садиста к своей жертве. Садист ненавидит свою жертву тем больше, чем изощреннее он ее унижает и чем глубже причиняемая им боль. Насилие, как отмечают франкфуртские диалектики, не рождает близости, и не восстанавливает родства. В последние десятилетия проблема насилия была фактически узурпирована феминистскими теоретиками (включая, как мы увидим позднее, анализ проблемы визуального насилия) -- что вполне объяснимо стремлением оказать непосредственное воздействие на повседневные практики насилия, сделать их видимыми. Работы Фрейда, Леви-Стросса, Франкфуртской школы были переосмыслены в свете фундаментальной бинарной оппозиции мужского и женского. Так, по мнению Терезы де Лауретис, если рассматривать разнообразные проявления насилия в самом общем плане, то может показаться, что существуют два (точнее, оба) вида насилия: мужской и женский. То есть, закон полагает, что "жертвами" (объект, над которым или по отношению к которому содеяно насилие) этих разновидностей насилия являются в равной мере мужчины и женщины, тот же принцип "гендерной симметрии" распространяется и на его субъектов.[3] Однако закон при ближайшем его рассмотрении "лицемерит" (благодаря языку, которым он оперирует), ибо в основном речь идет о насилии, понимаемом имплицитно как мужское: женскому насилию (то есть совершаемому женщинами) в языке нет места, оно никак дискурсивно не оформлено, зато в "женских" терминах описываются акты насилия и его объекты. Мужская доминанта явственно проступает в анализе дискурсивного оформления "насилия". И это касается отнюдь не только языка уголовного права, но также распространяется на повседневный язык и даже на науку. Рассуждая о специфической риторике насилия, пронизывающей дискурс ученых, который описывает их столкновение с неизвестным, феминистский эпистемолог Эвелин Фокс Келлер находит периодически повторяющиеся мотивы завоевания, господства и агрессии, отражающие изначально соперническое отношение к объекту исследований [4], при этом имеет место отождествление научного мышления (его логики) с мужским началом, а предметной сферы (объекта науки) -- с женским: тезис "знание -- сила" оптимистически предваряет возможность "целомудренного и законного брака между Разумом и Природой" (Ф.Бэкон), что не противоречит, а лишь освящает желание ученого "овладеть" или "проникнуть" в тайны природы [5]. Кстати, насилие над женщиной и насилие над природой воспринимались зачастую как явления однопорядковые (оба вида насилия взаимно поддерживают и оправдывают друг друга) -- насилие над Природой-как-над-женщиной и VS является одним из наиболее распространенных культурных мотивов, агрессивность которого, как правило, не бросается в глаза -- именно в силу привычки
|
2020-01-14
75
