2020-01-14
221
В. П. Крапивин глубоко и проникновенно пишет о человеке трудной судьбы (подступы просматриваются в образе Стасика Грачева из "Мальчика со шпагой"). Обычно это определение относят ко взрослому, много пожившему на земле человеку. Правомерно ли применять его к мальчишке, только-только сменившему шорты на длинные штанишки? Правомерно — дает однозначный ответ как жизнь, так и литература многими своими образцами, вспомним хотя бы Диккенса. В "Колыбельной для брата" человеком трудной судьбы предстает Петька Чирков, Чирок — на мальчишеском жаргоне.
Фабула повести проста. В раздевалке украли кошелек. Подозрение падает на главного героя — Кирилла Векшина. Он, как и подобает крапивинским героям, берегущим честь смолоду, гневно отвергает обвинения, не дает обыскивать себя. Но подозрение-то висит, и, пока оно не снято полностью, пятно остается. Кирилл прекрасно понимает это и предпринимает самостоятельные розыски виновного. Душа его полна праведного гнева — найти злодея, предать суду товарищей и очищенным от наветов снова шагать по жизни с гордо поднятой головой.
Злодей наконец-то найден. Припертый к стене неопровержимыми доказательствами, Петька готов публично признать свою вину. Почему же вместо удовлетворения на душе крапивинского героя муторно, слякотно, почему он, всегда готовый к решительным поступкам, мнется ныне в растерянности, не зная, как поступить? Обелить себя можно, но какой дорогой ценой — растоптать Чирка, который стоит сейчас перед ним с глазами, полными слез. Деньги Чирок украл, доведенный до отчаяния компанией Дыбы. При Чирке хулиганствующие лоботрясы сжевали лезвие, а ему, Чирку, приказали гнать рубль, якобы он проспорил. Мать и так еле-еле сводит концы с концами, к тому же ждет ребенка, а у Петьки может появиться отчим, к которому он, не видевший отцовской ласки, уже заранее привязался душой.
Вот какая нелегкая жизненная ситуация встала перед Кириллом. Испытанные средства — шпага или кулаки — здесь бессильны. Какая тяжелая это оказывается ноша — брать ответственность не за себя, а за другого. Кирилл принимает мужественное решение — Чирок возвращает деньги учительнице, а они с Женькой никому ни слова о всей этой истории.
Просочился-таки слух в классе. Предала классная руководительница свою ученицу — во имя "коллективизма и чести" класса. Маленькая Элька Мякишева, имеющая все основания стать с возрастом такой же, с пафосом произносит обвинительную речь: класс на первом месте в школе, с болгарскими пионерами переписываемся, а тут какой-то Чирок. Чирок не присутствует, он болеет, и снова Кирилл принимает на себя чужую боль.
Вторгается жизнь своими суровыми реалиями в прекрасную страну крапивинского детства. На пороге большой жизни мальчишка обнаруживает, что не так-то просто решить, кто друг, кто враг, а кто, пользуясь строкой Высоцкого, «и не друг, и не враг, а — так...»
.
У всех произведений Крапивина, вошедших в настоящий цикл, есть одна особенность – герои этих книг – просто жили. Учились в школе, ссорились и мирились с друзьями, возвращались в дома, где их любили и ждали. И, конечно же, играли. Но игры у этих ребят не простые, они из тех, которые впоследствии могут дать серьезное увлечение на всю жизнь – и даже определить путь этой жизни. И из детей, играющих в подобные игры, вырастали обычно творческие, самостоятельные личности. И даже конфликты, возникающие в этих книгах, носят нестрашный, житейский характер.
В повести "Трое с площади Карронад" В. Крапивин пишет о юном Славке, который польстился на библиотечный "Справочник вахтенного офицера", а потом, уличенный матерью в содеянном, разрыдается, признается "в своем черном деле" маленькой, седой, очень доброй на вид, но суровой Василисе Георгиевне, перенесет все муки совести и даже отдаст библиотеке взамен свою самую любимую книгу "Маугли", большую, с цветными вкладками. Но как только он решится на эту жертву, автор, видимо, вконец расчувствовавшись, моментально сделает так, что Василиса Георгиевна вернет книгу, "потому что "Справочник" все равно был не нужен: его собирались списывать в макулатуру".
Но время неумолимо шло, в обществе происходили перемены – и далеко не всегда к лучшему. И вот уже маленькие мушкетеры вынуждены сражаться с несправедливостью и злом, пытаясь сохранить собственное достоинство, защитить себя и своих друзей от черствости и равнодушия людей.
2.Сказки
В наши дни детство уже нельзя лицемерно назвать "счастливым" – слишком много проблем у современных детей. Социальное расслоение в обществе, беспризорность и ненужность детей, общая заброшенность, сверстники, решившие показать свою "крутизну" на более слабых и младших... Замечательный писатель Радий Погодин когда-то говорил, что он не сможет писать о том, как пятиклассник повалил второклассника и бьёт его ногами, хотя и знает, что такие вещи могут быть.
Но то, что еще пару десятилетий назад было диким, из ряда вон выходящим случаем – сегодня, увы, встречается все чаще и чаще. Владислав Крапивин тоже не может писать о таком – и именно поэтому лирические герои Крапивина в его последних произведениях обычно обитают в сказке.
Ряд критиков считает, что это уход от окружающей действительности, но если следовать их логике, то и Януш Корчак детям варшавского гетто должен был рассказывать не сказки, а правдивые истории о той ненормальной жизни, которая была вокруг. Но нет смысла рассказывать добрую историю об окружающем мире, когда на самом деле все обстоит по-другому, стоит лишь выглянуть в окно... Наверное, было бы замечательно, если бы детским писателям никогда не приходилось писать грустных сказок. Если бы все злоключения и горести оказались не страшнее, чем приключения юного мушкетера или, на худой конец, чем беды Юрки Журавина.
Но писателю – если он настоящий писатель – приходится быть честным с читателем, даже с читателем маленьким. И у Владислава Крапивина есть произведения тяжелые и горькие, порой просто страшные. И это, конечно, не вина писателя, а лишь один из симптомов нашего времени. Не могут быть веселы, беззаботны и счастливы дети в книгах, когда их так часто ждет горе в нашем мире. Даже у веселой сказочницы Астрид Линдгрен, живущей в благополучной Швеции, есть горькие сказки. По книгам Владислава Крапивина, написанным в последнее десятилетие, все сильнее и сильнее заметны боль и тревога за мир детства, утративший самое главное – защиту и любовь взрослого мира.
Но если писатель не может, не кривя душой, поместить счастливых героев в наш мир, у него остается еще одна возможность – придумать новый мир: правильный, настоящий, такой, каким он должен быть, поэтому писатель обратился к сказкам. Он сам дает этому объяснение: "В сказке я хозяин обстоятельств". В сказке ничто не сковывает воображение писателя, и он с упоением воспроизводит именно тот мир, в котором наиболее полно может проявить себя маленький герой.
Все реально и все волшебно в этом мире. Детвора с радостью принимает условия литературной игры. С одним существенным уточнением. Для ребенка игра не средство занять от скуки время, а средство познания жизни. Играет ли девочка в куклы, пыхтит ли малыш, строя дом из кубиков, — для ребенка все это всерьез. Детство не делит действительность на жизнь и сказки, доказывает Крапивин своими произведениями. В детстве все настоящее, и сказки тоже настоящие.
От мечты к игре, от игры в большую жизнь. И вот этот очень деликатный и очень сложный отрезок человеческого бытия, когда закладывается фундамент личности, и привлекает внимание Крапивина.
Взрослые в сказке играют вспомогательную роль, их немного, и те, что есть, все добродушны (Олимпиада Викторовна, не выговаривающая букву "р", в качестве исключения лишь подтверждает правило). Обладательница коллекции шляп и кота Кузи Софья Александровна, старичок из сапожной будки, очень большой и очень толстый Капитан, Хранитель музея, тетя Валя, похожая на английскую даму, — все они вносят в повесть мягкий юмор, но не они движут сюжет. Ведь "чтобы лететь в сказочный лес, надо сначала поверить, что он есть на свете". У взрослых это плохо получается. Когда возмужавший Олег вернулся домой, он даже не решается спросить, сохранился ли ковер-самолет, на котором они однажды влетели в радугу и даже трогали ее рукой. Сказка кончилась вместе с детством. Но ведь детство никогда не кончается для человечества, оно есть и будет, пока живут на свете мальчишки и девчонки. И вот такой примечательный разговор венчает концовку книги.
Старый ковер, оказывается, сохранился, и на нем происходит жаркая схватка юных борцов. Мальчишки хохотом встретили неудачную шутку взрослого дяденьки о волшебных свойствах ковра и разбежались. Только "мальчик в синей майке не убежал со всеми. Он стоял у края ковра, тоненький и побледневший так, что его конопушки казались темными зернышками.
— Скажите... — начал он, и голос у него был какой-то виноватый и в то же время требовательный. — Скажите, пожалуйста... Вы пошутили? Да?
Я переглотнул от волнения и тихо сказал:
— Нет. Я не пошутил.
— Но так не бывает, — проговорил он негромко, но почти сердито. И глаза у него потемнели.
— Бывает, — сказал я, не отводя глаз.
— Не бывает... И все-таки бывает? Да? — спросил он шепотом.
— Да, — сказал я.
— И надо... просто представить, что летишь? — спросил он почти беззвучно.
Было тихо-тихо кругом, только еле слышный звон доносился из травы. Может быть, это звенели солнечные лучи или само лето.
Не отрывая от меня глаз, мальчик медленно встал на ковер коленями. Потом сел. Отвернулся от меня, зачем-то погладил ковер. Потом плавно вытянул над ним ладонь.
Ковер приподнялся, замер на секунду в полуметре от земли и тихо заскользил над верхушками травы".
2.1. «Летящие» сказки
«Лётчик для особых поручений» и «Ковёр-самолёт» - вещи очень близкие по своему духу и теме. Здесь начисто отсутствует размеренный, неторопливый ритм и столь необходимые в народных сказках зачины – «жил-был», «однажды»… Автор сразу же вводит читателя в действие. Язык этих сказок простой, сжатый, с короткими фразами, но при этом не сухой, а динамичный, «действенный», изобилующий мальчишескими словечками, даже героев своих автор назвал по-мальчишески – Алёшка, Олежка – вставляя по-детски дерзкий и безобидный суффикс «к».
Герои эти самые обычные ребята, мечтающие о подвигах, о добрых великих делах, живущие в нашем мире в определённых временных рамках. Действие одного произведения – «Лётчик для особых поручений» - происходит в 70-е года. Другая же сказка – «Ковёр-самолёт» - воспоминание о послевоенном детстве. Это всё заставило автора назвать свои произведения не просто сказками, а повестями-сказками. Волшебство по-хозяйски врывается в реальные, совершенно земные и будничные дела, в мальчишеские жизни. Автор словно подчёркивает, что сказка может прийти к каждому, надо только поверить в неё и очень захотеть сделать что-то необычайное и прекрасное. Так, Алёшка («Лётчик для особых поручений») решил отправиться на поиски игрушечного кораблика, унесённого бурей, а Олежка со своим закадычным другом Виталькой захотели взлететь под самые облака («Ковёр-самолёт»). И вот Алёшка получает зелёный билет в сказочный город Ветрогорск, а Алёшка и Виталька путешествуют на ковре-самолёте. И здесь на этом этапе повествования сказка превращается как бы в условную форму, с помощью которой развёртываются характеры действующих лиц. Сказка даёт возможность сбыться мечте ребят о подвиге, о добрых делах. Алёшка, занятый поисками кораблика, отказался от многих хороших и интересных дел, а в довершение всего бросил ночью маленького Антошку, лётчика для особых сказочных поручений, помогшего ему добраться до Ветрогорска. Алёшка легко находит кораблик, даже слишком легко – ему самому становится неинтересно. Такая лёгкость наводит его на мысль, что он сделал что-то неправильно. Он начинает задумываться над собой, понимает, что не один раз мог сделать добрые дела и не сделал их.
Сказка изменила ребят. Алешка пришёл к мысли о том, что нельзя добрые дела оставлять на потом, в жизни всё происходит сегодня. И если ты сегодня не помог другу, занятый своими делами, потом ему твоя помощь будут не нужна.
Изменяется и Олежка. Он был вспыльчив, надломлен горем – смертью отца, по-мальчишески груб, поэтому не всегда был внимателен к матери и её мужу – дяде Севе. Теперь, совершив столько хороших и нужных дел, он понял, что недостойно грубить старшим,стал мягче и требовательнее к себе. «Сказочные» приключения научили его доброте и чуткости. То, что сказка его не нова, писатель подчёркивает хитроватой улыбкой тёти Вали – мы понимаем, что и она когда-то летала на ковре-самолёте, и благодушной усмешкой научного работника, приведённого завучем Верой Северьяновной для того, разобраться в устройстве ковра-самолёта, - и у него была своя сказка детства.
Но в книге звучит едкий сарказм по отношению к тем взрослым, которые понятия не имеют о детских мечтах, романтических фантазиях и увлечениях. Такова завуч Вера Северьяновна, в чьём образе сконцентрировано всё мещанское, обывательское, бескрылое. Летать на ковре-самолёте, да ещё силой воображения, по её мнению, нельзя. «Что значит «силой воображения»? – с досадой произнесла Вера Северьяновна. – Воображение у всякого есть, а ведь никто в небеса не прыгает. Я вот точно знаю: сколько ни воображай, а полететь всё равно не могу»…
В сказке «Летчик для особых поручений» маленькому человеку удивительно хорошо живется, и он купается в этом ласковом мире. Обычно в сказках Добру противостоит Зло. Крапивин избегает шаблонного построения, дабы не нарушить светлую мелодию повести. В "Летчике", правда, есть и страшилища, но знакомые сказочные персонажи изменились до неузнаваемости. Колобок, с тех пор как выпрыгнул поджаренным из печки, настолько поумнел, что его и калачом не заманишь в лисью пасть, у Змея из девяти голов осталось лишь пять, да и то на одной вместо глаза фара от автомобиля. Отчаянной храбрости Витязь, испугавшись самолетной болтанки, истошно вопит: "Ой, мамочка..."
Переиначивая образ, смягчая краски, ставя сказочных героев в столь непривычные им современные обстоятельства, Крапивин строит свой волшебный мир, чтобы воплотить в нем с наибольшей полнотой свой литературный замысел.
К этому же циклу, с известными оговорками, можно, думается, отнести и три повести о Джонни Воробьеве. Основа у них реалистичная, но повествование столь густо окрашено юмором и приключениями, что воспринимаешь их как продолжение сказок. К этому периоду творчества Крапивина относится известная оценка Сергея Баруздина: "Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что наиболее полно удаются В. Крапивину вещи веселые, забавные..."
Почти неразличимая граница отделяет фантастику Крапивина от сказочных повестей. "Более фантастические" вещи от "более сказочных" отличаются, пожалуй, лишь богатством спектра эмоций и большей жесткостью письма. Постоянный тревожный настрой во "взрослой" фантастике, "сладкая тоска" и "желтая тоска" — и более беззаботные и оптимистичные сказки: "Портфель капитана Румба" (1990), "Чоки-Чок" (1992), "Серебристое дерево с поющим котом" (1992)... А вот "Дырчатая луна" (1993), "Самолет по имени Сережка " и "Тополиная рубашка", которые трудно назвать беззаботными, уже явно сказку взламывают и тяготеют к фантастике.
Сказки Крапивина фантастичны, а фантастика сказочна. Действие и происхождение магических предметов почти всегда имеют логическое, даже "научное" обоснование. Их применение, ритм их появления подчиняются вполне определенным законам. Детские деревянные кинжалы, мячики, свечи, монетки, кристаллы, увеличительные стекла, барабанные палочки, даже болтик и капроновый шнурок накапливают в себе искреннюю детскую жажду чудесного, но пустить это волшебство в ход можно лишь при определенных условиях, находясь в определенном душевном состоянии...
Проникновение в параллельные пространства тоже обставляется соответствующими ритуалами, ничуть не спорящими с "наукой", только лишь "уточняющими" ее.
Эти параллельные пространства, счастливо найденная и развившаяся со временем система миров потребовались Крапивину не для бегства от "ненормальной" реальной действительности, а, напротив, для усиления, выделения в отдельную сущность ее каких-то определенных устрашающих черт и тенденций. Это и конформизм, и равнодушие взрослых на Планете "Голубятни на желтой поляне", и идиосинкразия по отношению к не таким, как все, в "Гуси-гуси, га-га-га..." (1988), и презрение к детям-бродягам в "Корабликах" (1993), и тотальная бессмысленность политических амбиций во "Взрыве Генерального штаба" ("Уральский следопыт", № 7, 1997 г.).
