Убийство Марка Туллия Цицерона

цицерон оратор консульство заговор

В то время как творились эти дела, Цицерон находился вместе с братом в своем поместье близ Тускула. Узнав же о проскрипциях, они решили перейти в Астуру, приморское поместье Цицерона, а оттуда отплыть в Македонию к Бруту, ибо уже ходили слухи, что он располагает большими силами. Отправились они, удрученные горем, в носилках; останавливаясь в пути и располагая носилки рядом, они горько сетовали друг перед другом. Особенно беспокоился Квинт, думая об их беспомощности, ибо, говорил Квинт, он ничего не взял с собой, да и у Цицерона запас был скуден. Итак, лучше будет, если Цицерон опередит его в бегстве, а он догонит его, захватив из дому необходимое. Так они и порешили, а затем обнялись на прощание и в слезах расстались. И вот, несколько дней спустя, Квинт, выданный рабами людям, искавшим его, был умерщвлен вместе с сыном. А Цицерон, принесенный в Астуру и найдя там судно, тотчас сел на него и плыл, пользуясь попутным ветром, до Цирцея. Кормчие хотели немедля отплыть оттуда, но Цицерон, потому ли, что боялся моря или не совсем еще потерял веру в Цезаря, сошел с судна и прошел пешком 100 стадий, как бы направляясь в Рим, а затем, в смятении, снова изменил намерение и спустился к морю в Астру. Здесь провел он ночь в ужасных мыслях о безвыходном своем положении, так что ему приходило даже в голову тайно пробраться к Цезарю в дом и, покончив с собою у его очага, навлечь на него духа мести; и от этого шага отвлек его страх мучений. И опять хватаясь за другие придумываемые им беспорядочные планы, он предоставил своим рабам везти его морем в Кайету, где у него было имение — приятное убежище в летнюю пору, когда так ласкающе веют пассатные ветры. В этом месте находится и небольшой храм Аполлона, возвышающийся над морем.

В то время, как судно Цицерона подходило на веслах к берегу, навстречу ему налетела, каркая, поднявшаяся с храма стая воронов. Рассевшись по обеим сторонам реки, одни из них продолжали каркать, другие клевали крепления снастей, и это показалось всем дурным предзнаменованием. Итак, Цицерон сошел на берег и, войдя в свою виллу, прилег отдохнуть. Множество воронов сели на окно, издавая громкие крики, а один из них, слетев на постель, стал понемногу стаскивать с лица Цицерона плащ, которым он укрылся. А рабы, видя это, с укором спрашивали себя, неужели будут они ждать, пока не станут свидетелями убийства их господина и не защитят его, тогда как животные оказывают ему помощь и заботятся о нем в незаслуженном им несчастии. Действуя то просьбами, то понуждением, они понесли его в носилках к морю. В это же время явились убийцы, центурион Геренний военный трибун Попиллий, которого Цицерон некогда защищал в процессе по обвинению его в отцеубийстве; были при них и слуги. Найдя двери запертыми, они взломали их. Цицерона на месте не оказалось, да и люди, находившиеся в доме, утверждали, что не видели его. Тогда, говорят, некий юноша, вольноотпущенник Квинта, брата Цицерона, по имени Филолог, воспитанный Цицероном в занятиях литературой и наукам, указал трибуну на людей с носилками, по густо обсаженным, тенистым дорожкам направлявшихся к морю. Трибун, взяв с собою несколько человек, побежал вокруг сада к выходу; Цицерон же, увидев бегущего по дорожкам Геренния, приказал рабам поставить носилки тут же, а сам, взявшись по своей привычке левой рукой за подбородок, упорно смотрел на убийц; его запущенный вид, отросшие волосы и изможденное от забот лицо внушали сожаление, так что почти все присутствовавшие закрыли свои лица в то время, как его убивал Геренний, он выставил шею из носилок и был зарезан. Умер он на шестьдесят четвертом году от рождения. Затем Геренний, следуя приказу Антония, отрубил Цицерону голову и руки, которыми он написал «Филиппики»: Цицерон сам назвал свои речи против Антония «Филиппиками»; «Филиппика-ми» они называются и поныне.

Антонию случилось быть в комициях в та самое время, как в Рим были привезены отрубленные части тела Цицерона. Услышав об этом и увидав их, он закричал, что проскрипции теперь кончились. Голову же и руки приказал он выставить на трибуне над рострами — зрелище, от которого римляне содрогнулись, думая про себя, что они видят не лицо Цицерона, а образ души Антония. Только в одном показал он себя справедливым, не в пример всему прочему, выдав Филолога жене Квинта Помпонии. А та, получив полную власть над этим человеком, заставила его, помимо других примененных ею страшных мучений, вырезывать по кускам собственное мясо, жарить и есть. Так, по крайней мере, рассказывают некоторые из историков. Но вольноотпущенник самого Цицерона Тирон совсем не упоминает даже о предательстве Филолога.

Много лет спустя Цезарь вошел однажды к одному из своих внуков. Последний держал в руках книгу Цицерона и в испуге спрятал ее под одежду. Цезарь заметил это, взял книгу и, стоя, прочел значительную ее часть; возвращая же ее мальчику, сказал: «Ученый то был муж, дитя мое, ученый и любивший свое отечество». Победив же вскоре после этого Антония и вступив в консульскую должность, он взял себе в сотоварищи сына Цицерона, в консульство которого сенат уничтожил статуи Антония, отменил присвоенные ему почести и постановил, чтобы впредь никто из Антониев не носил имени Марка. Таким образом божество предоставило дому Цицерона довершить наказание Антония.

Сопоставление

 

Демосфен все дарование, какое имел от природы или приобрел упражнениями, посвятил одному красноречию, зато ясностью и силой превзошел всех, кто соперничал с ним в судах и собраниях; великолепием слога и пышностью— мастеров торжественного красноречия; точностью и умением — софистов. Цицерон же, усердно работавший над собою как оратор, усвоил вместе с тем обширные, разнообразные познания и не только оставил множество собственных философских сочинений в духе учения академиков, но и в речах своих, как судебных, так и государственных, явно старается выставить напоказ свою ученость. Виден по их речам и характер обоих. Демосфеново красноречие, чуждое шуток и прикрас, сжатое, мощное и суровое, не фитилем отдает, как острил Пифей, но воздержным образом жизни, неустанными размышлениями и снискавшим насмешки угрюмым, желчным его нравом. Цицерон же в погоне за остротами нередко впадал в шутовство и даже серьезные предметы, выступая в суде, высмеивал с выгодой для себя, но переходя при этом границы дозволенного. Так, в речи за Целия он заявил, что нет ничего странного, если в этот век склонный к расточительству и роскоши, его подзащитный предается наслаждениям, ибо не пользоваться тем, что доступно, может только безумец тем более, что самые знаменитые философы в наслаждения усматривают высшее благо. Рассказывают также, что, защищая в свое консульство Мурену, привлеченного к суду Катоном, он, чтобы поддеть Катона, долго издевался над учением стоиков за нелепость так называемых «парадоксов», и слушатели хохотали так заразительно, что даже судьи не выдержали, на что Катон, слегка улыбнувшись, заметил сидевшим с ним рядом: «До чего смешной у нас консул!» Любовь к смеху и шуткам, похоже, вообще была свойственна Цицерону, потому и лицо у него всегда было, ясным и улыбающимся. Демосфен же был неизменно серьезен, и выражение хмурой озабоченности почти не покидало его, за что враги, по его же словам, называли его не иначе как «Угрюмец» и «Упрямец».

Насколько можно судить по их произведениям, один хвалил себя умеренно, неназойливо и не ради самих похвал, но исключительно для других, более высоких целей, вообще же был сдержан и осмотрителен, между тем как неумеренные самовосхваления Цицерона изобличают в нем неуемное тщеславие, когда, например, он восклицает, что оружие должно склониться перед тогой и триумфальный лавр — пред ораторским словом. Наконец, не только свои деяния и поступки, но даже речи, им произнес сенные и написанные, он восхваляет, словно задиристый мальчишка, который пытается соперничать с софистами Исократом и Анаксименом, а не муж, призванный вести за собою и наставлять римлян.

Красноречие государственному деятелю, разумеется, необходимо, но искать и жаждать от красноречия славы — дело недостойное. В этом отношении несравненно больших похвал заслуживает Демосфен, который говорил, что его ораторские способности — всего лишь некоторый навык, да и то требующий большой снисходительности со стороны слушателей, а тех, кто такими способностями кичится, справедливо считал грубыми ремесленниками. В речах пред народом и в делах государственных оба они были настолько влиятельны, что даже те, кто командовал войсками и армиями, искали их поддержки: у Демосфена — Харет, Диопиф и Леосфеп, у Цицерона — Помпеи и юный Цезарь, о чем сам Цезарь свидетельствует в записках, посвященных Агриппе и Меценату.

Что же касается того, в чем, по всеобщему убеждению, прав человека подвергается наибольшему испытанию и выявляется ярче всего, а именно — полномочий и власти, пробуждающей каждую из потаенных страстей и раскрывающей все пороки, то у Демосфена ее никогда не было, и возможности судить о себе в этом отношении он не оставил, ибо ни одной видной должности не занимал и даже теми войсками, которые собрал для борьбы с Филиппом, не командовал. Цицерон же, которого посылали квестором в Сицилию, проконсулом в Киликию и Каппадокию, в ту пору, когда корыстолюбие процветало, когда военачальники и наместники не просто воровали, но прямотаки грабили провинции, когда брать взятки не считалось зазорным и уже тот заслуживал любви и восхищения, кто делал это умеренно,— Цицерон дал ясные доказательства своего равнодушия к наживе, своей человечности и добропорядочности. А в самом Риме, избранный формально консулом, но по существу получив неограниченные, диктаторские полномочия для борьбы с Каталиной и его сообщниками, он подтвердил вещие слова Платона о том, что лишь тогда избавятся государства от зла, когда волею благого случая сойдутся воедино сильная власть, мудрость и справедливость. Демосфена порицают за то, что свое красноречие он сделал источником наживы, тайком сочиняя речи для судившихся друг с другом Формиопа и Аполлодора, за то, что он покрыл себя позором, принявши деньги от царя, и, наконец, был осужден за взятку от Гарпала. Даже если признать лжецами тех, кто это пишет,— а таких немало,— невозможно все-таки отрицать, что смотреть равнодушно па царские дары, присылаемые в знак благодарности и почета, у Демосфена мужества не хватало, да и не мог поступить иначе человек, который ссужал деньги под залог кораблей и груза; о бескорыстии же Цицерона, который, отвергая настоятельные просьбы, ни разу не принял щедрых подарков ни от сицилийцев, будучи у них эдипом, ни от царя Каппадокии в бытность свою проконсулом, ни от друзей в Риме, когда он покидал город, отправляясь в изгнание.

Изгнание для одного, изобличенного в лихоимстве, обернулось позором, а другому стяжало славу как человеку, пострадавшему за прекраснейший подвиг — избавление отечества от злодеев. Поэтому о бегстве Демосфена никто не сожалел, а из расположения к Цицерону даже сенат облачился в траур и отказался рассматривать какие-либо вопросы до тех пор, пока Цицерону не будет разрешено вернуться обратно. Зато само изгнание Цицерон провел в бездействии, праздно сидя в Македонии, тогда как Демосфен свое изгнание ознаменовал выдающимися деяниями. Сражаясь, как уже было сказано, за дело эллинов, он объезжал города, прогонял македонских послов и проявил себя в этом намного лучшим гражданином, чем при тех же обстоятельствах Фемистокл и Алкивиад. Но и вернувшись в отечество, он продолжал прежнюю деятельность и до конца сражался против Антипатра и македонян. А Цицерона Лепий упрекал в сенате за то, что он сидит молча, в то время как Цезарь, еще безбородый мальчишка, противозаконно добивается консулата. Порицал его в письмах и Брут, обвиняя в том, что он взрастил еще худшую тиранию, чем ниспровергнутая им, Брутом.

И наконец, о смерти обоих. Нельзя не пожалеть Цицерона, вспоминая, как его, старика, обезумевшего от страха, рабы таскали в носилках из одного места в другое, как, пытаясь избежать смерти, он прятался от убийц, настигших его чуть раньше назначенного природою срока, и все-таки был зарезан. Что же касается Демосфена, то, хотя он и проявил некоторую слабость, прибегнув к убежищу, восхищения достойно и то, что он бережно хранил при себе яд, и то, как воспользовался им: раз уж сам бог не позаботился о его неприкосновенности, спасение себе он нашел у другого, более величественного алтаря, ускользнув от наемных копейщиков и торжествуя над жестокостью Антипатра.

Заключение

 

Со смертью Цицерона сошла со сцены крупная фигура. Однако значение его лежит не в сфере политической. Уже само общественное положение Цицерона обрекало его на постоянные колебания и компромиссы. Всадник по происхождению и адвокат по профессии, он занимал вместе со своим сословием промежуточную позицию между нобилитетом и демократией, а деятельность адвоката выработала в нем дар приспособляться ко всяким обстоятельствам. Движение Катилины сблизило его с сенаторской партией. Однако он никогда не мог стать «своим» для римского нобилитета. Аристократы всегда смотрели на него как на выскочку.

К этому присоединялась личная непригодность Цицерона к политической деятельности. У него отсутствовало как раз то, что необходимо для крупного общественного деятеля; проницательность, умение быстро ориентироваться в обстановке, разбираться в людях, решительность и хладнокровие. Цицерон был нерешителен, недальновиден, бесконечно тщеславен, суетлив, легко поддавался минутным настроениям и совершенно не умел разбираться в людях. После заговора Катилины он, действительно, вообразил себя спасителем отечества, и это окончательно вскружило ему голову. Изгнание, в сущности, не отрезвило его. Он продолжал делать одну политическую ошибку за другой, пока не совершил последней, стоившей ему жизни.

Историческое значение Цицерона заключается в его литературной деятельности: в его речах, философских произведениях и в письмах. В лице Цицерона римское красноречие достигло высшей точки своего развития, хотя и потеряло свою былую непосредственность, которую мы встречаем, например, у Гракхов. Цицерон прошел прекрасную школу реторики сначала в Риме, а затем на Востоке. И тут и там он мог пользоваться советами лучших учителей красноречия и слушать самых блестящих ораторов. Бурные времена, в которые жил Цицерон, открывали широкие возможности для практического применения его теоретических знаний и способностей. Кроме огромного количества судебных и политических речей, произнесенных или написанных Цицероном, он оставил несколько сочинений по теории ораторского искусства: «Об ораторе», «Брут», «Оратор».

Ораторскую манеру Цицерона можно назвать «умеренным азианизмом». Он тщательно отделывал свои речи, построенные по определенным правилам. Как оратор Цицерон необычайно гибок, находчив и разносторонен. Он с одинаковой легкостью прибегает к пафосу, тонкой иронии или к грубой инвективе. В его распоряжении всегда находится огромный словарный запас. Он широко использует синонимы, метафоры и т. п. Азианская школа любила прибегать к ритмической речи. Цицерон также широко использовал этот прием, который для нашего слуха слишком искусствен, но который высоко ценился его современниками.

Речи Цицерона, равно как и другие его литературные произведения, оказали большое влияние на развитие латинской прозы. Но его ценили не только современники и ближайшие античные потомки. Влияние Цицерона простиралось гораздо дальше. В эпоху Возрождения на стиле Цицерона воспитывались создатели литературных языков новой Европы. Деятели буржуазной французской революции XVIII в. тщательно изучали его речи и старались подражать им.

Речи Цицерона, как политические, так и судебные, дают огромный исторический материал, но крайне субъективно освещенный. Самый характер римского красноречия этой эпохи (особенно судебного) допускал не только произвольное освещение фактов, но и прямое их искажение путем одностороннего подбора, умолчания и даже фальсификации. Цицерон, как мы видели, был человеком политически неустойчивым и увлекающимся. В пылу борьбы он смешивал с грязью своих противников, не останавливаясь ни перед чем. Будучи прежде всего оратором, Цицерон часто давал красивой фразе увлечь себя так далеко, как сам не хотел, в чем он впоследствии горько раскаивался. Философский дух был чужд римлянам: для этого они были слишком практичны. Поэтому в философии сильнее всего выступает их зависимость от греков. Во II—I вв. в Греции наиболее популярными были две философские школы: умеренный академический скептицизм и стоицизм. Цицерон, являвшийся чистейшим эклектиком и поставивший перед собой задачу познакомить римское общество с последним словом греческой философии, соединил в своих взглядах наиболее ходячие представления обеих систем: учение о вероятности как критерии истинности (поздняя Академия) и, в духе стоицизма, допущение некоторых общих понятий, свойственных всем людям, существование бога, бессмертие души и т. п.

Цицерон ставил перед собой не столько научные, сколько просветительные цели. К тому же он не был философом-специалистом. Отсюда вытекают как достоинства, так и недостатки его философских произведений. Они доступны каждому образованному человеку, написаны изящным и простым языком. Цицерон прекрасно справился с трудной задачей перевести на латинский язык греческую философскую терминологию. С другой стороны, Цицерон, не обладая специальными знаниями, - часто допускал ошибки в изложении философских систем. Многое у него написано на скорую руку, часто отсутствует критическое отношение к излагаемым взглядам.

Тем не менее Цицерону принадлежит огромная заслуга перед историей культуры, так как именно он впервые в широком масштабе познакомил римское образованное общество с греческой философией. И прежде чем люди новой Европы смогли непосредственно использовать сокровища этой философии, они: знакомились с ней, главным образом, через Цицерона.

Большую историческую ценность представляет переписка Цицерона. Сохранилось четыре сборника его переписки: 1) письма к различным адресатам (обычно называются «Письма к близким»), 2) письма к брату Квинту, 3) письма к близкому другу Цицерона, Титу Помпонию Аттику, и 4) переписка с М. Брутом.

Цицерон был большим мастером эпистолярного стиля. Он умел и любил писать. Слог его легок и разнообразится и зависимости от личности адресата. Часть писем несомненно предназначалась для публикации следовательно была литературно обработана и не имеет поэтому характера непосредственности. Но многие письма не предназначались для опубликования. Поэтому они имеют интимный характер, полны непринужденности и естественности. Это повышает их историческое значение. В переписке Цицерона содержится огромный материал для истории гражданских войн, для характеристики как самого Цицерона, так и его современников. В ней дана яркая картина политической и социальной жизни, картина быта и нравов Рима середины I в. до н. э.

Список используемой литературы

1. Плутарх – Избранные жизнеописания, Т-2, М., 1987.

2. Теодор Моммзен – История Рима, Т-3, Огиз. 1941.

3. Письма Марка Туллия Цицерона к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту. Москва-Ленинград, 1949.

4. В.С. Сергеев – Очерки по истории Древнего Рима, часть 1-я, М., 1938.

5. М.Н. Ботвинник – Жизнеописания знаменитых греков и римлян, М., 1987.

6. С.Л. Утченко – Кризис и падение Римской республики, М., 1965.

7. С.Л. Утченко – Цицерон и его время, М., 1986.

8. Н.Л. Машкин – История Древнего Рима, Огиз. 1947.