Список источников примеров из художественной литературы 2 страница

Вторая категория людей, бонвиваны или искатели наслаждений, предпочитает быть. Однако «быть» в их понимании приобретает совершенно особый смысл. «Быть», «жить» для людей данного типа не означает «действовать», главной идеей для них становиться «наполнится текущим мгновением», насладиться каждой минутой жизни, каждой вещью, не упуская ни малейшей детали. Главный же их принцип – не заботиться о переменах, поэтому и будущее для них не существенно: риск в будущем и ради будущего не оправдан. Особое отношение проявляется у людей такой категории к опасности. Риск допускается «для наслаждения или от избытка эстетства «лишь только для того, чтобы «испытать трепет от сознания своей дерзости или чтобы почувствовать озноб от испуга» (там же, 1991: 109).

Подобные идеи отражены в творчестве французского писателя А. Жида, например, в его произведении «Яства земные». Нужно отметить, что вся его книга пронизана глубокой «пылкостью», жаждой ко всему и в первую очередь к жизни, которую автор рассматривает как «единственное благо». Как и все, кто писал о жизни, А. Жид естественным образом сталкивается с ее антиподом, смертью, считая, что «ни одна самая постоянная мысль о смерти не стоит самого маленького мгновения […] жизни», но для того, чтобы каждое мгновение стало ослепительно сияющим, оно должно «оттеняться темными глубинами смерти», ведь «ожидание близкой смерти увеличивает ценность каждого мгновения!» (Жид, 1998: www).

Что касается времени – прошлого, настоящего и будущего – то существенным для бонвиванов представляется только настоящее мгновение, тот миг, в котором они находятся здесь и сейчас. А. Жид призывает своего героя: «Никогда не пытайся, Натанаэль, найти в будущем утраченное прошлое. Лови в каждом мгновении неповторимую новизну и старайся не предвкушать свои радости или знай, что на подготовленном месте тебя застигнет врасплох совсем другая радость». Из такого отношения ко времени вытекает и отношение к выбору, необходимость которого становится невыносимой. Выбор воспринимается не как отбор, а как отказ от всего того, что не выбирается. Линейность времени ограничивает, тяготит – «эту линию мне бы хотелось видеть пространством, а на ней мои желания постоянно набегали друг на друга» (Жид, 1998: www). Неким девизом для людей данной категории могут служить следующие строки:

 

Удовольствия! Я ищу вас.

Вы прекрасны, как летние зори.

Яства!

Я жду вас, яства!

Во всей вселенной я ищу вас,

Удовольствия, удовлетворение всех моих желаний (Жид, 1998: www).

Основные понятия произведения А. Жида, среди которых любовь, пылкость, переполнение чувств, наслаждения, желания, опьянение чувствами, голод и жажда удовольствий, позволяют создать некий достаточно четкий образ, обрисовать приоритеты бонвиванов. П. Тейяр де Шарден определяет идеал жизни искателей наслаждений как «пить, никогда не утоляя жажды, но скорее увеличивая ее, ни в коей мере не с целью обретения силы, но с единственной заботой быть готовым всегда наклониться над каждым новым источником с еще большей жадностью» (Тейяр де Шарден, 1991: 109).

К оставшейся, третьей категории относятся люди, для которых стремление к чему-то большему, чем просто «быть» становится принципом жизни. Для них жизнь «восхождение» и «открытие».

Если соотнести вышеперечисленные типы отношения к жизни с временным разделением на прошлое, настоящее и будущее, то четко прослеживается векторная направленность каждого из них на тот или иной отрезок жизни: первая категория – пессимисты – направлена в прошлое; вторая – бонвиваны – пребывает в определенном моменте настоящего (в отличие от первой и третьей, данная категория именно зафиксирована во времени); люди, придерживающиеся третьей позиции, устремлены в будущее (Тейяр де Шарден, 1991: 110).

Подобное темпоральное разделение применимо не только к отдельным категориям людей, но и для различного типа культур в целом. «Культуры рассматриваются как: 1) ориентированные на прошлое (ценность прошлого опыта, упор на традиции, передача мудрости от поколения к поколению, цикличное повторение событий – прошлое повторяется в настоящем), 2) на настоящее (простые радости сегодняшнего дня без заботы о завтрашнем), или 3) на будущее (текущие события важны не сами по себе, а как потенциал, вклад в достижение будущих целей) (цит. по: Леонтович, 2002: 126). Что касается русской культуры, то для нее свойственно линейное восприятие времени, и настоящее в большей степени рассматривается в связи с прошлым. Ориентир на настоящее («жить одним днем») в большей степени присущ французской лингвокультуре.

Каждой из трех жизненных позиций соответствует свой тип счастья:

1) «счастье покоя» – тихое замкнутое существование, без усилий, без риска, с постоянным ограничением запросов и потребностей («Счастлив тот, что будет думать, чувствовать и желать как можно меньше»). Данному типу счастья чужды порывы (например, французский élan).

2) «счастье удовольствия» – непрекращающиеся, постоянно сменяющие одно другое наслаждения, радости, желания, чувства. Не в действии и созидании, а потреблении состоит главный принцип, цель жизни бонвиванов. («Счастлив тот, кто умеет насладиться в полной мере тем мгновением, которое у него в руках»).

3) «счастье роста, развития» – постоянное движение «по восходящей» – предполагает собой направленное в будущее стремление к высшей цели, высшим идеалам. Ценностью становится не счастье, как объект в себе самом, а сам процесс его достижения. (Счастлив тот, кто «не ищет непосредственного счастья, но, продвигаясь вперед, неминуемо находит радость в самом достижении полноты и завершенности действия») (Тейяр де Шарден, 1991: 110).

Итак, основываясь на вышеперечисленных трех «позициях перед вызовом жизни», соотнося их типами представителей исследуемых нами лингвокультур, можно причислить носителей французской лингвокульутры ко второй категории – бонвиванам и говорить о распространенности первого типа жизненной установки среди представителей русской лингвокультуры. На наш взгляд, люди, придерживающиеся принципа «роста», «развития» в жизни (третий тип жизненной установки), встречаются как среди французов, так и среди русских. Данное положение касается отчасти и первых двух категорий, так как в любой лингвокультуре (в данном случае речь идет о русской и французской) найдутся приверженцы всех трех типов жизненных установок. Однако, причисляя французов и русских к определенным категориям, мы имеем в виду усредненный тип представителей соответствующих культур.

Рассматривая смысловые составляющие понятий savoir vivre и bon vivant, как субъект-носитель «умения жить с удовольствием», необходимо отметить, что они отличаются значительной степенью диффузности и объемностью значений.

Основные характеристики, позволяющие создать образ «бонвивана» находим у Ги де Мопассана: «On l'appelait Saint-Antoine, parce qu'il se nommait Antoine, et aussi peut-être parce qu'il était bon vivant, joyeux, farceur, puissant mangeur et fort buveur, et vigoureux trousseur de servantes, bien qu'il eût plus de soixante ans» (Мопассан. Contes de bécasse) (Его назвали Святой Антуан, потому что имя у него было Антуан и может быть еще потому, что он был бонвиваном, жизнерадостным, большим любителем поесть и выпить, неисправимым волокитой за служанками, даже не смотря на свои шестьдесят лет. – Перевод наш. Э.Г.).

Характеристика, данная графу Остерману в «Записках английского резидента Рондо о некоторых вельможах русского двора» позволяет выявить некоторые смысловые составляющие понятия bon vivant, так же относящиеся и к лингвокультурному концепту savoir vivre, в своем отрицательном значении, а именно – ловкость, изворотливость, лукавство: «Никак нельзя отнять у него ума и ловкости; но он преисполнен изворотливости и лукавства, лжив и обманчив; в обращении угодлив и вкрадчив; принимает личину чистосердечия и низкопоклонен; это качество считается вернейшим залогом успеха у русских, а он превосходить в нем даже Русских. Он любит пожить (he is a bon-vivant), довольно щедр, но не благодарен» (Толстой: www).

Другой пример позволяет добавить к перечисленным характеристикам такие, как умение общаться, вежливо, любезно, обходительно вести себя, что оценивается положительно: «Старик А.О. Жонес […] был очень популярной фигурой. У него не было врагов в Нижнем Тагиле. Он всегда был со всеми вежлив, любезен, говорил о делах, делал предположительные распоряжения, обещал всем потом написать и оформить, никогда не исполняя то, что говорил, полагаясь во всем на волю Управляющего. Но фигура этого bon vivant была так приятна, обращение так любезно и обходительно, что «Жонса», как его звали рабочие, положительно любили в Тагильских заводах» (Грум-Гржимайло: www).

В качестве еще одной неотъемлемой черты bon vivant необходимо отметить и неиссякающий оптимизм: «Cocu optimiste ou bon vivant est celui qui voit tout en beau, s'amuse des intrigues de sa femme, boit à la santé des cocus et trouve à s'égayer là où d'autres s'arrachent des poignées de cheveux. N'est-il pas le plus sage?» (Fourier. Tableau analytique de cocuage) (Рогоносец-оптимист, или весельчак, это тот, кто во всем видит только прекрасное, забавляется интригами своей жены, пьет за здоровье рогоносцев, и может веселиться в тех ситуациях, где другие рвут на себе волосы. – Перевод наш. Э.Г.).

Понятие «бонвиван» находит свое отражение и в сознании представителей русской лингвокультуры, однако при переходе лингвокультурного концепта из одной культуры в другую происходит естественное искажение, утрата некоторых смыслов.

Характеризуя с помощью данных понятий свою манеру жить, свое мировоззрение и жизненные установки, человек с помощью одной языковой единицы транслирует многочисленные смыслы, заключенные в данных концептах. Однако несмотря на то, что адресат в некоторых случаях не испытывает особых затруднений при их понимании, иногда даже умея дать достаточно точное определение понятиям, он имеет перед собой лишь размытый образ, представление о предмете разговора. К подобным выводам нас привели результаты опроса русскоязычных информантов. В отличие от французской лингвокультуры, где понятия savoir vivre и bon vivant являются лингвокультурными концептами, в значительной степени определяющими и характеризующими особенности национального характера, в русской лингвокультуре данные концепты представляются недостаточно релевантными именно в тех значения, которые они приобретают во французской лингвокультуре. Конечно же, более или менее адекватное осмысление французских концептов присутствует и в русской культуре у отдельных ее представителей, однако оно не является преобладающим.

В качестве примера приведем отрывок из интервью Артемия Троицкого, считающего, что в жизни главное – удовольствия:

- Тогда вопрос: "Кто вы, мистер Троицкий?" вполне уместен…

- Есть такое хорошее французское слово "бонвиван" (bon vivant), обозначающее человека, который любит хорошо пожить. В первую очередь бонвиваном я и являюсь.

-  Это род занятий или мировоззрение?

- Это, я думаю, тот счастливый случай, когда мировоззрение превратилось в род занятий. Очень многие люди вынуждены жить совершенно иначе: для них на первом месте стоит работа, карьера, продвижение и развитие в какой-то определенной сфере. Соответственно, какие-то мелкие жизненные удовольствия стоят на втором месте. Но у меня получилось так, что мелкие жизненные удовольствия стоят на первом месте. На работе, чтобы выглядеть серьезным, я делаю вид, что на втором. По всем гороскопам я человек поверхностный, и надо сказать, что мне удавалось именно поверхностным образом делать много интересных и полезных вещей. И в то же время интересно проводить жизнь.

Итак, мы видим, что мажорное отношение к жизни, умение по-детски радоваться жизни, ценить сиюминутные простые удовольствия, составляющее сущность ежедневного бытия здесь и сейчас, свойственное французам, присуще отчасти и русским. Различие между сравниваемыми культурами применительно к этому «умению жить» заключается в том, что для французов такое отношение к жизни более значимо, чем для русских, оно более детально отражено в характеристиках типичного французского поведения. Может возникнуть вопрос: в какой мере мы вправе так считать, если, например, А.С. Пушкин как выразитель сущности русской ментальности постоянно подчеркивает в своих стихотворениях радость и удовольствие от жизни. На наш взгляд, А.С. Пушкин в определенной мере выражает не только общекультурные русские черты поведения, но и характеристики дворянского поведения, которое в 18 и 19 веках в значительной мере испытывало влияние французского аристократического стиля жизни в целом.

Говоря о мажорной доминанте французского отношения к жизни и минорной доминанте русского мировосприятия, мы отдаем себе отчет в том, что 1) эти предположения построены на субъективных оценках и самооценках и не могут рассматриваться как научно обоснованные факты (лингвокультурный анализ в определенной мере превращает такие предположения в научно доказанные факты либо опровергает их), 2) эти предположения должны опираться не только на данные этнопсихологии, но и на исторические сведения о жизни народа. Более того, правильно было бы разграничивать два типа мажорного отношения к жизни: 1) мажор, соответствующий умению радоваться жизни, и 2) официальный мажор, свойственный жизни в условиях тотального контроля государства или организации над своими членами (вспомним, что самым тяжким грехом в православном христианстве считается уныние). В известной мере минорное отношение к жизни является следствием как недостаточной свободы людей, так и навязанного и часто неискреннего мажорного восприятия действительности.

Исходя из этих соображений, мы считаем, что для понимания сущности концепта savoir vivre во французской лингвокультуре необходимо рассмотреть, во-первых, культурные доминанты французского менталитета в сравнении с русским, во-вторых, отношение к жизни в этико-философских теориях, в-третьих, дефиниционные характеристики исследуемого концепта во французском и русском языках и, в-четвертых, проявление этого концепта в авторских текстах – афористических и неафористических.

1.2. Культурные доминанты французского менталитета

 

У каждого человека три характера:

тот, который ему приписывают;

тот, который он сам себе приписывает;

и, наконец, тот, который есть в

действительности

В. Гюго

 

«Возникновение коллективных представлений народов друг о друге – чрезвычайно сложный и противоречивый процесс. Удивительна устойчивость никогда не затухающего в сознании человека представления о «своих» и «чужих», инстинктивное отталкивание всего чужого как непонятного и неприемлемого. С этим, вероятно, основным, определяющим, стереотипом в отношении к другим народам связываются и другие устойчивые представления, характеризующие действительные или мнимые черты национального характера» (цит. по: Борисова, 2002: www). В самом деле: «за французами прочно закрепились легкомыслие и усердие в любви, за немцами – педантичность, любовь к порядку, обстоятельность и умеренность во всем, за русскими – широта души, щедрость и лень» (Борисова, 2002: www).

В силу того, что лингвокультурный концепт savoir vivre рассматривается в нашем исследовании в качестве специфического для французской лингвокультуры, в значительной степени характеризующего французский менталитет, считаем необходимым в общих чертах обрисовать образ француза, как с позиций представителей других лингвокультур (в частности русской, немецкой, английской), так и с позиций самих французов. Данная информация позволит уточнить, насколько релевантным является исследуемый концепт для французского языкового сознания.

Понять народ, его дух, представляется довольно сложной задачей. В любом случае замечаниям и выводам по данному вопросу будет присущ некий субъективизм.

Рассматривая французский ум с психологической точки зрения, затрагивая вопросы темперамента, можно говорить о присущей данному народу впечатлительности («мы по-прежнему остаемся легко возбуждаемой нацией», которая проявляется во «врожденной жажде ко всем возбуждениям приятного характера»). Напротив, все тягостные и угнетающие впечатления провоцируют не только внутреннее, психологическое противление к подобного рода явлениям, но и выражаются на внешнем, физическом уровне как «физическое отвращение». Вследствие этого, как утверждает А. Фуллье, говоря о своих соотечественниках, «мы, подобно нашим предкам, всегда легко доступны удовольствию и радости во всех ее формах, преимущественно же наиболее непосредственных и не требующих усилий» (Фуллье: www).

Для определения основных черт, составляющих французский национальный характер, важную роль играет такое понятие, как «élan». Порывистость, прямолинейность характера, отличавшая еще галлов, сохранилась и у французского народа, которому свойственны скорее «внезапные порывы», чем «медленные усилия», где храбрость иногда доходит до дерзости, а любовь к свободе граничит с недисциплинированностью. Именно французский «élan», чрезмерная внезапность во всем (принятии решений, приверженности идеям, чувствам) стал причиной упреков в адрес французов со стороны представителей других наций в легкомыслии и сумасбродстве.

Достаточно сильно проявляется у французов желание «играть на публику», ставшее уже внутренней потребностью. Это относится как к области чувств, где преобладает стремление к их внешнему проявлению, так и к поведенческой сфере вообще, где желание блеснуть перед толпой нередко влияет, например, на правдивость рассказываемого французом. Последний может сознательно приукрашать свой рассказ в ущерб истинности. Однако при этом, француз остается искренним и откровенным (так утверждают сами французы), его нельзя обвинить в притворстве, хитрости. Проявление остроумия (принимаемое иногда форму светского тщеславия) также нуждается в наличии и привлечении внимания публики, для удовлетворения своего желания «нравиться другим, забавляя их».

Среди интеллектуальных качеств выделяется понятливость, имеющая как свои положительные, так и отрицательные моменты. Способность быстро улавливать важные моменты, желание быстро достигнуть цели, приводит к поверхностности и непрочности знаний, результатом которых становятся поспешные, иногда неверные суждения. Этой же торопливостью, нежеланием (а возможно, и неумением) углубляться в подробности можно отчасти объяснить склонность французов «ко всякому упрощению». Такой упрощенный подход, вероятно, определяет и отношение французов к жизненным трудностям, проблемам, и их стремление к веселости, беззаботности, радостям жизни. Французов можно отнести к народам-оптимистам, которые «склонны жертвовать будущим, в котором они никогда не сомневаются, ради настоящего момента». Подтверждение тому нам дает и классификация П. Тейяра де Шардена о трех типах людей, их поведения «перед лицом Жизни», изложенная выше.

Мода, законодателями которой сами французы и являются, оказывает значительное влияние и на них самих. Следование моде, которая всегда властвует над французами, может вызвать у них увлечение прямо противоположными идеями. Однако, что касается манеры одеваться (то есть моды в одежде) в повседневной жизни, у французов проявляется скорее пренебрежительное, чем благоговейное отношение к одежде. Для подтверждения вышесказанного приведем пример сравнения французов и русских (мужчин и женщин) с позиции представителя французской лингвокультуры: «Les hommes russes sont très modestes. En tous cas ils ne draguent pas les filles dans les rues. Il peuvent le faire, seulement si ils ont assez bu pour ça. Ils ne ressemblent absolument pas aux français. Les hommes russes essayent de faire attention à eux. En France, les gens s’en fichent: les hommes peuvent être mal rasé, en T-shirt et en jeans. Les hommes russes sont très ambitieux, je ne sais pas si c’est bien ou mal... Les russes, en général, ne sont pas avides, mais en ce qui concerne leurs émotions intérieures, ils sont sercrets, et ne montrent jamais leurs sentiments. Tous ce découvre quand on mets devant lui de l’alcool – parfois la bière ne suffit pas, alors la vodka prend le relais. Alors il se comporte de manière plus ouverte, plus libre peut-être. Il existe aussi des hommes irresponsables.... En Russie, les femmes sont plus fortes moralement. Les femmes sont très féminines, elles essaient de bien s’habiller, parfois elles sont trop maquillées et ont l’air de poupées. Il y a ici beaucoup de très belles femmes. A mon travail, les femmes s’habillent comme moi si j’allais chez des amis ou à une soirée. Cela ne correspond pas tout à fait à la culture française. Non seulement les hommes ne font pas attention à eux, mais les filles sont en jean, et elles portent le minimum de maquillage, et on y est tous habitué».

Основные характеристики, данные русским одним из представителей французской лингвокультуры, можно привести в виде схемы:

 

РУССКИЕ (МУЖЧИНЫ)	оценка
скромны, просты	+
следят за собой (внешность)	+
очень амбициозны	+/-
не жадные	+
скрытные (чувства, эмоции)	+/-
безответственные	-
примитивные	-
слабые	-

 

Своей простотой, скромностью русские мужчины абсолютно не похожи на французов. Внимание, уделяемое русскими своей внешности, оценивается положительно, особенно явно это проявляется на фоне несколько пренебрежительного отношения к внешнему виду французов (как у мужчин, так и у женщин).

Что касается внешнего вида русских женщин, то их обвиняют в чрезмерности в макияже, некотором несоответствии выбора одежды для того или иного случая (русские женщины стараются выглядеть красиво, они всегда одеваются так, как если бы шли на какой-нибудь вечер), что абсолютно не соответствует французской культуре.

 

Русские женщины	оценка
Сильные (морально)	+
Очень женственные	+
Следят за собой (внешность)	+/-

 

«Французская вежливость» является одной из важнейших составляющих системы ценностей французов. Ее расцвет приходится на период абсолютизма, «когда вопросам этикета и церемониала придавалось очень большое значение». В это же время появляются и начинают широко распространяться «изощренные формы обращений, приветствий, подписей, которые отчасти сохранились до наших дней. Суть пышно-церемониальной французской придворной учтивости состояла в стремлении всячески возвеличить собеседника или адресата». Бывшие характерными для XVIII-XIX вв. формулы вежливости (например, в письме) типа: «С глубочайшим почтением и совершенной преданностью честью имею быть, милостивейший государь, Вашим покорнейшим слугой» в XX в. значительно упростились, тем не менее, и в настоящее время «формы вежливости во Франции, сложнее, чем в других странах» (Смирнов, 1988: 142).

Однако существует мнение, что «былая французская вежливость исчезает. Действительно, ускорившийся темп жизни, увеличение чисто внешнего, формального, «улично-магазинного» общения, вечно спешащие массы людей на улицах больших городов не располагают к проявлению прежней, порой церемонной вежливости. И все же вежливость, такт и учтивость остаются украшением Франции» (Смирнов, 1988: 143).

«Язык данного народа так же связан с его характером, как черты лица с характером индивидуума: у филологии есть свое лицо» (Фуллье: www).

«Родной язык для французов – воплощение национального достоинства, а потому они, как бы в целях самозащиты, формализую его самым невероятным образом. Во французских словарях обычно даже есть специальный набор фраз, которыми желательно пользоваться как «средством аргументации» (Япп, 2001: 24).

Тем не менее, отмечается и стремление французов к точности и ясности, отражаемое в языке. Вот что пишет А. Фуллье о французском языке:

«…всякая фальшь слышна в нем [языке], как на хорошо настроенном инструменте. Это – язык, на котором всего труднее плохо мыслить и хорошо писать. Француз выражает отдельными словами не только главные мысли, но и все второстепенные идеи, часто даже простые указания соотношений. […] В силу исключительной привилегии, французский язык один остался верен прямому логическому порядку, чужд смелых нововведений, вызываемых капризом чувства и страсти. […] Даже чувство проникает в него только через посредство идеи и обязано ограничиться оттенками большей частью интеллектуального характера. Даже при выражении самых индивидуальных мыслей французский язык требует известного рода безличности и как бы доли универсальной симпатии» (Фуллье: www).

Затрагивая вопрос национального языка, мы непосредственным образом получаем выход на языковую картину мира рассматриваемых лингвокультур, русской и французской, на уровне которой так же обнаруживаем некоторые различия, проявляющиеся, в частности, «в способах выражения собирательности, совокупности и множественности» (Леонтович: 2002: 132). Отметим, что в сравнении с русским языком для французского характерна «бóльшая степень разнообразия и детализации». Например, если в русском языке слово «чистить» в значении «приготовляя в пищу, освобождать от верхнего слоя, кожуры, чешуи и т.д.» одинаково употребляется в сочетании со всеми видами продуктов (чистить картошку, апельсины, грибы, рыбу, овощи), то во французском языке отмечается более тщательная детализация и различение способа очистки в зависимости от того, о каком продукте идет речь: éplucher (более нейтральное и обобщающее слово для выражения значения «удалять ненужное»), peler (употребляется, когда речь идет о фруктах, овощах – чистить яблоки, груши, апельсины, лук и т.п., то есть обозначает «снимать верхний слой»), écaler (чистить орехи (от écale (f) – скорлупа, шелуха), énucléer (вынимать косточки), écailler (чистить чешую (от écaille (f) – чешуя), vider (вынимать внутренности, потрошить (о птице, дичи).

Наличие определенной системы правил в поведении, языке и самой жизни имеет для французов определяющее значение. На наш взгляд, можно с уверенностью сказать, что лингвокультурный концепт savoir vivre находит свое выражение во французском языке не только в качестве той или иной лексической единицы, но и содержится в самой системе языка, которой свойственно «приличие» и мягкость. Из рассуждений Венедея в своей книге «Les Allemands et les Français, d’après l’esprit de leur langue et leurs proverbes», где он сравнивает француза и немца, можно сделать вывод о значимости для французского языкового сознания самого глагола savoir: «Француз знает, немец может; один знает язык, знает (умеет) сделать что-нибудь, знает (умеет) молчать; другой может говорить на известном языке, может сделать что-нибудь, может молчать» (цит. по: Фуллье: www). В русском языке, принимая во внимание словарные дефиниции глаголов, «знать» еще не обозначает «уметь». Во французском языке дело обстоит иначе. Обращение к толкованию значения глагола savoir по словарным дефинициям показывает, что savoir во французском языке в первом значении передает смысл «знать, узнать» (что соответствует смысловому содержания русского глагола «знать»), однако это относится к различного рода информации, как таковой, и информации о чем-либо, в частности: узнать новость (vous savez la nouvelle); знать урок (il sait sa leçon); знать языки (il sait plusieurs langues); знать что-то относительно какого-либо дела, вопроса (l’affire que vous savez, il en sait long sur la question), [у]знать правду (je veux savoir la vérité); знать дорогу (savoir son chemin), знать кого-либо или что-либо о качествах (je le sait très poli, il est gentil, vous savez), пристрастиях (je ne te savait pas prestidigitateur), профессии, намерениях субъекта (tout le monde sait qu’il va partir) и т.п. Смысловое содержание второго значения рассматриваемого глагола соответствует русскому «уметь», где речь идет об «обладании какой-либо способностью, умении делать что-либо; быть в состоянии, мочь сделать что-либо хорошо, так как нужно»: уметь плавать, играть на пианино (il sait nager (jouer du piano); уметь защититься (si l’on m’attaque, je saurai me defendre) и т.д. То есть можно говорить о том, что во французском языке, в отличие от русского, знание подразумевает умение.

Говоря о французском языке, отметим также, что помимо ясности и точности, ему приписываются такие качества, как вкус, грация, изысканность, изящество, они же, в свою очередь, и характеризуют в целом и французский менталитет: «Французский язык, одновременно здравомыслящий и остроумный, правильный и гибкий, соединяющий живость с достоинством, естественность с изяществом, повлиял на поддержание тех свойств, которые французский народ всегда обнаруживал в своих художественных произведениях […]: прежде всего, вкус, вносимый им во все свои произведения и представляющий собой не что иное, как рассудок, регулирующий свободу …; затем – грацию, тайна которой известна французам более, чем другим народам, и которая является самопроизвольным выражением любящего и доброжелательного чувства свободы и общественности, чуждающиеся всякого условия, принужденности и резкости; наконец – эту заботу об изяществе, проявляемую нашими простыми рабочими, особенно парижскими, во всех их работах, превосходство которых неоспоримо; эта благородная забота не позволяет им жертвовать прекрасным ради полезного или дешевого, достоинством ради удобства, умственной свободой ради слепого машинного труда» (Фуллье: www).