Биполитические и биоэтические дилеммы репродуктивных технологий

Попытаемся осмыслить в те изменения в механизмах осуществления биовласти, которые внесло в современную цивилизацию развитие фундаментальной биологии и биотехнологии, превратившие человека из субъекта в объект технологического манипулирования. В истории науки известны примеры, когда для того, чтобы сделать наглядной, доступной, образной ту или иную концепцию, доведя ее до логического конца и, одновременно, придав ей некую художественную выразительность, прибегали к средствам, далеким от академической строгости и сухости. «Демон Лапласа», «демон Максвелла», «демон Дарвина»...

 Вероятно, настало говорить еще об одной метафоре, поскольку имидж высоких технологий действительно имеет в современном массовом сознании явные демонические черты, как только обращаются к самому человеку. Безусловно, на первом плане здесь оказывается виртуальная реальность [28] – дублирование реальности физической, создаваемое с помощью компьютерной техники (но не только). Ее радикально революционизирующее влияние на человеческое бытие еще в 1964 г предсказал Станислав Лем [Lem, 1984, Лем, 2004].Чуть позже сходные идеи развивали П.Ангер и Х.Патнем [«Матрица», 2005, с. 34, сл.]. Прогресс информационных технологий (подлинный и виртуальный) сделал экзистенциальный риск виртуальной реальности одной из самых мощных доминант современной Западной ментальности. Свидетельством тому – невероятный успех фильма братьев Вачовски «Матрица».

В широком значении этих терминов виртуальная реальность и манипулирование сознанием оказываются если не синонимами, то альтернативными аспектами одного и того же феномена. И действительно, объект такого манипулирования живет в истинной реальности, не отдавая себе в этом отчета. Технологические решения, на основе которых возможно управление мировоззрением и мировосприятием человека, сводятся в настоящее время к нескольким принципиальным схемам (будем помнить, что «объект» здесь это мы с вами, наши мысли, воля, эмоции):

1. управление и контроль информационных каналов, посредством которых в сознание объекта поступают сигналы из материального мира (компьютерные симуляторы);

2. управление и контроль условий функционирования психических процессов, протекающих в объекте (психосоматическое программирование);

3. управление и контроль условий функционирования физиологических и биохимических процессов в центральной нервной системе (нейрофармакология);

4. управление и контроль структурно-функциональной организации центральной нервной системы объекта (генные технологии, электронные чипы и т.д).

Как это не странно на первый взгляд, основная идея виртуальной реальности и метафора ее «демонический» интерпретации имеет значительно более длинную историю, восходя к Платону. Рене Декарт взял за исходную точку «Размышлений о первой философии» принцип методологического сомнения в адекватности чувственного образа реальности ей самой. «Демон Декарта» – «злокозненный гений, очень изобретательный и могущественный» способен манипулировать человеческим сознанием до такой степени, что «небо, воздух, цвета, очертания, звуки и все вообще внешние вещи» могут оказаться всего лишь «пригрезившимися мне ловушками, расставленными моей доверчивости». Именно из результата этого мысленного эксперимента с потенциально существующей виртуальной реальностью вытекает знаменитое: «Dubito, ergo cogito. Cogito, ergo, sum».

Итак, в сущности, страх перед возможностью глобального манипулирования человеческим сознанием оказывается гораздо старше, чем соответствующие технологии.

Но рассмотрим подробнее четвертую из приведенных выше технологий виртуализации реальности. Стандартное в настоящее время понимание виртуальной реальности сводится к следующему [Возможные миры, 1995, с. 3]: «Виртуальную реальность можно определить как осмысленную часть мира, преломленную через измененное состояние сознания: сновидение, бред, опьянение, вдохновение, тоску, радость, апатию. И поскольку любое состояние сознания можно рассматривать как измененное, то любая реальность в этом смысле является виртуальной - так же как действительный мир лишь один из возможных миров».

Для техногенной цивилизации на доинформационных стадиях ее эволюции характерна первичность физической реальности. Из существующего репертуара приемлемых виртуальных реальностей отбирались те, которые существующие технологии позволяют рассматривать в качестве потенциально возможных вариантов трансформации физической реальности - как объект целенаправленной преобразовательной деятельности. Таким путем виртуальная реальность становилась телеологической причиной эволюции очеловеченной части Природы (физической реальности).

Уравнивание в правах «физической» и виртуальной реальностей уже имело серьезные последствия, не только в социокультурном, но и в когинтивно-эпистемологическом аспекте. В частности решительному пересмотру были подвергуто содержание и онятий болезни и нормы и в медицине, в том числе, и в современной психиатрии. Поведенческий акт, который в «физическом мире» рассматривается как неадекватный, в виртуальном пространстве оказывается локализованным в предедах нормы. «Виртуальность» согласно новой парадигме отнюдь не означает отсутствие жесткой системы логических связей между ее (реальности) отдельными проявлениями, просто это другая система отношений субъекта и объекта и другая логика, отражающая их.

Другой вопрос, может ли альтернативная физической модель реальности обеспечить выживание индивидуума - ее носителя - в этом мире. Эмпрически очевидно что отбрасывать такую возможность a priori нельзя. Об этом свидетельствуют могочиленные факты, накопленные сравнительной культурологией. Однако авторам представляется столь же интуитивно очевидным, что ро отдельного индивидуума, его включенность в общую систему межличностной коммуникации ставит определенные пределы разнообразию индивидуальных миров составляющих социум индивидуумов. А осюда вытекает, в свою очередь еще одна принципиальная дихотомия эволюционной траектории разумной жизни: либо - фрагментация коммуникативной структуры социума, завершающаяся разрывом всяких осознавемых связей индвидуума с физическим миром, его инкапсуляцией в собственнной персонифицированной реальности (1); либо - распад социума на автономные цивилизации с принципиально несовместимыми коммуникационными и когнитивно-познавательными системами и механизмами (2).

Первый сценарий будет означать утрату человеком роли активного субъекта эволюционного процесса. В этом случае последующее течение глобальной эволюции в принципе непредсказуемо. Второй сценарий подразумевает распад человечества на множество не понимающих друг друга и самостоятельно строящих свои отношения с миром, в котором они живут, «внеземных» (если не по пространственной локализации, то по природе) цивилизаций. Необходимое условие такого тразвития событий - интеграция обоих разновидностей обоих разновидностей HI-HUME технологий - трансформации социокультурного и когнитивного кода с одной стороны и генетического - с другой.

Итак, параллельное существование двух реальностей – материальной и виртуальной в случае технологических схем, основанное на самовоспроизводящемся изменении носителей сознания сменяется вытеснением одной реальности другой ее формой. Это сильное утверждение оказывается, тем не менее, справедливым, если признать, что объективная реальность на самом деле не существует вне связки с субъектом. Реальность – это на самом деле не весь материальный мир, а та его часть, которая доступна нашему восприятию и основанных на законах этого восприятия когнитивных моделях. Изменение субстрата носителей сознания приведет к необратимому изменению нашего взгляда на мир, которое уже не будет отличимо от так называемой «объективной реальности». Феноменология природы изменится, а соответственно этому изменится и сама природа – в результате преобразовательной деятельности носителей Разума. В этом смысле виртуальная и «истинная» реальность, как справедливо отмечает Дэвид Веберман [«Матрица», 2005, с. 308-328], оказываются полностью равноправными. В свою очередь, это означает, что они превращаются в потенциально возможные альтернативные сценарии будущего человечества. Мифологема «от моего личного выбора зависит судьба Вселенной» вновь становится этическим имеперативом. К этому совпадению мотивов в социокультурном осмыслении биомедицинских технологий и технологий манипулирования сознанием мы еще вернемся впоследствии.

Итак, генетические технологии также допускают «демоническую» интерпретацию-метафору. Образ генетической инженерии (которая далеко выходит за границы манипулирования сознанием), складывающийся в западной ментальности, вполне обоснованно можно описать как «Демона двойной спирали». Можно было бы назвать его и иначе – «Демон Джеймса Уотсона». Одно из самых цитируемых в конце прошлого – начале нынешнего тысячелетий высказываний о сущности той революции в умах, которую вызвала фундаментальная генетика и биотехнология принадлежит лауреату Нобелевской премии, первому научному руководителю Международного проекта «Геном человека» Джеймсу Уотсону: «Мы думали наша судьба нисходит к нам со звезд, на самом деле наша судьба записана в наших генах». Ментальной доминантой техногенной цивилизации на современной фазе ее развития стал генетический детерминизм – современный человек верит, что тот, кто полностью расшифрует генетическую информацию, записанную в виде последовательности нуклеотидов в геноме каждого индивидуума, сможет предсказать всю его последующую судьбу, поведение во всех мыслимых и немыслимых ситуациях, положение в обществе, болезни, которыми он заболеет, время их возникновение и проч., и проч., и проч. Эта вера стала силой – реальной или виртуальной, – определяющей вектор развития современного человечества. В массовом сознании возникает связь генетической, закодированной в хромосомах каждого индивидуума и им самим. Эта связь мистифицируется. Изменение индивидуальной генетической информации воспринимается как изменение личности ее носителя. «Превращение культуры [добавим, – и человеческой личности – авт. ] в текст — самое значительное событие, происходящее в ситуации постмодерна. Текстом и письмом (в том числе так зазываемым «автоматическим») замещается онтологическая данность культуры, в том числе и культуры телесного» [Уваров, 2003] – такой почти общепринятый диагноз, поставленный тем ментальным трансформаций, которые обусловлены, не в последнюю очередь, прогрессом естествознания и технологии последних десятилетий. В целом с ним согласны не только гуманитарии, но представители экспериментального естествознания. Как когда-то отметил Георгий Гамов (Цит. по: [Ичас, 1994. с. 494]), которому принадлежит заслуга самой постановки проблемы генетического кода, человеческая личность воспринимается ныне как некая инструкция – текст в записной книжке. Текст, который можно скопировать или изменить по своему произволу.

Эта особенность мышления определяет и восприятие социальных проблем, порожденных развитием генетических и репродуктивных технологий. Для коммуникативного взаимодействия генетики и биотехнологии с одной стороны и гуманистики с другой в высшей степени характерно операция перекодирования: то, что экспертом-генетиком и биотехнологом воспринимается как вопрос обеспечения технической безопасности экспертом-биополитиком и правоведом формулируется как этическая и политическая дилемма. Рассмотрим наиболее важные из них.

1. Возможное нарушение прав ребенка, связанное с несоблюдением категорического императива И. Канта (философско-методологическая дилемма) – искусственно инициированное рождение ребенка, служащего средством достижения поставленной цели:

(a) появление ребенка, возникшего в результате генно-репродуктивных технологий, как правило, является средством достижения цели, не связанной непосредственно с появлением новой личности и, следовательно, должно рассматриваться как противоречащее нормам гуманистической этики;

(b) использование генно-репродуктивных технологий делает возможным появление новой полноценной личности, которая в противном случае вообще не могла бы родиться или ее существование не было бы полноценным и достойным; таким образом, использование таких технологий этически оправданно.

Современная этика западной цивилизации, основывается на категорическом императиве Иммануила Канта, гласящем: поступай так, чтобы максима твоего субъективного поступка посредством твоей воли стала максимой всеобщего объективного нравственного закона. Но в таком случае человек может рассматриваться как конечная цель, но не средство достижения этой цели. Между тем, в настоящее время, это противоречие оказывается далеким от разрешения, по крайней мере, теоретически. Сделанные перед и после рождения Мариссы Айала средствами массовой информации и некоторыми экспертами пугающие предсказания касательно ее будущего и отношения к ней со стороны близких, по всей видимости, оказались ошибочными, но породили метафору, которая, несмотря на несоответствие действительному положению дел и негативной эмоциональной окраске ныне циркулирует, почти, как официальный термин для обозначения детей рожденных с использованием методики ПГД – «ребенок на запчасти», «ребенок – детский конструктор». Единственной причиной психологического стресса, который могут испытывать такого рода дети, является осознание, что их появлением на свет служит чьим-то посторонним интересам, а не объясняется ценностью их жизни как таковой. Однако такого рода психологический шок a priori очевидно имеет ранг, соответствующий другим факторам психологического стресса, существующим в настоящее время (невозможность прерывания нежелательной беременности, неполная семья и т.д.). Проблема психологических последствий использования генотерапевтических репродуктивных технологий в настоящее время в целом является все же белым пятном в биоэтике и биополитологии. Конкретно научных исследований в области психологии, детей рожденных с помощью репродуктивных и генных технологий, как потенциальных доноров стволовых клеток нам обнаружить, естественно не удалось.

Если анализировать эту ситуацию в рамках сугубо прагматического пордхода – с точки зрения выбора оптимальной стратегии поведения [Boyle, Savulesky, 2001], то принимаемое решение приводит к рождению здорового ребенка и/или сохраняет жизнь уже существующего человека. Все возможные альтернативы генотерапии, предимплантационной генетической диагностики, например, и т.п. в настоящее время, по крайней мере – могут предотвратить рождение ребенка с патологической наследственностью или гарантировать рождение здорового ребенка, но не решить проблему излечения ряда наследственных заболеваний или предотвращения возникновения эмбриона с. патологией. Иными словами, принимаемое в каждом конкретном случае решение о проведении (или не проведении) геннотехнологического вмешательства получает некую рационалистическую объективную основу – возвращение к биологической норме..

Однако эта концепция, в сущности, означает, что классическая формулировка кантовского категорического императива должна быть преобразована следующим образом: поступай так, чтобы максима твоего поступка посредством твоей воли стала максимой всеобщего закона природыі.

Несмотря на свою очевидную прагматичность с точки зрения либеральной идеологии, это означает использование недопустимой логическую операции – феноменологическую редукцию концепта «этические принципы» к «законам природы» [Лебедь, 2006, с. 181-183]. Итак, в рамках кантовской деонтологической этики философско-методологическая дилемма не имеет в настоящее время логически непротиворечивого решения, и неизвестно, существует ли таковое вообще.  

2. Сохранение генетического разнообразия (эколого-генетическая дилемма): 

(a) устранение методами генной инженерии из генофонда генов, снижающих жизнеспособность и приспособленность их носителей, обеспечивает более высокий уровень приспособленности к существующей в настоящее время экологической (а в случае Homo sapiens – и социокультурной) среде и, следовательно, этически оправданно;

(b) устранение из генофонда отдельных генов, ведет к уменьшению уровня генетического разнообразия, снижает адаптивный потенциал в отношении будущих изменений среды обитания и, следовательно, недопустимо.

Возможность селекции или генетической модификации эмбрионов и яйцеклеток создает реальную опасность снижения генетического разнообразия в генетической популяции как следствие разнообразных культурно психологических, социоэтических и политических влияний. Значение этого фактора уже проявилось на примере многих стран азиатского региона, в которых оказалось необходимым принятие законодательных мер ограничивающих использование методов пренатальной диагностики пола случаями повышенного риска сцепленных с полом наследственных патологий. Причиной последнего шага оказалось нарушение нормального соотношения полов у новорожденных вследствие их различного социального статуса (родители предпочитали мальчиков).

3. Свобода репродуктивного выбора и возможность социально-политического принуждения (прямого или опосредованного) или социокультурного давления при его осуществлении (евгеническая дилемма): 

(a) общество имеет право влиять на репродуктивный выбор своих членов, постольку, поскольку это обеспечивает право будущих членов общество на качество жизни, достойное человека;

(b) всякое постороннее давление, нарушает права будущих родителей на индивидуальную свободу, а будущих детей – на «открытое будущее».

Один из возможных социальных рисков репродуктивных и генных технологии заключается в усилении внешнего (социального, культурного, политического) давления на процесс принятия решения о рождении ребенка с теми или иными наследственными характеристиками. Негативное восприятие административного контроля стимулируется историческим опытом, связанным с попытками реализации программ улучшения генофонда человека (евгеника) предпринятыми в США, Скандинавии и Германии 1900-1950 годах.

Выше мы уже касались социальной и политической истории евгеники, зародившейся как сугубо научное направление, а отнюдь не политическая идеология.

Развитие современных генных технологий создает технологические и социокультурные предпосылки для нового цикла приведения генетической конституции Homo sapiens в соответствие с социальными условиями техногенной цивилизации.

Источник такого давления в современных условиях отличается от такового первой трети ХХ века. Тогда первотолчком послужило развитие генетики человека в широком смысле этого слова. Новые концепции и идеи изменили баланс противоположно ориентированных ментальных установок и стереотипов, активировав те из них, которые оказались созвучны новым научным постулатам. Наиболее значимым оказалось усиление так называемого стереотипа родовой предетерминации – веры в неразрывность кровной связи, соединяющей всех потомков основателя рода в единое целое.

Для либеральной традиции характерно поиски решения в рамках доктрин индивидуальной свободы и права собственности. Система ценностей, ментальных доминант и поведенческих иодусов, лежащая в основе этой модели, сложилась в ходе становления рыночно-конъюктурных отношений и вследствие них. Свой адаптивно-эвристический потенциал она доказала за последние 200-250 лет неоднократно.

 

4. Правовой статус человеческих эмбрионов и юридическая идентификация момента возникновения человеческой личности (юридическая дилемма):

(a) использование клеток генетически модифицированных или селектированных человеческих эмбрионов – единственный из известных в настоящее время путей лечения многих наследственных и ненаследственных патологий;

(b) использование клеток генетически модифицированных или селектированных человеческих эмбрионов в том случае, когда оно осуществляется после начала формирования человеческой личности, нарушает фундаментальное право каждого человеческого существа – на жизнь.

Развитие репродуктивных технологий (клонирование организма и эмбриональных стволовых клеток в терапевтических целях) поставило вопрос о социально этическом и правовом статусе человеческого эмбриона. Иными словами, необходимо определить стадию индивидуального развития, когда он приобретает фундаментальные атрибуты человеческой личности и, следовательно, определенные политические права, прежде всего, право на жизнь.

С точки зрения эксперта-гуманитария (этика, правоведа, философа) решение этого вопроса в правовом или политическом поле должно исходить из конкретно-научной информации – времени закладки биологических инвариантов личностных характеристик индивидуума. Однако для биолога трансформация развивающейся оплодотворенной яйцеклетки из совокупности автономных клеток в наделенный сознанием организм – не одномоментное событие, а процесс. Каждая его фаза связана с предшествующими и последующими функциональной зависимостью. Формирование полноценно функционирующего мозга завершается только к концу второго года жизни ребенка; способность перерабатывать полученные ощущения появляется у эмбриона на 30-й неделе после оплодотворения, а реакция на внешние раздражители – на 6-й; начало образования собственных органов человеческого организма (в частности, нервной системы) начинается на 14-й день; начало функционирования генома оплодотворенной яйцеклетки на стадии 8 бластомеров, а объединение геномов мужской и женской половых клеток – через 20 час. после проникновения сперматозоида в яйцеклетку [Курило,1998]. «Представление о «нормальном геноме», как и о «нормальном» теле и темпераменте представляет собой культурный идеал, который подлежит обсуждению», – замечает Б.В.Марков [Марков, 2002]. А, следовательно, определение момента «рождения личности» в этом случае оказывается возможным в результате этического выбора и таким образом возвращается в социогуманитарное поле. Такая же дилемма встает перед исследователями и в других ситуациях, порожденных развитием современных технологий (конфиденциальность генетической информации, этно- и расо-генетические исследования и т.д. и т.п.).

5. Генетическая дискриминация (первая биополитическая дилемма):

(a) генетическая информация о каждом конкретном индивидууме должна рассматриваться как конфиденциальная (“тайна личности”), поскольку предоставляет ее обладателю инструмент манипулирования чужими судьбами и может служить средством ограничения de jure или de facto политических прав носителей определенных генов;

(b) генетическая информация о каждом конкретном индивидууме существенна с точки зрения безопасности и здоровья, связанных с ним лиц.

В настоящее время эта дилемма имеет настолько мощный потенциал источника биополитических конфликтов в Западной цивилизации, что ее необходимо рассматривать особо. Мы вернемся к этому вопросу в следующем разделе.

6. Возможность расслоения генофонда в соответствии с уровнем  дохода (вторая биополитическая дилемма – антропологическая);

(c) каждый человек имеет право на устранение из его генома тех факторов, которые снижают уровень биосоциальной адаптации его самого или его потомков;

(d) геном человека является «достоянием всего человечества» как единого биологического вида и его модификации в зависимости от экономического ценза или в соответствии с этнокультурными, профессиональными и т.п. критериями недопустимы, поскольку ведут к утрате идентичности человечества.

Например, стоимость лечения бета-талассемии с использованием технологии предимплантационной диагностики и трансплантации половых клеток в настоящее время приближается к 300.000 долларов. Это делает эту технологию впрочем, как и другие генодиагностические и генотерапевтические процедуры, малодоступной для слоев населения с относительно низким уровнем дохода. В свою очередь, это создает предпосылки для расслоения единого генофонда человеческой популяции на группы, выделяемые в соответствии с уровнем дохода, свободный обмен генами, которых затруднен.

Многие инвалидные сообщества возражают против использования геннотерапевтических способов лечения, поскольку это приведет к элиминации выработанных в течение тысячелетий своеобразных субкультурных типов. Перевод таких субкультур на генетическую основу повысит их статус до уровня собственно культурного типа.

Существуют разнообразные проекты генетической адаптации человека к определенным типам профессиональной деятельности или к выживанию в условиях особых экологических ниш (дно океана, космическая среда и т.п.). В принципе все эти тенденции сходятся в одной точке: автономные в культурном и социальном плане общности могут превратиться в репродуктивно изолированные и отличающиеся друг от друга генетически субпопуляции, а в более отдаленной перспективе – самостоятельные виды разумных существ.

Поиски либеральной философией решений биополитических дилемм, как справедливо отметил в недавно переведенном на русский язык исследовании Юрген Хабермас [Хабермас, 2003], ведутся преимущественно в рамках англо-американской философской традиции. (Анализ взглядов Ю.Хабермаса о методах и границах допустимого вмешательства в биологическую эволюцию человека приводится в статье: [Куренной, 2003].). Собственно говоря, оно сводится к формальному обеспечению репродуктивного выбора родителей на основе рецептов и технологий уже не раз доказавших свою эффективность в рыночной системе. «Исходя из либеральной точки зрения, – пишет Хабермас [2003, c. 90], – представляется само собой разумеющимся, что решения относительно строения генофонда детей не могут подвергаться никакому государственному регулированию, но отдаются целиком на усмотрение родителей. Для подобных позиций характерно рассматривать открытое генными технологиями игровое пространство решений как материальное продолжение свободы воспроизводства и права родителей, т.е. как продолжение основных прав индивида в его противостоянии государству».

Подобная интерпретация плохо вписывается в мировоззрение и ментальность континентальной Европы (прежде всего, – немецкую) и, добавим, – восточно-славянскую. В немецкой и отечественной философии вопросы типа «что есть Человек, вообще, и нравственный Человек, в частности?» нельзя обойти просто предложив некий абстрактный алгоритм идентификации. К тому же это решение содержит внутреннее противоречие, которое Хабермас не преминул выявить. В либеральной доктрине государство обязано «гарантировать каждому равную свободу развивать этическое самопонимание для того, чтобы в соответствии с собственными возможностями и благими намерениями осуществить в действительности персональную концепцию «благой жизни» [Хабермас, 2003, c. 12]. Иными словами, в обществе должно быть обеспечено справедливое взаимодействие индивидуумов, имеющих разные представления о том, что есть Добро и Зло – как относительно самих себя, так и других членов социума. В таком случае столкновение принципов культурно-этического плюрализма и свободы репродуктивного выбора ведет к опасной социально-правовой нестабильности: «Распространение принуждения на генетические структуры будущей личности означает, что любая личность, независимо от того, является ли она генетически запрограммированной или нет, может отныне рассматривать строение своего генома как следствие некого с ее точки зрения предосудительного действия или бездействия» [Хабермас, 2003, c. 47].

Систему универсальных этических принципов взаимоотношений разумных индивидов, относящихся к одной и той же генеральной совокупности – человечеству, Хабермас обозначает категорией «этика вида». Именно она позволяет любой личности идентифицировать себя как члена общества, индивида, входящего в ту совокупность существ, которое именует себя человечеством [Хабермас, 2003, c. 52]. Этика вида основывается на том, что все индивидуумы, имеют некую общую, спонтанно возникшую основу, независимую от постороннего вмешательства. Именно благодаря этому субъекты социальной коммуникации способны смотреть на своих партнеров как на свободных автономных личностей. в рамках этики вида решение рассматриваемой здесь дилеммы по Хабермасу заключается в одобрении любой генно-инженерной манипуляции, способной уменьшить страдания эмбриона – носителя наследственной патологии [Хабермас, 2003, c. 52]. На тех же основаниях любые попытки изменить нормальный человеческий геном в целях усовершенствования его обладателя расцениваются как несовместимые с этикой вида, поскольку разрушает генетическое единство человечества.

(Описанная здесь этическая коллизия совпадает с традиционной теологической дилеммой свободная воля versus божественное предопределение. Акт божественного творения необходимо согласовать с ответственностью человека за свои деяния в земной жизни. И предлагаемое немецким философом решение в некотором смысле лежит в русле христианской традиции: создав человека по «по образу и подобию Своему» Бог наделяет его свободой воли, а следовательно и моральной ответственностью за совершенные человеком деяния. Если же человек подвергает модификации собственную природу и, тем самым, сообщает своим поступкам – и добрым, и злым – однозначную каузальную зависимость от последовательности нуклеотидов в его генах («Наша судьба записана в наших генах»), то тем самым он лишает понятия Добра и Зла внутреннего смысла, превращая их функциональные зависимости. «Жизнь в моральном вакууме той формы жизни, которая бы не ведала, что такое моральный цинизм, была бы лишена какой жизненной ценности», – пишет Хабермас [2003, с. 108]).

В некотором смысле антропологическая дилемма является центральной в этом списке. Решение любой из них, как интуитивно кажется очевидным не может быть универсальной в пранматическом смысле. Приемлемыми будут только решения ad hoc, которые учитывают социокультурую специфику – региональную, этническую, геополитическую и т.п. Глобальные решения предлагают идентичные этические модусы для уникальных человеческих личностей и различающихся между собой социальных общностей. Мы всегда будем балансировать на тонком лезвии между распадом единого человечества на взаимно не понимающие друг друга расы разумных существ, и унификацией личностной индивидуальности, превращением человека в «протез самого себя».