2020-01-14
328
В построении культур, в истории культур огромную, а может быть, решающую роль играет борьба за власть между полами. При этом устроителем культуры («культурным героем» по терминологии мифологов) по преимуществу был мужчина, женщина же сопротивлялась этому, а в лучшем случае, занималась второстепенными деталями. Почему так? — да потому, что женщина прирожденно «сильнее» мужчины и в естественных, внекультурных условиях женщине проще всего проявить свою «силу». Эта «сила» заключается, конечно, не в мускулатуре, а в способности притягивать мужчину и подчинять его. Ну кто же из мужчин не замирал пред женской красотой, очарованием, магией... Чем конкретно объясняется такая способность — гипнотическим умением, специфическим воздействием на органы восприятия или какой-то исконно заданной физиологией, — мы не знаем.
В этой связи небезынтересен миф о совершенном человеке — андрогине — первоначальном бесполом или двуполом существе, рассеченном пополам с приданием каждой из половинок женского и мужского отличия; отсюда их взаимное стремление к слиянию, дабы восстановить прежнего совершенного человека. Этот греческий миф имеет, как известно, множество параллелей в других мифологиях (см. по этому поводу: М. Элиаде. Азиатская алхимия. М., 1998. Раздел 2). По мнению Элиаде мифологема восстановления присутствует в обрядах инициации, имела большое значение в алхимии и т. д. Давно было замечено, что следы мифа об андрогине есть в библейской истории о происхождении Евы из Адама. Обратим внимание на то, что «половинки» неравноценны, в том смысле, что обладают не просто разными возможностями и функциями, а противоположными, отчего то стремятся к гармонии, то каждая норовит подчинить себе другую. Так что миф о восстановлении, вероятно, отражает мечту о прекращении борьбы.
Извечное противостояние полов протекает с переменным успехом. При неразвитой культуре побеждает женщина, и гипотетический матриархат следовало бы отнести именно к такой стадии культурной истории. Связанных с опасениями перед женщиной мужских свидетельств противокультурной роли женщин предостаточно, особенно яркие примеры дают Библия и мифологии. Запрет на поедание плодов с древа познания (Библия. Книга Бытия), что является символом культуры, нарушает в первую очередь Ева, Адам же попросту следует ей, то есть подчиняется. А Ева, которая, по некоторым версиям, зачала Каина от змея, потом скорее всего змею и подчинилась. Это косвенно видно из преданий (языческих и христианских) о том, что справиться с драконом (змеем) может только девственница. Связь женщины с дьяволом многократно транслировалась в культуре, особенно христианской: женщине, более чем мужчине, свойственны колдовские чары, ведьм гораздо больше ведьмаков, неоднократно упоминаемы в религиозной литературе «богомерзкие бабенки», «злокозненные жены», «сосуды дьявольские» и т. п. Подозрения в отношении женского пола, возможно, сказались на обычае поставлять в священники только мужчин. Свойственное женщине разрушительное, в отношении культуры, начало отразилось на мифологии божеств — это страшные богини индуистского пантеона и особенно Кали, славянская Мокошь. Сюда можно присовокупить и греческую Гею — богиню земли: ведь именно она противостоит олимпийцам, рождая чудовищ вроде Пифона и Тифона, сторуких великанов, титанов.
Современная борьба женщин с культурой несомненно просматривается в феминизме. Вообще, тенденция к уравниванию антикультурна, а требующее абсолютного равенства полов феминистское движение приводит к самому радикальному подрыву устоявшихся культурных основ. Пропагандируемая неразличимость полов уже стимулировала однополые браки и ослабление воспитательной функции семьи. Новое самосознание женщин и их новая роль в социуме являются одним из факторов падения рождаемости. Самое же главное заключается в том, что противокультурная тенденция феминизма не затормаживается на равенстве, а идет гораздо дальше, — пытается возродить когда-то преодоленный матриархат с его сексуальной и прочей свободой для женщин и низведением мужской половины в положение лишь используемого средства, с полным разрушением устоявшейся тысячелетиями культуры вместе с цивилизацией.
Все это можно бы лучше понять, если удастся представить, каким был тот самый матриархат. Я, разумеется, не претендуем на полную фактическую достоверность — сегодня это сделать невозможно, но некую картину «утопического» характера («идеальный тип» по Максу Веберу) попробую набросать. Прежде всего, следует отметить, что матриархат как чуть ли не повсеместная и неизбежная «общественно-экономическая формация» является не более чем фикцией. Матриархат — это не определенная эпоха или стадия, а, скорее всего, успешные или безуспешные попытки, предпринимаемые испокон веков, и определенно в них только то, что направлены они на разрушение «мужской» культуры и сохранение или возвращение естественно-природного состояния. К слову: среди феминисток было поначалу много революционерок с коммунистическим уклоном — коммунисты тоже громили культуру, так как она «буржуазная». У коммунизма и анархизма — женское начало, в его первобытной ипостаси.
Итак, матриархат. Женщина в центре человеческого бытия — она содержит жилище, рожает и выкармливает младенцев, готовит еду, блюдет запасы, поддерживает в очаге огонь. А что мужчины? — Они потребны женщине для оплодотворения, добычи, охраны, они пастухи и земледельцы. Иными словами, они служат женщине, они для нее средство ее выживания. Если есть божества, то первые места в пантеоне занимают женоподобные, с которыми общается хранящая очаг женщина. У греков это Гея, у индусов, видимо, Матри, у восточных славян нынче безымянные берегини и рожаницы, потом Мокошь. Перед мужскими божествами, которыми повелевают женские, поставлена одна задача: способствовать мужчинам в их занятиях. Но поскольку мужские божества «по определению» слабее женских, последние их контролируют; поэтому есть богини охотницы, воительницы и т. д.
Строго родовой жизни еще нет. Женщины отлавливают мужчин, подчиняя их и используя, — ибо они, женщины, от природы, как правило, наделены большей, нежели мужчины, способностью властвовать; непокорных, неспособных, неумелых мужчин убивают или изгоняют. Культура весьма примитивна, причем женщины не обужены культурными ограничениями и запретами, последние держат в рамках только мужчин.
Так рисуется нам «утопия» матриархата. Где-то она осуществлялась в полную силу, где-то половинчато, где-то только видится как почти неосознаваемый идеал, вечно лелеемый женщиной, и, как это ни странно, и мужчиной, приобретая у последнего зримые причудливые формы — в рыцарском поклонении прекрасной даме, в культе богинь, в мужском желании уняться, погружаясь в уютное тепло женского мира; а разве даже самые отчаянные бродяги, вроде Одиссея, Уленшпигеля и Пер Гюнта, в конце концов не обрели счастливого покоя под семейным кровом? Ибо, несмотря на всяческие прогрессы и новации, пракультура, даже ее самые подспудные слои, неизменно тянет в свое куда-то умчавшееся человечество, так что «феминизм» и «коммунизм», пусть и в виде нелепых сновидений, всегда будут нас тревожить заманкой «вечного возвращения» (Ф. Ницше).
Есть множество свидетельств реальности матриархата, неважно какой реальности, натуральной или мечтательной. Доказательством женской власти являются самые древние женские божества, опекавшие женщин и вместе с тем определявшие судьбу, — это греческие прядущие Мойры, знающая будущее Гея, Фемида, Немезида, славянская Мокошь, не расстававшаяся с куделью, суденицы. А сказки! Принцессы, задающие загадки, царевна-несмеяна, ждущая того, кто ее «рассмешит», спящая царевна, почивающая в ожидании пробуждающего поцелуя, прелестная легенда о Клеопатре («Египетские ночи» Пушкина) — все эти сюжеты говорят об одном — о «когдатошней» власти женщины улавливать и отбирать мужчин, пригодных прежде всего для зачатия. О том же говорят обычаи умыкания, захвата, выкупа невест: мужчина должен доказать свое право на женщину и заплатить за него — явный признак того, что такое право у него было не всегда. Между сказкой и былью уместно поместить легенды об амазонках, дающих арьергардные бои терпящего поражения матриархата.
Предположим, например, что в жизни человеческих популяций наступал, и не раз, очень тяжелый период для выживания, когда мужские занятия — добыча пропитания, оборона и т. п. — оказывались на первом плане, и более того, — от лишних ртов старались избавляться (у этнографов есть факты). Тем самым возникала удобная для культурного переворота ситуация: правила жизни теперь мог диктовать мужчина, так как существование популяции зависело целиком от него. А вот другой вариант (не исключающий предыдущий). В условиях плотной заселенности, — в местах очень удобных для жизни, — возникает необходимость отделения и охранения территорий, а следовательно и разделения популяций на роды и племена. Такое разделение — наиболее естественный способ размежевания своих и чужих, способ, основанный на признаке кровного родства: люди, принадлежащие одной кровнородственной группе, в чем-то похожи (специальные маркировки своих в виде раскрасок, татуировок и т. п. должны были появиться позже). Но похожесть будет иметь место, если количество детопроизводящих мужчин невелико, в идеале это будет один мужчина. Так, наряду с матерью, взамен случайных производителей, появляется отец, становящийся со временем вождем племени или рода. Его право первого совокупления (в более позднем обычае — благословения) с любой женщиной, желающей обзавестись мужем, в том или ином виде бытует в течение тысячелетий.
Наконец, возможна и такая причина свержения женовластия, как наступившее преимущество мужского интеллекта над женским. Мужской интеллект более интенсивно развивался в тот период, когда экономика перешла от собирательной стадии к производящей. Изобретение и изготовление орудий труда и изощренных боевых средств, а также строительство, земледелие, скотоводство — все это в основном легло на плечи мужчин и должно было способствовать совершенствованию интеллекта. Сравнительно меньшая развитость интеллекта у женщин обусловлена также и тем, что именно она воспитывает младенцев и малых детей, общаясь с ними на уровне детского понимания и тем самым отчасти уравниваясь с ними, что психологически неизбежно. Как только женщина лишается «права» отбора и смены мужчин, появляется род, затем семья и брак, и господином, рано или поздно, становится мужчина. Теперь он отбирает для себя женщин (обычай экзогамии), а его традиционные занятия приобретают в системе культурных ценностей приоритетное место. Меняется и пантеон божеств. Это хорошо видно в позднем славянском пантеоне: на первом месте уже Перун, а Мокошь на последнем. В греческом пантеоне на первом месте Зевс, хотя почитание Афины, Афродиты, Артемиды еще долго не угасает.
Подчинение женщин все более усиливается, для чего используется множество культурных ограничений и ухищрений. Это объясняется не только логикой развития самой культуры, но и опасением того, что женщина может выйти из повиновения — ведь она сильнее! Но сильнее в «естественной среде», поэтому нагнетаются «искусственные», сугубо культурные средства табуирования женского мира. Христианская культура, в сравнении с язычеством, оказывается в этом отношении еще более ригористичной. Возможно, что именно это послужило еще одним стимулом для женского бунта: сначала требования равенства, а затем и попытки взять заветную высоту — побороть мужчину, а ради этого «до основания» разрушить «старый мир»... Подозреваю, что социально-политическим революциям нередко предшествуют сексуальные, а уж в них-то женщина в авангарде.
В массовой культуре функции женщины не ассоциируются только с материнством. Это лишь одна из возможностей её самовыражения. Кажется, что наконец-то женщина в массовой культуре обретает свободу от домашнего заточения и постоянных родов. Однако в условиях утилитарной и информационной масскультуры, которая даже такие интимные процессы, как рождение, стремится подменить информационным симулякром и сделать шоу, образ женщины теряет свою самую древнюю характеристику – сакральность. Образ женщины в массовой культуре не воспринимается как «священная точка начала жизни», «дверь между трансцендентным и материальным». Если в библейской книге «Бытие» первая женщина носит имя Хава (Ева) (от глагола תהל – жить, дышать), то в массовой культуре образ женщины низведён до уровня «дочери обезьяны». И вот уже один из американских мужских журналов носит красноречивое название «Самка» (Female).
Несмотря на огромную социальную свободу и эстетическое влияние женщины в масскультуре, её образные характеристики двойственны и противоречивы. И эта двойственность отнюдь не исчерпывается потерей сакрального статуса матери и снижения женского образа до уровня красивой сексуальной самки.
Как известно, техника (если исходить от первоначального греческого термина «текне» – образ действий, манера изготовления) и механизмы всегда присутствовали в культурах. Для машины, формы более высокой организации механизмов, ставшей основной силой в массовом производстве, человек является творцом (отцом). Если у мужчины и женщины появлялись дети, благодаря биологическим законам и часто как результат сердечной и физической близости, то машина также является ребёнком человека, но только его мыслей. Подобно Афине, родившейся из головы Зевса, машина родилась из головы человека. Однако условием для существования машины является не только интеллект человека (независимо от пола), но и природа. Машине необходимы форма, энергия, программное обеспечение, обслуживающая среда и т. д., а всё это в конечном выражении являет собой природные ресурсы. Машина агрессивна по отношению к природе, иными словами, условием существования машин является смерть живой природы. Подобно младшему ребёнку в семье, который часто становится «домашним диктатором», машина переносит свою агрессию на «членов своей семьи». В ней, будто в древнейших теогонических системах, человек для машины является и отцом (создателем), и одновременно старшим братом (сестрой). В этой ситуации особые волны агрессии достаются именно женщине, так как она является традиционным продолжателем жизни природного человека. В повседневности массовой культуры отношения человека и машины выражаются в попытках исказить и внешний, и внутренний образ женщины, закрепившийся на протяжении тысячелетий. Вот почему в массовой культуре появляется образ женщины–«индиго» (согласно утверждениям экстрасенсов у подобных человеческих особей психическая аура имеет цвет индиго). Внешний облик женщины–«индиго» отличается неестественной худобой, плоскогрудостью, непропорционально длинными тонкими ногами, напоминающими механические шатуны. Этот образ проникнут асексуальностью и агрессией.
Столь же агрессивна и другая составная часть образа женщины в массовой культуре, которая столь активно тиражируется в различной визуальной продукции, где женщина предстаёт как киллер, демоница, носительница греха и зла. Однако идейные корни этого образа не связаны с машинными технологиями масскультуры. Они имеют древние истоки и по существу являются десакрализованной пародией библейского образа грешной Евы (или апокрифического образа первой женщины Лилит).
В мифологизированном сознании массовой культуры женщина, таким образом, предстаёт и как сексуальный символ с гипертрофированной половой телесностью, и как почти бесполая фригидная кукла, и как злобная фурия, несущая смерть.
Примечательно, что все разновидности образа женщины в современной массовой культуре – самка, индиго, фурия – молоды. В этих фрагментарных и одномерных стереотипах образа женщины отсутствует такая возрастная стадия как старость. И это далеко не случайно. Во-первых, одной из фундаментальных черт массовой культуры является ювенилизация. Ценность молодости, предпочтительно тела, а не духа в масскультуре почти абсолютна. Молодость здесь стала не только физическим понятием, но условием карьеры, эстетическим предпочтением, этическим приоритетом. Ювенилизации подчинена индустрия формирования имиджа и «улучшения» физических данных индивида: культуризм, аэробика, спортивный туризм, индустрия услуг по физической реабилитации, сфера медицинских услуг и фармацевтические средств изменения внешности, пола и т. п. Всё это является специфической областью общей индустрии услуг, стандартизирующей физические данные человека в соответствии с актуальной модой на имидж, гендерный спрос и т. д. Во-вторых, институт стариков как носителей знаний и навыков, необходимых для жизни последующих поколений, в массовой культуре не работает, так как здесь основным обучающими каналами выступают либо масс-медиа, либо социальная группа субъекта.
В то же время рядом с образом женщины нет не только её старости, но и образа ребёнка. На первый взгляд такое положение выглядит парадоксальным, так как в массовой культуре существует целая индустрия субкультуры детства: детская литература и искусство, промышленно производимые игрушки и игры, детские клубы и лагеря, военизированные организации, технологии коллективного воспитания и т. п. Однако эта субкультура преследует прежде всего цели явной или закамуфлированной универсализации воспитания детей. С помощью «индустрии детства» внедряются в их сознание стандартизированные нормы и паттерны личностной культуры, идеологически ориентированные представления о мире, закладывающие основы базовых ценностных установок, официально пропагандируемых в массовой культуре. Тем не менее, содержание субкультуры детства по своим эстетическим, психоэмоциональным, этическим и образно-художественным характеристикам не является детской по своей сути. Вспомнить хотя бы, сколько сцен насилия, пошлости, эстетической и художественной несостоятельности встречается в продукции детской индустрии, которые несовместимы ни с психикой, ни с жизненным опытом ребёнка.
Но если ребёнок в массовой культуре – это маленький взрослый и, следовательно, не столь нуждается в матери, то взрослый человек в массовой культуре старательно инфантилизируется. В современной массовой культуре уже достаточно чётко сформировались и закрепились в художественной сфере следующие архетипические образы: супер-женщина, киллер («Убить Билла», «Супердевочка»), молодящаяся самка («Смерть ей к лицу», «Основной инстинкт»), женщина-демоница («Седьмая печать») и одинокие, но быстро взрослеющие дети («Гарри Поттер», «Лемони Сникетт: 33 несчастья»), и т. д. Нетрудно увидеть, что растиражированный образ Женщины не связывается с таким основополагающим институтом любой культуры, как семья.
В своём сакральном образе доброй матери, хранительницы очага, любящей детей и всё живое, предстающей как связующее звено между трансцендентным и материальным мирами, женщина в массовой культуре не востребована. Если этот образ и прорывается в информационные потоки масскультуры, то как отголосок либо прежнего культурного развития (через традиционные институты, например религию), либо других традиционных культур. В любом случае этот образ не актуален для современной массовой культуры. Даже если придерживаться оптимистической точки зрения, что массовая культура фактически принимает на себя функции первичной, неспециализированной инкультурации личности и может рассматриваться как некое эмбриональное проявление созревающей обыденной культуры нового типа, аккумулирующей социальный опыт жизнедеятельности на постиндустриальном этапе социальной эволюции, то придётся констатировать, что прежний образ женщины разрушен, а новой позитивной трансформации этого важнейшего для культуры архетипа не произошло.
Представления о женщине в массовой культуре десакрализованы, примитивизированы, раздвоены, стремятся к нивелированию пола и уничтожению его основной природной функции, то есть проникнуты ненавистью к женщине, а не любовью. Вряд ли возможно рождение элементов новой культуры на основе ненависти, хотя бы потому, что это противоречит онтологическим законам жизни.
Post scriptum. Давно забылось название голливудского фильма и имя его героя-драматурга. Но врезалась в память его фраза, точно выражающая квинтэссенцию отношения к женщине в массовой культуре: «Особенно мне удался образ матери – эдакой потаскушки, всегда навеселе…».
Роль и статус Мужчины и женщины в обрядовой культуре мордвы:
Рассмотрим роль мужчины и женщины в культуре на примере культуры мордвы.
Субъектами (носителями) традиционной культуры являлись сельская община, семья, а также различные половозрастные группы. Ролевые функции этих групп менялись с течением времени. Так, вероятнее всего, на ранних этапах развития этноса хранителями и основными носителями обрядов были старики. Их ведущая роль сохранялась и позже в общесельских обрядах, символизирующих единство коллектива, а также в обрядах, связанных с культом предков. Роль же общинного «актива» перешла к взрослым женатым
людям, особенно в ритуалах, связанных с культом плодородия (в том числе и рождением новых членов крестьянского сообщества). Это было связано с тем, что именно эта группа являлась основной трудовой силой, и от нее зависело воспроизводство самого этноса. Мужские обрядовые функции были связаны с обеспечением удачи в основных полевых работах (пахоте, бороновании, севе). На общем сходе взрослых мужчин выбирался
общинный засевальщик или пахарь, то есть те люди, которые начинали пахоту и сев. Они должны были обладать рядом качеств: быть трудолюбивыми, добрыми, честными, с «легкой» рукой. Каждый хозяин самостоятельно совершал символический засев. Благоприятными днями для его совершения считались вторник и четверг. После моления богам исполнитель обряда шел на загон, где и зарывал зерно вместе с хлебом, куском мяса и яйцом. Символика обрядовых функций мужчин при обработке земли и севе сохранила следы мифологического представления об этих занятиях как о «половом акте» и оплодотворении земли. Особенно явно она проступала при посеве льна и конопли, которые желательно было сеять в обнаженном виде. В обязанности мужчины-хозяина входила также забота о лошадях, которые считались «мужскими» животными. Именно мужчины работали на конях и ухаживали за ними. В течение года проводилось несколько молений о здоровье и размножении лошадей: одно - в начале лета, обычно на Вознесение, другое — в августе, в день христианских покровителей лошадей Фрола и Лавра. В этих молениях принимало участие практически вся мужская часть общины, начиная со стариков и кончая мальчиками-подростками. Важна была роль данной половозрастной
группы и в апотропеических обрядах. Одной из главных мужских функций этого рода являлось добывание («вытирание», высекание) нового, живого огня, а также сооружение земляных ворот. Делали их в виде ямы похожей на печь без крыши. Иногда, вместо этого, просто ставили под углом два бревна, или покрывали деревянными балками и торфом специально вырытую канаву.
Большое влияние на обрядовую жизнь общины имели и замужние женщины. Многие исследователи мордвы отмечали, что именно они являлись наиболее строгими блюстительницами и исполнительницами семейных и общественных ритуалов. Важна была роль женщин в земледельческом цикле, где четко проявлялась связь женского начала и «родственной» ему стихии земли. Молодые женщины вместе с девушками «зазывали» весну, а представительницы более старших поколений обучали их весенним песням. Взрослые женщины играли главенствующую роль в обрядах «кормления» различных природных стихий: земли, воды, огня, растительности. Они готовили еду каждой из них, так как различался не только набор ритуальных блюд, но и смысл кормления мог быть различен: одних ублажали с просьбой не приносить вреда (ветер, огонь), других – для появления и роста (птицы, растительность). Некоторые обряды, основным моментом которых являлось такое «кормление», были исключительно женскими, о чем уже говорилось выше. На женщинах лежала также и забота по обеспечению «пищей» умерших родственников. Ведущее место занимали женщины в обрядах, проводившихся в период с посева до созревания хлебов, то есть это было время беременности и вынашивания плода нивой, что соответствовало таким же функциям жены и матери в человеческом коллективе. После окончания сева женщины устраивали свои братчины, а во время жатвы они проводили благодарственные моления в честь покровительницы поля. На взрослых женщинах лежала также практическая и ритуальная забота о скоте, кроме лошадей. Например, «большуха» руководила семейным молением в честь бога свиней. А в осеннем ритуале, посвященном покровителям двора и скотоводства, вообще участвовали только женщины и дети. Мужчины должны были в этот день работать вне дома и возвращаться после окончания данного ритуала. Хозяйки выполняли и обряд первого выгона скота со двора. В случае болезни животных они проводили ночное моление, во время которого просили покровительницу дома и семьи избавить скот от болезни, даровать ему здоровье и силу.
Таким образом, в традиционных обрядах мордвы четко прослеживались ритуальные роли семейных мужчин и женщин. С распадом прежней структуры общины обрядовые действия теряли свое значение, и все более становились играми, где главными действующими лицами были молодежь и дети. В настоящее время на первый план вновь выдвинулось старшее поколение, которое сохраняет память о народных традициях и практически выполняет все обрядовые функции.
Заключение
Таким образом, различные культуры можно представить как сложные развивающиеся системы, в которых преобладающий тип движения в относительном историческом времени выражен тем или иным числом. Это число связано с трактовкой Абсолюта, который вырабатывает культура. «Числовой код» культуры определяет не только скорость ее движения в историческом времени, но и основные ценности культуры. А ценности создают люди, а люди, в свою очередь, делятся на мужчин и женщин, а значит, мужчине и женщине отводиться главная роль в культуре.
Литература:
1. Асланов К. Археологические исследования на Апшероне в 1974 г. Б.,1975.
2. Ашурбейли С. Государство Ширваншахов. Б., 1983
3. Мовсумова Л.Л. Проблемы женщины в духовной культуре Азербайджана. Б., 1996.
4.Нариманов И.Г. Культура древнейшего земледельческого скотоводческого поселения Азербайджана. Б., 1987. Принципы семейных и партнёрских взаимоотношений мужчины и женщины, автор: Л.И. Тетерников. Кандидат химических наук, г. Москва
5. “Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный (Матфей,5,46)”.
