2020-04-20
118
«СЫНОВЬЯ СОЛНЦА»
Дольмен Педра Пинтада, украшенный значками и символами, явно напоминающими кельтские
Круг четырех времен года с пересекающимися под прямым углом диаметрами. Считался типичным символом эпохи каменного века в местностях с умеренным климатом
Изображение лошади также относится к «незамеченным» наскальным рисункам бассейна Северной Амазонки
Внутренний вид «каменной палатки», пожалуй одной из самых впечатляющих искусственных пещер Северной Амазонки
Скала с прекрасно вырезанным изображением солнца с ножками – одна из характерных черт погибшей культуры каменного века
Одно из выгравированных солнц Серра до Мачадо
Терракотовая фигурка богини плодородия эпохи каменного века (Перу)
Глиняный сосуд в виде головы инка в тюрбане (4–6 вв. н. э.)
Гигантские, увенчанные тюрбанами каменные идолы принадлежат первому культурному периоду Тиауанаку (Покотия. Перу)
Профессор М. Омэ у «камня десяти пальцев». Эта важнейшая находка была сделана им у порога Коата на реке Урари‑Коера (Северная Бразилия)
|
|
|
Внешний вид этих сооружений на горе Олбан (Оахака. Мексика) дает представление о широко распространившемся в свое время методе возведения пирамидных и террасовых построек
А. Сосунов
ДЕД‑ЛЕСОВИК С АЛЕУНА
Очерк
Рис. В. Сурикова
В тайге тишина. На глади озера отражаются яристый берег со старым лиственничным лесом, маленькая розовая палатка и таганные рогульки у потухшего костра. Только что заглох шум мотора. По реке еще плывут хлопья пены и мусор, поднятый с берега волной…
Мы с Юрием стоим у палатки и смотрим на далекий поворот, за которым скрылась моторная лодка. На долгое время мы остались одни в этом глухом таежном углу. Трое парней‑охотоведов ушли на моторке вверх, к отрогам хребта Турана. Нам же вдвоем предстоит подробно обследовать водораздел между реками Алеуном и Томью, впадающими в Зею. Площадь солидная, силенок мало, и ничтожно мал запас продуктов…
– Ушли! – Юрий потягивается и вопросительно смотрит – Чем займемся?
– Прежде всего подсчитай и проверь все продукты, а я пока переберу сети.
– Ладно. Начнем новую жизнь с этого, – улыбается он…
Я доволен Юркой… Сын растет сильным, смелым и любознательным. В нем полно оптимизма. Приятно то, что он не пищит и не хнычет. Чем труднее, тем парень становится злее и настойчивее. Ростом уже догнал меня. Серые глаза чуть насмешливы и по‑охотничьи зорки. В этом году у него заметна стала полоска черных усов, а мальчишечий ломаный голос перешел в солидный бас. Юрка увлекается плаванием, в маске и ластах ныряет не хуже выдры…
|
|
|
Спускаюсь к лодке. Перебираю сети. Солнце сегодня особенно пышет июльской жарой. В истоме застыл старый лес, листва берез уныло повяла, даже шероховатые лепестки лещин и те сморщились. Доящей не было уже десять дней. Над марью, что залегла под нашим бугром, пляшут столбики прозрачного марева.
Перебрав сети, надуваю резиновую лодку и поднимаюсь к палатке. Юра сидит у кострища, что‑то насвистывает, стругая рогульку для жерлицы.
– Ну как, кладовщик, наши дела?
– Не блещут. Осталось сорок кусков пиленого сахару, ведро сухарей, бутылка постного масла, котелок лапши и плитка кирпичного чаю.
– Все?
– Ну да.
– Не густо. А соль?
– Соли пять пачек.
– Это хорошо, хоть рыбу и мясо сохраним.
– Эге, куда замахнул. Рыбу еще поймать нужно, а мясо добыть. За девять дней пустой дороги я что‑то и верить в охотничью удачу перестал, – качает он головой.
– Еще поверишь, – смеюсь я.
– Обеда нет. Плывем на промысел…
На лодке, тихонько двигаясь, обследуем старицу. Она свежая, еще совсем недавно, лет пять назад, Алеун, прокопав новое русло, отрезал от себя большой кривун.
Первую сеть – мою старую, испытанную «паутинку» – растягиваем в повороте, вторую мостим в горле залива. Управившись с работой, купаемся в глубоком омуте и загораем на песке. Отряхнувшись, Юра берет спиннинг.
– Попытаю счастья! – Он уходит к Алеуну.
Я лежу и наблюдаю. Раз пять попусту забрасывает блесну… Хочу уже ему крикнуть, что это бесполезное занятие в такой дикий дневной жар. Но так и застываю с открытым ртом! Он уже возится с добычей. Прихватив ружье, бегу к нему. На катушке не осталось запаса жилки. Какая‑то крупная рыбина, отчаянно сопротивляясь, ходит кругами. Минут десять длится напряженная борьба, сила сломлена, и постепенно добыча подвигается к берегу.
Приготовив ружье, заброжу, всматриваясь вглубь. У самого дна сверкает чешуей что‑то крупное. Еще усилие… еще, вижу, как дрожит удилище спиннинга, а Юркины пальцы с трудом провертывают катушку. Уже близко. Выждав момент, стреляю… На каменистую косу выволакиваем странную серебристо‑белую рыбу. Длиной она около метра, спина толстая и прямая, у верхнего плавника торчит острый шип. С широкого лба смотрят вверх удивленно вытаращенные желтые глаза. Ее тело почти круглое, напоминает веретено, хвост упругий и сильный. Весом рыбина не меньше восьми килограммов. Мы долго рассматриваем диковинную добычу, пока наконец я не вспоминаю название. Это же верхогляд, хищная рыба из семейства карповых, встречающаяся только в Амурском бассейне!
– Ого! Вот это. я понимаю, рыбка! – сияет от счастья Юрий.
– Молодец!
Обед получился превосходный. Уха ароматная, вкусная, а обжаренные куски рыбы, пересыпанные мелкими сухарями, напоминают нашу западносибирскую нельму. Наловив гольянов, от устья старицы в Алеун растягиваем перемет, с берегов озера выставляем пяток жерлиц. Берегись, рыба!.. Солнце гаснет, спадает жар, появляются комары. Мы лежим у затухающего костра, слушаем вечерние звуки…
– Папа, смотри! – шепчет Юрка.
Я поворачиваюсь. В зарослях лещины из травы высунулась любопытная мордашка бурундука. Он осторожно косится на нас черными бусинками, потом, осмелев, выскакивает к кострищу и, схватив рыбный плавник, смешно задрав хвостик, скрывается в траве.
– Смелый зверюшка. Наверное, здесь у него нора? – смеется Юра и хочет посмотреть. Я его останавливаю:
– Пока не тревожь, пускай привыкает.
На ветвь лиственницы у обрыва запорхнул маленький зимородок. Он по яркой раскраске в сочетании зеленого, голубого и оранжевого цветов по праву конкурирует с райской птицей. Сутулой фигуркой, длинным носом на большой голове, своей древней задумчивостью очень похож на маленького мудрого философа. Зимородок долго, не двигаясь, сидит, потом, убедившись в безопасности, быстро ныряет в яр. Юрка тоже собирается проверить, и я его снова останавливаю:
|
|
|
– Гнездо его завтра без хозяина проверишь.
Он улыбается.
– Значит, не одни мы тут живем, уже двое соседей.
Веселее станет, как познакомимся…
Солнце давно закатилось, горит бледно‑желтая заря, теплый вечер полон жизни. Высоко в небе носятся стрижи, над озером кружат ушастые совы, в листве шуршат полевки. С цветущей мари тянет тонким запахом чудных ирисов, лилий и кипрея. Здесь растительность немного богаче. По берегам Алеуна нашла путь к северу маньчжурская флора. Тут растет знаменитое бархатное дерево, остролистый клен, монгольский дуб, ясень, маньчжурский орех, белая липа. Деревья обвиты лианами китайского лимонника, амурского плюща. Прибрежные кусты спиреи, розы и боярышника вскинулись на три‑четыре метра, заросли настолько густые, что без топора по ним не пролезть. В лесах водораздела, по холмам очень много лещины, бересклета, встречается желтоцветный рододендрон со стеблями, похожими по упругости на стальную проволоку.
Раздуваем костер, кипятим чай. Уже темно, зажглись звезды. В сумраке леса надсадно верещит бородатая неясыть – одна из здешних крупных сов. На мари переругиваются косули… Дикая ширь! Ближайшее жилье за двести пятьдесят километров.
– Чем завтра займемся?
Оторвавшись от дум, повертываюсь к Юрию. Тот, допив чай, лежит и смотрит на редкие звезды.
– Нужно козла добыть. Иначе без мяса работу не вытянуть. Пока не убьем, в тайге делать нечего.
– Куда пойдем?
– Пошарим сначала возле табора…
Из‑за озера вдруг раздается четкий грустный возглас: «Сплю, не сплю! Сплю, не сплю!»
– Кто это? – настораживается Юра.
– Не могу понять!
И опять четко и ясно: «Сплю, не сплю! Сплю, не сплю!»
– Что это птица, в том не сомневаюсь, но какая? Ей‑богу, не знаю…
Уходим в палатку. Ночь прохладная, залезаем в спальные мешки и быстро засыпаем под странный грустный крик… Рано утром вожусь с костром, Юра уплыл смотреть ловушки. Над озером, рекой и марью туман. Он очень густой и медленно ложится. Вершины лиственниц золотят солнечные лучи. Спускаюсь к озеру, зачерпываю ведро воды для ухи и слышу плеск весел. Из тумана выползает лодка. По Юркиной веселой физиономии уже вижу, что добыча есть.
|
|
|
Подтаскиваю лодку к берегу. Здорово! В сетях полно рыбы, а по резиновому днищу ползают два крупных сома…
– В первую сетку, – восторженно рассказывает Юрка, – попали три верхогляда, краснопер и две щуки, да еще дыра чуть не в метр в полотне оказалась. Наверное, щучина прорвала. А во второй щука, два карася и здоровенный сиг.
– А этих чертей откуда взял? – показываю на сомов.
– С жерлиц. Три попало, да один сорвался. – Он вздыхает. – Вот где рыбы‑то! Теперь я поплыву смотреть перемет.
Разбираю сетки и, сложив в кучу рыбу, чешу затылок… Добыча изрядная. Нам вдвоем ее не съесть и за неделю. Ловлю прекращаем. Ладно, есть еще соль и коптильный агрегат, а то бы пришлось половину выбрасывать. Пока засаливаю рыбу, Юрка успевает вернуться. В лодке опять сом, косатка и две крупные щуки. За одну ночь в немудреные ловушки пойман почти центнер.
После обильного завтрака отдыхаем и отправляемся в первую охотничью разведку. Бродим по лесистым холмам часа четыре, уже близится полдень, снова нависает жара, а мы так и не подняли ни одной косули. Тайга изброжена во всех направлениях медведями. В этом, видимо, и причина откочевки косуль, но вот куда они отошли? Непонятно. Не солоно хлебавши заворачиваем к табору.
Вечером проверяю на засол рыбу. Уже можно коптить. Наш агрегат очень прост и удобен, представляет обыкновенный ящик из листового железа с плотно закрывающейся крышкой. Высота ящика метр, ширина семьдесят сантиметров. Вовнутрь вставляются проволочные решетки, на которые и укладывается подсоленная рыба, дичь или мясо. На дно ящика насыпаются сухие сучки ивы, ольхи, тополя, крышка закрывается, и агрегат ставится на костер. Теперь жди! Без доступа воздуха сучки тлеют, накаляясь от жара костра, горячий дым заполняет ящик, проходит полчаса, и великолепно прокопченный продукт готов. Просто, удобно и быстро. В другое время ящик служит тарой под экспедиционный груз. Юра собирается плыть по старице, просмотреть свежие следы животных. Предупреждаю: «На рыбу не покушайся!»
– Ладно, – морщится он, а сам незаметно прячет на дно лодки спиннинг…
Наступает вечерняя тишь и покой. Уровень воды за сутки упал на пять сантиметров. На реке появилась новая каменистая коса. Если так будет понижаться горизонт, то ребята могут попасть в ловушку. Выдержав нужное время, снимаю с костра коптильник, вынимаю золотисто‑коричневых сомов, щук, сига и верхоглядов. Сомы плывут жиром. Разложив рыбу на бересте, жду, когда остынет…
Со стороны реки слышен плеск; оглянувшись, прячусь за куст лещины. На истоке старицы стоит лосиха с теленком и подозрительно косится в сторону табора. До животных от силы семьдесят шагов, отлично различаю фиолетовые, настороженные глаза…
Добыча заманчивая! Мясо, как воздух, необходимо. Жалко, не бык: его‑то я бы, не задумываясь, свалил пулей. Но стрелять матку, да еще с теленком? Руки ружье не поднимают. Лоси бредут на остров, за ним они обязательно должны встретиться с Юркой. Вешаю на таган чайник и, раздувая костер, уже слышу топот. Вскакиваю. По тому берегу озера размашистой иноходью мчится лосиха, а за ней неуклюжим галопом – лосенок. Значит, встретились! Расплескивая воду, животные поспешно пересекают исток и скрываются в кустарнике.
Вскоре подплывает мой рыбак. Привязав лодку, с виноватым видом вытаскивает здоровенную щучину. Я укоризненно качаю головой.
– Понимаешь, папа, как‑то случайно поймал; даже и не думал, всего лишь два раза в омут блесну забросил, а эта дура возьми и зацепись, – хитрит он.
Ужинали ухой и копченым сомом. Вкуснее, кажется, ничего не встретишь. Копченый сом, ароматный, жирный, чуть напоминает вкусом балтийского угря, но нежнее и мягче.
– Смотри, смотри, бурундучишка‑то что делает, – шепчет Юра.
Смелый полосатик, нисколько нас не стесняясь, пытается стащить за хвост с бересты сига. Он старается изо всех сил, упирается лапками, пыхтит, нервно подрагивает. Но из затеи ничего не получается. Толстый сиг недвижим. Тогда бурундучишка, усевшись столбиком, что‑то, видать, обдумывает и, весело свистнув, убегает в заросли. Появляется минут через пять уже с подругой. Та осторожна и подозрительна. Смотрит на нас из пучка травы и нервничает. Потом смелеет. Она более практична. Не обращая внимания на рыб, подбирает с земли шкуру сома и улепетывает. Юрка протягивает бурундуку кусочек рыбы, тот сначала отскакивает, цыкает, затем осторожно семенит, смешно топорща длинные усы. Для него это, видать огромное испытание. Но как вкусно пахнет! Жадность побеждает. Смелый муж, подпрыгнув, выхватывает из руки кусочек и удирает.
Зажигаются звезды, и опять в уснувшем лесу звучит вчерашний крик: «Сплю, не сплю! Сплю, не сплю!»
Юра встает и, вслушиваясь, говорит:
– Схожу, попытаюсь разгадать, кто же кричит?
– Попробуй, только возьми ружье, без него опасно. Сам видал, сколько медвежьих следов.
– Конечно, возьму.
Он натягивает сапоги, сует в карман горсть патронов и тихонько крадется в сторону криков. Я лежу, обдумывая завтрашний поиск косуль. По темному небосклону быстро движется спутник. Чей он? Наш или американский? Да, а вообще, что сейчас делается на белом свете? Мы же ничего не знаем. К нашему стыду, в экспедиции нет даже простых приемников. Сегодня минуло одиннадцать дней, как мы оторвались от большой жизни и находимся в полнейшем неведении о последних событиях…Темнеет, над марью из‑за сопки выползает полная луна. Струи реки играют перламутровыми переливами. Подбрасываю в костер дров.
Проходит час, а Юрия нет. Крики неизвестной птицы давно прекратились. Начинаю не на шутку беспокоиться. В душе ругаю себя за то, что в ночь отпустил парня. Здесь медведей больше, чем лосей и косуль. Неровен час, и столкнется хищник с неопытным охотником… Подымаюсь на ноги, напрягаю слух. В тайге полно звуков. Кажутся треск, шорох, какие‑то неясные бормотания, вздохи. Это, конечно, слуховая галлюцинация, самообман, порождаемые беспокойными думами…
От резких дуплетных выстрелов одним прыжком оказываюсь у дерева и поспешно срываю с сучка ружье. Так и есть, небось нарвался Юрка на зверя! Бегу звериной тропой в тайгу. Через километр останавливаюсь на высоком бугре. За ним стелется марь, редковатый лиственничник грядой тянется вдоль болота куда‑то на восток. Кричу до боли в голове, вслушиваюсь, опять кричу, ответа нет. Вскинув ружье, стреляю вверх. Грохот тяжелых зарядов будоражит ночь. Эхо стонет, дробью рассыпаясь по безбрежной мари. Вторично стреляю и, услышав ответный выстрел, обессиленный, опускаюсь на траву. Закуриваю, постепенно успокаиваюсь, сижу и жду. Минут через двадцать различаю в лунном полусвете фигуру сына. Он шагает легко и быстро по кромке мари. Подходит, лицо раскраснелось, в глазах отчаянный задор.
– Где был? Что случилось?
– А… – машет рукой Юрка. – С медведем столкнулся.
– Где?
– Вон в конце гривы, – показывает на восток, обтирает с лица пот и, приставив к лиственнице ружье, садится рядом.
– Птицу я заметил примерно здесь. Похожа на сову неясыть, только поменьше, и хвост какой‑то длинный. Стал подкрадываться, она улетела. Закричала дальше, потом еще дальше. И так увела в конец гривы, там я ее потерял и повернул обратно. Иду тропкой, уже темнеет. На бугор поднимаюсь, а из кустов медведь вылезает, ну, шагов двадцать от меня, не более. Я ружье сдернул, а он меня, что ли, испугался. Рявкнул и бежать. Я успел два раза выстрелить, со второй пули он упал, потом вскочил и дал деру, только кусты трещат. Следил с километр. Спичкой посвечу – местами видна кровь. Потом в чаще след потерял. Завернул обратно и тут твои выстрелы услышал.
– Дурная твоя голова. Разве можно так рисковать? Раненый зверь мог броситься на тебя и в мгновение ока превратить в отбивную!
– Ну, это положим… Я уже успел новые пулевые патроны вставить, – отмахнулся Юрка.
– Для рассвирепевшего медведя твои пули были бы комариными укусами. Счастье твое, что медведь был ранен легко и не залегал, а могло получиться так: он запрятался в кусты, спокойно тебя пропустил, а потом сцапал сзади. Нет, дорогой мой, с таким животным шутки плохи.
Юрка нахмурился, но согласился с отцом.
– Ну ладно, пойдем на табор. Завтра попробуем проследить твоего крестника.
Утром встаем рано, купаемся и, подкрепившись копченой рыбой, уходим еще раз испытывать охотничье счастье. Ночью выпала обильная роса; забравшись в заросли лещины, моментально становимся мокрыми, но жаркое солнце быстро сушит. Минуем бугор, придерживаясь кромки мари, звериной тропой выходим в конец гривы.
– Вот здесь и встретились, – говорит Юра.
Я внимательно осматриваю место. Медведь действительно ранен, на следах кое‑где видны капли черной крови. Но видать, ранен легко. По всей вероятности, пуля попала в мякоть задней ноги. Следим километра два, лежек не находим. Зверь сворачивает из тайги в марь и, осторожно перебираясь по высоченным кочкам, уходит за болото. Для самоуспокоения следим еще с километр и, убедившись в бесполезности поисков, возвращаемся. Невыносимо печет, кружит рой оводов и всяких мух. Отдыхаем в лесной чаще, тут немного попрохладнее.
– Мне кажется, здесь делать нечего, косуль не найдем, лучше к реке сходить, – предлагает сын.
– Туда и пойдем, – в полудреме отвечаю ему.
Сделав большой круг, часа через два выбираемся к Алеуну. Кое‑где начинают попадаться лежки. Расходимся по прибрежной полосе редкостойной черной березы с непроходимыми зарослями рододендронов и лещины. Бреду тихонько, держа наготове ружье, и, как всегда, позорно зеваю…
В десяти шагах срываются с лежек два козла. Бью дуплетом по рыжим пятнам, молниеносно мелькающим среди кустов, и с горечью чувствую позорные промахи. Стою у березы, продуваю стволы, на чем свет ругая себя за нерасторопность. Старая кляча! В руках была добыча и так глупо упустил… Лезу в карман за табаком. С Юркиной стороны звенит четкий дуплет. По кому бы? Раскурив цигарку, поспешно иду туда.
Свистнул. Отзывается. Смотрю: стоит на маленькой полянке, а на лице улыбка во весь рот!.. На кромке, подвернув рогатую голову, лежит мертвый козел. Ловко! Оказывается, поднятые мной животные, сделав по лесу полукруг, наскочили на него. Переднего он срезал шагов за сорок, второго стрелял чуть дальше и, видно, промазал. Брожу, проверяя примятую траву. Крови не видно. Да и вряд ли он мог попасть в такой непролазной чаще. Для нас и один козел – отличнейшая добыча. Да… во второй половине июля убить косулю очень сложно. Это не весна, когда звери на зеленухах сами лезут на мушку. Быстро снимаем шкуру с козла и, нагрузив рюкзаки мясом, возвращаемся в табор. Теперь все дела пойдут споро, без дум о пище. Мясо не рыба. А дел непочатый край. На очереди кроме обследования участка еще и ремонт лодочного мотора, клепка гребных винтов. Работы полно, а инструмента нет. Напильники, топор, молоток и плоскогубцы – вот и весь наш слесарный инструмент.
Оставшуюся часть дня вожусь с засолом мяса, копчением рыбы. Юрка копается в больном моторе. На обед жарим сердце, печенку и почки, едим с жадностью: рыба приелась. Сухари экономим.
Перед сном с наслаждением купаемся в теплой озерной воде. Юра ныряет в маске и ластах, добывая из ила огромных моллюсков; отдельные раковины достигают величины тарелки. Спать укладываемся рано, рассчитывая до жары отправиться в путь. Сон навевает знакомый крик странной птицы…
Будит меня, как показалось, треск кустарника. Стараясь не шуметь, вылезаю из палатки. Гладь озера посеребрена лунным светом.
Окружающий лес рождественски красив. Луна склоняется, тянет холодком, ночь на исходе. Заложив в ружье пулевые патроны, затаиваюсь у палатки…
Из‑за поворота старицы доносятся басистый медвежий рык, пронзительный крик и всплески. Узнаю! В гости пожаловала семейка. Терпеливо жду. Луна спустилась на гребень тайги. На берегу появляется зверь. Он в тени леса неясен и расплывчат. Стрелять, конечно, не собираюсь. Интересно понаблюдать. Медведица с медвежонком неторопливо шлепают по приплеску. Поравнявшись с табором, самка встает на дыбы. Ясно слышно, как она храпит ноздрями, втягивая воздух с подозрительными запахами. Так она стоит несколько минут, потом, что‑то рыкнув отпрыску, беззвучно скрывается с ним в темной чаще. Разряжаю ружье и собираюсь лезть в палатку и вдруг улавливаю в лещиннике шорох. Вскакиваю на ноги, ясно различаю, как шагах в пятидесяти качаются ветки лещины…
Новый гость, будь он неладен! Снова зарядив ружье, жду. Несколько раз вижу, как в кустах мелькает черное пятно. Минут двадцать новый посетитель топчется у табора, потом уходит на марь. Медвежья ночь! Проводив гостя, достаю кисет с табаком… Опять всплеск. Вот везение! По следам медведицы косолапит прошлогодний пестун. Этот хоть не наделен болезненным любопытством, шлепает следами, не оглядываясь… Засыпаю уже на рассвете, ловя ухом подозрительные шорохи и треск. За завтраком рассказываю о ночных гостях Юрке, тот сердится, что не разбудил.
Перед уходом в маршрут пытаюсь хотя бы приблизительно определить по карте, какую же местность встретим на обследуемом пространстве. Но что можно узнать в этом крохотном сантиметровом квадратике, равном ста квадратным километрам? Опять главный путеводитель – компас, ему и доверяю наши судьбы. За два дня предстоит обойти прямоугольник протяжением двадцать на пять километров. Уложив в рюкзаки скудный запас продуктов, прибрав табор, отправляемся.
С час шагаем старым лиственничником, во всех направлениях изброженным медведями, и за ним упираемся в безоглядную марь. С ее кромки отчетливо видим на юге горы Турана. Где‑то там бродят наши ребята. Каковы‑то их дела? Сегодня дует восточный ветер. В его порывах ясно чувствуется прохлада Тихого океана. Еще не кончился июль, а мари уже заметно порыжели, лето на исходе. Ковыли и вейники выкинули пушистые метелки созревших семян, а осоки ссохлись и отвердели. Густая рыжеватая марь в наклонах трав под лаской ветра похожа на огромный спелый пшеничный массив. Глядя на нее, невольно забываешь проклятые верткие кочки, а думаешь, что это ровная целинная степь…
Около полудня вылезаем на водораздел. Тут к главному фону лиственничных лесов заметно примешались монгольский дуб, белая липа, широколистый клен, черная береза. Масса всяких цветов, особенно на полянах: яркие лилии, жасмины, ирисы, василистник. Заросли рододендронов и лещины еще выше, чем у Алеуна. – С любопытством осматриваем новый ландшафт, тихонько пробираемся в глубь водораздела. Он, видать, очень широкий. Бредем все время чуть заметно в гору. Очень редко попадаются лежки косуль, раза два замечаем наброды изюбров и совершенно не видим лосиных следов. Зато медвежьих волоков встречаем в избытке.
Картина та же, что и по прежним бассейнам рек: большинство копытных сейчас на поймах, озерах и реках. Водоразделы, можно сказать, почти безжизненны.
Так незаметно проходит длинный день. У маленького ключика на вершине водораздельного плато останавливаемся на ночлег. Место глухое. Здесь наверняка никогда не проходил человек, да и что, собственно, делать тут людям? За день мы не встретили ни поруба, ни туеска, ни спиленного старого пня. Медвежья глухомань! Лучи солнца параллельны земле и с трудом пробиваются сквозь листья кустарников. С вечерней прохладой налетают комары. Мажемся диметилфталатом. Я разжигаю костер, Юрка берет ружье.
– Ты далеко?
– Схожу посмотрю, куда бежит ключик, делать‑то нечего…
Поспел мясной суп, вскипячен чай, а Юрки все нет и нет. Начинаю волноваться.
Подновив костер, разогреваю суп… Где‑то с низовий ключа доносится глуховатый звук выстрела. Идет! Пока не стреляю и не откликаюсь. Погода ясная, ориентиры хорошие, сам разберется. Через полчаса приходит. На ремне через плечо свисает старый глухарь, а в руках шляпа, полнехонькая спелой голубики…
Жадно хлебая суп, Юрка рассказывает, что он в километре набрел на маленькую мшистую марь, сплошь усыпанную созревшей голубикой. Интересно, до сегодняшнего дня ни на одной из пройденных марей спелой голубики не встречалось. Видимо, там какие‑то свои особенности микроклимата. Собирая ягоды, поднял из кустарников глухаря, успел бросить шляпу, сдернуть с плеч ружье и уложить птицу зарядом дроби шагов за пятьдесят. Ловко получилось! Я бы, конечно, прозевал…
– Да, чуть не забыл самого главного. – Юрка отставил кружку. – За голубичной марью должно быть большое озеро.
– Почему так полагаешь?
– Чаек видел. Похоже, местные, оседлые. Целой стайкой на мои выстрелы слетелись и с криком долго кружились. – Он глотнул чаю. – Я хотел пойти посмотреть, что за озеро, но уже поздно, повернул обратно.
– Интересно! – Развертываю карту и еще раз подробно изучаю старый, потрепанный лоскут. Местами видно, что водораздел заштрихован болотом, ключик не обозначен. С горечью сую лист обратно в полевую сумку. Ничего не разберешь на этой древней картишке масштаба один сантиметр к десяти километрам. Карте от роду тридцать лет, составлялась еще до войны, уже мхом и плесенью обросла, а мы ей пользуемся. Вся наша геодезическая техника – компас, он старый друг и служит путеводителем. Что же это за озеро? Завтра обязательно пойдем обследовать…
Отужинав, натягиваем легкий тент, устраиваем под ним постели и лежим, наблюдаем, как ночь сменяет вечер. Гаснет заря, и сразу же становится темно. Не слышно никаких звуков. Козодои и те молчат.
У реки жизнь гораздо ярче и разнообразнее. Там, вблизи нашего табора, опять, наверное, шарашатся медведи…
Интересна биологическая особенность здешнего бурого бродяги. Амурский медведь бродит, как кошка: куда вздумается, туда и врет. В Саянах, на Алтае да и на Севере зверь держится в строго определенных границах своего участка. Здесь же ничего не разберешь. На одной площади бродит несколько зверей. Тут и молодые, и старые, и медведицы с медвежатами. Видимо, из‑за того, что зверям есть нечего. Здесь нет благодатного кедра, брусничников, на которых к зимней спячке быстро накопили бы нужный запас жира медведи. Очень мало и зонтичных растений – их любимого корма летом. Сейчас медведи не брезгуют буквально ничем, поедают все, что попадает в голодную пасть: муравьев, жуков, лягушек, рыб, птенцов, маленьких косулят.
…Рано утром меня будит резкий крик.
– Урра! Кра, кра, урра!
Схватив ружье, пулей вылетаю из‑под тента. Предсолнечный час. Светло и тихо.
