Глава 7. Слишком рано

 

Штаб‑квартира тайной организации, на которую работала Ханна Релф, называлась «Оукли‑стрит» по очень простой причине: к этой респектабельной улице в Челси она не имела ни малейшего отношения.

Впрочем, Ханна этого не знала. Она никогда не бывала в штабе и думала, что «Оукли‑стрит», где бы та ни находилась, и есть настоящий адрес. Чуть ли не единственной (кроме профессора Пападимитриу) ниточкой, связывавшей ее с организацией, был желудь. Ханна забирала его с вопросом и оставляла с ответом в одном из множества тайников, которые в «Оукли‑стрит» называли «камерами хранения». Человек, который, в свою очередь, оставлял желудь для нее, а потом забирал, – покойный мистер Лакхерст – оставался для Ханны безымянным и безликим связным. Он тоже не знал ее ни в лицо, ни по имени, так что они не смогли бы выдать друг друга на допросе, даже если бы захотели.

Впрочем, был еще один способ связаться с руководством – через каталогизатора Бодлианской библиотеки. Нужно было оставить запрос на каталожный номер определенной книги, и тогда агент, работавший в библиотеке, поймет, что доктору Релф необходимо передать сообщение в «Оукли‑стрит». Название книги роли не играло, но автор был важен: первая буква его фамилии служила кодом, обозначавшим тему сообщения.

Решив воспользоваться этим каналом, Ханна подала заявление на официальном бланке и на следующий день получила записку, приглашавшую ее встретиться с каталогизатором Гарри Дибдином в одиннадцать часов утра в его кабинете.

Дибдин оказался тощим рыжеватым человечком, а его деймон – какой‑то тропической птицей, названия которой Ханна не знала. Он запер дверь, убрал с кресла стопку книг, чтобы посетительнице было куда сесть, и предложил Ханне чашку кофе.

– С каталожными запросами порой приходится повозиться, – заметил он. – К тому же, заявкам выдающихся ученых мы всегда уделяем самое пристальное внимание.

– В таком случае с удовольствием выпью кофе, – сказала она. – Спасибо.

Дибдин включил антарный чайник и принялся возиться с чашками.

– Здесь можете говорить совершенно свободно, – заверил он. – Нас никто не подслушает. Вы хотели связаться с «Оукли‑стрит». По какому делу?

– Моего связного убили. ДСК. Информация точная. Таким образом, у меня не осталось способа связи с моими заказчиками.

Под заказчиками она подразумевала нескольких человек, занимавших в «Оукли‑стрит» высокое положение и регулярно обращавшихся к ней за консультациями.

– Убили? – переспросил Дибдин. – Откуда вы знаете?

Ханна рассказала. Когда история подошла к концу, каталогизатор уже разлил кофе по чашкам и подал ей одну.

– Если хотите молока, мне придется за ним выйти. Но сахар есть.

– Спасибо, я буду черный.

– У ваших заказчиков дело срочное? – спросил он, усевшись напротив. Его деймон затряс экзотическим хвостом и вспорхнул ему на плечо.

– Будь оно срочным, они не стали бы обращаться к алетиометру, – рассудила Ханна. – Но все равно не хотелось бы откладывать в долгий ящик.

– Разумеется. А вы уверены, что в «Оукли‑стрит» не знают о судьбе вашего связного?

– Нет. Я ни в чем не уверена. Но когда система, работавшая полтора года, внезапно дает сбой…

– Вы боитесь, что он мог что‑то выдать, прежде чем был убит?

– Конечно. Он меня не знал, но знал, где находятся все тайники. Кроме того, за ним могли наблюдать.

– Сколько тайников вы использовали?

– Девять.

– В четкой последовательности?

– Нет. Был специальный шифр…

– Нет, не рассказывайте. Скажите только, значит ли это, что вы всегда знали заранее, из какого тайника будете забирать записку в следующий раз и в каком оставите свою? И он – тоже?

– Да.

– Значит, девять… Следить за девятью тайниками круглосуточно у них бы не хватило агентов. Но все‑таки подыскать несколько новых мест не помешает. Когда найдете подходящие, сообщите в «Оукли‑стрит» через меня, где они находятся. И успокойтесь: если связной вас не знал, вы вне опасности.

– Значит, пока что…

– Пока что от вас требуется только подыскать новые тайники. А когда «Оукли‑стрит» назначит нового связного, я дам вам знать.

– Спасибо, – кивнула она. – Но у меня есть еще вопрос…

– Да?

– Лорд‑канцлер Наджент… то есть, бывший лорд‑канцлер… Скажите, он работает на «Оукли‑стрит»?

Дибдин моргнул, а яркая птица у него на плече переступила с лапки на лапку.

– Я не знаю, – сказал он.

– Знаете. И, судя по вашей реакции, ответ на мой вопрос – «да».

– Я вам этого не говорил.

– Разумеется. Но тогда еще вопрос: чем так важен ребенок лорда Азриэла и женщины по имени миссис Колтер?

Несколько секунд Дибдин молча смотрел на нее. Потом потер подбородок, а деймон что‑то тихо чирикнул ему в ухо.

– Откуда вы знаете про этого ребенка?

– Мне известно, что девочку отдали под опеку монахиням в Годстоу. Она еще совсем маленькая – по‑моему, ей месяцев шесть. Какое до нее дело лорду Надженту?

– Понятия не имею. А с чего вы взяли, что он ею интересуется?

– Насколько я знаю, это он решил поместить ее в монастырь.

– Возможно, он дружен с ее родителями. Знаете ли, не все на свете вертится вокруг «Оукли‑стрит».

– Да, пожалуй. Возможно, вы правы. Спасибо за кофе.

– На здоровье, – сказал Дибдин и встал, чтобы открыть дверь. – Всегда пожалуйста.

По дороге обратно в Зал герцога Хамфри доктор Релф приняла решение: она никогда не произнесет слова «Оукли‑стрит» в присутствии Малкольма. Незачем ему это знать. Довольно и того, что она попросила мальчика шпионить. Ханне до сих пор было от этого не себе – а впрочем, и от всего остального, что касалось ее секретной работы.

 

Малкольм снова заглянул к мистеру Тапхаусу – помочь со ставнями. Ему очень понравилась новая антарная дрель. А когда мистер Тапхаус после долгих сомнений все‑таки дал мальчику попробовать посверлить ею дырки, тот и вовсе пришел в восторг. Сначала они собрали все готовые ставни, а потом вернулись в мастерскую, чтобы сделать еще несколько.

– От этого дуба одно разорение, – ворчал старик. – Сестре Бенедикте не по вкусу платить так дорого, но я ее все ж таки урезонил. Мол, уговор есть уговор, а дуб есть дуб.

– Да что толку, если крепления слабые? Где тонко, там и рвется, – заметил Малкольм, за свою карьеру помощника в мастерской мистера Тапхауса слышавший эти слова, наверное, тысячу раз.

– Ясное дело, да только в таком добром дереве и крепления удержатся как надо. А если кому вздумается вывинтить шурупы из стены, то ему придется повозиться.

– О! – воскликнул Малкольм. – Я тут как раз думал… насчет шурупов. Вы же знаете, что когда головка снашивается, вывинтить шуруп становится труднее? Отвертке не за что зацепиться.

– Да, и что?

– А что, если мы подшлифуем головку напильником? Так, чтобы завинтить было можно, а отвинтить – уже нет?

– Что ты имеешь в виду?

Малкольм взял шуруп, зажал в тиски и стесал часть головки, чтобы показать мистеру Тапхаусу, что он имеет в виду.

– Вот, видите? Завинтить еще можно, а вот если захочешь отвинтить, отвертке уже не во что упереться.

– А, ну да. Хорошая мысль, Малкольм. Очень хорошая. Но что если сестра Бенедикта на следующий год передумает и велит убрать ставни?

– О‑о‑о… об этом я не подумал.

– Ну, как что придумаешь, скажи, – усмехнулся старик, а его деймон‑дятлица насмешливо закудахтала.

Но Малкольм это не смутило: идея ему очень нравилась, и он был уверен, что сможет ее доработать. Он положил шуруп в нагрудный карман и помог мистеру Тапхаусу сколотить очередной ставень.

– А вы будете покрывать их лаком? – спросил он.

– Нет. Только датским маслом. Имей в виду, малец, – нет ничего лучше датского масла. Но знаешь, чего следует беречься, когда с ним работаешь?

– Нет. Чего?

– Спонтанного самовозгорания, – проговорил старик без запинки. – Если смочишь в нем тряпку, а потом так ее и бросишь, не прополоскав в воде, тряпка может сама по себе загореться.

– Как‑как вы это назвали? Спон…

– Спонтанное самовозгорание.

Малкольм повторил за ним – просто чтобы еще раз послушать, как это звучит.

Когда плотник ушел домой, Малкольм направился на кухню, поговорить с сестрой Фенеллой. Та как раз резала капусту, и Малкольм тоже взял нож и принялся за дело.

– Где ты пропадал, Малкольм? – спросила старая монахиня.

– Помогал мистеру Тапхаусу. Кстати, вы знаете, что он делает ставни на окна? Зачем они понадобились?

– Это нам полицейские посоветовали, – ответила сестра Фенелла. – Они приходили на днях к сестре Бенедикте и сказали ей, что в Оксфорде развелось слишком много грабителей. А у нас в монастыре – и серебро, и дорогая посуда, и ценные облачения. Так что мы решили принять меры.

– Значит, это не из‑за малышки?

– Ну, и ей, конечно, лишняя защита не помешает.

– Как она там?

– Жива‑здорова, знай себе резвится.

– А можно мне еще раз на нее посмотреть?

– Если найдется время.

– Я для нее подарок сделал.

– О, Малкольм, как это мило…

– Он у меня с собой. Я его все время так и ношу – на случай, если вдруг удастся с ней увидеться.

– Да ты молодец.

– Ну так что, можно мне к ней?

– Ох, ну ладно. Закончил с капустой?

– Да, смотрите!

– Ну, тогда пойдем.

Сестра Фенелла отложила нож, вытерла руки и повела Малкольма по коридору в ту же комнату, куда они ходили в прошлый раз. Колыбель по‑прежнему стояла посреди комнаты, освещенной всего одной тусклой лампой. Девочка лепетала и попискивала, словно пыталась что‑то рассказать своему деймону, который сейчас выглядел как крысенок. Тот стоял на задних лапках и внимательно слушал ее, но как только сестра Фенелла и Малкольм вошли, обернулся, уставился на них, юркнул на подушку и что‑то запищал на ухо Лире.

– Она учит его говорить! – восхитился Малкольм.

Сестра Фенелла осторожно взяла малышку на руки. Деймон‑крысенок вспрыгнул на плечо Лиры и превратился в землеройку.

Малкольм достал свой подарок – тот самый фалинь с привязанным к нему шариком из букового дерева. Шарик он тоже вырезал сам и тщательно ошкурил. На вопрос, можно ли дарить такое маленькому ребенку, мама сказала: «Наверное, можно – если шарик достаточно большой и она его не проглотит».

– Я хотел еще раскрасить его, – сказал он сестре Фенелле, – но потом вспомнил, что малыши часто тянут вещи в рот, а в краске может быть всякая вредная гадость. Так что я просто ошкурил его наждаком. Пальчик она не занозит, не бойтесь. А если вдруг проглотит фалинь, всегда можно будет вытащить его за шарик. В общем, не волнуйтесь, это безопасная штука.

– Да это просто замечательная игрушка, Малкольм! Смотри, Лира! Это шарик из… из чего он?

– Из букового дерева. Видите, можно определить по волокнам! Оно и правда очень гладкое. И я хорошо его прикрепил – ни за что не оторвется.

Лира схватила фалинь и тут же сунула его себе в рот.

– Ей нравится! – воскликнул Малкольм.

– А вдруг она… ну, не знаю… вдруг она попытается проглотить веревку и подавится…

– Пожалуй, может, – неохотно согласился Малкольм. – Наверное, ей еще слишком рано. Можно пока забрать и подождать, пока она подрастет. Или можно перенести колыбельку на кухню. И тогда, если она начнет давиться, вы сразу услышите и спасете ее. Могу себе представить, какой шум поднимет ее деймон! Кстати, а как его зовут?

– Пантелеймон.

– Может, он даже сам ее спасет.

– Нет, это слишком опасно, – вмешалась Аста. – Отдадите ей шарик, когда она станет постарше.

– Уф… ну ладно, – вздохнул Малкольм и попытался аккуратно отобрать у Лиры шнурок. Малышка сопротивлялась, но Малкольм вспомнил их первую встречу и сделал вид, будто икает. Лира тут же засмеялась, отвлеклась и отпустила фалинь.

– А можно мне ее подержать? – спросил Малкольм.

– Лучше сначала сядь, – сказала сестра Фенелла.

Он сел на стул и протянул руки. Сестра Фенелла очень осторожно положила малышку ему на колени. Крошечный деймон Лиры засуетился, стараясь не коснуться Малкольма, да и сам мальчик поначалу держал ее с опаской, но Лире понравилось, что ее опустили пониже. Она спокойно огляделась по сторонам и стала внимательно смотреть на Малкольма.

– Смотри, это Малкольм, – сказала ей сестра Фенелла, стараясь, чтобы ее голос звучал весело и ласково. – Тебе ведь нравится Малкольм, правда?

Малкольм почувствовал, что старая монахиня при всей своей доброте не умеет разговаривать с детьми. Он серьезно посмотрел в маленькое личико Лиры.

– Послушай, Лира. Я сделал для тебя этот фалинь и шарик из бука, но оказалось, что ты еще слишком мала для таких игрушек. Ты не виновата – я просто не знал. Я думал, ты не подавишься. Может, и так, но все равно это пока слишком опасно. Так что я подержу их у себя, пока ты не подрастешь немного и не прекратишь тянуть все в рот. А когда станешь еще постарше, я покажу тебе, как плести фалинь. Это очень просто! Надо только знать, как. Этот я сделал из хлопкового шпагата, но можно взять и другую веревку – шерстяную, пеньковую… А еще я непременно покатаю тебя на «Прекрасной дикарке», это моя лодка. Только, сдается мне, сначала тебе надо будет научиться плавать. Летом мы этим займемся, идет?

– Боюсь, она все еще будет слишком маленькой… – начала сестра Фенелла и вдруг умолкла, услышав голоса в коридоре. – Давай ее сюда! Живо! – шепотом велела она и успела забрать малышку из рук Малкольма буквально за секунду до того, как отворилась дверь.

– О! Что здесь делает этот мальчик?

На пороге стояла женщина с жестким лицом и седыми волосами, собранными в тугой пучок. Монахиней она не была, но ее темно‑синий костюм выглядел, словно униформа, а на отвороте пиджака сверкал эмалевый значок: золотой светильник, а над ним – алый язычок пламени.

– Сестра Фенелла? – окликнула сестра Бенедикта, входя в комнату следом за незнакомкой.

– Ох… Э‑э‑э… Малкольм… Это Малкольм…

– Я знаю, кто такой Малкольм. Что вы тут делаете?

– Я сделал подарок для малышки, – сказал Малкольм, – и попросил сестру Фенеллу, чтобы она меня сюда привела и я смог вручить его.

– Ну‑ка дай посмотреть, – велела незнакомая дама.

Она изучила деревянный шарик и обслюнявленную веревку, и на лице ее отразилось легкое отвращение.

– Никуда не годится! Уберите это. А вы, молодой человек, ступайте домой. Здесь вам делать нечего.

Услышав суровый голос женщины, Лира сморщила личико и тихо захныкала. Деймон уткнулся мордочкой ей под подбородок.

– Пока, Лира, – сказал Малкольм и пожал крохотную ладошку. – До свиданья, сестра Фенелла.

– Спасибо, Малкольм, – сдавленным голосом произнесла старая монахиня, и Малкольм заметил, что она очень напугана.

Сестра Бенедикта забрала у нее Лиру, и последним, что услышал Малкольм, покидая комнату, был оглушительный младенческий рев.

«Будет что рассказать доктору Релф», – подумал он.