Застенчивый авторитаризм. Почему в Петербурге нет улицы Путина

 

Место для памятника князю Владимиру москвичи будут выбирать высокотехнологичным способом: посредством голосования через приложение «Активный гражданин». Варианты предложены следующие: на Боровицкой площади, на набережной у парка «Зарядье» (где была гостиница «Россия») и на Лубянской площади. Есть еще две опции: «это должны решить специалисты» и «затрудняюсь ответить». Как нетрудно догадаться, обе сводятся к «пускай начальство решает», а напрашивающийся вариант «никуда его не надо ставить» отсутствует, что несколько напоминает мерцающую графу «Против всех», то появляющуюся, то исчезающую в бюллетенях на настоящих выборах.

 

Секретный Владимир и Екатерина с намеком

 

Итак, Владимира решено ставить, причем, судя по упоминанию среди вариантов его размещения на Лубянской площади, ставить вместо Дзержинского, в рамках популярной государственной пиар‑стратегии «а могли бы и бритвой по глазам». Тысячелетие со дня смерти исторического деятеля отмечалось торжественным приемом в Кремле (указ президента из четырех пунктов, последние два – закрытые).

Рассмотрим другой официальный документ с подтекстом. 9 июля группа членов Совета Федерации внесла в Думу проект закона об установлении двух новых памятных дат: 19 апреля – День принятия Крыма, Тамани и Кубани в состав Российской империи (1783 год) и 9 сентября – День памяти воинов Крымской войны 1853–1856 годов. В пояснительной записке заботливо указано, что дата отражает «подлинные геополитические события, побудившие 19 (8) апреля 1783 года Великую императрицу Екатерину II подписать „Высочайший Манифест о принятии Крымского полуострова, острова Тамань и всея Кубанской стороны под державу Российскую“». И далее: «Именно принятие 19 (8) апреля 1783 года Крыма и его жителей, страдающих от набегов и войн, под защиту Российской империи, причем по их просьбе, стало легитимной формой вхождения Крыма в состав России».

Тут два ключевых понятия: «подлинность» (не фантазии какие‑нибудь, а на самом деле так все и было) и «легитимность» (не силой взяли, а по просьбе и для защиты от набегов). Ясно, что 1783 год следует читать как 2014‑й, апрельская дата выбрана ради максимальной приближенности к крымской весне, а под «Великой императрицей Екатериной» подразумевается понятно кто.

Аналогично самое ценное во Владимире‑2015 не то, что он замещает собой Дзержинского или удостаивается кремлевского приема на 400 человек. Всякому понятно, что князь Владимир – это на самом деле президент Владимир, которого очень хочется прославить торжественно и монументально, но напрямую сделать это нельзя.

 

А почему нельзя?

 

Потому же, почему невозможно поставить действующему президенту вращающийся монумент, как Туркменбаши, или переименовать Санкт‑Петербургский университет в Университет Путина, как университет в Астане носит имя Назарбаева? Причем невозможность эту равно осознают как потенциальные инициаторы, так и те, кому такого рода инициативу пришлось бы рассматривать: пришедший с подобной идеей будет воспринят бюрократической машиной не как радостный идиот, перестаравшийся по части лояльности, а как подозрительный провокатор.

Запрет этот, столь же трудноформулируемый, сколько и очевидный, можно объяснить несколькими способами.

Например, так: власть транслирует стилистику спецоперации, родную для победившего слоя правящей бюрократии – силового. Каждый пишет, как он дышит, и действует, как ему привычно – филологи на филологический лад, крестьяне по‑крестьянски, а сотрудники спецслужб в своей неповторимой манере. Поэтому в процессе принятия решений приоритетом является тайна и внезапность, говорить на публике правду запрещено, даже когда это выгодно, а все карты должны быть напечатаны с ошибками, дабы потенциальный шпион заблудился.

В этой логике праздник присоединения Крыма уже существует, но называется День Сил специальных операций РФ (отмечается 27 февраля, установлен указом президента в 2015 году). Официальный печатный орган правительства РФ, «Российская газета», отвечая самой себе на вопрос, почему это Днем Сил специальных операций выбрано 27 февраля, тогда как соответствующее подразделение в составе МО было созданы совсем в другой день, пишет: «Вспомните, что и где происходило год назад. И чем тогда все завершилось».

 

Это наш с тобой секрет

 

Своеобразный модус подмигивания («мы же с вами понимаем»), довольно странно выглядящий в официальном контексте (бюрократическая манера выражаться может быть мутной, невнятной и прямо лживой, но лукавство и улыбки, прикрытые веером, в нее никак не вписываются), делает гражданина и государство сообщниками в разделяемом понимании чего‑то, что нельзя назвать вслух. Это «что‑то» не совсем законное, иначе зачем его скрывать. Объяснение этому дает концепция, выдвинутая, например, Максимом Трудолюбовым – «государство как диссидент»: «Россия сегодня – это в изображении медийных пропагандистов мировой Сахаров, издатель „Хроники текущих событий“ (RT), лишенный наград (выгнали из G8) и сосланный в Горький (запрет на выезд для отдельных чиновников)».

Действительно, манера говорить об одном, подразумевая другое, причем перед аудиторией созаговорщиков, – это прием полулегальной оппозиции: Чернышевский в «Современнике» («в комментариях к итальянским событиям он с долбящим упорством ставил в скобках чуть ли не после каждой второй фразы: Италия, в Италии, я говорю об Италии, – развращенный уже читатель знал, что речь о России и крестьянском вопросе»), Театр на Таганке, сатирик с анекдотом «про сферу обслуживания». Чуркин в Совбезе, добавит развращенный уже телезритель, – да, в наши дни этот тип поведения называется троллингом.

Намеки, непрямые высказывания и секретничанье – орудие слабых, и, когда к нему прибегает государство, вооруженное всей мощью армии, флота и репрессивного аппарата, это создает между ним и гражданами несколько извращенный, но сильный бондинг (как психологи выражаются).