2020-04-20
212
Наш читатель мало знаком с творчеством К. Гуру Датта, разве что по критическому анализу некоторых положений его книги «Экзистенциализм и индийская философия», осуществленному почти три десятилетия тому назад А.Д. Литманом[587]. В наше время, когда все большее распространение в мировом философском сообществе получают компаративистские исследования, призванные объективно способствовать диалогу философских культур Востока и Запада, вновь возникает интерес к тем восточным и, пожалуй, прежде всего к индийским мыслителям ХХ века, которые пытались найти некоторые типологические параллели и сходства как в целом между индийской и западной философиями, так и между отдельными течениями в них. К числу таких мыслителей, наряду с С. Радхакришнаном, Т.П. Раджу и некоторыми другими, следует по праву отнести и К. Гуру Датта.
Прежде чем перейти к рассмотрению его монографии «Экзистенциализм и индийская мысль», вышедшей в США в 1960 году[588], необходимо сказать немного о личности этого мыслителя и о других его работах, предшествовавших появлению данного труда об экзистенциализме. Из известных нам его трудов как предшествующего, так и последующего периодов назовем два: «Индийская культура. Эссе и речи»[589] и «Индийская садхана»[590]. Во вступительном слове к книге К.Г. Датта «Индийская культура…» Айяр С.Р. Рамасвами квалифицирует Гуру Датта как мыслителя, внесшего большой вклад в исследование индийской культуры и философии, особенно по проблемам прояснения идей, лежащих в основе различных аспектов древней и средневековой индийской мысли. Гуру Датт характеризуется в целом как мистик[591], уделяющий основное внимание проблемам символизма и доктрине, заключенной имплицитно в понятии Шакти. Он исходит из положения о неразрывной связи между философией и жизнью, аналогичной связи между Шивой и Шакти. Только в единстве философия и жизнь могут функционировать[592]. При этом Гуру Датт отождествляет Шакти с энергетическим принципом Вселенной, идея которого изложена в Ведах, а Шиву с Божеством. Он делает ряд экскурсов в проблему соотношения тантрического индуизма, брахманического ведического ритуала, йогического опыта и буддизма. В своем анализе принципа Шакти и доктрины Майя он пытается применить фрейдовскую классификацию Я и Сверх‑Я и юнговский психоанализ.
Разбирая вопрос об основаниях индийской культуры, Гуру Датт как культуролог и философ ведантистко‑брахманистского толка подчеркивает то важное место, которое занимает проблема бога и человека, проблема личности, высших ее стремлений в Ригведе и Бхагавадгите. Пуруша, согласно Бхагавадгите, полагает Гуру Датт, «был субъектом культуры, а не гражданином в политическом смысле», а Дхарма выступает не только и не столько как социальный и этический стандарт, а как нечто высшее и личностное. Иными словами, Дхарма эквивалентна четырем Пуруша‑шастрам, о чем говорилось еще в индийской мифологии[593]. Автор уделяет большое внимание символическому характеру ведической культуры, месту символизма в «прямом опыте», когда материальные вещи в нем выступают лишь в качестве символов, а не как посредники. Он находит в Ведах и экспериментальный метод, считая его фунционирование весьма эффективным. Определяя Ригведу и Бхагавадгиту как учебники индийской культуры, Гуру Датт образно называет их Старым и Новым Заветом Индии. Это не означает, что вся индийская культура божественна, считает Гуру Датт, и все же господствующая тенденция в ней божественна. И в таких главных письменных памятниках древнеиндийской культуры, как Рамаяна и Махабхарата, полагает он, божественная тенденция берет верх над демонической[594].
Не вдаваясь в анализ рассуждений Гуру Датта на научные темы: о психологии, росте науки в ходе ее исторического развития и духовно‑нравственных его аспектов, о языке вообще и о санскрите в особенности, обратим внимание лишь на его трактовку проблемы соотношения философии и жизни. В речи перед философской ассоциацией в Мисхоре в 1941 году Гуру Датт развивает свой взгляд на историческое развитие философии на Запде, согласно которому сначала философия там сосредоточивала основное внимание на описании внутреннего мира и духовного опыта: «это был Платон, кто первый приложил эвклидово понимание к внутреннему миру опыта»[595], а затем многие его последователи, за редким исключением, делали то же самое. В каждой подобной попытке содержалась возможность дублирования – мистицизмом, либо религией.
Затем ведущей тенденцией философии, по мнению Гуру Датта становится сосредоточение своего внимания не столько на проблемах жизни, сколько на анализе бытующих в то время взглядов на строение физического универсума (от Коперника до Дарвина). Проблемы материи, времени и пространства в Новое время, квантовой теории и принципа дополнительности в новейшее время – таков основной пункт рефлексии западной философии. Из современных западных мыслителей Гуру Датт высоко оценивает вклад К. Юнга в психологию и глубокое понимание им специфики восточной мысли.
В чем же Гуру Датт видит особенности восточной, прежде всего индийской, мысли в ее сравнении с западной философией? Прежде всего в том, что «индийская мысль никогда не забывала тесной связи между психологией и философией: интеллект (mind) как краеугольный камень конечной (ultimate) реальности»[596]. Обращаясь за свидетельствами к Бхагавадгите и Упанишадам, он описывает, как в них реализуется цель философии: преодолеть дихотомию субъекта и объекта, раскрыть неделимое «Я» и то, что лежит за ним. Индийская философия концентрирует свое внимание на прямом восприятии уникальности человеческой самости способом, описанным А. Бергсоном в его концепции длительности. По мнению Гуру Датта, истинным философом можно считать лишь того, кто раскрывает сущность бытия (sat) через божественное (bhavana).
Из этой первой особенности восточной мысли (неразрывная связь философии и психологии) он выводит и вторую ее черту, являющуюся, в действительности, исходной: это тесная связь философии с жизнью. И здесь философия начинается с садханы (sadhana), выступающей в качестве и особой дисциплины, и экспериментального опыта. На Западе же экспериментальный метод, по мнению Г. Датта, применяется прежде всего применительно к изучению физического мира, хотя развивается и экспериментальная психология. И все же только в индийской экспериментальной психологии главный акцент делается на изучение самых глубинных пластов человеческой психики. Йога является одним из методов садханы. В эссе «Философия и жизнь» Гуру Датт утверждает, что целый мир религии и мистицизма, и даже мир повседневной жизни заключен в садхане, причем это относится не только к Востоку, но и к Западу, не только к прошлому, но и к настоящему, не только к цивилизованному миру, но и к варвару. Раскрытие этого требует усилий как психологов, так и философов, ибо эта задача до сих пор еще не решена так называемым научным умом, хотя идея этого решения содержалась имплицитно уже в Бхагавадгите и была провозглашена устами Кришны, полагает Гуру Датт. Но Кришна дает лишь парафраз «бессмертной истины Вед», что «существование только одно, но интерпретировано оно может быть по‑разному»[597].
Гуру Датт не ограничивается лишь опытом древнеиндийской философии, а говорит, что данная мысль Кришны подтверждается всеми древними религиями и мистериями (китайский даосизм, японский дзэн, церемониал христианской церкви и символы гностической философии, практика алхимиков). Гуру Датт намерен не касаться сверхприродных явлений, тяготеющих к телепатии и спиритуализму, полагая, что это предмет рассмотрения специальных наук. Истинная цель садханы – достижение мудрости через очищение ума, но не в духе пуританства или конвенциональной нравственности. Цель садханы – достижение эмоционального и интеллектуального равновесия – саматры.
Гуру Датт дает анализ проблемы языка как посредника между людьми. Через язык осуществляется связь философии с жизнью. Следует отметить, что Гуру Датт упрекает некоторых индийских мыслителей за их увлечение комментаторством, хотя и не отрицает необходимости обращения к истокам, традициям, авторитетам. Буддийское и индуистское «молчание» характеризуется им как необходимая предпосылка высшей философии.
Проблема соотношения философии и мистицизма в индийской мысли также является предметом размышлений Гуру Датта. Он считает, что здесь трудно четко провести демаркационную линию, ибо во всех философских системах (санкхья, йога и т.д) присутствует мистицизм, особенно на уровне эмоционального опыта, в сфере медитации. Причем степень наличия рационального и мистического варьируется от одной системы к другой.
Целью философии как важнейшей части культуры, считает Гуру Датт, является совместное участие с другими элементами культуры в «гармонизации эмоциональной личности», реализации высших духовных стремлений и потребностей, достижение сбалансированности эмоционального и интеллектуального в человеке. Это же является и высшей целью воспитания и образования, если опираться на традиции Вед, Упанишад, Бхагавадгиты и более поздние индийские традиции, а также использовать отдельные моменты из опыта мировой культуры. В этой связи Датт обращается, например, к опыту психоанализа Фрейда и Юнга, стремясь интерпретировать их в духе веданты[598].
Книга «Индийская культура…» вышла в свет в 1951 году, а через девять лет появилась новая работа Гуру Датта «Экзистенциализм и индийская мысль». Отзвуки предыдущего труда слышны в ней повсеместно. Уже в небольшом авторском предисловии говорится, что хотя первые две главы книги («Истоки» и «Современный экзистенциализм») будут посвящены изложению авторского видения западного экзистенциализма, в них же будут рассматриваться некоторые аналогии между западным экзистенциализмом и изложенным в терминах санскрита индийским экзистенциализмом.
Правда, надо заметить, что почти до конца второй главы у Гуру Датта нет прямых сопоставлений западного и индийского экзистенциализма, речь идет об основных исторических этапах и характеристике трудов ряда выдающихся мыслителей Запада, которых он относит к экзистенциализму. Тут не лишне напомнить, что Гуру Датт понимает под ним. На наш взгляд, у него можно обнаружить трактовку экзистенциализма в узком и широком смыслах этого слова. В узком смысле слова экзистенциализм представляется ему как «относительно недавнее движение в европейской мысли, вызвавшее смятение как в философских, так и в непрофессиональных (мирских) кругах»[599]. В широком смысле слова он понимает под экзистенциализмом такое движение общечеловеческой, а не только европейской мысли, которое не ограничивается временными рамками так называемого современного экзистенциализма, т.е. экзистенциализма ХХ века (Ясперс, Хайдеггер, Сартр, Марсель), а простирается до границ Древней Греции, Древней Индии, Древнего Китая, начала христианской Европы. Именно такой трактовкой экзистенциализма завершается вторая глава, подводящая итог авторским размышлениям о европейском экзистенциализме. В третьей, заключительной, главе идет непосредственное сопоставление экзистенциализма и индийской мысли.
Прежде чем перейти к анализу основных идей этой ключевой, на наш взгляд, главы, название которой совпадает с названием всей книги Гуру Датта, необходимо дать изложение ведущих идей двух предшествующих глав, в которых рассматривается в историко‑философском плане исходное для сравнения понятие экзистенциализма. Выше мы приводили его определение экзистенциализма как движения европейской мысли. Гуру Датт напоминает, что существует большое разночтение как относительно самого определения экзистенциализма, так и причин его возникновения, а также проблема выявления за различиями форм и видов некоторых общих черт. С целью выявления общих оснований экзистенциализма, несмотря на наличие вышеуказанных различных толкований, Гуру Датт пытается сформулировать в «самых общих терминах», как он заявляет, сущностное определение экзистенциализма. Под ним он понимает своеобразную попытку проникнуть в максимальной степени в человеческое существование в его конкретном и индивидуальном виде, в самые глубинные пласты Я, в его сердцевину. Рассматривая экзистенциализм как реакцию против абстракций и систем, он подчеркивает, что экзистенциализм делает больше акцент на глагол «быть», чем «есть»[600].
Затрагивая вопрос о корнях, истоках современного экзистенциализма, Гуру Датт пишет, что эти корни, возможно, тянутся к Древней Греции, к надписи на Дельфийском храме «Познай себя», к Сократу, претворявшему этот девиз в своих диалогах. Именно с Сократа, полагает автор, следует начать летопись того движения в западной мысли, которое в ХХ веке будет названо экзистенциализмом, ибо он (Сократ) первый в древнегреческой мысли сосредоточил свое внимание на сфере человеческих ценностей, а не на мире естественных явлений, как это было в ионийской школе, или на мире чисел, как это проявилось в пифагорейской школе. К числу наиболее отдаленных предшественников экзистенциализма на Западе он относит стоиков и неоплатоников, в период патристики находит у Августина Блаженного мысль о несказанности существования, которая может быть схвачена только через духовный свет. И завершается список отдаленных предшественников экзистенциализма Бернаром Клервоским (конец ХI – начало ХII века), выступившем против абеляровской систематизации веры.
Что же касается непосредственных, в смысле ближайших, корней экзистенциализма, то Гуру Датт находит их в творчестве Блеза Паскаля (ХVII век), французского математика, физика и религиозного мыслителя. Ссылаясь на высказывания Паскаля, Гуру Датт говорит, что последний пришел к осознанию необходимости изучать проблему человеческого существования в силу неудовлетворенности абстрактными науками, которые не изучали человека, а также по причине неудовлетворенности ответом, который давало христианство по проблеме человека, прежде всего относительно того, душа смертна или бессмертна. Правда, замечает автор, в конце концов Паскаль возвращается к христианской точке зрения на бога и человека. Гуру Датт замечает, что Паскаль, однако, не имел последователей в своем пониманиии человеческого существования, и лишь в ХIХ веке в Европе появляются мыслители с «симпатией к экзистенциализму»: Мен де Биран и некоторые другие.
Новое исчисление экзистенциализма Гуру Датт начинает с Кьеркегора, впервые использовавшего термин «экзистенция». Суть экзистенциализма Кьеркегора автор выражает фразой: «Индивид должен быть в коммуникации с Богом». У Кьеркегора духовный человек является вечно отчужденным от самого себя, от своих страстей, действий. Выход – в трансценденции человеческого существования. Гуру Датт замечает в этой связи, что тут имеется повод для сопоставления учения Кьеркегора с Бхагавадгитой[601]. Завершается же рассмотрение непосредственных корней экзистенциализма несколькими выводами. Во‑первых, Гуру Датт утверждает, что экзистенциализм Паскаля и Кьеркегора суть не что иное, как другой способ описания христианского опыта. Во‑вторых, что Ницше следует рассматривать как одного из «пионеров» экзистенциализма (концепция трагического опыта и сверхчеловека). В‑третьих, имеется некоторое сходство между идеями Ницше и Упанишад[602].
Во второй главе, посвященной современному экзистенциализму, Гуру Датт прежде всего выявляет моменты сходства и различия между понятиями «жизнь» у Дильтея и «экзистенция» у Ясперса (Дильтей упоминается в связи с тем, что он оказал влияние на Ясперса, хотя к когорте экзистенциалистов автором не относится), а также их отношением к экзистенциализму Кьеркегора.
Рассматривая в этом контексте позицию Хайдеггера, Гуру Датт отмечает, что в то время как Ясперс останавливается на опыте индивидуального существования, Хайдеггер занимается бытием вообще, самую возможность которого отрицал Ясперс. Таким образом, философия Хайдеггера квалифицируется им как сверх‑экзистенциализм, в отличие от экзистенциальной философии Кьеркегора и Ясперса. Понятие «экзистенции», считает Гуру Датт, шире у Хайдеггера, поскольку у него «существование предшествует духовности», тогда как у Кьеркегора и Ясперса существование и духовность отождествляются. Но Хайдеггер, по его мнению, продолжает использовать псевдо‑религиозные термины, хотя и лишая их всего этического содержания.
Рассматривая Хайдеггера как последователя Гуссерля и представителя немецкой школы феноменологического анализа, Гуру Датт отмечает, что в отличие от своего учителя, который признавал возможность редукции и позиции «незаинтересованного наблюдателя» при изучении существования, Хайдеггер считал единственно верным здесь позицию «личного соучастия»[603]. В противовес рационалистическому идеалу безличного ума, он отстаивал экзистенциальное понятие «воинствующего мышления», более широкого по своим возможностям. Далее Гуру Датт подробно описывает ход мысли Хайдеггера, когда тот утверждал, что на нас воздействуют некие тонкие реальности (отличные от реальности бессознательного), которые никогда не выявляются, переступая порог сознания. Их можно воспринять, но только не путем обыденного восприятия, поскольку они обнаруживают некие фундаментальные ощущения, чья восприимчивость выше порога восприимчивости ума. Таким образом, мы отдаем себе отчет о нашем положении в мире. Тогда наше первичное восприятие существования, которое направляет каждое наше движение, живет в нас, но не поддается отчетливому пониманию. Это смутное сознание, хотя и неэксплицированное, лишенное специфического места, по Хайдеггеру, уже предопределяет собой активную интерпретацию[604].
Гуру Датт считает, что начав с рассмотрения процесса времени в своей знаменитой книге «Бытие и время», Хайдеггер, подобно Бергсону, чувствует, что длительность является сущностью существования. Но его подход, по мнению Гуру Датта, характеризуется несколько иным углом зрения, в соответствии с которым Хайдеггер принимается за рассмотрение основополагающей позиции человека в мире. Его взгляд не субъективен, и даже может быть описан как противостоящий субъективизму. Человек – это бытие‑в‑мире, он не расположен в нем подобно некоему вместилищу, постоянно наполненному излияниями мира, но, с другой стороны, он ограничен пределами своего тела и своей индивидуальности, он есть все, что он воспринимает благодаря экспансивности сознания. Но он принимает свои пределы, так как они в действительности выступают опорой его свободы. Этот грубый аспект существования Хайдеггер назвал Seinde, тот совершенно определенный аспект, в котором человек может быть представлен как объект. Но кроме этого, отмечает Гуру Датт, существует проект, который постояннно поддерживает дистанцию по отношению к грубой фактичности. Это перспективное понятие существования. Человек не ограничен своим непосредственным настоящим, но он чувствует зов будущего с его трагическим страхом, так как это зов смерти. Смерть в этой философии – самая личностная возможность. Человеческая свобода может быть понята только перед лицом смерти[605].
Перед лицом смерти человек есть то, чем он решил быть. Его настроенность не зависит от постоянных возможностей, которыми он располагает, но состоит в способах переживания реальности, каждый из которых по очереди занимает все его внимание и продвигает его к подлинному переживанию бытия‑в‑себе. Гуру Датт полагает, что подобно Ясперсу, Хайдеггер рассматривает человека как власть быть, импульс, «выход за границы», впереди‑себя‑бытие. Такое выдвижение они называют трансцендированием. Но акцент, который они оба при этом делают, различен, отмечает Гуру Датт. Для Ясперса человеческое бытие имеет тенденцию к расширению за пределы человеческого существования, но для Хайдеггера нет ничего другого, кроме мира человека. Экзистенция есть нечто иное, чем человек непосредственно является, но все же не то, чем он хотел бы стать.
Экзистенция есть право на возможность выбора между двумя способами жить: аутентичной жизнью и неаутентичной жизнью. Последняя состоит в желании включиться в мир «поседневности», мир маленьких буржуазных забот. Это мир неподлинного‑в‑себе (Гуру Датт сопоставляет это понятие с авидьей веданты), что является наиболее общим состоянием существования, возможность трансцендирования которого даже не приходит в голову большинству людей. Человек направлен к вещам, поскольку он рассматривает себя как вещь среди других вещей. Существует постоянная борьба с «личной» ответственностью, ведущая к неукорененности существования. Это вариант Первородного Греха, чья движущая сила всегда тянет вниз. Человек должен освободить себя от нее и перейти к аутентичному существованию. Это превращение не есть результат божественного зова, но зова изнутри самого Я[606].
Гуру Датт считает, что экзистенциальное страдание выступает для Хайдеггера свидетельством аутентичного состояния. Оно сродни чувству полной заброшенности, которое тот называл проявлением Ничто, «вечного молчания бесконечного космоса». Его надо отличать от страха, страха перед конечными вещами. Это реализация абсолютной и фундаментальной конечности человеческого бытия во всей его неустойчивости, отсутствии завершенности или тотальности. Оно сравнимо с тем, что христианский экзистенциализм называет понятием фундаментальной случайности. Но там оно существует в рамках волнующего таинства. Для Хайдеггера же, как и для Сартра, говорит Гуру Датт, это чистая иррациональность, совершенно абсурдная невозможность любых объяснений. Это совершенный и бросающийся в глаза факт. Следовательно, заключает Гуру Датт, Хайдеггер отвергает всякую надежду, он смешивает в одну кучу все учения об освобождении как возникшие для того, чтобы укрыться от страдания.
По мнению Гуру Датта, в своей высшей форме хайдеггеровское понятие бытия выступает как неотъемлемая лишенность и истощение бытия, и даже позитивный аспект возможностей человеческого существования, который он описывал как «выход за границы», приводит его к переходу от ничто к ничто, который не имеет значения. Но позиция Хайдеггера по отношению к практической жизни менее бескомпромиссна, и его понятие аутентичного поведения предполагает просто избегать чрезмерной поглощенности конечными целями, без какого‑либо пренебрежения нашими повседневными заботами. Он предлагает нам принять факт наших возможностей, но не обманываться ими – мы должны рассматривать их как то, что они в действительности есть, как модифицированная форма уничтожения, измеренная временем, как отсрочка смерти[607].
Несмотря на критику Сартром хайдеггеровского понятия «бытие‑к‑смерти», Гуру Датт считает, что они все‑таки идут в одном философском русле. Феноменологическое изучение «другого» – вот главный вклад Сартра в философскую мысль. Однако, у Сартра Гуру Датт не находит прямых параллелей с древнеиндийской философией, тогда как у Марселя, представителя французского христианского экзистенциализма, таковых он находит предостаточно, несмотря на то, что в текстах Марселя нет прямых обращений к восточной философии.
С точки зрения Гуру Датта, такие параллели в творчестве Марселя и древнеиндийской философии можно обнаружить в наличии четко выраженной идеи медитации, невозможности интеллектуального определения реальности, предпочтения сопричастия обладанию. Заключая вторую главу, Гуру Датт в самой резюмирующей форме постулирует параллель между экзистенциализмом, особенно в его религиозной христианской форме, и Упанишадами: приближение к трансцендентному, дуализм религиозного опыта, свобода от страха и страданий. Он видит в Упанишадах «истинный экзистенциализм» в формуле: «другой» есть всегда причина страха, понять другого в себе – высшая цель мудрости и высшая радость, другой – это вы сами[608].
Каков же ход мысли Гуру Датта при сравнении экзистенциализма и индийской мысли? Первое, на что он указывает, так это на наличие трудностей в сравнении терминологии древнеиндийской философии и западного экзистенциализма. Одновременно он подчеркивает не только сходство, но чуть ли не тождество сократовской формулы «Познай себя» и подобной же формулы как ключевого положения всей индийской философии, за исключением буддизма и джайнизма[609]. Он находит в индийской мысли, особенно в Упанишадах, идеи о существовании Я, сходные с идеями Паскаля, Кьеркегора, Марселя. У последнего он вновь обнаруживает идеи синтетической медитации, «подлинного» и «неподлинного» отношения к существованию. Понятию трансценденции в западном экзистенциализме у Кьеркегора, Ясперса, Хайдеггера он находит эквивалент в индийской философии, выраженный в понятии сансары. Гуру Датт ищет в Упанишадах аналогии к экзистенциалистскому понятию «подлинного существования» в его антитезе с «неподлинным существованием». Особое внимание он уделяет поиску аналогий хайдеггеровским Dasein и Seinde в понятиях сансары, авидьи и некоторых других[610].
Касаясь вопросов о толковании бытия в экзистенциализме и Упанишадах, он находит сходство в том, что в обоих случаях оно выступает в качестве некоего «энергетического» бытия[611]. Например, в экзистенциализме, полагает Гуру Датт, бытие это то, что никогда не станет объектом. Особое внимание он уделяет поиску сходств между экзистенциализмом и древнеиндийской философией (веданта, буддизм) в сфере таких понятий, как страдание, тоска, печаль, разочарование. Тут его позиция оказывается двойственной: с одной стороны, он заявляет, что целью индийской мысли является достижение трансцендентального блаженства‑ананды, и поэтому категория страдания не является центральной для нее, а с другой – он все же допускает ее, когда трактует сартровское высказывание: «Человек – страдающее существо»[612].
Гуру Датт ищет в тантрической индийской философии параллели с экзистенциалистской трактовкой темы смерти[613]. Однако, по его мнению, в западном экзистенциализме эта тема не развернута, часто она сводится к проблеме соотношения смерти и самоубийства, в то время как в индийской мысли, особенно тантрического толка, она достаточно разработана.
Размышления Гуру Датта приводят его к некоторым выводам. Во‑первых, одной из важнейших черт индийской философии, «роднящей» ее с экзистенциализмом, он называет сходство в трактовке бытия как энергии (шакти). Отсюда, по мысли автора, намечается следующий ход мысли: от проблем эпистемологии к проблемам бытия, от идеи абстрактной истины – к рассмотрению конкретной истины, личностного, персонального отношения к истине, от сферы абстрактных спекуляций к сфере действия[614]. Далее, он находит сходства в субординации воли, мысли и действия, а также в понимании свободы выбора. И наконец, имеются, по его мнению, значительные сходства в понимании взаимосвязи Я и «другого», дуализма и не‑дуализма, дхармы и адхармы (не‑дхармы)[615]. В заключение следует отметить, что Гуру Датт постоянно проводит мысль о том, что экзистенциализм по своей сути является религиозной философией, в том числе и так называемый «атеистический» экзистенциализм Сартра и Хайдеггера.
