Народы, объединяйтесь с нами во имя Бога и веры – мы вступили в Милан и Пьяченцу, чтобы помочь вам. 9 страница

Овладев Гирокастрой, на которую давно точил зубы, Али повел победоносные войска к городу Кардице, жители которого когда-то вместе с жителями Хормово обесчестили его мать и сестру. Понимая, что у них нет ни малейшей надежды на пощаду, осажденные сражались с отвагой обреченных, но голод одержал над ними верх. После месяца жесточайшей блокады простой люд, у которого не осталось ни пропитания для себя, ни корма для скота, возроптал, требуя открыть ворота. Вожди, испугавшись общей обескураженности и понимая, что они не в силах что-либо изменить, решили капитулировать. Али, бесповоротно решивший для себя судьбу города, подписался под всеми требованиями жителей. Заключив соглашение, обе стороны скрепили его клятвой на коране. По условиям договора семидесяти двум беям – главам крупнейших албанских родов надлежало свободно и в полном вооружении прибыть в Янину, где им будет оказан прием, приличествующий рангу великих сподвижников султана. Жизнь их родичей тем временем будет в безопасности. Ведь в Кардице проживают мусульмане – братья Али по вере, и потому он готов отнестись к ним как к друзьям, сохранив их свободу и достояние. Но один квартал будет занят войсками победителя.

Когда по условиям договора войска паши занимали указанный квартал, один из главных вождей Кардицы, некий Салех-бей вместе с женой покончил с собою, предвидя ужасную участь, уготованную их неосторожным согражданам.

Когда семьдесят два бея прибыли в Янину, паша встретил их чрезвычайно любезно, не скупясь на заверения в дружеских чувствах. Их разместили в Озерном замке, личной резиденции паши, и несколько дней он осыпал их всевозможными почестями и милостями. Но вскоре, под каким-то предлогом отобрав у них оружие, он приказал заковать их в цепи и отправить в греческий монастырь, стоящий на острове среди озера и превращенный в тюрьму. Поскольку день казни еще не настал, он объяснил арест заложников попыткой побега.

Легковерный народ удовлетворился этим, и ни у кого не возникло сомнений относительно чистосердечности паши, когда он сообщил, что едет в Кардицу, чтобы учредить там полицию и гарантировать жителям исполнение обещанного. Никто не удивился даже тому, что он ведет с собой большое войско, так как он обычно путешествовал с большой свитой.

На четвертый день путешествия он остановился в Либокове, куда уединилась сестра его после смерти младшего сына Аден-бея, недавно унесенного болезнью. Никто не знал, что произошло, зато все заметили, что Хайница, заливавшаяся слезами до этой встречи, как по волшебству перестала плакать, а ее приближенным женщинам, не снимавшим траура, было приказано надеть праздничные одежды. Танцы и празднества, начавшись с приездом Али, не прекращались и после его отъезда.

Али отправился на ночлег в Хендерию, замок, стоявший на вершине скалы, откуда было видно Кардицу. На рассвете следующего дня он послал в город пристава, которому надлежало сообщить жителям, что все они, за исключением женщин, должны явиться к замку Хендерия, чтобы получить от визиря Али-паши залог его прощения и дружбы.

Жители Кардицы усмотрели в этом призыве предзнаменованье великих горестей; город огласился стонами и рыданиями; толпы людей устремились в мечети, взывая к милости Аллаха. Наконец, назначенный час настал; при прощании все целовались, как перед вечной разлукой. И вот шестьсот семьдесят безоружных мужчин пустились в путь к Хендерии. У городских ворот они встретились с отрядом албанцев, который двинулся вслед за ними, якобы для сопровождения, по мере того как жители продвигались к замку, число албанцев все росло и росло. Вскоре все они предстали перед Али-пашой.

Он стоял посреди многотысячного войска, выстроенного внушительным каре. Эта демонстрация силы окончательно повергла в ужас несчастных жителей Кардицы: и сами они, и семьи их оказались в полной власти врага, слывшего дотоле безжалостным. Все они простерлись ниц перед пашой и стали молить его о пощаде и милосердии с тем пылом и красноречием, которые появляются у людей в минуты великой опасности.

Несколько минут Али молча наслаждался сладостным зрелищем: давние враги пресмыкались в пыли у его ног. Затем велел поднять их и ободрил, называя братьями и сыновьями, любезными его сердцу. Углядев среди них старых знакомцев, он призвал их к себе, запросто заговорил о днях юности, об общих играх, о первых любовных приключениях и, указав на юношей, промолвил со слезами на глазах:

– Рознь, поселившаяся меж нами, длилась столько лет, что дети, которых еще и на свете не было в те времена, когда мы повздорили, успели вырасти и стать мужчинами. И мне не довелось радоваться, глядя; как подрастают дети соседей, старинных друзей моей молодости, не довелось мне и осыпать их благодеяниями. Но я надеюсь в скором времени поправить последствия нашей печальной распри.

Осыпав всех щедрыми обещаниями, он предложил спуститься в соседний караван-сарай, где в знак примирения был приготовлен великолепный пир. Пережив жесточайший страх, жители Кардицы предались ликованию и бодро направились в караван-сарай, благословляя Али-пашу и упрекая себя за то, что усомнились в его добрых намерениях.

Усевшись в паланкин, Али спустился со скалы Хендерия в сопровождении приближенных и придворных, славивших его милосердие в самых выспренных выражениях. Сам же паша лишь милостиво улыбался в ответ на восхваления. Достигнув подножия скалы, Али пересел на коня, двинулся к караван-сараю и приказал войску следовать за ним. Пустив скакуна в галоп, Али дважды молча объехал караван-сарай, затем, внезапно остановившись у ворот, знаком указал своим телохранителям на ворота и громовым голосом вскричал:

– Смерть им!

Телохранители окаменели от неожиданности и ужаса. Затем, когда паша в ярости повторил приказ, с негодованием побросали оружие. Тщетно Али-паша увещевал, запугивал и улещивал их: одни замкнулись в гордом молчании, другие осмелились просить пощады для несчастных. Тогда, отослав их, паша обратился к служившим в его войске христианам-мирдитам:

– Дело за вами, славные латиняне, – воскликнул он, – теперь вам предстоит истребить врагов моего рода. Отомстите за меня, и я сторицей отплачу за вашу услугу!

В рядах мирдитов слышится неясный ропот; думая, что христиане готовы поторговаться о цене крови, Али восклицает:

– Говорите! Я готов выслушать и исполнить ваши требования.

Тогда вперед выступает командир мирдитов, откидывает назад капюшон своего черного плаща и сурово молчит, глядя прямо в глаза Али:

– Али-паша, слова твои оскорбительны для нас; не по-нашему это – резать беззащитных пленников; верни жителям Кардицы свободу и оружие, тогда мы сразимся и победим их. Мы нанимались к тебе в солдаты, а не в палачи.

При этих словах, встреченных восторженными возгласами всего черного воинства, Али подумал об измене и с опаской огляделся по сторонам. Из боязни он готов уже был исполнить то, чего не желал делать из милосердия, и произнести слова пощады, как вдруг выступил вперед некий Афанасий Вайя, православный грек, фаворит паши и, как говорили, его внебрачный сын. Собрав все отребье войска, он предложил свои услуги в качестве палача.

Обрадовавшись, Али приказал действовать от его имени, а сам, пришпорив коня, помчался к вершине ближайшего холма, чтобы оттуда насладиться зрелищем избиения. Христиане-мирдиты и телохранители-мусульмане вместе преклонили колени, моля всевышнего о милости к несчастным жителям Кардицы, для которых пробил последний час.

Караван-сарай, где были заперты горожане, представлял собой открытую четырехугольную площадку, обнесенную высокой оградой, – обычно туда загоняли стада волов. Несчастные, не подозревавшие, что происходило за стенами караван-сарая, были крайне изумлены, увидав внезапно появившихся на стене головорезов, предводительствуемых Афанасием Вайей. Вскоре недоумение их рассеялось. По сигналу Али, выстрелившему из ружья, раздался залп. Из караван-сарая доносились жуткие крики; охваченные смертельным ужасом, изувеченные пулями пленники, пытаясь спастись от смертоносного свинца, устроили настоящее столпотворение. Одни как безумные метались по замкнутой площадке, пока не падали под пулями; другие пытались взобраться на стены кто надеясь бежать и спастись, кто стремясь отомстить и задушить хоть одного из палачей, но и они гибли под ударами ятаганов и ружейных прикладов. Повсюду воцарились отчаяние и смерть.

Целый час грохотали выстрелы, и наконец мрачная тишина опустилась на усыпанный трупами караван-сарай.

Али-паша под страхом смерти запретил хоронить несчастных. Он приказал сделать на воротах караван-сарая надпись золотыми буквами, которая должна была сообщить потомству, что духу его усопшей матери Камко в этом месте были принесены в жертву шестьсот жителей Кардицы.

Едва смолкли крики в караван-сарае, как над городом разнеслись стенания. Ворвавшиеся туда убийцы, изнасиловав женщин и надругавшись над детьми без различия пола и возраста, сбили всех оставшихся в кучу и погнали в Либоково. Страшная дорога! На каждой стоянке все новые и новые мародеры набрасывались на несчастных, внося свою лепту в разгул бесчинства и зверства. Наконец, страдальцы достигли назначенного места.

Их ожидала торжествующая и неумолимая Хайница. Как и после победы над Хормово, она приказала пленницам обрезать себе волосы и набить ими матрас, на который и возлегла. Потом, содрав с них одежды, стала в подробностях рассказывать, как гибли их отцы, мужья, сыновья и братья. Вдоволь насладившись их страданиями, она отдала пленников на потеху солдатне, чьи бесстыдные забавы поощряла словом и жестом. Под конец Хайница бритвой вспорола живот одной несчастной, которая, как ей показалось, была в тягости, после чего под звуки труб строго-настрого запретила горожанам давать кров, одежду и пищу женщинам и детям, обреченным ею на мучительную смерть от голода, холода и диких зверей – всех их прогнали в лес.

Что же до семидесяти двух заложников, то Али по возвращении из похода повелел предать их смерти. Месть его свершилась.

Предаваясь чудовищной радости, он наслаждался отдохновением, подобно насытившемуся тигру, как вдруг грозный голос настиг его в самом его дворце. Шейх Юсуф, комендант Янинской крепости, пользовавшийся всеобщей любовью за праведность и доброту, а мусульманами почитаемый святым за подлинное благочестие, впервые явился в роскошное жилище паши. При виде его стражи буквально остолбенели и стояли, как громом пораженные. Потом те, кто понабожней, распростерлись ниц перед праведником, другие же бросились предупредить Али о его приходе. Однако никому и в голову не пришло задержать старца, спокойно и величаво шествовавшего по гудящему, как растревоженный улей, сералю. Аудиенции, долгие ожидания в приемной – не для него; пренебрегая формальностями этикета, он без сопровождения и доклада проходит повсюду и в конце концов появляется в личных покоях паши. А тот, будучи суеверен несмотря на свое безбожие, чувствует, как ужас охватывает его. Живо вскочив с софы, он идет навстречу святому шейху, за которым в молчаливом смятении следует толпа придворных, и с глубочайшим почтением приветствует старца. Он даже пытается поцеловать его правую руку, но Юсуф резко отдергивает ее и прячет под плащ, а жестом другой руки повелевает паше сесть. Паша машинально подчиняется и в замешательстве ожидает, пока отшельник соблаговолит сообщить о цели своего прихода.

Тот же, повелев паше с полным вниманием отнестись к тому, что будет ему сказано, стал горько корить его за бесчинства, грабежи, зверства и вероломство. Юсуф говорил столь красноречиво, столь убедительно, что все присутствующие разразились рыданиями. Лишь Али, хотя и глубоко подавленный, сохранил присутствие духа. Но услыхав, что Юсуф говорит о гибели Эмине и обвиняет его в убийстве жены, паша испуганно вскричал:

– Отец, чье имя произнесли вы! Молитесь за меня или хотя бы не толкайте в бездну, не проклинайте!

– Незачем мне проклинать тебя, – отвечал Юсуф,– твои преступления вопиют против тебя! Господь услыхал голос их и, призвав тебя к себе, рассудит и навеки накажет. Трепещи! Час твой близится, час твой уже не за горами, скоро он наступит!

Грозно сверкнув очами и не промолвив более ни слова, старец удалился из покоев. Перепуганный Али схватил тысячу золотых, увязал их в большой кошель белого шелка и попытался отдать шейху, умоляя его взять назад свои страшные слова. Но тот молча шел своей дорогой и, добравшись до выхода из дворца, отряхнул его прах с ног своих.

Али, грустный и задумчивый, вернулся к себе и долго еще не мог оправиться от ужасного впечатления, произведенного этой сценой. Но вскоре он стал больше сокрушаться о бездействии, в которое дал себя ввергнуть, чем об услышанных упреках, и при первой же возможности зажил как прежде.

Случилось это во время свадебных торжеств, соединивших Мустая, пашу Шкодера, и старшую дочь Вели-паши княжну Авлидскую, в приданое за которой были даны многие селения, расположенные в тех краях. Сразу после брачной церемонии Али приказал начать череду разгульных пиршеств, которая была подготовлена в не меньшей тайне, чем готовят убийство.

Внезапно всю Янину затопила людская волна. Народ, силясь отвлечься от своих горестей, бесновался в опьянении, полагая, что это и есть радость. Толпы фигляров, скоморохов и фокусников, собравшихся в Янину со всей Румелии, [349] заполонили улицы, базары и площади. По дорогам без конца двигались стада овец, руно которых было окрашено в красный цвет, а рога вызолочены: под предводительством своих старейшин крестьяне перегоняли их ко двору визиря. Епископам, настоятелям, всему духовенству было велено пить вино и танцевать самые непотребные и непристойные танцы: Али надеялся возвыситься за счет унижения наиболее уважаемых людей. Днем и ночью одна за другой со все возрастающим неистовством шли вакханалии; фейерверки, песни, крики, музыка, рев диких зверей, выведенных на забаву толпе, – все сливалось в единый хор. Огромные вертела с насаженными на них кусками мяса дымились на чудовищных жаровнях, а тем временем за столами, поставленными прямо во дворе дворца, рекой лилось вино. Солдаты свирепо хватали ремесленников, вытаскивали из мастерских и ударами кнута гнали веселиться. Грязные бесстыдные цыганки толпились в жилищах простого люда; утверждая, что визирь приказал им повеселить хозяев, они нагло хватали все, что попадалось под руку. Али радостно взирал, как народ его скатывается до скотского состояния в вихре диких увеселений, и радость паши была велика, так как алчность его постоянно получала новые утехи: каждый приглашенный должен был положить у входа во дворец подарок, соответствующий его рангу и достоянию, и четверо клевретов паши следили, чтобы никто не уклонился от этой обязанности. Наконец, на девятнадцатый день Али захотел увенчать празднество оргией, достойной себя. Он приказал украсить с немыслимой роскошью галереи и залы своего озерного дворца. Полторы тысячи гостей съехались туда на торжественный пир. Паша явился во всем блеске – в сопровождении благородных рабов, как называют на Востоке придворных, и, заняв место на возвышении над их презренной толпой, оцепеневшей под его взглядом, подал знак начинать празднество. По его слову порок пустился в самые омерзительные забавы и разврат распростер над гостями крыла, напоенные вином. Языки развязались, воображение разнуздалось, все дурные страсти обнажились, как вдруг наступила тишина и гости в страхе прижались друг к другу. В дверях зала появился бледный мужчина в залитой кровью растерзанной одежде. Глаза его дико блуждали. При его приближении все разбежались и он беспрепятственно подошел к визирю и, простершись перед Али, передал ему какое-то послание. Али вскрыл письмо и, прочтя его, переменился в лице: губы его задрожали, брови нахмурились, на лбу страшно вздулись вены; он тщетно пытался улыбнуться и придать себе обычный вид, и наконец, не в силах справиться с волнением, ушел, приказав глашатаю объявить, чтобы игры и развлечения продолжались в его отсутствие.

Теперь нам предстоит рассказать, чем же было вызвано волнение паши и о чем говорилось в письме.

Али давно уже пылал страстью к Зубейде, жене своего сына Вели-паши, и после отъезда его попытался утолить свое сластолюбие. Женщина с негодованием отвергла его притязания, и тогда он прибег к хитрости: напоил дурманящим напитком и воспользовался ее беспомощностью. Несчастная Зубейда узнала о приключившейся с нею беде лишь обнаружив, что понесла. Полупризнания служанок, под страхом смерти помогавших визирю, собственные смутные воспоминания и некоторые иные приметы отмели последние сомнения: бедная Зубейда носила в лоне плод кровосмесительной страсти свекра. Не зная, к кому кинуться за помощью, она в порыве отчаяния написала виновнику своего позора послание, где заклинала его сейчас же прийти в гарем. Лишь он был вправе входить туда: как главе семейства ему дозволялось видеть невесток и присматривать за ними; видно, ни одному законнику не пришло в голову, что между родителем и детьми его может произойти нечто преступное. Увидав Али, Зубейда бросилась к его ногам, не в силах вымолвить ни слова от горя и отчаяния. Паша сознался в своем прегрешении, извиняя насилие пылом снедавшей его страсти, и слезы преступника смешались со слезами жертвы. Умоляя женщину успокоиться и молчать о случившемся, он пообещал уничтожить плод его похоти. Обливаясь слезами, Зубейда молила его отказаться от нового преступного замысла и не пытаться смыть следы первого преступления еще более жестоким прегрешением. Но тщетно: Али не внял ни мольбам, ни слезам.

Однако весть о случившемся уже разнеслась, и Пашо-бей, у которого было множество соглядатаев в Янине, узнал обо всем в мельчайших подробностях. Он отправился к Вели-паше, радуясь, что представился случай утолить ненависть к его отцу. Вели-паша пришел в ярость и, поклявшись отомстить, испросил помощи у Пашо-бея, который тут же ее пообещал. Но Али вовремя предупредили, да и вообще он был не из тех, кто легко попадает в расставленную ловушку. На Пашо-бея, которого Вели как раз произвел в оруженосцы, среди бела дня напали шестеро клевретов Али-паши, но Пашо-бея успели отбить, а пятерых убийц, застигнутых на месте преступления, тут же без суда и следствия повесили на городской площади. Шестым был тот гонец, который передал паше весть о провале замысла.

Али ломал голову, как избежать бури, вызванной его поступком, когда ему сообщили, что приехал дружка паши Шкодерского, присланный Мустаем, чтобы сопровождать в дом супругу, призванную стать старшей в его, Мустая, гареме. Им оказался Юсуф, бей Дебресский, старинный враг Али. Он с отрядом в восемьсот сабель встал лагерем у подножья Тимороса Додонского, и несмотря на все приглашения и заверения в приязни так и не согласился войти в город. Али, видя, что настаивать бесполезно и что не пришло еще время расквитаться с врагом, вскоре отправил к мужу свою внучку, княгиню Авлидскую.

Разделавшись с этим, он полностью отдался семейным делам, чтобы покончить, наконец, с вышепомянутой омерзительной историей. Сначала он уничтожил женщин, которых принудил к сообщничеству – приказал цыганам зашить их в мешки и сбросить в озеро. Затем сам отвел цыган в подземелье замка и вместо награды приказал чернокожим невольникам, у которых были вырваны языки, обезглавить их. Потом, не теряя времени, привел в покои Зубейды врача, который, сделав ей аборт, в свою очередь был удушен теми же немыми невольниками, что обезглавили цыган. Отделавшись таким образом ото всех, кто мог рассказать о его кровосмесительной связи, он написал сыну, что тот может прислать людей за Зубейдой и обоими детьми, которые до сих пор жили у Али в заложниках, и что невиновность Зубейды посрамит клеветника, осмелившегося навлечь на нее столь низкие и оскорбительные подозрения.

Когда Вели получил это послание, Пашо-бей, равно опасавшийся и коварства отца, и слабости сына, сумел бежать, радуясь, что посеял раздор в семье врага. Узнав об этом, Али пришел в ярость и поклялся, что мщение настигнет негодяя даже на краю света, а сам тем временем вновь занялся Юсуфом, беем Дебресским, будучи не в силах стерпеть, что тому удалось избежать западни во время недавнего путешествия в Янину. Поскольку это был человек далеко небезобидный и весьма отважный, Али остерегался открытой вражды с ним и пытался подослать к нему наемных убийц. Но и это оказалось делом не из легких: без конца подвергаясь опасностям такого рода, сильные мира сего были постоянно начеку. Возможности кинжала и яда оказались исчерпаны, и потому следовало изыскать новое средство; Али это вполне удалось.

Янина кишмя кишела авантюристами: один из них сумел получить доступ к паше и предложил секрет порошка, трех крупиц которого было достаточно, чтобы уничтожить человека чудовищным взрывом. Речь шла всего-навсего о гремучей ртути. Али с радостью встретил это предложение, но ответил, что хочет испытать средство, прежде чем купить его.

В подземельях Озерного замка умирал медленной смертью несчастный монах-василианец, который отважно отверг святотатственную симонию, [350] предложенную ему Али-пашой. Али велел привести его, чтобы на нем испытать действие порошка. Опыт увенчался успехом: взрывом монаху оторвало и опалило руки к вящему удовольствию паши, который тут же совершил сделку и поспешил воспользоваться ее плодами. Он запечатал своей печатью специальный футляр, в котором обычно пересылались фирманы, и через одного грека, не подозревавшего об истинной цели поручения, переслал этот лже-фирман Юсуф-бею. Тот без опаски вскрыл цилиндр: страшным взрывом у него оторвало руку. От этой раны он и умер, успев написать о постигшем его несчастье Мустаю, паше Шкодерскому. В послании он также просил его быть настороже.

Письмо Юсуфа было доставлено Мустаю как раз в тот момент, когда адская машина была для отвода глаз вручена ему ничего не подозревавшей юной супругой. Приняв необходимые меры предосторожности, пакет внимательно осмотрели и убедились, что это действительно орудие убийства. Мать Мустая, женщина жестокая и завистливая, обвинила в злодеянии невестку, и вскоре страшный яд сжег внутренности несчастной Айше, единственной виной которой было то, что она оказалась слепым орудием дедова коварства, Айше была в тягости на шестом месяце.

Фортуна, расстроившая покушение Али на жизнь Мустая-паши, вскоре утешила нашего героя, предоставив ему возможность захватить Паргу, единственную область, которую ему никак не удавалось покорить и завладеть которой он страстно мечтал. Аджия, небольшой христианский городок на побережье, восстал против Али-паши и присоединился к жителям Парги. Паша воспользовался этим предлогом, чтобы начать военные действия: войско под предводительством Мухтара, старшего сына паши, завладело сначала Аджией, где оставалось лишь несколько стариков, которые были тут же перерезаны, а затем двинулось на Паргу, где укрылись мятежники. После нескольких сражений на подступах к городу воины Али ворвались в городские стены, и, несмотря на отчаянное сопротивление, жителям грозила неминуемая гибель, если бы не помощь извне. Французы, под протекторат которых добровольно отдалась Парга, стояли гарнизоном в акрополе. Наши гренадеры кинулись на помощь жителям и с такой яростью набросились на турок, что уже после нескольких минут боя мусульмане разбежались кто куда, оставив на поле боя четырех бим-баши, то есть тысяцких, а также множество раненых и убитых.

Эскадре, посланной пашой, повезло не больше, чем сухопутному войску. Пройдя Артский залив, она подошла к Парге, чтобы принять участие в резне и отрезать горожан от моря: помимо городского гарнизона Али хотел уничтожить всех жителей старше двенадцати лет. Но несколькими залпами небольшого форта флот паши был рассеян. Защитники Парги кинулись в барку и пустились вдогонку за турками, и шальной выстрел убил Афанасия Макриса, адмирала паши, находившегося на капитанском мостике.

Али пребывал в это время в Превезе, где с тревогой ожидал известий. Гонец, посланный в самом начале военных действий, привез ему апельсины, сорванные в садах Парги. Али подарил ему кошель золота и велел глашатаям объявить об успехе операции. Радость его еще возросла при виде второго гонца, привезшего ему головы двух французов и сообщившего, что воины ворвались уже в нижний город. Без промедления паша приказал седлать коней, сам вскочил в коляску и двинулся по римской дороге, ведущей к Никополу. Он слал гонца за гонцом к военачальникам, приказывая пощадить женщин и детей Парги, чтобы насладиться пленниками в своем гареме, а главное, требуя не терять ни крупицы добычи, когда неподалеку от арен Никопола третий гонец, некий татарин, сообщил ему о разгроме его армии. Смущенный и сбитый с толку визирь переменился в лице и с трудом выдавил приказ возвращаться в Превезу. Вернувшись во дворец, он открыто предался такой неистовой ярости, что челядь и приближенные буквально трепетали от страха; время от времени он спрашивал, действительно ли войско его побито.

– Да обрушится на наши головы ваша беда! – отвечали пажи, падая перед ним ниц.

Вдруг, взглянув на лазурную морскую гладь, величаво простиравшуюся за окнами дворца, он увидел свою флотилию: обогнув мыс Панкратор, она на всех парусах устремилась в Артский залив. Вот она встала на якорь у стен сераля, вот зовут капитана барки, но оттуда доносится голос глашатая: он сообщает визирю о гибели наварха, то есть флотоводца Афанасия Маркиса.

– Но Парга? Что с Паргой? –восклицает Али.

– Да продлит Аллах ваши дни! Жители Парги ускользнули от гнева вашего высочества.

– Так угодно судьбе! – прошептал визирь.

И голова его бессильно склонилась на грудь.

Раз желаемого не удалось добиться оружием, Али, как обычно, прибегнул к хитрости и предательству: но на сей раз, отказавшись от подкупа, постарался ослабить противника, посеяв раздор в его стане.

Французский офицер Николь, прозванный Паломником после совершенного им путешествия в Мекку, более полугода стоял гарнизоном во главе отряда артиллеристов в Янине, который временно был отдан под командование Али генералом Мармоном, [351] губернатором Иллирийских провинций. Старому вояке удалось снискать уважение и симпатию паши, чей досуг он скрашивал рассказами о баталиях, в которых ему довелось участвовать, и о всевозможных приключениях; и хотя они давно не виделись, считалось, что они остались друзьями. На этом-то и был построен план паши. Он написал полковнику Николю письмо, как бы продолжающее их давнюю переписку; в нем он благодарил его за верность старой дружбе и уговаривал сдать Паргу, суля всяческие выгоды и обещая пожизненно оставить за ним пост коменданта города. Ему удалось устроить так, чтобы письмо попало в руки старейшинам Парги, которые не преминули клюнуть на приманку. Видя, что тон послания совершенно соответствует старинным отношениям, существовавшим меж их губернатором и пашой, они ни на миг не усомнились в измене Николя. Но поступили они совсем не так, как того ожидал Али: жители Парги возобновили переговоры с англичанами, предпочитая скорее покориться христианам, чем попасть под иго мусульманского сатрапа. Англичане тут же отправили парламентера к полковнику Николю с предложением сдать крепость на почетных условиях. Полковник ответил официальным отказом, угрожая взорвать пороховой склад, если жители, чьи намерения он разгадал, осмелятся на какие-либо враждебные действия. Однако через несколько дней крепость была взята: под покровом ночной тьмы одна из горожанок провела в город отряд англичан. Наутро все с изумлением взирали на британский флаг, реющий на вершине акрополя Парги.

Тем временем смутное волнение охватило Грецию, вся страна встрепенулась при одной лишь мысли о грядущем освобождении. Бурбоны возвратились во Францию, и эллины уповали на это событие, сулящее самые коренные перемены в европейской политике. Прежде всего, греки надеялись на твердую поддержку России. Но британский лев начинал уже мрачно хмурить брови при первых признаках укрепления могущества этой великой державы или расширения ее владений. Главное, Британия стремилась сохранить единство османской империи и делала все возможное, чтобы уничтожить греческий флот, который к тому времени набирал силу и обещал сделаться действительно опасным. Поэтому британские агенты решили столковаться с Али-пашой, но тот, еще не оправившись от недавнего разочарования, в ответ на любые предложения твердил лишь: «Парга! Хочу Паргу!» Так что следовало отдать ему ее.

Доверившись обещанию генерала Кемпбелла, твердо сулившего придать им такой же статус, как у семи Ионических островов, жители Парги, с радостью и признательностью предались отдохновению, столь сладостному после стольких бурь, как вдруг письмо, полученное де Боссе от лорда верховного комиссара, [352] рассеяло их приятное заблуждение и открыло глаза на несчастья, уже готовые обрушиться на злополучный город.

23 марта 1817 года посол Великобритании подписал в Константинополе трактат о полной и безраздельной передаче Парги и всех прилежащих земель Оттоманской Порте несмотря на то, что жителям города, открывшим ворота британским войскам, было торжественно обещано: отныне и навсегда Парга разделит судьбу Ионических островов.

Вскоре в Янину прибыл сэр Джон Картрайт, британский консул в Патрах, чтобы уладить дело с распродажей имущества жителей Парги и обсудить условия эмиграции. В европейской дипломатии не было еще столь позорного деяния – ведь до этого дня все притязания турок расценивались как святотатство. Однако Али-паша обворожил английских агентов: осыпал их проявлениями дружеских чувств, ослепил всевозможными почестями и празднествами, но в то же время приставил к ним шпионов, перехватывал их корреспонденцию и с помощью различных инсинуаций пытался настроить против них жителей Парги. А те громогласно выражали свое возмущение: перед лицом христианского мира, не внимавшего их жалобам, они от имени предков ссылались на свои права и требовали их соблюдения. «Наше имущество скупается, но разве мы хотим его продавать? И даже если нам возместят его стоимость, разве вернет нам золото родину и могилы предков?»