Белые пятна в истории российского кино

Журнал «Менеджер кино» и журнал «Синопсис и сценарий» продолжают серию публикаций «Сценарии и сценаристы российского  кино». Предлагаем вашему вниманию интервью с Эдуардом Володарским, кинодраматургом, президентом Гильдии сценаристов России.

– Какова Ваша оценка уровня качества современного российского кино?

– Сейчас принято ссылаться на советское кино: «…посмотрите, какие прекрасные фильмы снимались до перестройки». Да, хорошие фильмы были. Но действительно крупных, высокохудожественных произведений можно набрать лишь сотню, а за 73 года Советской власти было создано несколько тысяч картин, то есть основная масса фильмов были средними. Но все же эти «средние» фильмы были сделаны на достойном, профессиональном уровне – режиссёрском, операторском и драматургическом. Например, фильм «Знакомьтесь, Балуев!», на мой взгляд – пустое кино, но оно сделано хорошо, в нем нельзя ни к чему придраться. К сожалению, сегодня профессионализм стал большим белым пятном в нашем кино. Художественный уровень – другое белое пятно, порожденное клиповым сознанием кинодраматургов, и уж тем более режиссеров и операторов. Почти все наши последние фильмы, и даже удачные картины, страдают клиповым мышлением, которое не выдерживает сложных диалогов, психологических пауз, тонких приемов. Посмотрите Тарковского, драматургия в его фильмах заложена в паузах, в молчании героев. Кино Хуциева пытается растянуть время, остановить его. Современное российское кино напрочь этого лишено. Кстати, массовая кинопродукция Европы и Америки, с этой точки зрения, тоже неполноценна. Но она профессиональная в исполнении, хоть и делается не сердцем, а холодным умом. У них все подчинено технологии, просчитано, расставлено по своим местам. Поэтому они добиваются нужного им результата – денег. Мы еще не научились снимать, как они, а как умели снимать сами, уже почти забыли.

– Что Вы думаете о тематическом разнообразии нашего кино?

– Многообразии?..Гильдия сценаристов пять лет проводила конкурсы на лучший сценарий, и меня в первую очередь озадачило то, что практически не было сценариев про любовь. В конкурсах участвовали и молодые, и люди среднего возраста, и пожилые сценаристы. Сюжеты гуляют из сценария в сценарий, из картины в картину, и на телевидении и в большом кино. Кино о любви практически не осталось. Понимаю, что сериалы без детективной линии смотреть не будут. Вопрос в том, сколько уделяется внимания этим детективным загадкам? Получается, что все внимание только им. Это удручает. Приведу пример: один современный автор написал детектив про то, как студент убил топором старуху и её сестру. Достоевский написал про то же, но у него получился роман «Преступление и наказание». А наш сценарист берёт тот же самый сюжет, и у него получается банальный детектив и только.

– Неужели все так плохо?

– Сейчас наметился поворот, – художники, возвращаясь к осмыслению истории Российской империи, Советской власти, стали задумываться над тем, что с нами произошло. Без анализа, художественного анализа в том числе, мы двигаться дальше не сможем, ни в культуре, ни в экономике, ни в гражданской жизни. Нужно понять и переосмыслить свою историю. Советская власть продержалась больше семидесяти лет и выдержала чудовищный фашистский удар. И если же она устояла, благодаря народу, естественно, то поневоле приходится задуматься над этим. Вот поразительный факт. В 1943 году, в начале марта, когда только закончилась Сталинградская битва, когда страна лежала в руинах и ещё было неизвестно, чем всё дело кончится, Совнарком принимает постановление о создании школы-студии МХАТ, отзывает с фронта молодых артистов. Я был поражен, когда прочитал это в архиве. Неужели хватало ещё мозгов про это думать. Значит, были положительные стороны у Советской власти. Я не говорю сейчас о кровавом терроре, о гибели российского крестьянства, что, в общем, смертельно и подорвало всю Россию. Но когда начинаешь огульно хаять и то, и другое, никогда правды не узнаешь. Проблема еще и в разном восприятии. Наши западные либералы, чьи идеи и идеологию поддерживают почти все продюсеры, считают, что Ельцин совершил великий подвиг. А для меня большего предателя России не было. Его и сейчас можно привлечь к суду по целому ряду положений действующего законодательства. Рассказать о ельцинской эпохе никто не хочет или не может. В 1991 году в Воркуте я познакомился с шахтёром-одесситом, он 30 лет в шахте отпахал, скопил денег, думал, выйдет на пенсию, купит домик на родине, купит машину, сыну поможет учиться. Но после реформы у него не осталось денег даже на билет, чтобы уехать. Лучше самой жизни нет сценариста. У меня сериал снимался, в котором был длинный разговор двух героев как раз об этом – о Ельцине, о его реформах. Но мне строго сказали – уберите все это, иначе мы фильм запускать не будем.

– Что мешает современному российскому кинематографу делать качественное во всех отношениях кино?

– Пока в кино решающую роль будут играть деньги, новых миров не ждите. Вот, говорят, сейчас кино начинает подниматься. В количественном выражении может быть. Сейчас не проблема найти средства на постановку. Вопрос в том, что ты будешь снимать? И тут проявляется художественный вкус бизнесмена. Если говорить об удачных примерах, то «Девятая рота» – это, фактически, слепок массовых американских блокбастеров. Слава Богу, что режиссёр талантливый человек и сумел передать недюжинный накал чувств героев. Но такие же блокбастеры снимают и будут снимать продюсеры и режиссеры менее талантливые. Эти самые продюсеры не знают, что любая американская компания почти каждый год выпускает с каким-нибудь большим мастером фильм, на котором они и не рассчитывают заработать. Правда, иногда эти фильмы собирают больше иных блокбастеров. Никто не думал, что «Пролетая над гнездом кукушки» принесет сотни миллионов долларов. Этот фильм дали снять Милошу Форману, оказывая гуманитарную помощь Чехословакии, в которую вошли советские танки. А появилась картина большой силы и глубины, картина на все времена. Может, когда-нибудь и мы, как Голливуд, займемся меценатством,

– Как бы российский продюсер сегодня отреагировал на сценарий фильма «Пролетая над гнездом кукушки»?

– Он скажет: «Вы знаете, слишком интеллектуальный текст. Все эти диалоги-монологи... уберите их, они тянут, не нужно говорить умных вещей, публику это несколько раздражает». Сначала они сделали зрителя заикой, а теперь он уже ничего не понимает. Если к тем же сериалам подходить с чистыми руками и, как говорится, с горячим сердцем и с талантом, то открывается возможность создавать настоящие кинороманы, разговаривать со зрителем по душам. И примеры есть – «Гибель империи», «В круге первом». Но пока воспитанием чувств у нас занимаются не кинороманы, а «Фабрика звёзд», «Дом 2» …

Продюсер должен быть и бизнесменом и кинематографистом. Ведь нашёлся продюсер, который позволил младшему Герману снять «Гарпастум». А почему этот продюсер дал деньги на этот фильм? Потому что с детства был влюблён в футбол, знал Старостиных, занимался футболом, хотя понимал, что на этом фильме не заработает. У хорошего продюсера должны быть деньги в кармане и Божья искра в душе. А иначе он просто рубит капусту, и ему абсолютно наплевать, какие следы он оставляет за собой.

Избитая истина – в кинематографе все взаимосвязано. Всё начинается с белого листа бумаги. Но когда сценарий написан и в производстве, он должен обогащаться, режиссером, актёром, художником, оператором. Сценарий в идеале должен становиться глубже, богаче, интереснее, а не наоборот. Но, как правило, происходит наоборот. Продюсеры кричат – даешь экшен, чтобы все двигалось, чтобы работал сюжет. Как себя чувствовал бы сейчас Андрей Тарковский, как он снимал бы своё кино с такими продюсерами? Или Шукшин, или Авербах? Не представляю. Конечно, экшен «цепляет» молодежь. Но если им хорошего не показывают… А зрители старшего поколения вообще не идут в кинотеатр, их кино там нет.

– Может ли мнение сценариста повлиять на продюсера?

– Как правило, не может. Даже я, авторитетный человек, много лет проработавший в кино, имеющий что-то за плечами, всё равно ничего сделать не могу. Даже при Советской власти такого диктата не было. Только теперь это диктат денег. Прежде не бывало случая, чтобы режиссёра отстранили от работы и другой режиссёр взялся доснимать и монтировать картину. Сейчас это происходит сплошь и рядом. А порой и сам продюсер начинает монтировать фильм. К чему это может привести? К появлению фильмов без режиссёра? Кстати, со сценаристами и их сценариями происходит то же самое.

– Получается, во всем виноваты продюсеры?

– Не только. Сценаристы тоже хороши. Найдите хоть один фильм про рабочего.

Что, у таких фильмов не будет зрителя? И продюсеры это знают. Но кто приходит сейчас во ВГИК учиться? Это, в основном, ребята из крупных городов, москвичи, питерцы, из Нижнего Новгорода и из Екатеринбурга. Социальная среда, в которой они вращаются, – тусовка. Другой жизни они не видели. Если он возьмётся писать не про тусовку, у него ничего не выйдет, потому что надо знать жизнь своих героев. К примеру, чтобы написать хороший сценарий фильма про таксистов, надо несколько месяцев не вылезать из таксопарка и понять, как таксисты живут, как работают, какие разговоры разговаривают. Правду жизни еще никто не отменял. Голливудские картины и подкупают правдой деталей. Часто, видя очередную откровенную фальшь, испытываю неловкость и думаю, лучше бы они совсем не делали этого фильма.

– Белых пятен в современном кинематографе немало, может быть, это издержки роста?

– Белые пятна в нашем кино были всегда. Вчера одни, сегодня другие, завтра будут третьи. Страна и люди очень часто переживали изломы. Но продолжали мыслить. А сегодня наше не способствует к размышлению и не дает разнообразия переживаний. Учить кино не должно, но оно может воспитывать чувства. Самое большое белое пятно в головах наших продюсеров, режиссёров, сценаристов.

Записал Андрей Ситников

Леонид Парфенов

«Это уже не мат – это речь»

 

Живущего в пригороде Перми Алексея Иванова называют самым видным русским писателем XXI века. Искусствовед – выпускник университета в Екатеринбурге, сплавляясь по уральским рекам, подрабатывал экскурсоводом экстремального туризма и писал с начала 90-х. Первую книгу удалось издать только в 2003-м, и теперь романы Иванова выходят один за другим: «Сердце Пармы», «Золото бунта», «Географ глобус пропил». Все – про своеобразие исторических и современных характеров Северного Урала. На неделе в Москве была представлена книга Иванова «Message: Чусовая» – документальное повествование об истории, природе и культуре его любимой уральской реки – и начали публиковаться отрывки из безжалостно-жесткого романа про наше время «Блуда и МУДО», который полностью выйдет чуть позже. Про главную и почти единственную тему своего творчества – «уральский провинциальный код» – Алексей Иванов поговорил с Леонидом Парфеновым.

– Понятие «message» и название уральской реки – «Чусовая» вроде не очень подходят друг другу?

– Ну, моя книга – про понимание истории как некоего послания и понимание реки как текста.

– И что за message, который Чусовая несет в себе как река-послание?

– Это цельный феномен: гармония природы и истории реки, и даже хозяйствования на ней династий Демидовых и Строгановых. Есть идея сделать Чусовую охранной зоной, национальным парком горнозаводской культуры. Мне это очень нравится. Это позволит сохранить уральскую цивилизацию.

– Выражаясь по-советски, река – положительный герой этого вашего произведения. В романе со славным названием «Географ глобус пропил» действие происходит в середине 90-х – он тогда и написан, – и там еще есть настоящий герой, такой последний шукшинский чудик. А теперь публикуются главы из романа, где уже только персонажи. Но сначала объясните название романа: «Блуда и МУДО».

– «Блуда» – это понятно, производное женского рода от «блудить», а «МУДО» с ударением на второй слог – это официальная аббревиатура: «муниципальное учреждение дополнительного образования». Так теперь именуются дома пионеров.

– Так вот, в романе с изумительной аббревиатурой в названии персонаж, выходя из дому, всякий раз рискует услышать: «Мужик, стоять, сюда пошёл!» Это чревато как минимум избиением с ограблением, или инвалидностью, или даже смертью. И надо взять за горлышко бутылку, отбить у нее дно и с этой «розочкой» идти на зов. Жизнь стала такой за прошедшие десять лет?

– Десять лет назад этот образ жизни вели малиновые пиджаки - самый пассионарный тогда слой общества. Теперь пассионарии так себя не ведут, а этот стиль стал массовым для спальных микрорайонов и городских окраин – там, где живет большинство.

– А чем эта бешеная агрессия, по-вашему, мотивирована?

– В том и дело, что она – немотивированная. И черт ее знает, откуда она берется. Не знаю, какая-то тут есть ментальная русская склонность – к немотивированной агрессии, которая вырывается на поверхность.

– Еще разница между двумя романами и, как понимаю, временами. В «Географе…» было понятно, что герои часто матерятся, но вам не надо было мат прямо использовать в тексте, а в «Блуде…» вы уже его пишете черным по-белому.

– Пришлось. Потому что это уже не мат – это речь. Люди уже им не матерятся – они им говорят про всё. Это как герой романа – страшный бабник, но он говорит: «Я не озабочен бабами, я бабами думаю про всё». Это такой формат мышления, как мат – такой формат речи.

– «Ты, бля, в России живешь, шаг в сторону и п…ц!»

– Да, я тщательно составлял эту формулу в речи моего героя.

– Вы говорили про малиновые пиджаки. А кто сейчас на их месте в качестве пассионарного слоя, новых хозяев жизни?

– Скажем, те, кто называется «молодыми менеджерами». Они несут в себе восторг нынешнего потребительского бума с его очень усредненными, особенно в провинции, стандартами типа евроремонта квартир. Такая наивная пятая колонна мировой глобализации.

– В «Блуде…» у вас это «мальчики-помогаи» – продавцы-консультанты из нового торгового центра. Но разве не они же – почти единственные потенциальные читатели, в том числе и ваших книг?

– Ну и что. Все равно моя задача здесь – спровоцировать их издевкой на пусть негативную, но человеческую реакцию.

– Возвращаясь к жизни немотивированно агрессивного большинства – ваших главных героев. Этот жизненный уклад взял пример поведения с малиновых пиджаков, а формироваться он когда начал?

– Я сам вот гадаю. Вот когда у нации пропала необходимость постоянной мотивации и она бездумно стала явно катиться под гору, деградируя?

– Наверное, в застой, в пьянке зрелого социализма 70-х…

– Наверное. До того народ проявлялся в общем деле: Гитлера разгромить или Сибирь освоить.

– Вы при этом не национальную идею имеете в виду?

– Нет, национальная идея – это лозунг и это затея, по-моему, мертворожденная.

– Это – та самая «русская соборность», которой нам жить легче, чем европейским индивидуализмом?

– Упрощенно говоря, да. Над этой соборностью стоят отдельные личности, но в целом – это привычка чувствовать себя ипостасью чего-то большого и поступать, как все.

– Хотя почти в каждом классе был смутьян, который обычно сидел на последней парте, и то он поступал вопреки всем, то, напротив, подбивал всех поступить, как он.

– Он как индивидуальность мог варьировать свое поведение. А остальные ничего своего не выдвигали и делали выбор между быть похожим на кого-то или остаться никем. А не между быть похожим на кого-то или быть самим собой.

– Я прочел в одном вашем интервью, что, мол, чего в Европу ездить – я вот как искусствовед получил образование по черно-белым репродукциям, и ничего…

– Это журналист так истолковал. Я-то с сарказмом говорил, что мы живопись изучали по черно-белым репродукциям, а журналист юмора не понял и написал, будто я это с враждебной серьезностью. Хотя действительно не люблю поездок, в которых ты все равно не успеешь ни во что вникнуть. По мне, если уж ехать, то жить в Европе месяцами и годами. А то я по заказу московского журнала поехал на четыре дня в Тобольск, чтоб написать очерк, и успел только понять, что ничего в Тобольске не понял.

– То есть для вас Урал – как округ Йокнапатофа для Фолкнера: край, равный космосу, про который можно писать всю жизнь.

– От тундры на севере до степей на юге. Реки, леса. Ищешь же смены ландшафтов для смены настроения, а тут этого сколько угодно. И два разных культурных кода: североуральский пермский – с запада хребта и среднеуральский екатеринбургский – с востока.

– Ну вся остальная-то страна считает Урал одним краем, а Пермь и Екатеринбург – городами-близнецами. Если вообще кто-то у нас об Урале задумывается.

– Разница в оттенках. Мы же не эскимосы и папуасы, не так контрастны. Пермский край формировал унылый менталитет. Потому что горы покатые, реки медленные. Что ни делай, а плодов своего труда все равно не увидишь, и активные люди более склонны заниматься душеполезными вещами: иконописью, писательством. И река Чусовая, которая, связывая западный и восточный склоны, прошила собой весь Уральский хребет, позволяет показать разницу наших провинциальных культурных кодов.

– И каков екатеринбургский код, когда до него доплывешь?

– Я его определяю понятием Мамина-Сибиряка «дикое счастье». Екатеринбургский склон Урала – это резкий обрыв гор в Западно-Сибирскую низменность, и из этого обрыва выкапывались огромные ценности. И готовность к титаническим усилиям для достижения титанического результата сочеталась с готовностью пустить его потом на распыл широким жестом. Пермские Строгановы, которые, не растеряв богатств, дожили до 17-го года, и екатеринбургские Демидовы, которые уже к XIX веку могли только чудить. Ельцин Борис Николаевич – типичный активный екатеринбургский тип: несусветными усилиями, смертельно рискуя, добился всего и всё пробожил.

– Никогда прежде не слышал такого слова: «пробожить».

– Это на уральском диалекте: «Богу отдать», то есть по ветру пустить.

 

«Русский Newsweek». 2007. 25 марта