Письма и дневник Петра Васильевича Киреевского 8 страница

 

 

Родным

 

9 июня 1840 года

Рубча

Вот уже двенадцатый день как я в Рубче. Межевальные и всяческие хозяйственные хлопоты так меня затаскали, что я забыл и считать это скучное время, а когда я счел наконец, сколько времени уж прошло с тех пор, как я выехал из Москвы и с тех пор как не писал к вам, то сам испугался. Авось либо вы это время обо мне не беспокоились; особенно надеюсь, что кузины вам писали обо мне, что я 22-го, 23-го был у них, следовательно, здоров и благополучен. Спасибо вам за ваши письма, а то было и меня начинали мучить всяческие мысли. Мне здесь жестоко скучно и даже досадно, когда подумаешь, что вместо двух недель, как я предполагал, я уж сижу в здешней стороне вот покуда! И еще, может быть, придется сидеть неделю и даже больше. Всякий день кажется, что вот к завтрему все можно будет кончить, а вместо того встречается еще что-нибудь. Если бы я не видал, что дело идет, слава Богу, на лад и с моим отъездом опять бы не разладилось, то давно бы уехал, а ладится дело от моего присутствия не потому, что бы я что-нибудь особенно умел или знал, а просто потому, что я сам владелец сущий налицо и могущий решать. Следовательно, мне и похвалиться нечем. С орловским моим соседом Опухтиным мы уже совсем условились, как межеваться, и даже наняли землемера, так что мы сейчас уже начнем класть рубежи, как скоро я возвращусь отсюда; с здешними кроткими соседями, то есть с Васильевскими, Габелем и свистуновским поверенным также совсем определили, кому что брать, и остается только призвать землемера. Если кто-нибудь из них не отступится от своих слов, то кажется, что дело кончится ко всеобщему удовольствию; только боюсь, чтобы мне не пришлось опять сюда ехать самому для окончательного выяснения рубежей.

В Слободке я схозяйничал одно очень важное дело, а именно купил дом. Я хотел было мало-помалу приготовить для него лес, вместо того узнал, что верстах в 15 от меня у князя Друцкого продается дом почти совсем готовый, поехал туда посмотреть его и купил. Я заплатил за него 3000, что, по моему расчету, не дорого, тем более что у меня в виду две продажи, которые должны вознаградить мне эту сумму, а именно лес в новокупленной деревне, за который Опухтин мне дает уже 3500, и 25 десятин чересполосной с однодворцами, с которою мне нечего делать. На днях, когда я возвращусь в Слободку, я надеюсь кончить одну из этих продаж, а между тем, так как деньги нужны были к спеху, то я занял у Мойера.

Дом расположен почти точно так, как я предполагал строить и как вам показывал план, только в большем размере. 30 аршин в длину и 19 в ширину. Будет 7 комнат, 5 больших и 2 поменьше и 2 печи. Дом почти весь совсем готовый, есть даже уже и двойные дубовые рамы; недостает только полов, фундамента и печей, чтобы ему быть обитаему; все это, может быть, нынешнее же лето поспеют сделать, и тогда будет дом по форме. Место дому я утвердил в другую сторону деревни, там, где вы указывали, когда были в Слободке, против самой дубравы, и, признаюсь, мне весело его будет ставить с мыслию, что теперь и вам, и брату можно будет приехать ко мне пожить. Хотя такой дом в Слободке, собственно говоря, роскошь, потому что я никогда не предполагал жить в здешней стороне долго (признаюсь, что я ее не люблю), но я позволил себе эту роскошь именно потому, что эта вещь прочная, следовательно, может пригодиться и сверх расчета, а кроме того, трата мне не будет чувствительна, потому что вознаградится другими продажами. Когда приедете в Слободку, вы мне украсите окрестности дома деревьями и цветами.

Вот главные пункты моих здешних хозяйственных действий, других же никаких и не было, потому что и некогда было ничего другого делать, даже читать. Людей видел все это время очень мало. В Бунине был только один раз, об котором, верно, кузины и писали к вам; там все так же, как было: бабушка и Мойер такие же ласковые, кузины все так же умны и милы. Из соседей познакомился только с теми, с кем свела необходимость размежевания, то есть подле Слободки с Опухтиными, людьми довольно скучными (состоящими из мужа, молодого кирасирского офицера в отставке, и жены, богатой старушки); подле Рубчи с Васильевскими, с теми самыми, с которыми был у меня процесс. Они состоят из 80-летнего старика, крючкодея, впрочем, очень умного, двух сыновей, отставных кавалерийских офицеров, таких, как они обыкновенно бывают, а впрочем, как кажется, добрых малых, и жены меньшего сына, родной сестры того Павлищева, который женат на Пушкиной. Она показалась мне дамой очень хорошего общества. Всего чаще, с тех пор как в Рубче, видаюсь с Болотовым, который посылает вам свой усердный поклон. Я был у него уже четыре раза и всякий раз с новым удовольствием вижу этого почтенного старика в его тихом кругу. Нового об нем сказать нечего, кроме того, что я узнал (к своему утешению), что он совсем не хозяин.

 

 

Родным

 

Вчера только я сюда возвратился из Кром, а сейчас опять еду в Орел дохлопатывать свои межевые дела. Рубченская наша полюбовная сказка уже всеми подписана и скреплена Кромским уездным судом, остается только выхлопотать землемера. Всякий день кажется, что вот уж дело почти что кончено, дня в два все это должно сделаться, а вместо того встречается то тут какая-нибудь безделица, то там какой-нибудь пустячок, и время проходит и проходит и невидимо, и скучно. Я оттого больше и не писал к вам так давно, что все мне казалось: вот сейчас развяжусь с делами, а теперь стал опять расчитывать вероятности, и выходит опять, что недели две еще придется промучиться. А вы между тем не пишете, вероятно, тоже ожидая меня со дня на день. Напишите, пожалуйста, поскорее побольше, как вы и что у вас, а то без ваших писем иногда приходится слишком скучно. Два дня тому назад я, по счастью, встретил в Кромах одного из новых университетских кандидатов — Шатохина, который порадовал меня своим рассказом, что он за три дня перед своим отъездом из Москвы видел нашего молодца Василеоса, разгуливающего на водах, и что он был здоров и весел. А то я было собирался наперекор делам ехать к кузинам за новостями, хотя точно некогда и почти дня не сижу на месте.

 

 

Родным

 

2 июня 1841 года

Москва

Наших здесь я нашел всех, слава Богу, здоровых и, кажется, веселых. Василеос пишет статью Редкину, Николя[386] славно держит экзамен и у всех получает по 5. Валуев послезавтра уже будет кандидатом, Хомяковы собираются в деревню недели через 1 1/2. Попов уезжает сегодня. Грановусь уехал вчера, и я не успел его видеть; обнемечение его здесь уже не тайна, а разнеслось по всему ученому и неученому миру[387]. Вот уже, можно сказать, <?>! Впрочем, он и без того так склонен был к немчизму, что, может быть, будет счастлив; жаль только, что нашего полка убыло. Я никого еще не видел, кроме Хомяковых. Однако ж двенадцатый час. До следующего раза. Досадно, что наши не писали к вам прежде, и боюсь, что вы беспокоились, не найдя в Карлсбаде писем. Крепко обнимаю вас и все сестричество. Ради Бога, берегите себя и об нас не беспокойтесь.

 

 

Родным

 

25 декабря 1841 года

Киреевская Слободка

От души обнимаю вас и поздравляю с нынешним праздником. Я не писал к вам в понедельник, потому что против прежнего обычая теперь и в дилижансовых лошадях уже начали встречаться от времени до времени остановки: в Мценске меня продержали часа три и еще часа два в Отраде, последней станции; а оттого и вместо того, чтобы приехать в Орел в понедельник рано поутру, как рассчитывал, приехал не раньше двух часов. Впрочем, и этого бы не было, если б я не провел в субботу целой ночи в Туле. А мне, когда я приехал в Тулу в субботу в двенадцать часов ночи, пришло в голову остаться ночевать, чтобы поутру сходить к обедне в собор, посмотреть тульских людей, так я и сделал. Собор тульский довольно почтенен, но люди меня не утешили. Кажется, у нас уж везде почтенный стиль наших церквей, и величественные лица древних икон, и звуки колоколов, и вся эта строгая совокупность церковных впечатлений начинают приходить в резкое разногласие с обмелевшими физиономиями прихожан, в которых мода потрясла серьезный строй души и заставила искать впечатлений полегче и повеселее. Во всяком случае надеюсь, что вы обо мне не беспокоились, несмотря на то что не получали письма от понедельника. Дорога была прекрасная до самого Мценска и только от Мценска началась плоха за недостатком снега. Здесь я нашел сюрприз не совсем приятный: меня дожидался землемер с женой и с помощниками в Слободке. Это бы меня не удивило, потому что я ожидал еще найти его здесь, но было ново, что он, рассказавши мне об окончании рубченского межеванья, которое он в самом деле совершил превосходно, стал просить позволения остаться у меня до весны, за дороговизною орловской жизни, а я не нашел в голове никакой благовидной причины ему отказать; и таким образом он остался у меня на шее и с женою, и с помощниками. Вот невыгода большого дома. В другое время это мне было бы ничего, потому что его содержание обойдется недорого и он хороший малый, но именно теперь, когда бы я желал не видеть ни одного человеческого лица, это совсем не кстати. Я объявил ему, по крайней мере, что хочу быть один и что соглашаюсь оставить его только на том условии, чтобы мне запереться в моей половине и чтобы он не дивился, если даже не буду выходить с ним обедать. Попробую, а если это не поможет, то поищу другого средства остаться вне людских физиономий[388]. До сих пор я еще не мог ни за что приняться, потому что приехал в Слободку из Орла в понедельник в ночь, во вторник толковался с землемером, в среду ездил к Василью, который не может выходить, и занимался хозяйственными толками, а нынче побрел к обедне, где архиерей служил от девяти часов до часу, так что я даже не остался слушать проповеди Ефима Андреевича[389]. Завтра поутру еду в Бунино и, возвратившись оттуда, надеюсь приняться за дело.

 

 

А. А. Елагину

 

8 февраля 1842 года

Киреевская Слободка

Уведомился я, милый папенька, что у вас уже довольно с давнего времени сделаны для меня образцовые кресла, долженствующие украсить мое степное новоселье. Это такое обстоятельство, за которое я приношу вам мою наичувствительнейшую благодарность, а между тем посылаю подводу, чтобы оные кресла, буде возможно, к себе подвинуть и с благодарностью на оные сесть.

При этом случае не могу не упомянуть еще об одном обстоятельстве, за которое уж позвольте на вас весьма посетовать: вы обещали, в первый раз как будете в Бунине, сами навестить мое новоселье или, по крайней мере, прислать меня уведомить, когда вы будете в Бунине, чтобы нам там встретиться. А вместо того дошло до моего сведения, что вы там были недавно и не только не захотели меня навестить, но даже и не прислали сказать. Я уж думал, не сердитесь ли вы за что-нибудь, но не мог придумать за что, а если так, то, пожалуйста, напишите, за что. Если же не сердитесь, то уведомьте, пожалуйста, скоро ли опять предполагаете быть в Бунине и долго ли еще придется оставаться в тюремном заключении тем несчастным бутылкам рейнвейна и бургонского, которые уже так давно сиротствуют, ожидая, что вы исполните ваше обещание. Это исполнение очень бы меня обрадовало.

Ваш сын Петр Киреевский.

 

 

Родным

 

14 июня 1842 года

Москва

Я давно уж собираюсь к вам, но едва ли удастся выехать прежде, чем недели через две али три. Песни мои плыли было хорошо, а несколько дней пошли медленнее, потому что я нянчусь с новым гостем. Я еще, кажется, не писал к вам, что мой дом наполнился гостями. Верхний этаж уж недели три как наполнился дамами, а нижний этаж наполняется кавалерами. Дамами по следующему случаю. У того землемера, что жил у меня в Слободке, умер свояк, живший в Дмитрове и при котором жила его мать. От этого все его семейство осталось на попечении землемера, и он должен был нанять им квартиру в Москве. Узнавши об этом, я просил его жену, которая приезжала за этим на несколько дней в Москву, чтобы их семейство покуда остановилось у меня, по образцу Грекова, впредь до продажи дома. Таким образом и живут у меня наверху дамы, состоящие из матери и молодой вдовицы, обе больные.

Этих, однако ж, мне вовсе не слышно, и я с ними не нянчусь, а нянчусь с приехавшим сюда несколько дней тому назад и переезжающим ко мне Матеевским. Это варшавский профессор, славянский юрист и одна из опор славянского мира, об нем вам подробнее расскажет Василеос. Отменно жаль, что его здесь нет по этому случаю. Матеевский приехал сюда определять сына в университет на юридическое отделение и пробудет еще недели две. Только досадно, что заехал он сюда в такую глухую пору, когда Москва как помелом выметена, и познакомиться ему почти не с кем. Этот человек чрезвычайно интересный, и мне особенно жаль, что нет тут Василеоса.

Вчера мы обедали у Шевырева, где, между прочим, обнаружился Мельгунов. Он три дня тому назад возвратился здоровый и румяный и вам усердно кланяется. Также вам поручил кланяться Армфельд, которого я встретил вчера на Тверском бульваре.

Сейчас жду к себе Матеевского, который нынче будет созерцать мои песни и у меня обедать, а через три дня совсем ко мне переедет.

Стурдзу[390] для Маши искал по всей Москве, но увы! Нигде нет, а говорят, что скоро выйдет новое издание с большими прибавлениями.

Дом мой беспрестанно смотрят, и надеюсь продать скоро.

 

 

А. А. Елагину

 

26 сентября 1842 года

Киреевская Слободка

Очень благодарен вам, милый папенька, за ваше письмо. Я хотел было отвечать на первой же почте, однако в пятницу, за множеством хлопот, не пришлось послать в город, а потому и пришлось отложить до следующего дня. Хотя и нынче нет почты, а пойдет она завтра, однако уж лучше пишу нынче, потому что опять отправлюсь в Рубчу и возвращусь не прежде, как завтра к вечеру. По случаю разбивки дач на десятины и происходящей у меня вместе с тем метемпсикозы, то есть переселений душ из Слободки в Рубчу, нынешний мой приезд был изо всех самый хлопотливый: я здесь засиделся долее, чем предполагал, даже не успел еще ни разу быть в Бунине. Очень мне жаль, что и в этот раз, видно, оставаться ожидающему вас рейнвейну нераскупоренным, даже не могу на вас пенять, потому что предполагаю, что и у вас, особенно по случаю коптевского несчастия, было хлопот немало. Надеюсь, впрочем, что вы не оставите его достаивать до столетней старости и хоть на будущее лето освободите из тюремного заключения. Очень бы мне хотелось показать вам свое новоселье, в котором я даже в некоторых очень важных пунктах могу перед вами похвастать. К исцелению вашей лошади мы прилагали всевозможные старания, выписывали лучшего медика, холили ее, сколько было в наших силах, но, увы, все оказалось тщетным, и она отправилась на клевер в Елисеевы поля, к теням Трофония, Герзиса и других героев своего племени. Ваши кучера поступили с нею бесчеловечно, и теперь мне ничего не остается, как привезти вам ее земную оболочку, которая может быть, хотя и не живым, очевидным свидетельством, что она не обошлась без пособий медицины. Очень вам благодарен за предупреждение о мистификации, против которой постараюсь быть настороже, хотя, впрочем, Валуев давно уже писал мне об этом в таком виде, что это может быть и не мистификация, а именно Уваров оставался вовсе в стороне, а дело заключалось в следующем: что Комовский, дескать, был в Берлине и рассказывал Гримму об моем собрании, а Гримм в этом случае высказал ему свое сожаление, что такое драгоценное собрание еще не издано. Вот и все, из этого, кажется, уже само собой выросло на жирной почве московских слухов нечто великолепное. Впрочем, я во всяком случае, если дело примет мистификационный оборот, постараюсь быть осторожен. Скоро я надеюсь видеть вас самолично, хоть на весьма короткое время, потому что мне нельзя будет оставаться у вас долго, чтобы не опоздать к проводам Василеоса[391]. Я предполагаю ехать таким образом: нынче поеду в Рубчу, завтра возвращусь, во вторник отправлюсь в Бунино, в среду возвращусь, а в четверг или в пятницу отправлюсь в путь к белокаменной и, следовательно, буду у вас в самом скором времени.

Ваш сын Петр Киреевский.

 

 

В. А. Елагину

 

22 октября 1842 года

Обнимаю тебя, дружище Василеос, и да здравствуешь в Берлине! На этот раз объем моего письма сократил Савинич, который явился рано поутру и сейчас ушел, когда пора отправлять. Из этого ты видишь, что и в Дмитрове уже проложена дорога, а не сказаться дома такому человеку, как Савинич, невозможно. Мои песни нашли зато нового мецената и покровителя в виде чирья, который с самого воскресенья посадил меня на вольтеровские кресла и влияние которого очень полезно для хода песен. Вот тебе покуда самое существенное из моего бытья с тех пор, как ты уехал. Спасибо тебе за Киршу. Смотри же будь весел и пиши побольше. От Стаховича нет с самого твоего отъезда ни слуху, ни духу.

Твой брат Петр Киреевский.

 

Приписка Елизаветы Ивановны Поповой

Любезный путешественник! Как жаль, что нечего вам на чужбину написать интересного. В первое время разлуки ничем не бывает душа занята, кроме сожаления о том, что разлука существует. На что ее выдумали? В патриархальные времена было лучше: тогда путешествовали всем семейством. Да хранит вас Бог в этом Египте, куда вы стремитесь!

Е. Попова.

 

Приписка Алексея Андреевича Елагина

Любезный путешественник! Ты будешь к нам писать о германских профессорах, а я к тебе об московских. Среди ученого центра, где всякое слово раздается на целую Европу, до тебя будут доходить отголоски московской ученистики, и я теперь хочу быть посредником между тобою и Московским университетом. Кланяйся Попову. Прощайте. Да хранят вас славянские боги!

А. Елагин.

 

 

А. П. Елагиной

 

1 июля 1843 года

Киреевская Слободка

Нынче наконец часу во втором пополудни я доехал сюда, милая маменька, и спешу воспользоваться задержанием почты. Я ехал так необычайно долго, как мне никогда еще не случалось ехать не только по почте, но даже на долгих, так что мне едва ли скоро опять придет охота брать почтовых. Вообразите, что до Калуги только одна и была станция, на которой мне дали лошадей через час, а на остальных должен был ждать на каждой от 10 до 18 часов. Дорогой я познакомился между прочим с какими-то калужскими дамами, Булыгиными, которые еще несчастнее меня, которых я находил и от которых уезжал на каждой станции. Однако ж оне мне не были в большое услаждение от дорожного гнева. С Калуги взял вольных и поехал уже очень хорошо, но и тут было несколько задержек осью, которая у меня перегорела под Лихвином.

Письмо ваше мне доставил в Долбине А. П. Колениус, который, отправляясь из Белева, имел любезность зайти на почту. Я вам отменно за него благодарен.

Я посылаю при сем ключи от своих шкапов, а намерение мое такое: попросите, пожалуйста, Миколушку[392], чтобы он с помощью этих ключей и, не нарушая месторасположения прочих книг, достал оттуда несколько весьма приметных по своей огромности: два тома «Старой Кормчей», «Новую Кормчую», в бумажке, два тома «Беверегия», также фолианты. Наружность всех этих книг ему известна, а меня об них очень просил Иван, которому они необходимы. Посылать огромных 5 фолиантов по почте в Долбино было бы неудобно, а потому да обратится он к Наташе[393] с просьбою доставить их своему благоверному. А когда он достанет книги, то попросите его прислать ключи опять мне сюда по почте, потому что они мне будут нужны.

 

 

Родным

 

19 июля 1843 года

Киреевская Слободка

У меня тут, слава Богу, все идет порядком: Василий ссорится с Полосовной, мужики убирают сено и хлеб, и я толкусь там и сям. В Рубче оказалось больше хлопот, чем я предполагал. Я было думал начать там глиняную постройку, а вместо того пришлось заниматься сажанием Рубчи на пашню. Переведя туда 16 тягл из Слободки, я оставил мужикам по 6 сороковых десятин на тягло, то есть такое количество, какого почти ни у кого нет здесь в околотке, и думал, что они будут очень довольны, оставаясь на прежнем оброке, а вместо того весь мир пришел ко мне проситься на пашню: земли, дескать, мало осталось. Я сделал по-мирскому и, наверное, от этого в накладе не буду, зато хлопот много, и целый год будет мало денег. Впрочем, с будущей осени все придет в порядок, и, может быть, самим крестьянам будет лучше, потому что там народ очень избалованный и, по словам тамошних же стариков, не умел пользоваться землею.

Два раза был у Павла Андреевича Болотова, который всякий раз поручает переслать вам усердный поклон. У него теперь собралась огромная семья: съехались оба сына со своими семьями. Старший из них, свитский полковник, показался мне человеком очень замечательным: он вместе и отличный математик, и отличный музыкант, в 37 лет, как лунь, седой и пылкий, как юноша.

 

 

Родным

 

9 августа 1843 года

Киреевская Слободка

Жалко мне, что не состоялась у вас ни дача, ни Ростов, а это вам сделало бы много пользы. Авось либо удастся приискать хоть дом посуше; если удастся воротиться скоро, то я надеюсь помочь вам в поисках. Очень вам благодарен за хлопоты об моем доме, и если нужна будет кухня, то она у меня здесь, и ее либо вышлю, либо сам привезу, только, пожалуйста, не отдавайте меньше 20 тысяч: я уверен, что за эти деньги дадут, потому что перед отъездом было человека три, которые давали с первого слова 18. Что касается до мебели, то она почти вся не моя, а братнина. Да что ж вы не написали об Рихтерах? Остаются ли они у вас или уезжают?

Не имеете ли каких-либо слухов об Уварове и об моих песнях? Очень боюсь, чтобы оне как-нибудь не пошли по рукам, если Уваров не возвратится, а немцы его того и гляди что одолеют.

У Мойера я встретил Вендриха, которого хотел было увести к себе, да он уперся, обещая скоро приехать вместе с Алексеем Андреевичем.

Фортепьяны мои удались и дошли как нельзя лучше.

 

 

А. П. Елагиной

 

10 сентября 1843 года

Киреевская Слободка

Вот уж почти совсем начеку, милая маменька, чтобы ехать к вам, и авось либо на днях подымусь: теперь меня держит только еще это глупое опухтинское дело, об котором я уж давно вам рассказывал и которое до сих пор не только еще не кончено, но пришлось ехать к губернатору, чтобы рассказать ему все подробности, потому что, говорят, губернатор покупает у Опухтина это имение, а Опухтин, кажется, просто решился действовать по цыганской системе. Я уже два раза у губернатора был, но не заставал его дома, а после того целую неделю, то есть до нынешнего дня, чирий, которому вздумалось сесть на щеке, не пускал меня из дому. Теперь, слава Богу, прошел, и завтра собираюсь совершить этот торжественный поход, от которого, впрочем, мало надеюсь, зная рассудительность губернатора; все так же надобно попробовать.

Авось либо скоро теперь удастся обнять вас! И как бы того желал, чтоб это было в новом, теплом, покойном и близком от Языкушки доме. Если Дашковы станут теснить вас сроком, то нельзя ли вам будет хоть потесниться несколько дней в моем доме, покуда приищите? А дашковская сырость много вам может быть очень вредна.

Вы уже знаете из писем от наших, что они все были у меня здесь и восхваляли мое хозяйство. Ожидали ли вы от меня такой прыти? Правда, что это больше прыть Васильева, но все-таки ж заслуживает большое удивление и моя премудрость, потому что избрать и поддерживать хорошего министра или полководца одно из важнейших качеств великого владыки. Не так ли?

 

 

Н. М. Языкову

 

1843 год

Киреевская Слободка

Да здравствуешь наконец в Москве, друже Языков! Насилу-то опять к нам. Ты хоть, верно, на меня очень сердит за то, что я так долго собирался писать к тебе, да авось либо, сидя в белокаменной, приложишь и ко мне древний ее закон, что, дескать, повинную голову меч не сечет. Я уж давно собираюсь в Москву, чтобы покрепче тебя стиснуть в приветственные объятия, да все еще меня держат необходимые деревенские дрязги, от которых тебя, слава Богу, судьба сохранила и скуки которых не дай тебе Бог испытать. Авось либо около половины сентября удастся обнять тебя и испытать на себе прежнюю крепость твоих мышц. О песнях покуда совестно и говорить. Это уж до свидания. Обнимаю тебя крепко.

Весь твой Петр Киреевский.

 

 

Родным

 

13 июня 1845 года

Киреевская Слободка

Я все еще покуда здесь, а в Рубчу поеду, я думаю, завтра. Здесь я так долго пробыл оттого, что хотелось при себе убрать клевер, которого у меня вышло на 10 десятинах 60 копен. Хлеба здесь, слава Богу, хороши, и садовник действует как нельзя лучше: по обеим сторонам дома я нашел уже готовые цветники, наполненные цветами, большой сад уже разбит, и в нем растут 370 яблонь, тенистых деревьев уже много прибавилось, и, наконец, я вчера уже ел свою собственную дыню. Тополя ваши я посадил группами около балкона, а елки по правую сторону дома, по направлению к деревне, также не рядами, а рощею. Авось, Бог даст, примутся, хоть садовник и пугает, что теперь, дескать, сажать не время, а надобно осенью. Благодарю обоих братьев и всех трех сестер за их труды на украшение Слободки. Надобно же, чтобы вы все приехали посмотреть на ее усовершенствования и погулять по дубравам.

8-го у меня был барон Алексей Иванович Черкасов, который провел у меня почти весь день и которого мне очень весело было видеть. Когда он взошел, я его тотчас узнал, несмотря на то что он очень потолстел и даже его физиономия почти совсем переменилась. Он очень умен и любезен, и весело видеть, что несчастие не задавило в нем бодрости, а напротив, развеселило, как человека, укрепившего свои силы в борьбе. Я знаю, что это бывает очень редко. 10-го я было поехал к нему в Орел, но он уже за четыре часа прежде моего приезда уехал в деревню.

 

 

М. В. Киреевской

 

17 сентября 1845 года

Киреевская Слободка

Хам, хам! Милая Маша. Авось либо это письмо вас еще застанет в Москве, а если не застанет, то я еще воспользуюсь этим случаем, чтобы дать тебе еще несколько поручений. Во-первых, попроси Валуева, чтобы он меня уведомил, когда именно будет проезжать через Орел, чтобы мне его видеть. Я еще в пятницу буду писать к нему самому, наудачу, но боюсь, что мое письмо уже не найдет его в Москве.

Потом еще прошу вот о чем. Перед отъездом из Москвы я захлопотался и забыл подписаться (у Строганова в канцелярии) на «Славянский словарь» Франта, на который и ты меня просила подписать и тебя. Так попроси, пожалуйста, Попова или Панова, чтобы меня подписать. Да еще: купи мне в английском магазине у Брадлея пару бритв, рублей в 15 ассигнациями, чем меня весьма обяжешь. И, наконец, скажи Михайле[394], чтобы он меня уведомил поаккуратнее, на чем же стоит дело о покупке Карцева, потому что я ничего не знаю. Вот сколько комиссий, исполнением коих меня весьма обяжешь.

У нас, слава Богу, все довольно хорошо. Я только вчера возвратился сюда из Долбина и Петрищева и завтра жду к себе тетеньку, которая обещала заехать ко мне по дороге, может быть, и с бунинскими. Смотри же, береги маменьку и сама будь здорова. Крепко вас обнимаю.

 

 

Н. М. Языкову

 

7 января 1846 года

Орел

Здравствуй, друже-старче, на Новый 1846 год и многие, многие Новые годы, которые, хотя да будут всегда новые, но да отражают в себе все ярче всю красоту наших прежних, старых лет — и нашей православной Руси, и нашей молодости, потому что всетаки ж ничему новому не бывать милее старого, разве только укреплять и освежать то, что составляет его душу. Дай то Бог, чтобы этот год окончательно тебя поставил на ноги и ополчил <?> нам на славу, а тебе на утеху! На это я крепко надеюсь.

Последние два года были так богаты тяжелыми, невозвратными потерями, что, кажется, можно надеяться, что нынешний принесет нам, по крайней мере, силы, которые нам тем нужнее.

Что уж я давно собираюсь к тебе писать, об этом и говорить нечего, потому что это ты и сам, вероятно, не хуже моего знаешь, хоть и показалось мне из твоего последнего письма, как будто ты на меня несколько ожесточен, может быть, отчасти и за мое молчание. В судьбе песен я оправдываться не буду, скажу только, что в этом деле много остается и остается темного. Так, например, разумеется, никому не покажется вероятным, чтобы в эти полгода, которые мы с тобой не видались, я ни разу не был дома долее недели и что между этими неделями всегда проходило около месяца, хоть я мог бы привести на это активные доказательства и доказательства тому, что это не могло быть иначе. А между тем эти полгода также приложились ко многим другим полугодиям, на которые и оправдательные документы исчезли как от времени, так и от их бесполезности. Если даст Бог жизни и силы, то я дело свое все-таки ж кончу, а между тем всякому другому издателю песен буду рад, и непритворно, потому что это источник неисчерпаемый и другой черпатель мне никогда не помешает. Тем больше рад, если Якушкин и кн. Костров собрали множество песен, потому что они собирали для меня и по моему заказу. Это двое юношей, с которыми я очень желал, чтобы ты познакомился, потому что они оба обещают быть полезными деятелями, особенно кн. Костров, который мне очень понравился, а твое знакомство помогло бы им много.