Метафорическое сравнение 18 страница

¹ Я думаю, что Макс Блэк не прав, когда говорит: «Правилами вашего языка задано, что некоторые выражения должны восприниматься как метафоры». Он признает, однако, что то, что «означает» метафора, зависит и от дополнительных факторов: намерения говорящего, тона голоса, словесного окружения и т. д. [4, с. 157].

² Нельсон Гудмен говорит, что метафора и многозначность отличаются главным образом тем, что «различные употребления многозначного слова являются сосуществующими и независимыми друг от друга», в то время как в метафоре «слово, расширение которого закреплено обычаем, под воздействием этого обычая прилагается к чему-либо еще». Гудмен указывает, что когда ощущение производности «двух употреблений» в метафоре исчезает, то метафорическое слово переходит в разряд многозначных [8, р. 71]. На самом же деле достаточно часто одно употребление многозначного слова возникает из другого (если пользоваться терминологией Гудмена), и они, таким образом, никак не могут быть равноправно сосуществующими. Основная ошибка многих авторов, включая Гудмена, состоит в том, что они считают, будто в метафорическом слове сосуществуют два «употребления», и в этом оно сходно с многозначными словами.

³ Эта теория принадлежит главным образом П. Хенле [9].

⁴ Дж. Миддлтон Марри говорит о метафоре как о «сжатом сравнении» [10, р. 3]. Макс Блэк указывает на то, что сходная точка зрения встречается у Александра Бейна [2].

⁵ Поскольку отрицание метафоры, похоже, всегда является потенциальной метафорой, то среди потенциальных метафор столько же банальных, сколько абсурдных — среди имеющихся.

 

192

⁶ Стэнли Кавелл отмечает тот факт, что большинство попыток перефразировать метафору заканчивается словами «и так далее», ссылаясь при этом на замечание Эмпсона о том, что метафоры «полны смысла» [5, р. 79]. Однако моя и Кавелла точки зрения на бесконечность парафразы различны. Кавелл считает, что отмеченное свойство отличает метафору от («возможно, не всякого») буквального текста. Я же придерживаюсь мнения, что бесконечный характер парафразы объясняется тем, что она стремится выразить то, к чему привлекает ваше внимание метафора, а этому нельзя поставшь предел. Я бы утверждал это же самое по отношению к любому употреблению языка.

 

 

ЛИТЕРАТУРА

 

[1] Аристотель. Об искусстве поэзии. М., 1957 (перевод В. Г. Аппельрота); ср. также Аристотель. Поэтика. — Соч. в 4-тт., т. 4. М., 1984 (перевод М. Л. Гаспарова).

[2] Вain A. English Composition and Rhetoric. London, Longmans, 1887.

[3] Barfie1d O. Poetic Diction and Legal Fiction. — In: "The Importance of Language", ed. by M. Black, Englewood Cliffs, New Jersey, Prentice-Hall, 1962.

[4] В1асk M. Metaphor. — См. наст. сборник, с. 153 — 172.

[5J Сave11 S. Must We Mean What We Say? New York, Scribner'a, 1969.

[6] Соhen T. Figurative Speech and Figurative Acts. — "The Journal of Philosophy", 1975, vol. 72.

[7] Empsоn W. Some Versions of Pastoral. London, Chatto and Windus, 1935.

[8] Gооdman N. Languages of Art. Indianapolis, Bobbs-Merrill, 1968.

[9] Hen1e P. Metaphor. — In: "Language, Thought and Culture", ed. by P. Henle. Ann Arbor, Univ. of Michigan Press, 1958.

[10] Murry J. M. Countries of the Mind. 2-nd series. Oxford, Oxford Univ. Press, 1931.

[11] Verbrugge R. R. and McCarrell N. S. Metaphoric Comprehension: Studies in Reminding and Resembling. — "Cognitive Psychology", 1977, vol. 9.

[12] Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford, Basil Blackwell, 1953.

НЕЛЬСОН ГУДМЕН

 

МЕТАФОРА — РАБОТА ПО СОВМЕСТИТЕЛЬСТВУ

 

I

 

Симпозиум, на котором мы присутствуем, — свидетельство растущего осознания того, что метафора важное и одновременно странное явление (важность его представляется странной, а странность — важной) и ее место в общей теории языка и познания заслуживает изучения.

Метафорическое употребление языка во многом отличается от буквального (literal)*, но при этом оно не становится ни менее понятным, ни более темным, ни менее практичным, ни более независимым от истинности и ложности. Метафора далека от того, чтобы быть простым средством украшения; она активно участвует в развитии знания, замещая устаревшие «естественные» категории новыми, позволяющими увидеть проблему в ином свете, предоставляя нам новые факты и новые миры. Странная, с нашей точки зрения, особенность метафоры заключается в том, что метафорическая истинность сосуществует с буквальной ложностью¹: понятое буквально, предложение может быть ложным; воспринятое метафорически, оно может оказаться истинным, например: Шарнир прыгает (The joint is jumping) или Озеро — сапфир (The lake is a sapphire).

Эта особенность метафоры перестает казаться странной, как только мы осознаем, что резкое отличие метафорического использования слова от его использования в прямом значении абсолютно естественно. Слово сапфир в прямом значении используется для выделения класса предметов, включающего определенные драгоценные камни, но не озера; в метафорическом значении (как в приведенном выше примере) это слово выделяет класс предметов, включающий озеро, но не драгоценные камни. Поэтому предложение Озеро — сапфир ложно, если оно понимается буквально, и истинно, если понимается метафорически. В то же

 

Nelson Goodman. Metaphor as moonlighting. — In: "On Metaphor", ed. by S. Sacks, The University of Chicago Press, 1978, p. 175 — 180.

© by author and The University of Chicago Press, 1978

* Слово literal переводится либо как буквальный, либо как прямой ( напр., прямое значение) в зависимости от контекста. — Прим. перев.

 

194

время предложение Грязный пруд — сапфир ложно и в буквальном, и в метафорическом употреблении. Истинность и ложность метафорических предложений так же различаются и противопоставляются друг другу, как истинность и ложность предложений, понимаемых буквально. И предложение Озеро — сапфир истинно в своем метафорическом применении, если, и только если, истинно предложение Выражаясь метафорически, озеро — сапфир.

Очевидно, метафора и неоднозначность сродни друг другу в том, что неоднозначные слова, так же как слова в метафорическом значении, могут иметь два или более применений. Но метафора отличается от неоднозначности тем, что метафорическому использованию слова обязательно предшествует его использование в прямом значении, оказывающее влияние на метафорическое. Очень часто у слова бывает несколько метафорических и несколько буквальных применений. В ироническом метафорическом использовании предложение Грязный пруд — сапфир истинно, в то время как предложение Озеро — сапфир ложно. Два метафорических значения слова получены разными путями от использования слова сапфир в прямом значении, то есть по отношению к драгоценным камням.

 

 

II

 

Против такой простой интерпретации возражает Дональд Дэвидсон*. Он отрицает, что слово может иметь метафорическое применение, отличное от буквального, и пренебрежительно отвергает понятия метафорической истинности и ложности. Дэвидсон считает, что предложение может быть истинным или ложным только в том случае, если оно понимается буквально; метафорически интерпретировать предложение, ложное в своем буквальном применении, не значит интерпретировать его как сообщающее нечто такое, что может расцениваться как истинное, а значит, просто выявить некоторые импликации (suggestions) данного ложного предложения, навести на сравнения или вызвать определенные мысли и эмоции. Что можно сказать о такой позиции?

Общепризнанная сложность, более того, невозможность найти буквальные парафразы для большей части метафор используется Дэвидсоном как доказательство отсутствия самого объекта, подлежащего перефразированию; иными словами, метафорическое предложение не сообщает ничего сверх его буквального смысла; скорее, предложение просто функционирует по-другому, вызывая к жизни сравнения и стимулируя воображение. Но и перефразирование многих предложений, понимаемых буквально, оказывается невероятно сложным, и мы, безусловно, можем поставить

 

* См. статью Д. Дэвидсона «Что означают метафоры» в наст. книге. — Прим. ред.

 

195

вопрос о том, возможна ли вообще точная передача предложения другими словами данного языка или перевод его на другой язык. И все же давайте согласимся с утверждением, что передать метафору словами, используемыми буквально, особенно трудно. Это несложно объяснить тем, что результатом — и, обычно, целью — метафорического использования слова является очерчивание новых границ значения, которые пересекают привычные, либо выделение новых значимых подклассов или родов предметов, для обозначения которых мы не располагаем простыми и привычными дескрипциями. Кстати, здесь стоит сказать, что метафорическое использование слова может быть абсолютно ясным для понимания. Так же как неспособность дать определение, что такое «парта» (desk), вполне совместима со знанием того, какие предметы являются партами, неспособность перефразировать метафору вполне сочетается со знанием того, для обозначения каких предметов она используется. И, как мне уже приходилось говорить [6], наверное, легче решить, является ли человек Дон Кихотом или Дон Жуаном в метафорическом смысле, чем определить, является ли он шизофреником или параноиком в буквальном смысле этих слов.

Второй пункт своих возражений против теории истинности/ложности метафоры Дэвидсон строит на примере анализа слова burned up 'вспыхнувший, воспламенившийся', которое, будучи первоначально метафорой, впоследствии из-за частого употребления теряет метафоричность. Дэвидсон рассуждает примерно так: слово burned up не меняет сферы своего применения, когда его метафоричность стирается; теряется лишь его способность вызывать образные представления, и это доказывает, что суть метафоры — в ее функции, а не в применении. Я согласен с тем, что, когда метафора стирается, она уже не побуждает к сравнению — к сравнению, я сказал бы, двух различных применений слова. Но рассуждения Дэвидсона, как мне кажется, не согласуются с сформулированным им самим положением об отсутствии различий между буквальным и метафорическим использованием слова. Ибо если слово burned up начинает употребляться буквально для характеристики разгневанных людей, то есть использоваться, так же как и раньше, метафорически, то такое его употребление должно отличаться от другого, буквального (исходного) использования по отношению к предметам, охваченным пламенем. Когда слово burned up прекращает существование в качестве метафоры, оно становится неоднозначным; при этом ни одно из его буквальных употреблений никак не предполагает другого и не влияет на него; в то же время ни одно из этих употреблений не является новым.

Между прочим, если слово burned up при длительном метафорическом использовании теряет свою образность и, как утверждает Дэвидсон, по объему экстенсионала становится равным слову angry 'рассерженный', мы имеем полное право задать воп-

 

196

рос, почему же тогда трудно передать метафору burned up словом angry? Я думаю, что сила этой метафоры заключалась именно в том, что это слово не было полной параллелью слову angry; что такие слова, как burned up и to come to a boil 'вскипеть', не могут использоваться метафорически в одной и той же ситуации; что в течение некоторого времени после того, как метафорическое значение обесцвечивается, второе, буквальное использование слова burned up все же несколько расходится с буквальным использованием слова angry. Безусловно, у всех слов такие различия в процессе повседневного частого употребления постепенно стираются.

Развивая свои идеи дальше, Дэвидсон цитирует стихотворение Т. С. Элиота «Гиппопотам»* с целью продемонстрировать, что неметафорический текст имплицирует сравнения подобно тексту метафорическому. Представляется, что в этом можно убедиться и на более простых примерах. Неметафорические предложения Compare the True Church with the hippopotamus 'Сравните Истинную Церковь с гиппопотамом' и The True Church has important features in common with hippopotamus 'У Истинной Церкви есть важные особенности, общие с гиппопотамом' так же явно стимулируют воображение, как и метафорическое предложение The True Church is a hippopotamus 'Истинная Церковь — гиппопотам'. В целом, метафорические и неметафорические предложения могут в равной степени использоваться, чтобы стимулировать игру воображения, выразить угрозу, увлечь, потрясти, ввести в заблуждение, задать вопрос, сообщить что-то, убедить в чем-то и т. д. Значит, попросту говоря, ни одна из этих функций не является специфической для метафоры, и метафора не может быть определена в терминах этих функций. Поэтому рассуждения Дэвидсона опровергают его собственное утверждение.

По-моему, метафора предполагает отторжение слова или, скорее, фигуры речи от первоначального буквального использования и новое применение этого слова для образования нового класса в той или иной предметной области. Мне кажется, что отрицание Дэвидсоном того, что использование слова в его метафорическом значении может отличаться от его использования в прямом значении и что предложение, ложное в буквальном применении, может быть истинным в применении метафорическом, есть одно из самых глубоких заблуждений в теории метафоры.

 

 

III

 

Как часто подчеркивал Тед Коэн [1, р. 358 — 359] и как я продемонстрировал в «языках искусства»² на примере картины, которая может быть названа голубой и буквально, и метафори-

 

* См. с. 184 наст. книга. — Прим. ред.

 

197

чески*, метафорическая истинность не всегда является ложью при буквальном прочтении предложения. В чем же тогда, спрашивает Дэвидсон, заключается метафорический характер истинного в своем буквальном понимании высказывания Ни один человек не является островом (No man is an island)? Совершенно очевидно, что метафорическое прочтение этого предложения отличается от буквального: выражение, которое в своем буквальном значении используется для классификации географических объектов, при метафорическом прочтении выделяет класс живых существ, — и в результате ни один человек не включается в этот класс. Высказывание Ни один человек не является островом метафорично, поскольку оно предполагает продолжение: ...скорее, каждый человек есть часть материка (...rather, every man is part of a mainland). Предложение Озеро — не рубин (No lake is a ruby) точно так же метафорично, как высказывание Это озеро — сапфир, поскольку в обоих случаях выражения, использующиеся для обозначения классов драгоценных камней, применяются по отношению к водным поверхностям.

Более того, как показывает пример картины — голубой и в прямом, и в метафорическом смысле, — экстенсионал слова в буквальном значении и экстенсионал метафорического применения слова не обязательно строго разграничены: различаясь, они могут иметь и общую часть. Хотя картина может быть названа голубой и в прямом, и в метафорическом смысле, о многих предметах — можно сказать, что они голубые либо только буквально, либо только метафорически, но не одновременно.

Ну а что, если бы все предметы, голубые буквально, были бы голубыми и в метафорическом смысле, то есть печальными? Все равно при тождестве экстенсионалов различие между прямым и метафорическим употреблением не требовало бы для своего объяснения обращения к неэкстенсиональным «значениям» или «смыслам». Различия в значениях двух слов, экстенсионалы которых тождественны, связаны с их вторичными экстенсионалами, то есть экстенсионалами параллельных сложных образований. Например, хотя все единороги — и только они — кентавры совсем не все (или даже не многие) изображения или описания единорогов, и не только они, представляют собой изображения или описания кентавров; и хотя все непернатые двуногие способны смеяться, совсем не все и не только изображения непернатых двуногих являются изображениями смеющихся существ. Точно так же, когда экстенсионалы буквального и связанного с ним метафорического значения слова совпадают, между вторичными экстенсионалами этих слов существуют значительные различия: дескрипции голубых предметов (голубых в буквальном смысле) не являются обязательно дескрипциями голубых (в

 

* Слово blue 'голубой' в английском языке может также иметь значение 'грустный'. — Прим. перев.

 

198

метафорическом смысле) предметов, и только их³. Обычно, как я уже писал, буквальный смысл слова классифицирует объекты, а метафора осуществляет их новую классификацию. Но в тех случаях, когда слово с нулевым экстенсионалом (как, например, слово единорог) используется метафорически, новый класс предметов не может быть сопоставлен с исходным. Здесь снова вступает в игру вторичный экстенсионал. Классификация объектов, осуществляемая метафорой, отражает, скорее, сортировку, осуществляемую таким сложным образованием, как «описание (или изображение) единорога при буквальном понимании этого слова (literally-unicorn description or picture)».

Другой любопытный пример такого рода я приводил в своей недавно опубликованной работе на другую тему [1]. Я предположил, что мессер Агилульф, герой романа Итало Кальвино «Несуществующий рыцарь», помимо всего прочего, есть метафорическое обозначение реального мира: так же как мифический рыцарь существовал только в том или другом типе доспехов и как форма этих доспехов, химерический единый мир существует только в виде той или другой версии. Но каким образом слово, лишенное экстенсионала в своем буквальном смысле, может иметь еще и другое, метафорическое применение также и нулевым экстенсионалом? Ответ состоит в том, что есть много пустых имен, то есть имен с нулевым экстенсионалом, и что сложный терм «дескрипция мессера Агилульфа», взятый в буквальном смысле, выделяет некоторый подкласс пустых имен. Это отражается в отделении дескрипций единого реального мира (one-real-world) от других имен с нулевым экстенсионалом тогда, когда мы понимаем имя «мессер Агилульф» как метафорическое обозначение несуществующего реального мира.

 

 

IV

 

Рассмотренные нами особые случаи использования слов не должны создавать впечатления, что метафора — это роскошь, которую может позволить себе литература, что это редкое эзотерическое или чисто декоративное средство. Приспосабливая старые слова к выполнению новых функций, мы получаем огромную экономию лексических средств языка и используем свои устоявшиеся привычки в процессе создания новых переносных значений. Метафора пронизывает почти всю речь; даже в текстах, далеких от художественных, очень трудно отыскать фрагменты, которые понимались бы только буквально и не содержали бы свежих или уже стертых метафор. Рассматривая многообразие применения слов и других символов, равно как и состоящих из них словосочетаний, мы приходим к пониманию того, как соотносятся друг с другом и с буквальным текстом различные фигуры речи и как, благодаря метафоре, символы могут использоваться экономно, практично и творчески⁴.

 

199

Метафорическое употребление — это работа слов по совместительству.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

¹ Выражение «метафорическая истинность» означает не то, что истинность предложения метафорична, а то, что предложение, понимаемое метафорически, истинно. Подобным же образом должен пониматься целый ряд сходных выражений. Кроме того, я стремился избегать нечеткого термина «значение», и для читателей, незнакомых с философской терминологией, я обычно употреблял термин «применение» ("application"), а не «объем понятия» ("extension") для обозначения списков референтов слова. Во многих случаях я старался избежать многозначного термина «употребление» ("use"), используя в зависимости от ситуации термины «применение» или «функция».

² См. мою работу [2, р. 83]; в ряде мест данной книги я уделял этой проблеме недостаточно внимания. Интересный анализ этой и связанных с нею тем проводится в работе [7].

³ О понятии вторичного экстенсионала и о параллельных сложных образованиях см. мои работы [3]; [4]. И. Шеффлер обратил мое внимание на то, что модификаторы «буквально» и «метафорически» в моем построении заложены уже в исходных словах. Иначе был бы необходим промежуточный шаг. Кстати, если бы «голубой буквально» и «голубой метафорически» имели тождественный экстенсионал, могло бы возникнуть следующее различие: классификация изображений по вызываемым различными цветами чувствам все же могла бы отличаться от собственно цветового спектра на других его участках.

⁴О метафорических и других путях образования новых миров см. мою работу [5].

 

 

ЛИТЕРАТУРА

 

[1] СоhеаТ. Notes on Metaphor. — "Journal of Aesthetics and Art Criticism", 34, 1976.

[2] Gооdman N. Language of art. Indianapolis, 1976.

[3], [4] Gооdman N. On likeness of meaning; Some differences about meaning. — In: "Problems and Projects". Indianapolis, 1976, pp. 221 — 238; 204-206.

[5] Goodman N. Ways of Worldmaking. Indianapolis, 1978.

[6] Goodman N. Stories upon Stories: or Reality in Tiers. — Доклад на конференции на тему «Уровни реальности» ("Levels of Reality"), состоявшейся в сентябре 1978 г. во Флоренции (Италия).

[7] Sсheff1er. Beyond the Letter. London, 1979.

МОНРО БИРДСЛИ

МЕТАФОРИЧЕСКОЕ СПЛЕТЕНИЕ

 

Из всех связанных с метафорой вопросов, которые интересуют специалиста по теории литературы или по философской эстетике, первым и фундаментальным, несомненно, является вопрос о том, что такое метафора. Дать адекватное описание метафоры как языкового явления и на этой основе как явления поэтического — значит сказать, каковы особенности метафорических выражений, чем они отличаются от буквальных, как мы их распознаем, как определяем и что они означают.

Подразделить этот основной вопрос на отдельные темы нелегко. Существует несколько подходов к описанию метафоры, часть которых восходит к временам античности, но все они столь хорошо известны и столь заметно перекликаются в работах разных авторов, что создается впечатление об их примерной взаимной эквивалентности. Однако, по моему мнению, между ними имеется существенное различие, и одна из задач, которые я ставлю перед собой в настоящей статье, состоит в том, чтобы разграничить разные подходы более четко, чем это делалось ранее. Я хочу выделить два подхода к анализу метафоры, один из которых можно назвать «подходом со стороны объекта», а второй — «подходом со стороны языка».

В соответствии с одним из этих подходов, рассматриваемым достаточно широко, модификатор метафоры (под которым я понимаю, например, слово spiteful в словосочетании the spiteful sun 'злобное солнце'), входя в состав метафоры, сохраняет свою стандартную семантическую роль, а потому и в таком контексте продолжает обозначать в точности то же самое, что и при буквальном употреблении. Из этого следует, что метафора — это скрытое сравнение, неявное указание на сходство, и рассматриваемое выражение означает, что солнце подобно злобному человеку. Тем самым оно относится к двум объектам — к солнцу и к человеку. По словам Джонсона, метафора «задает вместо одной

 

Monroe С. Beardsley. The Metaphorical Twist. — "Philosophy and Phenomonological Research", vol. 22, 1962, № 3, p. 293 — 307.

 

201

идеи сразу две». Джон К. Рэнсом трактует метафоры как «импортеров», которые вводят «в ситуацию незнакомые объекты»¹, — как мне представляется, автор имеет в виду воображаемый импорт экзотических яств типа трюфелей или засахаренных пчел. По его мнению, метафора вводит в контекст чуждый ему и не названный объект (восхищая нас его очарованием и новизной, как мог бы выразиться теоретик XVIII века), благодаря чему возникает та «фрагментарная текстура иррелевантности», которую Рэнсом считает столь важной для поэзии.

Назовем эту теорию метафоры теорией сравнения объектов. Конкурирующая теория, теория словесных оппозиций, не усматривает в метафоре «импортируемой» части или сравнения, а считает ее особым языковым приемом, своего рода языковой игрой, использующей два уровня значения в самом модификаторе. Когда предикат метафорически связан с субъектом, он теряет свой обычный экстенсионал, поскольку присваивает себе новый интенсивная — быть может, такой, который более не встречается ни в одном контексте. И это сплетение значений обусловлено своего рода притяжением (или оппозицией), присущим метафоре как таковой.

В дальнейшем я приведу свои возражения против теории сравнения объектов, касающиеся как ее традиционной версии, так и предложенного недавно модифицированного варианта. Затем я более подробно раскрою теорию языковых оппозиций и приведу аргументы в ее защиту от возможных возражений.

 

 

I

 

Сначала предположим, что для нас не важно, подходить ли к метафоре со стороны объекта или со стороны слова (подчеркну, что это лишь временное предположение). Так, предположим, что слово briar 'вереск' [из его корня изготовляют курительные трубки] употреблено метафорически в некотором контексте, например, в следующем: frigid purgatorial fires of which the flames is roses, and the smoke is briars² букв.: 'холодный огонь чистилища, где пламя — розы, а дым — вереск'.

Объяснение этого словоупотребления можно начать либо на языке-объекте (сообщив о качествах вереска), либо на метаязыке (сообщив о коннотациях слова briars). Можно сказать либо то, что «вереск обладает способностью цепляться, замедлять продвижение; используется для изготовления трубок» и т. п., либо то, что «слово briars имеет коннотации с такими качествами, как "цепляющийся", "замедляющий движение", "используется для изготовления трубок"» и т.п. Однако, хотя два подобных способа объяснения и пересекаются (поскольку коннотации слова частично производны от общих сведений о соответствующих объектах), но полностью они не совпадают.

Дело в том, что коннотации основываются не только на дей-

 

202

ствительных качествах объектов, но и на таких их качествах, которые обычно предполагаются, даже если эти предположения и не соответствуют действительности. К этому и сводится мое первое возражение против теории сравнения объектов: последовательное применение этой теории будет давать неправильные или неполные объяснения метафор в тех случаях, когда модификатор имеет коннотации, применимые к данному контексту, но не отражающие качества объекта в общем случае. Например, некоторые важные пограничные значения слова briars в поэме Элиота, несомненно, проистекают из ассоциаций с терновым венцом Христа. Независимо от того, насколько соответствует действительности предание о терновом венце, само существование этого предания достаточно для того, чтобы придать слову briars в данном контексте значение 'тернии'. Если же при объяснении рассматриваемой строфы ограничиться только точными знаниями о вереске, то получаемое объяснение будет неполным.

Мое второе возражение против теории сравнения объектов состоит в том, что если мы поставим перед собой задачу снабжать объект сравнения указанием на субъект метафоры, который, в терминологии Айвора А. Ричардса, является ее «оболочкой» (vehicle), то мы тем самым привносим в толкование неконтролируемый поток воображения, который воздвигает существенные преграды между читателем и текстом. Рассмотрим еще один из анализируемых Рэнсомом примеров — строки из «Юлия Цезаря» Шекспира о мече Брута в речи Антония (акт III, сц. 2, ст. 178)

 

Mark how the blood of Caesar follow'd it,

As rushing out of doors, to be resolv'd

If Brutus so unkindly knock'd or no.

[Заметь, как кровь Цезаря последовала за ним,

Как бы вырываясь из дверей, чтобы узнать,

Брут ли ударил (постучался) так жестоко, или нет.]*

 

Рэнсом говорит о «сдвиге» от содержания (tenor), то есть от крови к «пажу», открывающему дверь, причем паж есть «оболочка» метафоры³. Но в этих строках паж, как легко видеть, не упоминается, равно как и грубо разбуженный домоправитель или готовый к бою фермер, поднятый по призыву Полем Ривером. Откуда же взялся этот паж? Рассуждения, использующие термины типа «оболочки» и «содержания» вкупе с исходным предложением о том, что метафора — это непременно сравнение, заставляют исследователя придумывать эту «оболочку» в том случае, когда он не может ее обнаружить; тогда и возникает паж. Однако выражение as rushing out of doors 'как бы вырываясь из дверей' не является полностью синонимичным выражению as page rushing

 

* Ср. перевод М. Зенкевича:

... вслед за ним [кинжалом] кровь Цезаря метнулась,

Как будто из дверей, чтоб убедиться —

Не Брут ли так жестоко постучался.

— Прим. перев.

 

203

out of doors, коль скоро речь идет о крови Цезаря. Исследователь должен сосредоточить свое внимание на первом значении, а не на тех «импортируемых» вторичных значениях, которые существуют только в его фантазии. Приводя характерную метафору Сэмуэля Джонсона: «из всех форм существования Время наиболее губительно для воображения», Уильям К. Уимсатт-мл. замечает, что «не следует представлять себе Время как дворецкого, в угоду хозяину жертвующего Воображением»⁴.