Его работы — русский политический роман XVI века

Лекция 3.

(17.04.20г.)

 

Б) Движение общественной мысли под влиянием борьбы

Дворянства с боярством

 

Если первым крупным побуждением к развитию общественной мысли в средневековой Руси послужила борьба светской и духовной властей, то второй толчок заключался в том, что русские монархи в своей борьбе с крупным землевладением опирались на мелкое служилое сословие, на дворянство, что и отразилось на истории нашей общественной мысли[1].

В допетровской Руси наиболее выдающимся теоретиком был человек, обоими ногами стоявший на точке зрения мелкого служилого сословия — царский холоп Иванец Семенов сын Пересветов.

Его работы — русский политический роман XVI века.

Он "написал несколько сочинений, которые заключали в себе программу внутренней и внешней политики, удивительным образом совпадавшую с важнейшими, – частью лишь значительно позже возникшими, – планами Ивана Грозного"[2].

При этом интересно, что "в своих сочинениях он апеллировал не к Западу, а к Востоку. Идеалом служил ему «турецкий царь Махмет-салтан», который был, по его уверению, «философ мудрый по своим книгам по турецким», а потом прочел греческие книги, вследствие чего «великая мудрости прибыло у царя»[238]".

"Пересветов всей душой ненавидит «велможъ». Он неустанно повторяет, что от них идет все зло в государстве. Для доказательства этого положения наш публицист написал даже особое «Сказание о царе Константине». Герой этого сказания – тот «благоверный царь Константин Иванович», при котором «Царьград взят бысть от турецкаго царя Махмета». В Константине была «ангельская сила», и он родился таким воином, что от его меча «вся подсолнечная не могла сохранится». Но его укротƀли» вельможи, имевшие на него самое вредное влияние и своими неправдами навлекшие на Царьград неутолимый гнев божий. Вот как вели себя гордые вельможи".

«Он (Константин. Г.П.) от своего отца, благоверного царя Ивана, остася млад царствовати, трех лƀт от роженія своего...».

В действительности царь Константин XI, при котором взят был турками Константинополь, лишился отца 10-ти лет, а вступил на престол на 44-ом году. Таким образом, Пересветовское «сказание» о нем противоречит исторической истине. Мы не имеем теперь никакой возможности решить, знал или не знал Пересветов, как обстояло дело с действительным Константином. Но у нас есть полная возможность решить, под каким влиянием он исказил, – умышленно или по незнанию, это в данном случае решительно все равно, – в своем повествовании историческую истину. Для этого достаточно вспомнить, что Иван IV потерял отца 3-х лет от роду, и сопоставить следующие жалобы этого царя с только-что цитированными строками из «Сказанія» Пересветова о Константине (с. 116).

"Тут поразительное сходство: «Сказаніе» Пересветова, написанное лет за 16–17 до начала полемики Ивана с Курбским[241], целиком предвосхищает жалобы Грозного. Это значит, что Пересветов отнес на счет византийских «велможъ» начала XV века все слышанное им о детстве Ивана IV в том кругу московского служилого сословия XIV века, который был враждебен боярству. А это дает нам право думать, что настроение того же круга служилого сословия отразилось и на других повествованиях и обличительных произведениях Пересветова.

По его словам, византийские «велможи», грабя народ и наполняя свои казны великим богатством, со страхом помышляли о том времени, когда молодой царь придет в возраст и покажет свои необыкновенные воинские способности. Чтобы не лишиться «своего упокою», они придумали написать «от Бога с великою клятвою» книги, в которых доказывалось, что христианскому государю позволительно вести только оборонительные, а не наступательные войны. Константин прочел эти книги и оставил свои прежние воинственные замыслы (»да и укротƀл»). А когда он «укротƀл», то Махмет-салтану, пришедшему под Царьград с великою силою по суху и по морю, легко было справиться с ним.

Константин пал и погубил свое государство благодаря тому, что доверился «велможамъ». Его победитель, Махмет-салтан, умел крепко держать в своих руках турецких «велможъ». Он никому из них ни в котором граде не дал наместничества, чтобы «не прелщалися неправдою судити»; с теми же судьями, которые были назначены но городам, он расправлялся подчас с утонченною жестокостью... Пересветов вполне одобряет эту (с. 117) жестокость своего героя. Он говорит, что ею Магомет «правый суд в царство свое ввел, а ложь вывел»[244]. Жестокость необходима, по его мнению, «чтобы люди не слабели ни в чем и Бога не гневили». Это мнение Пересветова о пользе жестокости для блага всей страны было высказано значительно раньше, чем Иван IV сделался грозой своих бояр. Отсюда мы видим, что его террор был, по крайней мере до известной степени, в духе своего времени, т.-е. что он соответствовал взглядамъ нравам и требованиям некоторой и притом, по-своему, влиятельной части тогдашнего населения Московского государства" (с. 118).

«Великая гроза царева» распространена была Махмет-салтаном между прочим и на войско. По это не помешало ему любить своих воинников... Но важнее всего то, что, пополняя ряды этой турецкой опричнины, султан Махмет считался не с происхождением служилых людей, а с их личными качествами. Пересветов приписывает турецкому монарху весьма характерные соображения по этой части... Это соображение не могло понравиться московским боярам, в глазах которых местнические счеты имели такую огромную важность; но оно должно было встретить очень сочувственный отклик в неродовитой части московского служилого сословия. Когда Иван Грозный заводил на Москве своих русских «янычар», он тоже ценил «адамовых детей» не по их родовитости, а по их годности к исполнению его планов. Но Пересветов был не только лишенным родовых связей служилым человекам; он был, как мы знаем, литовским выходцем. Вероятно, поэтому в своем политическом романе он и не позабыл приписать Махмет-салтану внимательное отношение к служилым людям иностранного происхождения (с. 118).

Укажу еще одну достойную внимания черту этого чрезвычайно интересного русского политического романа XVI века. Его грозный и жестокий герой был решительным противником рабства. Он находил, что человек может быть только рабом божиим... Пересветов выступает здесь перед нами сторонником освобождения кабальных холопов. Такое требование может показаться странным в устах московского «воинника» XVI столетия. В виду этого не мешает напомнить некоторые, уже указанные во Введении, черты хозяйственного развития Московского государства.

Служилые люди этого государства очень нуждались в рабочих руках для обработки своих земель. Уход крестьян из вотчины или поместья равносилен был разорению вотчинника или помещика. Поэтому и помещики, и вотчинники одинаково заинтересованы были в том, чтобы воспрепятствовать такому уходу. Точно так же и те, и другие одинаково заинтересованы были в том, чтобы привлекать на свои земли крестьян, еще не утративших тогда своей свободы переселения. Но богатые вотчинники могли дать больше льгот крестьянам, селившимся на их землях, чем бедные помещики. Оттого крестьяне охотнее шли к ним, покидая помещичьи земли. Вполне понятно, что помещики не могли равнодушно относиться к такому переходу. Запустение их имений очень раздражало их как против самих крестьян, которых они старались задерживать всеми средствами, до насильственных включительно, так и против владельцев крупных имений. Около половины XVI века дело значительно осложнилось и ухудшилось массовым уходом крестьян из центральных местностей Московского государства на южные и юго-восточные окраины, постепенно делавшиеся все более и более доступными для земледельцев. Центральным местностям пришлось тогда пережить хозяйственный кризис, имевший очень важные политические последствия. Переселение крестьян из центра на окраины в конце подрывало благосостояние не только мелких помещиков, но и крупных вотчинников. Становясь беднее, родовитое боярство теряло свое прежнее влияние в московском обществе и, как уже отмечено во Введении, делалось все менее решительным в своих столкновениях с верховной властью, которая не переставала стремиться к полному подчинению себе всех общественных сил (с. 119).

"Хозяйственный кризис половины XVI века весьма значительно облегчил и ускорил окончательное торжество московского деспотизма. И не только тем, что, ослабив общественное значение бояр, уменьшил силу их сопротивления государю. Помещики, разорявшиеся вследствие ухода крестьян из центра на окраины, делались все более и более послушными орудиями центральной власти, так как только она одна и могла притти им на помощь. Это их настроение и отразилось вообще на публицистических трудах Пересветова, а в частности на его рассуждении о рабстве. Хозяйственный кризис очень обострил взаимное соперничество мелких помещиков и крупных вотчинников из-за рабочей силы крестьянина. Но и теперь, как прежде, крупному вотчиннику легко было одержать победу над мелким помещиком. Теперь в крупных вотчинах крестьян стали закабалять, чтобы воспрепятствовать их уходу. И это закабаление приняло, как видно, довольно широкие размеры[251]. Оно не ускользнуло от проницательного взора Пересветова. Как человек смелый и последовательный в своих суждениях, он придумал коренную меру борьбы с распространением холопства: полное его уничтожение" (с. 120).

"Яркими красками изображая благочестие своего героя, Пересветов никогда не покидает, однако, чисто светской точки зрения " (с. 121). Он находит, что иное дело «истинная вера», а иное дело «правда»... "В других местах он идет еще дальше и весьма прозрачно намекает, что правда важнее веры... Наконец, несколькими строками ниже волоский воевода категорически заявляет: «не вƀру Богъ любить, но правду»[257]. С этим вряд ли согласились бы духовные писатели вроде Иосифа Волоцкого" (с. 121).

...Пересветов везде является непримиримым врагом боярства... Вельмож у русского царя много, но пользы от них ему и царству мало; они слишком богаты для того, чтобы хорошо служить. «Что ихъ много, коли у нихъ сердца нƀтъ добраго, і смерти ся боятъ, і не хотятъ умрети за вƀру християнскую, і какъ бы имъ не умирати всегды, – продолжает тот же воевода. – Богатый о войне не мыслитъ, мыслитъ о упокои; хотя и богатырь обогатƀетъ, і онъ обленивƀетъ»[259].

С такими нужна, но мнению Пересветова, беспощадная расправа.

Еще в «Сказании о Махмет-салтане» Пересветов сообщал о том, как турецкий царь «велел со всего царства все доходы себе въ казну імати... С точки зрения тогдашних русских порядков, это сочувственное сообщение о полезных для царства мероприятиях Махмет-салтана равносильно было совету отменить ненавистную московскому населению систему «кормлений», открывавшую такой широкий простор для злоупотреблений со стороны бояр, кормившихся на счет вверенных им местностей. Надо заметить, что московское правительство скоро сделало решительные шаги для отмены системы кормлений. Правда, реформа была сделана не в духе Пересветова. Он был последовательным централистом и советовал поставить во главе областного управления царских чиновников с определенным денежным жалованием. На самом же деле, вместо царских чиновников во главе областного управления выступили, в 50-х годах XVI века, излюбленные старосты, излюбленные головы и земские судьи. Такая система требовала меньших расходов, нежели рекомендованный Пересветовым последовательный бюрократический централизм. Вообще во всех практических рассуждениях нашего публициста заметна черта, кажется, еще не отмеченная исследователями. Этот талантливый человек, так ярко выражающий стремления тогдашнего дворянства, как-будто не отдает себе ясного отчета в тех экономических условиях, в которых жило и действовало население Московского государства: он очень сильно преувеличивает его денежные средства. Доказывая необходимость прочного обеспечения «воинников», он предполагал, повидимому, что Московское государство в состоянии оплатить всю их службу денежным жалованием, между тем как на самом деле оно могло платить за нее главным образом землею. Вот почему планы Пересветова с экономической своей стороны представляются несравненно более отвлеченными, нежели со стороны политической. Следует думать, что этот их недостаток об᾽ясняется иноземным происхождением Пересветова. Проведя значительную часть своей жизни в таких (с. 122) странах, как Польша и Богемия, гораздо более, нежели Москва, богатых денежными средствами, он, должно быть, плохо выяснил себе экономические средства, которыми мог располагать его новый государь (с. 123).

В его сочинениях мы никогда не встречаем ни малейшего указания на те желательные границы, которые нужно было бы поставить верховной власти (с. 124). У Бодэна есть чрезвычайно поучительная ссылка на Плутархово жизнеописание Фемистокла. Артабан, один из начальников царских телохранителей при персидском дворе, говорит в этом жизнеописании Фемистоклу: «Вы, греки, больше всего дорожите свободой и равенством. А по-нашему, лучше всех наших многочисленных законов тот, который повелевает нам чтить нашего царя и поклоняться ему, как Богу». Жители Московского государства тоже считали себя обязанными, не только за страх, но и за совесть, чтить своего государя и поклоняться ему как земному богу. Одинаковые причины всегда производят одинаковые следствия. По мере того, как историческое развитие раздвигало пределы власти московского государя до той широты, какая свойственна была соответствующей власти в восточных «вотчинных монархиях», московская общественная мысль всe более и более приобретала восточную складку. Ниже мы увидим, что в своих разговорах с поляками в эпоху Смуты московские люди рассуждали совершенно так, как очень задолго до того рассуждал Артабан в своем разговоре с Фемистоклом (с. 128).