Глава 2. Тексты «завещания»

 

 

 § 1. ПОСЛЕДНИЕ ПИСЬМА, ЗАПИСКИ И СТАТЬИ В.И. ЛЕНИНА

 

Выше была охарактеризована политическая борьба в руководстве РКП(б) по вопросам, которые стали центральными для «Политического завещания», а также изучены условия работы Ленина над ним. Настала очередь проанализировать тексты «Завещания» на предмет установления ленинского авторства каждого из них. Вначале будут рассмотрены тексты, ленинское авторство которых устанавливается, во-первых, на основе формальных признаков, во-вторых, информации сопутствующих им делопроизводственных и политических документов, в-третьих, анализа их содержания, не противоречащего другим ленинским документам этого периода. Затем будут рассмотрены тексты, ленинское авторство которых доказать таким образом не удается.

 

«ПИСЬМО К СЪЕЗДУ» Диктовка 23 декабря 1922 года

Диктовка 23 декабря никогда не привлекала к себе должного внимания традиционной историографии, возможно, потому, что поставленные в ней вопросы получили более широкую разработку в последующих диктовках, а история ее создания казалась яснее ясного. Традиционно считается, что это первая часть «Письма к съезду»[883]. Ю.А. Буранов высказал мнение, что она является наброском выступления[884]. Однако обе эти точки зрения вызывают возражения.

После очередного обострения болезни (16 декабря) состояние Ленина вплоть до 22 декабря оставалось без изменений. Ленин не работал. В ночь на 23-е у него наступил стойкий паралич правых руки и ноги, вечером он настоял на разрешении продиктовать стенографистке. Врачи уступили требованиям, к Ленину вызвали «секретаршу», которой он диктовал в течение 5 минут[885]. Сомневаться в том, что было продиктовано именно «Письмо к съезду», не приходится, поскольку оно в тот же день было зарегистрировано в журнале исходящих документов ленинского секретариата: «Сталину (письмо В.И. к съезду)» от 23 декабря 1922 г.[886] В данном случае важно отметить, что запись сделана почерком, идентичным или очень похожим на почерк Н.С. Аллилуевой, которая дежурила в тот день (это явствует из записи даты в «Дневнике дежурных секретарей»). Никаких дополнительных помет в книге регистрации нет, порядок номеров исходящих документов не нарушен.

В отличие от остальных текстов «Завещания», письмо имеется в машинописном и рукописном вариантах. На машинописном подпись Ленина и делопроизводственная помета «Записано М.В.» исполнены на печатной машинке[887]. На рукописном собственноручной подписи Ленина тоже нет и он не заверен секретарем. Написан он Н.С. Аллилуевой, которая в этот день дежурила в секретариате Ленина. Оба варианта датированы 23 декабря 1922 г., но не имеют никаких следов регистрации (регистрационная запись имеется только в журнале исходящей корреспонденции). В оформлении этих вариантов письма есть существенные различия. В рукописном имеется название — «Письмо к съезду», а выше и правее его надпись «Строго секретно»[888], в машинописном же пометы о секретности нет. Опущены они и в публикациях этого документа[889]. Рукописный и машинописный варианты имеют различия в тексте, которые существенно меняют не только смысл отдельных фраз, но и характер документа, поэтому вопрос о том, какая из версий письма первична, приобретает принципиальное значение.

Ю.А Буранов считает, что первичным является машинописный экземпляр, а рукописный — снятой с него копией, в которой ленинский текст был преднамеренно искажен по указанию Сталина[890]. Однако это не очевидно. Дежурство Н.С. Аллилуевой в секретариате Ленина 23 декабря подтверждается ее записью в «Дневнике дежурных секретарей» и в журнале исходящей корреспонденции. Последняя запись указывает также на ее причастность к этому письму в процессе его прохождения через секретариат, а возможно, и к его созданию. Работа М.В. Володичевой не имеет подобного подтверждения. О ее причастности известно из ее рассказа, помещенного в «Дневнике дежурных секретарей», явно более позднего происхождения, и из письма Фотиевой Каменеву от 29 декабря 1922 г. (о его источниковедческих проблемах речь пойдет ниже).

Необходимо учесть и то, что машинописный текст является первой частью «блока текстов», включающего в себя диктовки, датированные 23—29 декабря 1922 г., а также «добавление», датируемое 4 января 1923 г. Впервые в виде блока эти тексты были опубликованы в 1956 г. в журнале «Коммунист» (№ 9), а затем в 4-м издании собраний сочинений В.И. Ленина[891] и в Полном собрании его сочинений[892]. Тексты, включенные в этот блок, имеют единую порядковую нумерацию (вверху по центру страницы, римскими цифрами (например, «I.-», «II.-» и т.д.; это хорошо видно в публикациях), а каждый из них имел собственную нумерацию листов (в правом верхнем углу арабскими цифрами. Например: «2.-») Исключение составляет «добавление», датированное 4 января 1923 г.: оно не включено в нумерацию текстов и не имеет нумерации листов, так как представляет собой текст, умещающийся на одной странице. На позднее происхождение этого блока текстов указывает то, что в бюллетене (№ 30) XV съезда ВКП(б) тексты «Письма к съезду» (известные также под названием «Завещание») — «характеристики» и добавление» к ним — были опубликованы без диктовки 23 декабря, которая, как теперь принято считать, является первой частью «Письма к съезду». Отсутствуют также и другие тексты, ныне включаемые в него. Отсутствует, естественно, и нумерация текстов[893]*. Кроме того, хранящиеся в архиве Троцкого тексты «Завещания» не включают диктовку от 23 декабря и не имеют следов нумерации, принятой в «блоке»[894]. В пользу вывода о позднем происхождении блока текстов говорит и история введения в политический обиход отдельных документов из него, а также имеющиеся между отдельными текстами непримиримые противоречия политического характера, о чем речь пойдет ниже.

Кроме того, если принять версию, что письмо под диктовку Ленина записала Володичева, то возникает вопрос о судьбе черновой (первоначальной) записи. Что она собой представляла и куда делась, неизвестно. Если она сохраняется, то почему публикация производилась не с нее, а с машинописного текста? Вместе с тем, как было показано, есть основания для предположения, что рукописный вариант письма, выполненный Аллилуевой, как раз и представляет самую первую запись (возможно, переписанную «набело») диктовки Ленина. Мы поэтому примем эту гипотезу в качестве рабочей и будем говорить о рукописном варианте как о подлиннике письма. Отсутствие следов регистрации на нем может быть связано с практикой регистрации документов, содержание которых Ленин желал сохранить в строгом секрете от посторонних. В таких случаях исходящий номер ставился на запечатанном конверте, на нем адресат расписывался в получении документа, а конверт возвращался в секретариат Ленина**. При этом на самом письме на оставалось никаких делопроизводственных помет. В распоряжении исследователей нет зарегистрированного конверта, датированного 23 декабря 1922 г.*** Этот вопрос останется открытым до тех пор, пока исследователи не получат доступ к материалам секретариата Сталина. В историографии утвердилось мнение, опирающееся на запись Володичевой в «Дневнике дежурных секретарей» и на ее воспоминания, что это письмо не только записала, но и передала Сталину Володичева[895]. Не считая это невозможным, отметим, что самый факт этот нельзя считать доказанным. Не исключено, что его могла передать Сталину и Н.С. Аллилуева.

Кому предназначалось это письмо? Без ответа на этот вопрос невозможно понять место этого письма среди других текстов «Завещания», а значит, нельзя составить верного представления о нем. В традиционной историографии он решается так: диктовка 23 декабря является составной частью «Письма к съезду», адресованного тому съезду партии, который должен был собраться после смерти Ленина. В новейшей литературе былой определенности нет. Одни считают, что письмо было адресовано XII съезду партии, другие признают, что неясно, какому именно съезду оно было адресовано — ближайшему XII или тому, который произойдет после смерти Ленина.

Версия о том, что этот текст предназначался для съезда партии, опирается на запись Володичевой в «Дневнике дежурных секретарей» за 23 декабря и на письмо Л.А. Фотиевой Л.Б. Каменеву от 29 декабря 1922 г. В свидетельствах Володичевой имеются противоречия. С одной стороны, она в «Дневнике дежурных секретарей» пишет, что Ленин, начиная диктовку, сказал: «Я хочу Вам продиктовать письмо к съезду. Запишите!»[896], а с другой стороны, она якобы не думала, что записывает письмо для делегатов съезда. В противном случае она не направила бы его Сталину. Получается, что, с одной стороны, она знает, что Ленин обращался к съезду, а с другой — не ведает об этом. Это противоречие в ее рассказе не выражено отчетливо, но просматривается достаточно определенно. В воспоминаниях (в передаче Г. Волкова) она устраняет это противоречие и утверждает, что Ленин не дал распоряжения относительно диктовки, поэтому она «решается позвонить (чтобы посоветоваться) Л.А. Фотиевой; спрашивает, кому надо показать материал». «Ну что ж, — следует ответ, — покажите Сталину»[897].

Не добавляет ясности и письмо Фотиевой Каменеву. Из него не понятно — то ли Володичева допустила ошибку, то ли Ленин не дал распоряжения: «Т. Сталину в субботу 23/ХII было передано письмо Владимира Ильича к съезду, записанное Володичевой. Между тем, уже после передачи письма выяснилось, что воля Владимира Ильича была в том, чтобы письмо это хранилось строго секретно в архиве, может быть распечатано только им или Надеждой Константиновной и должно было быть передано кому бы то ни было лишь после его смерти. Владимир Ильич находится в полной уверенности в том, что он сказал это Володичевой при диктовке письма». Здесь же Фотиева сообщала, что 29 декабря Ленин повторил ей это распоряжение[898]. Версия эта убедительна только на первый взгляд. Во-первых, если исходить из допущения, что Ленин обращался к съезду партии, то неизбежен вывод, что Ленин желал вынести этот вопрос на съезд без всякой подготовки в ходе предсъездовской дискуссии, минуя ЦК партии, не *только лично от себя, но и противопоставляя себя ЦК. Такое предположение противоречит соблюдавшейся традиции подготовки съездов, а также хорошо известным взглядам Ленина на место и роль Центрального Комитета партии — коллегии наиболее опытных и авторитетных членов ее, авторитет которой следует беречь как одно из важнейших условий ее успехов. Во-вторых, неясно, почему Ленин, продиктовавший четкий текст, не смог дать более или менее четкого указания относительно его предназначения.

Кроме того, письмо Фотиевой само вызывает ряд вопросов, на которые чаще всего нет убедительных или однозначных ответов. Прежде всего, если ленинское письмо было направлено Сталину, то почему Фотиева свое письмо адресовала не ему, а Каменеву? На письме имеется ряд надписей, в том числе и Сталина, который написал, что дал читать это письмо Троцкому, который в свою очередь написал, что никому из членов ЦК его не показывал. Следовательно, текст письма не вышел за пределы узкого круга: Ленин — Володичева — Сталин — Троцкий. В этом случае становится непонятным, как о нем узнал Каменев, а тем более Бухарин и Орджоникидзе, о чем свидетельствуют их надписи на письме. И почему об информировании Бухарина и Орджоникидзе знал Каменев, но не знали Сталин и Троцкий? Непонятно, как оно оказалось у Каменева, если Сталин уверяет, что говорил о нем только Троцкому? Если поверить Володичевой, то Сталин даже Троцкому не мог показать это письмо, так как не взял его у Володичевой, а, прочитав, велел ей сжечь его[899]. Если Каменев действительно получал письмо, то, значит, передать ему текст могла только Володичева. Зачем? И почему она никогда об этом не говорила? Примечательно и то, что письмо Фотиевой Каменеву нигде не зарегистрировано — ни как исходящий, ни как входящий документ. Оригинал письма — автограф. Дата «23/ХII» в первой строке вставлена сверху. Необычно выглядит подпись Сталина под сделанной им пометой: начертанием буквы «т» она совсем не похожа на его обычные подписи. Мимо этого можно было бы пройти, если бы не обстоятельства появления письма в материалах секретариата Ленина — оно поступило туда через 19 лет после описанных событий. На обороте его имеется надпись: «В Архив поступил в октябре 1941 г....»[900].

Каждая из отмеченных выше «странностей» письма Фотиевой, взятая в отдельности, быть может, значит и немного, но все вместе они заставляют нас проявить осторожность. Свидетельства Фотиевой, Володичевой требуют подтверждения. Не в мелких обстоятельствах диктовки, передачи и т.д., а в главном — в том, что письмо было направлено Сталину ошибочно, что оно предназначалось для съезда, который состоится после смерти Ленина. Обратимся к тексту письма. Оказывается, в нем можно найти ответы на многие вопросы.

И рукописный, и машинописный варианты однозначно свидетельствуют, что письмо было написано не коллективу, а кому-то персонально: «Мне хочется поделиться с Вами   теми соображениями, которые я считаю наиболее важными» (выделено нами. — В.С.)[901]. «С Вами» — так можно обратиться только лично к кому-либо. Ю.А. Буранов считает, что письмо было адресовано не съезду партии, а членам ЦК партии или Политбюро[902]. Однако замена съезда партии на ЦК в качестве адресата не снимает проблемы — все равно это было бы обращение к коллективу, и, значит, обращение на «Вы» остается необъясненным.

Если учесть, что в письме Ленин обращался к кому-то персонально, а также что оно было направлено Сталину, то можно предположить, что письмо предназначалось именно для него. Все обозначенные в нем вопросы (об увеличении численности ЦК в целях предотвращения «больших опасностей» и о месте Госплана в системе управления народным хозяйством) являются предложениями для обсуждения на XII съезде РКП(б). Кроме того, они сформулированы так, что не могут быть восприняты как задание, которое надо выполнить. Ленин делится со своим адресатом «теми соображениями», которые считает «наиболее важными». Поскольку все такие вопросы сначала проходили через Политбюро, то резонно предположить, что оно могло быть адресовано только кому-то из членов Политбюро или Секретариата ЦК. Текущая работа по подготовке съезда лежала на Секретариате ЦК и на Сталине как генеральном секретаре. Ленин информирует адресата о своем мнении в самом предварительном порядке, до их обсуждения в Политбюро (это следует из протоколов его заседаний), и обращается к нему как к человеку, которому придется заниматься этими вопросами в ходе подготовки съезда.

Повестка дня Политбюро формировалась в ходе обмена мнениями членов Политбюро и Секретариата ЦК. Но Сталин был единственным из членов Политбюро, который, как генеральный секретарь ЦК, принимал в этой работе участие «по должности».

С учетом сказанного естественным представляется решение секретарей Ленина тут же передать ленинское письмо Сталину — именно так делалось и прежде: ленинские указания, советы, записки сразу же уходили по назначению, чтобы немедленно оказать соответствующее влияние на решение того или иного вопроса.

Троцкий как адресат полностью исключается, поскольку он упомянут в тексте письма в третьем лице. Если учесть существовавшее среди остальных членов Политбюро разделение труда, то думается, с большой степенью вероятности можно исключить из списка возможных адресатов Каменева и Зиновьева. Еще меньше оснований предполагать, что оно адресовалось лично кому-нибудь из других членов и кандидатов Политбюро. Остается один человек — генеральный секретарь ЦК РКП(б) И.В. Сталин. Направление ему такого письма вполне согласуется с практикой общения Ленина в 1922 г. с членами ЦК по партийным вопросам, когда он чаще всего через Сталина знакомил со своей точкой зрения других членов Политбюро.

Признание факта, что это письмо не было предназначено делегатам какого-то съезда партии, а направлялось одному из руководителей ЦК, скорее всего Сталину, делает неизбежным заключение: «свидетельства» Фотиевой и Володичевой являются ложными со всеми вытекающими последствиями для источниковедения и историографии.

Многое проясняет содержание письма. Все поставленные в нем вопросы имели прямое отношение к важнейшим политическим событиям этого времени. Предложения об увеличении членов ЦК РКП(б) вполне могло быть инициировано в связи с подготовкой к XII съезду партии. Вопрос о Госплане — дискуссией на декабрьском Пленуме ЦК и его решением вынести вопрос о работе промышленности на съезд партии[903]. Поднятые в нем вопросы принадлежали к числу требующих безотлагательного решения и уже поэтому Ленин не мог их адресовать съезду, который соберется после его смерти. Поэтому важна разница в постановке этих вопросов в рукописном (первичном) и машинописном (вторичном и искаженном) вариантах, иначе говоря, в письме, адресованном Сталину, и в письме, якобы предназначенном для посмертного съезда.

В рукописном варианте в конце 4-го абзаца нет слов, выделенных нами курсивом: «я думаю предложить вниманию съезда придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя в этом отношении навстречу тов. Троцкому, до известной степени и на известных условиях». Ю.А. Буранов считает, что эта часть текста была опущена (т.е. текст фальсифицирован) по воле Сталина[904]. Между тем в самой этой фразе есть серьезный аргумент против развиваемой им концепции, поскольку без выделенных курсивом слов требование уступки Троцкому («идя... навстречу») звучит категоричнее и не ограничено какими-либо условиями. Зачем Сталину так искажать в копии подлинный ленинский текст, чтобы усиливать позиции Троцкого? Итак, в машинописном варианте акцентирована определенная близость Ленина и Троцкого в вопросе о Госплане. Близость, которая достигается не компромиссом, а уступкой Ленина, признающего правоту Троцкого. Однако всего лишь несколькими днями ранее — в переписке с Троцким по вопросу монополии внешней торговли — Ленин заявил о сохранении прежних разногласий, а спустя несколько дней в диктовках 27—29 декабря («О придании законодательных функций Госплану») фактически подтвердил свою прежнюю позицию еще раз. Получается, что кроме этой, имеющейся только в машинописном (более позднем) варианте письма фразы ничто не говорит о желании Ленина идти навстречу Троцкому в вопросе о функциях и задачах Госплана.

Принципиально важные различия имеются и в 5-м абзаце. В машинописном варианте, а также в первой публикации письма в журнале «Коммунист», в 36-м томе 4-го издания собрания сочинений Ленина и в стенограмме XIII съезда РКП(б)[905] и других ее публикациях вплоть до публикации его в Полном собрании сочинений В.И. Ленина один из пунктов аргументации в пользу увеличения количества членов ЦК звучит так: «для предотвращения того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб  партии» (курсив наш. — B.C.). В рукописном варианте часть фразы, выделенная курсивом, звучит иначе: «непомерное значение для всех «судей» партии» (курсив наш. — В.С). Разница, как видно, существенная: судьбы партии и «судьи» партии. Буранов решает эту проблему в рамках предложенной им логической схемы: в рукописном варианте ленинский текст искажен. «Стройная, но фальсифицированная фраза... — пишет он, — отредактированная в духе "завещания" (т.е. переработанном, по мнению Буранова, в соответствии с политическими потребностями Сталина. — B.C.) и в духе "делового документа[906]». И никаких аргументов, поясняющих, что давало Сталину это изменение, лишь намек на то, что под «судьями» партии Ленин мог иметь в виду Сталина и Троцкого. Опорой для данной версии может служить лишь допущение, что Сталин к этому времени уже знал о тексте ленинских «характеристик» (т.е. записи диктовки 24—25 декабря). Но сам Буранов с сомнением относится к такой возможности и не считает ее доказанной[907].

Обратим внимание: Буранов признает, что фраза со словом «судей», заключенным в кавычки, является «стройной». Да, с этим термином она осмысленна и непротиворечива. Со словом же «судеб» она противоречива и для своего объяснения нуждается в искусственных логических построениях, плохо согласующихся с политическими реалиями тех лет. Поскольку слово «судей» употреблено в кавычках, то мы вправе считать, что Ленин использовал его в переносном смысле и не признавал за этими людьми право судить партию. Что же это за «судьи партии»? Это те реальные политические силы, которые «судили» (т.е. осуждали, критиковали) партию и проводимую ей политику. Самым «знаменитым» критиком, доставлявшим больше всего проблем Ленину, был Троцкий. Других, помельче, было множество: «рабочая оппозиция», «децисты», Бухарин, Преображенский и многие другие. Конечно, в отношении этих критиков партии слово «судей» могло быть использовано только в кавычках, т.е. в переносном смысле. Как оно и использовано в тексте письма Сталину.

С такими критиками-«судьями» Ленин вел борьбу постоянно. Полемика с ними проходит красной нитью через многие тексты последних писем и статей Ленина. Например, в записи от 26 декабря мы встречаем такую отповедь: «Поэтому тем "критикам", которые с усмешкой или со злобой преподносят нам указания на дефекты нашего аппарата, можно спокойно ответить, что эти люди совершенно не понимают условий современной революции»[908]. В текстах о Госплане Ленин возражает критикам существующей системы организации работы Госплана. С такими же «критиками» («судьями партии») — «нашими Сухановыми» — он полемизирует в статье «О нашей революции». В статье «Как нам реорганизовать Рабкрин» он оспаривает тех критиков-судей, которые не верят в возможность и необходимость реорганизации РКИ, а в статье «Лучше меньше, да лучше» спорит с теми, кто не верит в возможность сочетать учебу с работой[909] и пр. и пр. Таким образом, если в варианте текста со «всеми судьбами» партии смысла нет, то в варианте с «судьями» смысл, как говорится, налицо. «Судьи партии» — это ее критики, с которыми Ленин постоянно вел борьбу, в том числе и в последних своих работах.

Предложения Ленина направлены на обеспечение такого усиления ЦК, которое делало бы невозможным никому из оппозиционеров, т.е. критиков-судей, использовать противоречия внутри ЦК в собственных интересах. Поэтому есть все основания считать, что Ленин не мог продиктовать «судеб партии», а только — «судей партии».

Следовательно, во-первых, рукописный вариант письма более верно, чем машинописный, передает взгляды Ленина и, во-вторых, является первичным текстом по сравнению с машинописным вариантом.

В предпоследнем абзаце в рукописном варианте есть такая фраза: «Мне думается, что 50—100 членов ЦК нашей партии вправе требовать от рабочего класса» (курсив наш. — B.C.). В машинописном тексте, выделенный курсивом, текст выглядит иначе: «...наша партия вправе...» Смысл изменения очевиден — либо ЦК требует от партии помощи, либо партия (или съезд партии) требует ее от рабочих. Из контекста письма ясно, что под рабочим классом подразумевается не весь рабочий класс, а рабочие-коммунисты. Это очевидно. Не мог же Ленин предлагать нечленов партии вводить в ЦК****. Смысл предложения Ленина, как он изложен в рукописном варианте, ясен: ЦК должен обратиться за помощью к партии, которая может и должна выдвинуть в ЦК представителей ее рабочей части. Этот тезис Ленин будет развивать и аргументировать в следующих текстах своего «Завещания». Следовательно, трактовка, предложенная в рукописном варианте, верна, а в машинописном — результат чьей-то неудачной переделки ленинского текста. Отсюда следует вывод: это письмо не могло быть обращено к самому съезду. Если бы речь шла о том, чтобы побудить съезд выступить с таким требованием, то ЦК должен был бы остаться в стороне. Тогда правильным был бы машинописный вариант, но это исключено, поскольку в нем также имеется обращение к адресату на «Вы». Очевидное противоречие привнесено в машинописный вариант неизвестным редактором. Рукописный вариант письма такого противоречия не имеет: обращение на «Вы» вполне согласуется с предложением обратиться от имени ЦК к съезду об увеличении численности ЦК за счет коммунистов-рабочих.

По-разному в рукописном и машинописном вариантах выглядит и последнее предложение письма. В рукописном сказано: «благодаря этой   мере» (курсив наш. — В. С). В машинописном варианте выделенное курсивом слово было заменено словом «такой». Это незначительное изменение позволяет расширительно толковать данную меру, поскольку слово «эта» гораздо определеннее, чем «такая». При желании под термин «такая» можно подвести многое, о чем Ленин и не помышлял. Да и по контексту ленинского письма ясно, что речь у него идет о данном конкретном предложении (увеличение членов ЦК), а не о предложении «такой», т.е. чему-то подобной меры.

Анализ текста и содержания письма приводит к выводам, что, во-первых, рукописный вариант является первичным по сравнению с машинописным, а во-вторых, что это письмо Ленина было адресовано Сталину.

Когда и кем было произведено редактирование письма, установить пока не удается. Но известно, что искажение ленинского текста было продолжено. Для публикации в Полном собрании сочинений В.И. Ленина из двух вариантов был выбран явно искаженный — машинописный, при этом он подвергся дополнительной обработке: при публикации письма было снято указание на секретность («Строго секретно»), хотя в других случаях (например, при публикации писем 5—6 марта И.В. Сталину, Л.Д. Троцкому, Мдивани, Махарадзе и др.) оно сохранялось. Видимо, это было сделано не случайно, так как позволяло придать личному и секретному письму — внутреннему документу Политбюро — характер письма, адресованного гораздо более широкому кругу лиц — делегатам съезда. Очевидно, с той же целью обращение Ленина «с Вами» было заменено обращением «с вами»[910], что уже радикально меняло смысл и характер всего документа. Увидеть в нем письмо, обращенное к конкретному человеку, становилось практически невозможным, восприятие его как обращения (письма) к съезду было обеспечено. Теперь он мог быть представлен как первая часть «Письма к съезду». Ленинский документ, а с ним и ленинская воля были подвергнуты грубому искажению.

Изменение формулы обращения с «Вы» на «вы» было произведено только при публикации письма в Полном собрании сочинений В.И. Ленина. Прежде, в журнале «Коммунист» (1956, № 9), в 36 томе 4-го собрания сочинений В.И. Ленина[911], а также в стенограмме XIII съезда РКП(б)[912], данный фрагмент текста воспроизводился правильно. Это свидетельствует о том, что «доработка» ленинских текстов производилась в период становления «хрущевской» историографии ленинского «Завещания», когда в историческую науку и общественное сознание внедрялся миф о ленинском «Письме к съезду», которое должно было служить важной составной частью кампании критики «культа личности» Сталина.

Поскольку письмо Ленина к Сталину было посвящено подготовке XII съезда партии, то неудивительно, что в ближайшие дни Ленин вернулся к поставленным в этом письме проблемам и развил их.

* В изданной в 1958 г. стенограмме XIII съезда РКП(б) «Письмо к съезду» было воспроизведено на основе 4-го собрания сочинений Ленина, т.е. в виде блока текстов. (Тринадцатый съезд РКП(б). Май 1924 года. Стенограф. отчет. М., 1963. С. 687-695).

** Например, имеется такой конверт, направленный Лениным Сталину, с надписью «т. Сталину (под расписку на конверте)». На конверте имеется роспись Сталина (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4795. Л. 1).

*** Среди массы пустых конвертов, хранящихся в фонде секретариата Ленина, может быть, сохраняется и тот, в который было запечатано это письмо. Установить это трудно или невозможно, т.к. многие из них не датированы.

**** В пользу такой трактовки говорят также другие тексты «Завещания» Ленина: диктовки 26, 29 декабря 1922 г., статьи «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше». В последней Ленин писал: «Рабочие, которых мы привлекаем в качестве членов ЦКК, должны быть безупречны, как коммунисты» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 347—348, 383—384, 387, 388).

 

ЗАПИСКИ О ГОСПЛАНЕ «О придании законодательных функций Госплану»  

Считается, что 27-29 декабря Ленин продиктовал ряд текстов, позднее объединенных в статью «О придании законодательных функций Госплану», впервые напечатанную в 1956 г. в журнале «Коммунист» (№ 9)[913]. Врачи сообщают, что в эти дни Ленин диктовал и читал. Диктовкой 27 декабря (первая часть текста «О придании законодательных функций Госплану») он «остался неудовлетворенным»[914].

В архивном варианте это машинописные тексты, Лениным не подписанные, заверяющих надписей не имеющие. Под каждым из трех текстов имеются лишь делопроизводственные пометы («Продолжение записок...», дата, «Записано М.В.», «Записано Л.Ф.»)[915]. Тексты включены в блок, считающийся «Письмом к съезду», и содержанием не отличаются от опубликованных.

Ленин продиктовал их сразу после рассылки Троцким своих писем от 24 и 26 декабря 1922 г., в которых предлагалось объединить Госплан и ВСНХ под руководством одного человека. А Ленин в записках о Госплане предлагал придать Госплану законодательные функции и в этом пойти навстречу Троцкому. Уступка, предложенная Лениным, очень интересна — он предложил пойти навстречу Троцкому в том, в чем тот никаких уступок не требовал. Троцкий требовал предоставить Госплану не законодательные функции, а распорядительные, административные права. Не менее интересно и то, что Ленин тут же заявил, что не может быть никакой уступки Троцкому в вопросе о председательствовании в Госплане «либо особого лица из наших политических вождей, либо председателя Высшего совета народного хозяйства и т.п.» И указал на причину: «Мне кажется, что здесь с вопросом принципиальным слишком тесно переплетается в настоящее время вопрос личный»[916]. Поэтому заявленная Лениным готовность сделать уступку Троцкому не должна вводить нас в заблуждение. Воспользоваться какой-то мыслью своего противника для того, чтобы усилить свои позиции в борьбе с ним, а не ослабить их, разве это можно назвать сближением политических позиций? Нет, конечно.

Принятая в традиционной историографии версия, что эти тексты были составной частью «Письма к съезду», не кажется убедительной, поскольку она проходит мимо того факта, что поднятые в этих диктовках вопросы стояли в центре дискуссии, набиравшей новую силу накануне XII съезда партии. «Хороша ложка к обеду»! Пройдет съезд, будет принято какое-то решение, изменится ситуация и многие, если не все, эти советы утратят свою политическую актуальность. Игнорируются также реалии той политической борьбы, которая происходила тогда в руководстве партии, и сложившаяся в ней расстановка политических сил.

Выше высказывалась мысль, что первая из этих диктовок (датированная 27 декабря) могла быть письмом. В пользу этого предположения свидетельствует то, что Ленин употребляет в ней следующий оборот: «Мы исходили до сих пор из той точки зрения, что Госплан должен доставлять государству материал критически разработанный, а государственные учреждения должны решать государственные дела»[917]. Это может быть истолковано не только как указание на официальную позицию, но и как обращение к своему единомышленнику (или своим единомышленникам). Последнее вероятнее, так как ни в партии, ни в ЦК по вопросу о хозяйственном механизме и Госплане не было единства, была дискуссия. Здесь формула «мы исходили» — не к месту. Иное дело, если Ленин обращался к узкому кругу своих единомышленников, которые известны: Сталин, Каменев, Зиновьев. Прежде всего, обращаясь к ним или к кому-нибудь из них (предположительно Сталину, ибо именно ему 27 декабря был направлен от Ленина запечатанный конверт), он с полным основанием мог сказать «мы исходили».

Тема Госплана в дальнейшем не получила разработки в диктовках Ленина. Дискуссию с Троцким по этим вопросам взял на себя Сталин*. Иначе сложилась судьба идеи о реорганизации ЦК, которая прошла красной нитью через все ленинское «Завещание».

* Она нашла отражение в ряде писем, которыми обменялись Троцкий и Сталин, направляя их в ЦК РКП(б).