2020-05-25
76
По постановлению от 4 сентября роспуск ГКО должен был стать полным и окончательным, что означало лишь одно — автоматическое возвращение прежних, законных, определенных Конституцией прав Совнаркому СССР в лице его бюро, усиление тем самым возросшей роли Вознесенского и серьезное понижение членов «триумвирата» военной поры. Поэтому двое суток, с вечера 4-го по вечер 6 сентября, скорее всего, и ушли на ожесточенную борьбу между двумя властными группировками. Само же постановление от 6 сентября явилось результатом вынужденного компромисса, свидетельствовавшего о сохранении равенства сил. А вместе с тем и об относительной еще слабости Сталина, отсутствии у него возможностей настоять на своем. Ведь если и нужно было создавать оперативные бюро, то совсем не обязательно только два, что усиливало позиции их председателей. Логично было ожидать иного — возвращения к довоенной практике — к структуре СНК, разделенного на четыре, пять или даже шесть отраслевых бюро. Только такое решение позволило бы поставить всех претендентов на власть в равное положение и между собой, и перед Сталиным.
На деле же прежняя расстановка сил оставалась без малейшего изменения, сохранились достаточно прочные позиции Молотова, Берия и Маленкова в государственных структурах. Первые два поделили, ни на йоту не уступив Вознесенскому, руководство реорганизованным вроде бы Совнаркомом. Третий совмещал, как это он делал последние полтора года, лишь чуть-чуть пониженную государственную должность — теперь не вторую, а третью в иерархии, с обя-
320
занностями второго секретаря партии. Помогла сохранить статус-кво, без сомнения, самая важная тогда для страны проблема: необходимость как можно быстрее создать советскую атомную бомбу.
Далеко не случайно составы Специального комитета при ГКО и одного из двух ОБ СНК чуть ли не полностью совпали. И там и тут председателем являлся Берия, заместителем — Маленков, членом — Вознесенский. По сути, данное ОБ СНК и подменяло собою Специальный комитет, фактически прекративший свою деятельность именно с сентября 1945 г. Да он уже и не был нужен. Ведь попавшими под прямой контроль Берия как председателя ОБ СНК оказались именно те наркоматы и ведомства, которые изначально, с октября 1942 г., были связаны с выполнением работ по урановому проекту: наркомцветмет, наркомхимпром, наркоматы электростанций и электропромышленности, тяжелого и среднего машиностроения, строительства, Главвоенспецстрой, Главкислород, Комитет по делам геологии. Но такая своеобразная бюрократическая метаморфоза, поначалу позволившая Берия и Маленкову просто удержаться на вершине власти, вскоре обернулась возникновением военно-промышленного комплекса.
...Теперь узкому руководству оставалось лишь одно — открыто, официально зафиксировать сложившуюся расстановку сил, сделав это сразу же после откладывавшихся из-за войны, назначенных наконец на февраль 1946 г. выборов в ВС СССР, на первой сессии его второго созыва. Однако все планы внезапно оказались под угрозой из-за резкого ухудшения состояния здоровья Сталина. Как свидетельствует один из его близких родственников, а потому достаточно информированный и надежный источник, врачи констатировали у Иосифа Виссарионовича инсульт10. Вполне справедливо опасаясь самого худшего, 3 октября ПБ решило временный отход
321
главы советского правительства от повседневного руководства оформить как отпуск. Но уже 9 октября происшедшее пришлось сделать достоянием гласности, сообщив о нем на следующий день (поразительная поспешность!) во всех газетах страны: «Отъезд тов. Сталина в отпуск. Вчера, 9 октября, председатель Совета Народных Комиссаров СССР тов. И.В. Сталин отбыл в отпуск на отдых»11.
Получив необычную информацию из Москвы и, скорее всего, связав ее с пророчеством Генри Кессиди, сделанном почти год назад, Трумэн поспешил проверить столь важные сведения и установить, каково же на самом деле состояние здоровья Сталина, следует ли учитывать его как новый фактор при проведении внешней политики. 14 октября президент США счел не просто необходимым, а неотложным направить главе СССР личное послание, якобы настолько важное — речь в нем шла о созыве мирной конференции, — что вручить его посол Аверелл Гарриман должен был незамедлительно и непременно из рук в руки.
После непродолжительных проволочек встреча состоялась. Более того, чтобы рассеять все сомнения у тех, у кого они появились, ТАСС тотчас распространил довольно пространное и неуклюжее заявление: «В иностранной печати появились разноречивые сообщения о том, что президент США г. Трумэн направил председателю Совета Народных Комиссаров СССР И.В. Сталину свое послание. Как стало известно из авторитетных источников, послание, направленное президентом Трумэном 14 октября, было вручено 24 октября И.В. Сталину послом Соединенных Штатов А. Гарриманом, имевшим специальное поручение посетить И.В. Сталина и представить комментарии к посланию президента. Г-н Гарриман посетил И.В. Сталина в районе Сочи, где он проводит отпуск, и имел с ним две беседы. 26 октября г-н Гарриман возвратился в Москву»12.
322
Так вроде бы удалось свести концы с концами. Правда, не было объяснено лишь одно: почему при наличии телефонной связи и авиасообщения по линии Москва—Сочи путь на Черноморское побережье Кавказа отнял у Гарримана целых десять дней. Можно предположить — те самые десять дней, которые и оказались критическими для больного Сталина, когда появление у него свидетеля американца было совершенно нежелательным.
Но ни поездка посла США в Сочи, ни заявление ТАСС не развеяли возникших сомнений, не остановили упорно циркулирующие в западной прессе всевозможные домыслы и слухи о здоровье Сталина, которые исходили, главным образом, от московских иностранных корреспондентов. Поэтому узкому руководству пришлось с недопустимым запозданием, 28 ноября, пойти на крайние меры — предотвратить дальнейшую утечку информации, ввести особую цензуру, возложенную на отдел печати НКИД. Запретить передачу за рубеж: «а) материалов, в которых разглашаются военные, экономические и другие государственные тайны СССР; б) сообщений иностранных корреспондентов, содержащих выпады против Советского Союза и измышления в отношении его государственных деятелей (выделено мною. — Ю. Ж.); в) информации, дающей извращенное освещение советской политики и жизни Советского Союза; г) всех других материалов, которые могут нанести ущерб государственным интересам СССР»13. Тем же решением на должность заведующего отделом печати, пустовавшую с 27 марта, после утверждения занимавшего ее А.А. Петрова послом в Китае, назначили К.Е. Зинченко.
Заодно, несколькими днями ранее — 14 ноября, узкое руководство попыталось отыграться за собственную ошибку с заявлением о поездке Гарримана к Сталину на исполнителе, ТАСС, обнаружив «совершенно неудовлетворительное положение» в самом Телеграфном агентстве. Солидной по составу комиссии,
323
включавшей вездесущего Маленкова, начальника УПиА Александрова, незадолго перед тем отозванного из Вены в Наркоминдел Деканозова и заместителя начальника Главного разведывательного управления НКГБ Федотова, было поручено «провести проверку ТАСС и представить Политбюро свои предложения о серьезном укреплении руководства» этого учреждения14. Однако вскоре другие, более неотложные заботы заставили забыть о задуманном, и весьма опасное по замыслу решение так и не отразилось на судьбе генерального директора Н.Г. Пальгунова и других руководителях ТАСС.
Неудачи, которые начали преследовать Советский Союз, на том не кончились. Удостоверившись, что в самом скором времени Сталин сможет вернуться к исполнению своих обязанностей, лидеры трех ведущих западных стран: США — Гарри Трумэн, Великобритании — Клемент Эттли, Канады — Маккензи Кинг — 15 ноября, явно дразня председателя СНК СССР, провоцируя и подталкивая его на ложные шаги, встретившись в Лондоне, снова заявили, что «способ производства атомной бомбы должен быть сохранен в секрете» ото всех, в том числе и от Советского Союза. Вместе с тем они объявили о стремлении создать в рамках ООН специальную комиссию с «целью полностью устранить возможность использования атомной энергии как оружия уничтожения»15, иными словами, сделать все от них и мирового сообщества зависящее, лишь бы не позволить СССР войти в новый, отныне самый престижный и привилегированный клуб ядерных держав.
В еще более сложное положение поставила узкое руководство необходимость определиться со своим внешнеполитическим курсом, принять окончательное решение: выполнять ли взятые страной обязательства по международным соглашениям или нарочито пренебречь ими, что в равной степени было не так-то просто сделать при сложившихся обстоятельствах. Причем
324
заниматься приходилось теми проблемами, от которых напрямую зависело обеспечение национальной безопасности, проблемами тех регионов мира, которые являлись стратегическими, протянувшись цепочкой вдоль всей южной границы, от Одессы до Владивостока: Черноморских проливов, Южного Азербайджана, Синьцзяна, Монголии, Маньчжурии. И делать это предстояло в то время, когда фактически провалилась первая сессия совета министров иностранных дел (СМИД) пяти великих держав, проходившая в Лондоне с 11 сентября по 2 октября, обсуждение проектов мирных договоров с Финляндией и Италией, другими союзниками Германии в войне выявило больше расхождений в позициях, нежели их сближение.
Самым легким из всех внешнеполитических оказался монгольский вопрос. Согласно подписанному в Москве 14 августа советско-китайскому договору, признание Нанкином независимости Монгольской Народной Республики (МНР) должно было последовать лишь после выражения воли населения этой страны (с точки зрения только Кремля) или китайской провинции (как все еще продолжали официально считать Китай США, Великобритания и Франция) к государственной независимости в результате плебисцита. Провести же последний 20 октября 1945 г. ни для Москвы, ни для Улан-Батора не составило никакого труда. Разумеется, в плебисците приняло участие 98,4 процента граждан МНР, а за обретение государственной независимости, в чем можно было и не сомневаться, высказалось 100 процентов проголосовавших. Условия были соблюдены, и после того, как президиум малого хурала МНР 12 ноября утвердил протокол центральной избирательной комиссии16, Нанкину пришлось официально признать отпадение от Китая огромной провинции.
Несколько сложнее, но лишь поначалу, выглядела маньчжурская проблема. В соответствии со все тем же советско-китайским договором эвакуация частей
325
Красной Армии из этой провинции предусматривалась не позже, чем через три месяца после победы над Японией, то есть к 3 декабря 1945 г. Подобный срок, как показали дальнейшие события, оказался недостаточным для Кремля, намеревавшегося обеспечить там коммунистам Мао Цзэдуна полный контроль над регионом, создать, таким образом, дружеский, хотя и лишь автономный, режим в Маньчжурии, обезопасив тем весь дальневосточный участок советской границы, заодно гарантировав безопасность КВЖД, ЮМЖД и военно-морской и военно-воздушной баз в Порт-Артуре и Дальнем.
Несмотря на прямую помощь оружием и косвенное политическое содействие СССР, коммунистические 8-я и 4-я новая армии за оказавшееся в их распоряжении время так и не смогли перебазироваться в Маньчжурию, даже в ноябре все еще находились лишь на подходах к ней, вели тяжелые бои с правительственными войсками в провинциях Суйюень, Жэхэ, Хэбэй. Но именно такое положение помешало и гоминьдановцам установить собственную администрацию на огромных просторах северо-востока. Чан Кайши, твердо рассчитывавший на американское военное присутствие и помощь в Шаньдуне и на юге Хэбэя, пока отказывался признавать факт возобновившейся гражданской войны. Как и Мао, просто выгадывал время, вел переговоры с коммунистами о созыве примирительного и объединительного по задачам Политического консультативного совета. Он надеялся рано или поздно возобладать над коммунистами и потому в середине ноября сам обратился к маршалу Малиновскому, командовавшему частями Советской Армии в Маньчжурии, с просьбой отсрочить вывод войск на неопределенное время17.
До предела запутанной оказалась ситуация, сложившаяся в другом северо-западном регионе Китая, в Синьцзяне, затерянном в глубинах Центральной Азии, но крайне важном стратегически в силу своего
326
географического положения — на стыке СССР, Китая, Монголии и Индии. Именно потому Москва ни в коем случае не желала лишиться тех политических и экономических преимуществ, которыми она располагала там еще с 1934 г.
Сразу же после начала японской агрессии против Китая Советский Союз делал все возможное для оказания помощи своему великому, но слабому соседу. Два соглашения о предоставлении национальному правительству займов на общую сумму 100 млн. долларов обеспечили поставки советского оружия, боеприпасов, бензина, запасных частей к военной технике. Для их транспортировки были использованы основные коммуникации, проходившие через Синьцзян, — только что проложенная автодорога и открытая тогда же авиалиния (ее обслуживала совместная советско-китайская компания ХАМИАГА18) Алма-Ата — Хами. Летом 1938 г. они внезапно оказались под угрозой — на юге провинции под лозунгами ислама и национальной автономии вспыхнуло восстание. Советское руководство не исключало, что за ним, скорее всего, стояли японцы, именно в те дни развязавшие конфликт в районе озера Хасан и намеревавшиеся захватить МНР, создав для этого как своеобразный трамплин марионеточное «монгольское государство» Мынцзян. Но не могли исключить в Кремле и другого — активизации в регионе Великобритании, которая полагала Тибет сферой своих интересов и могла легко пойти, воспользовавшись «смутой» в Китае, на закрепление своего присутствия в Центральной Азии.
В сентябре 1938 г. советские пограничные войска при поддержке регулярных частей Красной Армии вошли на территорию Синьцзяна и помогли его губернатору к 15 октября восстановить порядок. В ходе боев были полностью разгромлены силы повстанцев — 36-я дунганская и 6-я уйгурская дивизии19. Таким образом, была обеспечена возможность продолжения регулярных поставок вооружения национальной китайской армии.
327
Принципиально меняться положение в Синьцзяне стало весной 1943 г. Советское руководство в преддверии уже близкого окончания Второй мировой войны попыталось сохранить там свое политическое присутствие, обеспечить безопасность данного участка границы, прикрыть от маловероятной, но все же угрозы для советской Средней Азии. 4 мая ПБ отказалось от прежней ориентации в этом регионе и сделало ставку на национальный фактор, решило использовать давнее стремление к автономии народов, населявших провинцию и составлявших в ней абсолютное большинство, — уйгуров, казахов, дунган, ко всему прочему мусульман. Поручило Маленкову сделать все необходимое, дабы «оказать поддержку некитайскому населению Синьцзяна», помочь ему создать автономию с дружественным СССР органом власти — Национально-политическим советом.
Опорной базой возобновившегося сепаратистского движения стали три северных округа провинции — Илийский, Торбагатайский и Алтайский, прилегавших к границе СССР. По мере расширения зоны восстания Советский Союз усиливал свою негласную поддержку и прямую помощь, однако национальное правительство Китая сумело к тому времени собрать силы и бросило их на подавление движения. И все же Москва не изменила своей линии. 22 июня 1945 г. ПБ приняло еще одно постановление о поддержке повстанцев, оборонявших провинцию от подошедших чанкайшистских сил, «оружием и людьми», а организацию такой помощи на этот раз возложило на Н.А. Булганина, заместителя наркома обороны СССР.
Советско-китайский договор от 14 августа предусматривал соблюдение Кремлем полного нейтралитета в продолжавшемся в Синьцзяне междоусобном конфликте, который национальное правительство рассматривало как внутреннее дело самого Китая. И вот теперь узкому руководству предстояло решить, как же поступать дальше: отступить, бросив на произвол
328
судьбы возникшую не без его участия Восточно-Туркестанскую республику, или все же поддержать ее, несмотря ни на что. 15 сентября ПБ выбрало третий путь, срединный. Он предусматривал необходимость каким-нибудь способом примирить враждующие стороны для сохранения прежнего влияния Москвы в регионе, взять на себя роль арбитра, добившись для Синьцзяна статуса автономии при своем негласном фактическом протекторате. Именно на таком соглашении, в конце концов, и удалось настоять, но чуть позже—в январе 1946 г.
Наиболее трудной, практически неразрешимой оказалась проблема, порожденная стремлением Советского Союза установить свой контроль над Босфором и Дарданеллами. В Потсдаме уже была зафиксирована весьма благоприятная для Москвы констатация: «Конвенция о проливах, заключенная в Монтре, должна быть пересмотрена как не отвечающая условиям настоящего времени». Однако тут же сделанная оговорка превращала «единодушное мнение» глав великих держав в капкан для одной из них, СССР: «Данный вопрос будет темой непосредственных переговоров между каждым из трех правительств и турецким правительством»20. Тем самым общее давление на Анкару категорически исключалось, а Москве предлагали понапрасну тратить время, ведь Турция, исходя из желания США и Великобритании установить свободу мореплавания в Проливах для всех, могла еще десять лет уклоняться от пересмотра конвенции, срок действия которой истекал только в 1956 г.
В марте 1945 г., до появления обнадеживающего пункта потсдамского протокола, Молотов пошел на отчаянный шаг. Он заявил, что советская сторона в одностороннем порядке не продлит договор СССР с Турцией о дружбе и нейтралитете, заключенный на 20 лет в декабре 1925 г., иносказательно пригрозив любыми, самыми жесткими, не исключая силовых, мерами. Видимо, и сам нарком, и все узкое
329
руководство, включая Сталина, полагали, что это вынудит Анкару уступить, но ошиблись. И данная, и все последующие акции чисто дипломатического характера, к тому же односторонние, исходившие не согласованно от трех великих держав, а лишь от Советского Союза, оказались безрезультатными. На турецкое правительство не подействовала даже сама денонсация договора, о чем НКИД объявил в середине сентября.
Исчерпав все возможные средства давления, узкому руководству пришлось ограничиться заведомо ничего не дающими методами пропагандистского характера. В советской печати было организовано иллюзорное наступление на Турцию от имени видных грузинских и армянских ученых и общественных деятелей, уговаривавших скорее самих себя, нежели других, в том, что передача под юрисдикцию Анкары принадлежавших Российской империи Карсской области и частей Батумской области и Эриванской губернии была незаконной. Таким своеобразным образом дезавуировали договоры, подписанные с Турцией РСФСР — 16 марта 1921 г., и закавказскими советскими республиками — 13 октября 1921 г., закрепившие утрату этих территорий. В печати упорно настаивалось: они якобы остаются неотъемлемыми частями Грузии и Армении21.
Как и следовало ожидать, Турция никак не реагировала на подобного рода историко-правовые изыскания.
Наконец, наиболее острой, самой опасной по своим возможным последствиям оказалась ситуация, сложившаяся в Северном Иране. Согласно советско-английско-иранскому договору от 29 января 1942 г., части Красной Армии, введенные в Иран, равно как британские, а также высадившиеся там позже американские, следовало вывести «не позднее шести месяцев» после разгрома Германии, то есть, как показал ход событий, к 9 ноября 1945 г. Но вскоре выяснилось, что такая да-
330
та слишком неудобна для СССР, не позволяет успеть сделать все намеченное Кремлем как для обеспечения безопасности Закавказья, так и для получения концессии на более чем сомнительные месторождения нефти в Северном Иране. Только потому узкое руководство и попыталось повторить то, что с некоторым успехом уже опробовало в Синьцзяне, — использовать в своих интересах застарелый антагонизм между шахским правительством и народами, населяющими регион.
6 июля 1945 г. ПБ решило «организационно усилить» «сепаратистские движения» в Южном Азербайджане, Северном Курдистане, Гиляне, Мазендаране, Хорасане. Ответственность за проведение такого рода работы была возложена на первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана Багирова, учитывая его врожденное понимание специфики Востока, знания и опыт. Поэтому-то Молотов вскоре в Потсдаме столь легко, с готовностью пошел даже на уточнение, конкретизацию этапов эвакуации, когда его коллеги Идеи и Бирнс напомнили ему о приближении крайнего срока вывода иностранных войск из Ирана. Молотов был уверен, что за четыре месяца секретная операция будет успешно проведена. И в который раз он просчитался, не смог, как и остальные члены узкого руководства, учесть всю сложность задуманного, силу противодействия серьезных и сильных противников — Вашингтона и Лондона. Всего того, что и вынудило ПБ уже 8 октября вернуться к рассмотрению проблемы, заставило значительно сузить прежнюю цель и ограничиться поддержкой сепаратизма только в Южном Азербайджане и Северном Курдистане.
В начале сентября образованная несколькими неделями ранее демократическая партия Азербайджана (ДПА), используя как достаточно веское основание отказ премьер-министра Садра признать законность избранного городского самоуправления центра Южного Азербайджана, Тебриза, потребовала
331
предоставить провинции национально-культурную автономию. Два месяца спустя, 20 и 21 ноября, ДПА провела ею же созванное Всенародное собрание, поспешившее объявить о законном желании добиваться только самоуправления и ни в коем случае — независимости, отделения от Ирана. А для осуществления на практике своих прав она прокламировала введение де-факто автономии Южного Азербайджана и проведение в самом скором времени выборов в собственный меджлис.
Заседание последнего открылось 12 ноября. В тот же день лидер ДПА, известный журналист Сеид Джафар Пишевари, представил депутатам список сформированного им кабинета министров, незамедлительно утвержденный, затем приступил к переговорам с командованием местных сил полиции, жандармерии и армии, добившись их переподчинения своему правительству, объявил о переводе преподавания во всех государственных и частных школах с фарси на азербайджанский язык.
Одновременно в Иранском Курдистане состоялся первый съезд демократической партии Курдистана, также образованной не без влияния специалистов из Баку. Эта организация потребовала от Тегерана предоставления широкой автономии для территории, населенной курдами. Даже не дождавшись реакции столицы, было образовано, презрев все нормы демократии, «национальное правительство», которое возглавил лидер национального движения Мохаммед Гази.
Только теперь узкое руководство СССР могло позволить себе спокойно продолжать переговоры об окончательной дате вывода своих войск из Северного Ирана. Оно сделало все необходимое для существования двух автономий, предназначенных служить прикрытием советскому Закавказью, решив одну из двух задач для данного региона. О второй, нефтяной, пока забыли.
332
Глава 12
За два с половиной месяца Сталину удалось восстановить здоровье и работоспособность. И, судя по последовавшим вскоре действиям, в деталях продумать новый курс, определяемый теми трениями, которые возникли в отношениях с Вашингтоном и Лондоном. Сталин подсчитал, что далеко не все еще потеряно и при настойчивом стремлении можно восстановить прежнее единство и согласие вчерашних боевых союзников.
Вернулся в Москву он как нельзя вовремя, 17 декабря, на следующий день после открытия в столице СССР второй сессии СМИД. На ней предстояло вторично обсудить и согласовать условия мирных договоров со странами-сателлитами Германии в годы войны — Италией, Болгарией, Венгрией, Румынией, Финляндией — и установить, в случае успеха переговоров, дату созыва мирной конференции.
Уже сам состав сессии внушал оптимизм. На этот раз в ней участвовали главы внешнеполитических ведомств не пяти стран, как в Лондоне, а только трех, как и предусматривалось в Ялте и Потсдаме. От СССР — Вячеслав Молотов, от США — Джеймс Бирнс, от Великобритании — Эрнст Бевин. Видимо, и сами беседы Сталина с Гарриманом на даче под Сочи, и его предельно твердая позиция, занятая по данному вопросу, подействовали на Трумэна и заставили Белый дом и госдепартамент ослабить давление, пойти на некоторые уступки, пока лишь по процедуре.
Бирнс, поддержанный британским коллегой, продолжал настаивать на праве США вмешиваться во внутренние дела восточноевропейских государств, отказываясь тем самым признать сложившиеся сферы влияния на континенте. Он потребовал реорганизовать правительства Румынии и Болгарии, резко увеличив представительство в них демократических (подразумевалось — не коммунистических) партий, имев-
333
шихся в этих двух балканских странах. Более того, попытался провести как решение сессии обязательство Бухареста амнистировать всех политических заключенных, арестованных и осужденных после переворота, начиная с 23 августа 1944 г. И допустил тем грубейшую ошибку, дав Молотову возможность нанести ответный весьма тонкий удар в словесной дуэли, позволив тому объяснять прописные истины. Во-первых, в Румынии с осени минувшего года репрессиям подвергались лица, запятнавшие себя сотрудничеством с нацистами, с кликой Антонеску, которого юристы трех великих держав признали военным преступником, и члены фашистской «Железной гвардии». Во-вторых, в Болгарии 18 ноября прошли выборы в парламент, принесшие внушительную победу — более 80 процентов голосов — Отечественному фронту, блоку, включавшему, помимо коммунистов, еще земледельческий народный союз и социал-демократическую партию. Заодно Молотов напомнил, что выборов ни в Италии, ни в других западноевропейских странах пока не было.
Более сложным, так и не приведшим к общему мнению, оказалось обсуждение сроков вывода советских и американских войск из Китая. Однако данное открытое расхождение, столь сильное, что не позволило найти даже компромисс, до некоторой степени удалось компенсировать договоренностями практически по всем остальным пунктам повестки дня.
Результаты десятидневной сессии в целом оказались весьма благоприятными для Советского Союза. Было окончательно достигнуто согласие о процедуре подготовки пяти мирных договоров, определены их незыблемые условия, назначена наконец дата созыва конференции для их детального обсуждения и последующего подписания — не позже 1 мая 1946 г. Для контроля за выполнением Японией акта о капитуляции решили создать Дальневосточную комиссию, призванную заменить собою действовавшую с сентября Кон-
334
сультативную комиссию, а также Союзный совет. Последний должен был включать главнокомандующего союзными силами на Дальнем Востоке как председателя и четырех членов: от США, СССР, Китая и одного, общего, от Великобритании, Индии, Австралии и Новой Зеландии. Сессия объявила о своем стремлении добиться формирования в Корее Временного демократического правительства, для чего предстояло образовать специальную комиссию из представителей командования советских и американских войск, расквартированных на полуострове. Кроме того, не была оставлена без внимания и идея опеки над Кореей сроком на пять лет со стороны США, СССР, Великобритании и Китая. Наконец, нашли компромиссную форму и для разрешения спора из-за Румынии и Болгарии. Правительству первой «советовали» дать министерские посты национал-царанистской и либеральной партиям — каждой по одному. Второй рекомендовали пополнить Отечественный фронт двумя не вошедшими в него демократическими группами. При выполнении этих простых условий США и Великобритания обязывались незамедлительно признать режимы Бухареста и Софии1.
Вплоть до закрытия сессии СМИД Сталин всячески воздерживался от каких бы то ни было обсуждений внутриполитических проблем в узком руководстве. Он явно выжидал прояснения ситуации в международных отношениях, чтобы потом безошибочно скорректировать свой собственный вариант курса, еще, наверное, окончательно не решив: ужесточить его или, наоборот, в зависимости от ситуации, смягчить. Сталин просчитывал, что же возможно осуществить в наступающем году, в предстоящем пятилетии из задуманного, столь неотложного и необходимого для страны и народа.
25 декабря сессия СМИД официально завершила свою работу. 28 декабря в соответствии с имевшейся договоренностью средства массовой информации трех
335
великих держав огласили коммюнике о ее конкретных результатах, подписанное Молотовым, Бирнсом и Бевином. А 29 декабря после многолетнего перерыва состоялось официальное, протокольное заседание ПБ ЦК ВКП(б), практически первое с осени 1940 г. Оно собралось только тогда, когда всем членам узкого руководства уже должно было стать ясно: твердая, даже отчасти жесткая линия Сталина принесла очередной желанный выигрыш, вынудила США и Великобританию все-таки признать Восточную Европу сферой жизненных интересов Советского Союза. Ну а рекомендации правительствам Румынии и Болгарии — всего лишь стремление Вашингтона и Лондона «сохранить лицо», не более того. Следовательно, подобную неуступчивую линию как наиболее плодотворную, результативную следует сохранить и в дальнейшем в международных отношениях, пренебрегая атомным шантажом.
Сталин, как можно предположить, в конце 1945 г. еще пытался не навязывать свою линию возможного поведения, а убеждать в необходимости ее других членов узкого руководства. Он предпочитал доказывать: «умеренно-консервативный» курс — единственно возможный, а «мерой» его должна служить только забота об обороноспособности страны. Сроки создания собственного ядерного оружия, средств его доставки, и ничто иное, определяют период вынужденного ужесточения. Все остальные силы, средства необходимо направить на восстановление промышленности, подъем сельского хозяйства, чтобы к концу следующего года ликвидировать карточную систему, насытить, хотя бы минимально, рынок продуктами питания, товарами широкого потребления, которых население было лишено четыре тяжких военных года, не получило и после победы.
