2020-06-12
61
Я нисколько не боялась, что вид их заставит неровно биться сердце парня, навевая нехорошие мысли. Сашка был человеком хоть и шебутным, но кристально честным, и Амвросий всегда спокойно давал ему деньги, зная, что отчитается он за каждую копейку.
Мы сели с ним на ковер и стали пересчитывать деньги, раскладывая их по пачкам. Я насчитала чуть больше двадцати пяти сотен, Сашка – чуть меньше. Иными словами, в шкатулке находилось пять тысяч рублей!
– Амвросий порадуется! – сказал Сашка, аккуратно складывая купюры на место. – А кто их отвезет?
– Ты.
Я посмотрела в глаза крепостному, и он твердо выдержал мой взгляд.
– Больше некому. Нет здесь человека, которому я смогла бы доверять так же, как тебе. А кроме того, я бы не хотела, чтобы кто-нибудь из троих мужчин – моих гостей – уезжал из имения до той поры, пока не выяснится, кто из них задушил Хелен и почему?
– А что, если это люди Осипа? – спросил Сашка, тут же сморщившись от слишком резкого движения.
– Ты еще нездоров, – покачала я головой, – и отправляться тебе в дальнюю дорогу пока рано...
– Пустяки, заживет как на собаке, – махнул рукой Сашка. – А вот как я повезу деньги? Время опасное. Вон Зимин говорит, всякая нечисть от войны всколыхнулась и наверх полезла.
– Позови-ка мне Аксинью. Мы с ней обговорим, из чего смастерить тебе пояс – наденешь на голое тело, рубахой обернешь, никто ничего и не заметит... Да, и еще: принеси-ка мне из оружейной комнаты какой-нибудь кинжал... Нет, лучше шпагу. Не спать же тебе в самом деле в моей комнате. Попробую сама в случае чего защититься.
Сашка принес шпагу, и я поставила ее у кровати. Так, чтобы в любую минуту могла легко ее достать.
Пришла Аксинья. Померила толстой ниткой ширину груди Сашки и села шить для него пояс.
– Небось у Марьи лучше бы получилось, – пробормотала она.
– Не нужны нам лишние свидетели, – пояснила я, – на живую нитку сшей, да и ладно! Чать, не рушник, чтобы гладью вышивать. Как получится. Главное, чтобы до Петербурга продержался.
Пояс приладили, деньги в него зашили, а потом я наказала Сашке:
– Отправишься чуть свет, чтобы никто тебя не видел. Перед отъездом непременно разбуди меня. Я тебя провожу до уезда, чтобы тебе проездные документы выписали. Да, и пойди сейчас разыщи конюха Ставра. – Потихоньку я начала вспоминать наших слуг, на которых прежде почти не обращала внимания. Разве что кроме няньки и гувернантки. – Предупреди, чтобы завтра запряг для тебя... лошадь Веллингтона. Его жеребец – породистый, так что будь с ним аккуратнее. Зато домчит тебя до Петербурга быстрее, чем любая иная лошадь. А я поеду в карете. Пусть Ставр будет за кучера. В карету запряжет лошадь помоложе, ту, что подарил Веллингтон. Как ты ее назвал-то, я забыла?
– Леди, – напомнил Сашка. И добавил немного погодя: – А Джим не станет возражать насчет лошади своей?
– Ты почему не в свои дела вмешиваешься? – разозлилась я скорее всего на саму себя, потому что и в самом деле собиралась взять лошадь Веллингтона, не ставя его о том в известность. – Мне эти дела улаживать. Ты, главное, до Петербурга доберись. Передай мое распоряжение Амвросию, чтобы купил хорошую коляску, двух крепких лошадей. Не могу я по всяким делам в карете разъезжать. Пока не найду хорошего управляющего, придется самой в дела вникать...
И Сашка опять отвел взгляд. Да что же это никто из моих слуг не верит, будто управлять имением у меня получится!
Но пока суд да дело, Сашка все же успел переговорить с Аксиньей, так что теперь она стала проситься переночевать в моей спальне.
Я не стала о том никому рассказывать, но была благодарна Исидору, что он настоял на моем переходе в эту комнату. Та, что я выбрала себе поначалу, была куда холоднее, потому что имела два больших окна до пола – тоже новомодное устройство покойного батюшки. Даже закрытые на ночь деревянными створками, эти окна пропускали изрядное количество холодного воздуха.
Зато моя нынешняя спальня оказалась самой теплой в доме, потому что одной из стен была задняя стенка печки, которую слуги щедро топили дровами.
– Хорошо, – сказала я Аксинье, – принеси сюда перину и ложись. Только не у двери, а у печки. Не приведи Господь, заболеешь, а у меня сейчас каждый человек на счету.
Аксинья обрадованно поспешила прочь, а я наконец смогла опять лечь в постель и обдумать события сегодняшнего вечера.
Итак, поручик Зимин, служивший в Московской Особенной канцелярии, взял на себя ведение нашего совета четырех, как я его про себя окрестила, и стал нас учить, как отвечать на вопросы полицмейстера, за которым завтра собирались кого-нибудь послать. Я уже к тому времени решила самовольно выбрать себя этим посланником – в имении не так-то много было лошадей, чтобы рассылать людей во все концы.
Заодно я решила поговорить с кем-нибудь из уездного начальства о своем положении сироты и о том, какими правами я могу обладать, будучи в возрасте несовершеннолетнем.
Словно директор бродячей труппы, Зимин стал распределять роли.
– Итак, Кирилл, – говорил он, – находится в имении как дальний родственник княжны, помогающий ей разобраться с ее наследством. Тут вопросов быть не должно. Надеюсь, господин Ромодановский, документы у вас в порядке?
– В порядке, – буркнул смутившийся Кирилл.
– А у вас, Джим, как с документами?
– Я думаю, у господина полицмейстера никаких вопросов не возникнет.
– Ну а я – как сослуживец покойного генерала – послан к его дочери оказать помощь, а также сообщить, что ей, как сироте, от нашего ведомства назначен пенсион...
– Пенсион? – переспросила я. – Но почему вы говорите мне об этом только сейчас?
Поручик и не подумал смущаться.
– Видите ли, ваше сиятельство, я опасался, что, зная о намерении правительства выделить вам деньги, вы не станете так же рьяно заниматься поиском денег, как если бы это было вашей последней надеждой. А также... приводить в порядок свои документы...
Отчего Зимин постоянно вызывал у меня какие-то низменные желания, вроде дать ему пощечину или бросить в него чем-нибудь тяжелым? Такое впечатление, будто он рассматривает меня, как букашку под микроскопом, причем всякий раз капает на нее каким-нибудь иным раствором, чтобы опять наблюдать, жива ли она все еще или уже протянула ноги, то есть лапки?
Может быть, именно поэтому я и решила наутро отправиться в уезд, никого не ставя об этом в известность, кроме слуг, которые должны были поехать со мной.
Едва Аксинья принесла перину и стала устраиваться на полу, как в дверь опять постучали. Аксинья было поднялась, но я решительно встала, опять запахивая на себе шлафрок.
– Оставайся здесь, это наверняка по мою душу.
У двери, полностью одетый, стоял поручик Зимин.
– Княжна, – сказал он без предисловий, – мне надо с вами поговорить.
– В гостиной?
– Давайте в гостиной, – согласился он.
И в самом деле, сидевший в коридоре Алеша тут же поднялся в ожидании приказаний.
– Алеша, – сказала я, – где-то в кухне должен быть штоф ликера. Принеси нам его в гостиную.
Обрадованный мальчишка заспешил прочь. Видать, засиделся.
– Егоровна наказала мальчишке сидеть и ждать, не понадобится ли вам чего, – пояснила я, уловив взгляд Зимина, которым он проводил Алешу. – У Кирилла есть слуга, а у вас с Джимом – нет.
– Отправьте его спать, Анна, – сказал он. – Чего мальчишке зря болтаться? Джим уже лег, а я, как человек военный и ко всему привычный, вполне могу ночью обойтись без прислуги.
Едва Алеша принес нам с поручиком ликер, как я приказала ему:
– А теперь отправляйся спать.
Он растерянно замешкался у двери.
– Скажешь Егоровне – я распорядилась, – настояла я, в который раз отмечая, что мои слуги гораздо охотнее слушаются ту же Егоровну или Исидора, чем меня. И когда я стану выглядеть старше?
Мы сели с Зиминым вокруг небольшого ломберного столика, и он налил нам в рюмки понемногу ликера. Собственно, я не собиралась его именно пить, но уже успела понять, что с помощью крепких напитков мужчинам гораздо легче развязывать языки.
– Что это за мешочек, который вы с таким важным видом положили себе на колени? – поинтересовалась я.
– Скажите, Анна Михайловна, после смерти матери у вас остались какие-то деньги?
– Никаких, – ответила я, – что меня сильно удивило. Мама уезжала в Москву с деньгами. Даже нам с Амвросием почти ничего не оставила. Но когда приехала я, то Хелен заявила: денег у княгини не осталось, так что даже на еду деньги зарабатывает Аксинья. Вроде они вынуждены были даже продать лошадей, чтобы не умереть с голоду... Может, маму обокрали? В дороге. Мало ли, военное время.
Но Зимин на мою реплику не обратил внимания.
– А драгоценности у княгини были?
– Каждодневные – несомненно. Мама их носила постоянно. Обручальное кольцо. Перстень с аметистом. Серьги тоже с аметистом. Гарнитур.
– Я знаю, что такое гарнитур, – отозвался поручик.
– Но я думаю, их положили маме в гроб.
– А я думаю, не положили, – усмехнулся он. Отодвинул в сторону хрустальный штоф с ликером и высыпал на стол содержимое мешочка – скорее мешка! – которое до того держал при себе.
Кроме большой пачки денег – раза в два больше, чем та, что нашел Кирилл, – здесь было несколько весьма дорогих женских украшений, среди которых я сразу узнала и мамин гарнитур, и даже ее обручальное кольцо. Кого же приветила бедная княгиня Болловская?!
Глава тринадцатая
Сашку в поездку собирали мы с Аксиньей. Она разбудила меня чуть свет, как накануне я и наказывала.
В гардеробной я нашла старый отцов кожушок, в котором он ходил в лес за грибами – было у него такое пристрастие: походить в одиночестве по лесу, поразмышлять. И его меховую шапку, которую он не брал с собой в Петербург, как слишком сельскую. Для Сашки она оказалась в самый раз.
Главное, чем мы руководствовались, так это удобством – Сашке предстояло долгое время ехать верхом, а мороз с каждым днем крепчал.
Собирались мы тихо, стараясь производить как можно меньше шума, но не привлечь к себе внимания, увы, не удалось, потому что едва Аксинья помогла завязать мне ленту капора и я шагнула за порог своей комнаты, где меня должен был ждать Сашка, как почти нос к носу столкнулась с Зиминым, кстати, тоже полностью одетым.
– Как вы догадались... почему вы тоже...
Теперь при виде поручика у меня случилось косноязычие.
– Выходит, я уже немного вас знаю, – довольно ухмыльнулся тот. – Решили, значит, сами все сделать: и деньги отправить, и исправника вызвать?
– Решила, – твердо ответила я, – а кто мне может в этом помешать?
– Бог с вами, Анна Михайловна, я уж, во всяком случае, вам не враг. Надо же, помешать! Помочь! Разве не мой долг вам помогать? Да и с моими связями мы с вами управимся куда быстрее.
Мне ничего не оставалось, как смириться.
– Джимкину-то лошадь, стало быть, похищаете? – довольно осклабился Зимин, выходя со мной на крыльцо. – А он как, знает?
– Разве можно похищать, ставя о том в известность? – огрызнулась я.
– В жизни чего только не бывает.
Он поддержал меня под руку, усаживая в карету. И полез следом. Я успела заметить вопросительный взгляд Сашки, но в ответ лишь пожала плечами. Тот сел на козлы вместе со Ставром – жеребца привязали к карете, и он до здания уездной полиции должен был трусить сзади.
Я посылала с ним для Амвросия все пять тысяч, потому что деньги у меня теперь были.
Вчера поручик Зимин недолго медлил. Он отдал мне все найденные у Хелен деньги. Кроме английских. Их, как сказал поручик, тоже оказалось довольно много, но их он считал нужным сдать своему начальнику вместе с рапортом.
Вернулись ко мне и мамины украшения. Я некоторое время не могла сообразить, как дать нужную оценку находке Зимина. Откуда у Хелен Уэлшмир такие деньги?
– Скорее всего она была мошенницей. Пристраивалась к женщинам, которые почему-либо путешествовали без сопровождения, предлагала свою помощь, а потом...
– Убивала! – воскликнула я в порыве озарения.
– Возможно, и так, – кивнул Зимин, – но это только предположения.
– Предположения?! – возмутилась я. – Но моя мать выехала из дома здоровой женщиной, а через две недели мы получили извещение, что она умерла.
– Но вряд ли ее бы похоронили без освидетельствования врача, – задумчиво проговорил он.
– Врач приезжал, осматривал мать, пока она еще была жива, и вроде удивился странности ее болезни.
– Если эта Хелен побывала в Индии, то кое-что становится ясно, – пробормотал Зимин. – За исключением двух моментов: если англичанка ограбила вашу мать, то почему не исчезла с деньгами и драгоценностями, а постаралась вместе с вами приехать в имение, и второе – тот, кто убил ее, видимо, приехал в имение за тем же, и в какой-то момент сообщники не сошлись в своих планах. А возможно, Хелен стала ему угрожать... Пока остается только гадать.
Я молча слушала поручика, опять принимаясь за размышления вроде: не зря ли я приняла от него все найденные деньги? Я ведь не спросила у Амвросия, сколько денег взяла с собой в дорогу мама. А вдруг это не все деньги наши? Что же получается: я вроде как ограбила мертвую... Фу, какая глупость лезет в голову! Все равно легкость, с которой я получила эти деньги, да и то, как поручик мне их отдал, – все это лишило меня покоя.
– Не переживайте, княжна, – улыбнулся он, наверное, наблюдая за моими мучениями, – деньги идут к деньгам. Разве они для вас лишние?
– Не лишние, – согласилась я, – но всего лишь два дня назад я считала себя бесприданницей...
– Вы – и бесприданницей? – изумился он.
– Но вы же видели мой московский дом.
– Но я видел и ваше имение. Говорят, вам принадлежит тот чудесный лес, который можно наблюдать, выходя по утрам на крыльцо.
– Принадлежит, но не весь, – смутилась я.
– А сколько за вашим имением земли?
– Я все никак не займусь документами... Так что ответить на ваш вопрос смогу несколько позже... И вообще меня мучает осознание того, что эти деньги... Ну те, что вы мне дали, вполне могут мне не принадлежать...
– Увы, но разделить их по справедливости мне не представляется возможным, – фыркнул Зимин. – Придется вам принять на себя сей тяжкий крест.
– Я приеду в Петербург, узнаю у Амвросия, сколько денег было у матери, а остальное верну.
– Приятно осознавать, что такая красивая девушка, как вы, к тому же еще честна не в меру.
– Разве честность может быть чрезмерной? – удивилась я.
– Может, – нарочито печально кивнул он головой. – Как я узнал только что. Но все-таки будет лучше, если о деньгах вы никому не скажете. По крайней мере пока эта ваша дедовская история полностью не прояснится. Хорошо?
– Хорошо, – пожала я плечами.
В конце концов, для меня и в самом деле эти деньги вовсе не лишние. У меня еще столько дел! Главное, выполнить обещание, что я давала поручику и в его лице графу Зотову: отыскать документы, передать их Зимину и проститься с ним, возможно, навсегда. А потом уже, когда останусь одна – или с Кириллом, если он захочет мне помочь, – заняться делами имения. Но почему-то эти мысли навеяли на меня грусть.
Однако мы наконец приехали, и Зимин, первым выскочив из кареты, подал мне руку.
Как бы мне ни хотелось этого отрицать, но поручик и вправду оказался для меня человеком незаменимым. Это издалека виделось, что стоит мне только войти в присутствие, как я сразу разберусь, к кому обращаться и что говорить.
В Питере, чтобы собраться в дорогу, я ничего не делала. Всем занимался Амвросий. Он был свободным человеком – покойный батюшка еще лет двадцать назад дал ему вольную, но он так и не пожелал оставить своего места – и мог посещать всякие чиновные заведения без ограничений. Что он делал, куда ходил, я не интересовалась. Главное, паспорт у меня был, подорожная – также. Теперь я должна была сделать документы для Сашки, и, если бы не поручик, кто знает, как долго мне пришлось бы этим заниматься.
Сашку отправили в Петербург без промедления, а Зимин еще некоторое время заставил себя ждать. Когда, не выдержав, я пошла его искать, то увидела, что он сидит за столом в одном из кабинетов и пишет письмо.
– Отправлю фельдъегерской почтой, – ответил он на мой вопросительный взгляд. – С оказией. Объясняю своему начальству, почему я вынужден задержаться.
Наконец поручик вышел на крыльцо, а вместе с ним к нам в карету сел невысокий толстый человек в черном вицмундире и пальто с бобровым воротником. На его массивном носу очки казались совсем маленькими, к тому же временами он посматривал поверх них, словно говоря: «Я вас и так насквозь вижу!»
– Мамонов Иван Георгиевич, – представился он мне, – капитан-исправник.
А потом уже продолжал рассказывать подробности в основном поручику, словно вместо меня в карете сидел неодушевленный манекен.
– Николай Кондратьич твердо обещал, что пришлет вам солдат, – говорил он Зимину. – Это же надо, чтобы в нашем уезде такое безобразие творилось!
Еще один женоненавистник! Рассказывает обо всем Владимиру Андреевичу, точно это он – хозяин имения. Видно, не допускает и мысли о том, что в самом скором времени все дела в Дедове лягут на мои хрупкие плечи.
Наверное, уловив мое недовольство, чиновник – точнее, исправник Мамонов Иван Георгиевич – надолго замолчал, вглядываясь в некую даль прямо перед собой.
Зимин тоже притих. Странно даже, что он не подшучивал надо мной – видно, его смущало присутствие Мамонова.
Мне никогда прежде не доводилось видеть исправника – самого главу уездной полиции! – но отчего-то Иван Георгиевич не произвел на меня особого впечатления. Предполагалось, что он должен найти убийцу Хелен, а это вряд ли ему удастся. Уж если мы, которые жили с ней, хоть и недолго, бок о бок, не знали, кто это может быть, то как в этом разберется посторонний человек?
Я ему даже мысленно сочувствовала: видишь ты, не послал кого-то из подчиненных, сам поехал, значит, считает это дело особо важным. Результатов он, понятное дело, вряд ли добьется, но тут уж ничего не попишешь!
Бог словно наказал меня за злорадство, потому что едва карета подъехала к крыльцу, на него высыпала целая толпа, среди которых были и Джим с Кириллом, и Егоровна, и Исидор, и Аксинья, и еще двое крепостных-мужчин.
– Ох, матушка! – всплеснула руками Егоровна. – Не иначе дьявол свои козни строит. Теперь Марью убили.
– Давно? – наверное, глупо спросила я, но в глубине души порадовалась: Зимин уезжал со мной, значит, он ни в чем не виноват!
– Да, похоже, вчера вечером, – сказал Исидор, вдребезги разбивая мои предположения. – Я опросил всех – выходит, с того времени ее никто и не видел.
– Веселые дела творятся у вас в имении, ваше сиятельство, – раздался позади меня голос Мамонова.
После чего исправник впервые за все время пристально посмотрел мне в глаза.
Конечно же, я ошиблась в своей скоропалительной оценке Мамонова. Не произвел, видите ли, на меня впечатления. А какое впечатление он должен был производить? Капитан-исправник не паркетный шаркун, главное для него – голова, а не стройная фигура. То, что его для исполнения сей особой миссии выбрали уездные дворяне, говорит о том, что Мамонов имеет вес в уезде, пользуется авторитетом и скорее всего недаром.
– Кто первый ее обнаружил? – спросил он, едва Исидор закончил свое прямо-таки с ног сбивающее сообщение.
– Выходит, я, – неохотно проговорил Исидор; такое прохладное отношение к служителю закона меня удивило – можно подумать, ему пришлось сталкиваться с законом не с самой лучшей его стороны.
Покойный батюшка рассказывал мне в виде анекдота, как в царствование государыни Елизаветы один из ее чиновников предложил клеймить беглых преступников клеймом «вор». «А если окажется, что на человека напраслину возвели?» – спросил его кто-то. «Нет ничего проще, – отвечал тот, – следует добавить на лице всего две литеры “не”, получится клеймо “не вор”».
Не знаю, почему мне пришло это в голову. Наверное, в своих симпатиях к людям – а Исидор мне определенно нравился – я всегда старалась видеть только хорошие стороны, а для плохих тут же придумывала оправдания. Тем более клейма – то есть явного порока – на нем не было.
– Простите, мне надо переодеться, – сказала я Мамонову с невольной страдальческой гримасой. – Может, пока достаточно присутствия поручика? Исидор – это староста крепостных – покажет вам все, что нужно.
– Всенепременно, ваше сиятельство, – зачастил он. Мне было обидно отсутствие внимания с его стороны, но такая вот комическая услужливость, оказывается, раздражала меня еще больше.
С помощью Аксиньи я надела платье попроще, как для работы, ибо вознамерилась ходить вместе с исправником по имению, чтобы он наконец понял: я не маленькая девочка и меня игнорировать или со мной сюсюкать не стоит.
– Что с тобой, Аксинья? – Я вздрогнула оттого, что служанка слишком туго затянула мне корсет. – Руки дрожат. Ты, случаем, не заболела?
– Никак нет, барышня, – забормотала она, будто провинившийся солдат. – Мы тут все боимся!
– Кого? – удивилась я. – Следователя? Меня? Зимина?
– Убивца! – выпалила она.
– А вы разве знаете, кто это?
– То-то и оно, что нет. Но я сама видела, как кто-то в черном платье крался к дому в тот вечер, когда Марию убили.
– И вошел?
– В дом-то? Вошел!
– Что же ты мне ничего не сказала?
– Но я же не знала, что он того... Марию...
– Ты его узнаешь в случае чего?
– Нет! – Она поспешно замотала головой и отвела взгляд.
– А ну-ка смотри мне в глаза! – потребовала я.
Она посмотрела, кажется, обмирая от собственной дерзости, и все же твердо повторила:
– Не узнаю.
– И все-таки пойди к исправнику и расскажи ему об этом.
– Но, барышня... – пискнула она.
– А здесь-то ты чего боишься? Иван Георгиевич – представитель закона. Он как раз и призван нас защищать. Или ты думаешь, что «убивец» и его не испугается?
Аксинья жалобно взглянула на меня.
– Иди-иди. Я попозже подойду. Если кто спросит, скажи, княжна отдыхает с дороги.
Но не успела я опуститься в кресло, стоявшее у меня в спальне возле окна, как в дверь кто-то постучал. Я уже начала привыкать к тому, что в ближайшее время покоя мне не видать, и потому из вредности сказала по-французски:
– Антре![6]
Вошел Ромодановский. Тот, который так хотел, чтобы я была ему кузиной.
– Что-то еще случилось?
– Нет, ничего, – сказал он, помявшись.
– Садитесь. – Я указала ему на кресло напротив. – С самого вашего приезда нам ни разу не удавалось побыть наедине. А между тем у меня на языке все вертится вопрос: «Зачем вам так понадобилось родство со мной?»
Кирилл взглянул на меня с некоторым осуждением. Мол, как я не понимаю такой явной вещи.
– Но, Анна Михайловна, разве вы не догадываетесь, что мой род угасает так же, как и ваш. Я, наверное, мог бы жениться и спокойно продолжать себя в своих детях, но меня не интересует только приданое жены – я и сам достаточно богат, – меня в женщине интересует настоящая родословная. Только аристократия дает миру по-настоящему полноценных, умных и талантливых людей.
– Кажется, ваша теория о происхождении совершенного человека расходится с общепризнанными доводами ученых.
– Полноте, – снисходительно усмехнулся он. – Я берусь вам доказать, что во всяком по-настоящему талантливом человеке или даже гении непременно найдется хоть капелька благородной крови, которая поднимает его на более высокий по сравнению с другими людьми уровень...
– Мне, конечно, было бы интересно поговорить об этом как-нибудь, – прервала я нашу беседу, – если бы не события в принадлежащем мне имении одно другого страннее. Я уже не говорю об Осипе, который позволил себе жить здесь, точно такое вообще возможно длительное время. Может, он хотел убить меня?
Я хотела сказать ему о наблюдении Аксиньи, но в последний момент меня что-то удержало. Не то чтобы я Кирилла в чем-то подозревала, но пока одно я знала совершенно точно: к обоим убийствам я не имею никакого отношения. В отношении остальных такой уверенности у меня не было.
– Если вы не возражаете, кузина, я мог бы и дальше заниматься вашими хозяйственными делами. Например, просмотреть хозяйственные книги. Вдруг я найду еще что-нибудь?
– Я и сама хотела об этом вас попросить. Конечно, неудобно заставлять работать своего гостя...
– Ради Бога, Анечка... – Он будто нечаянно допустил эту оговорку и тут же спохватился: – Если не возражаете, ваше сиятельство, я вас покину.
Он поклонился и ушел, а я вышла в коридор, накинув на плечи доху, в которой мама прогуливалась по имению, если вдруг становилось холодно, и тоже вышла вслед за ним.
– Здравствуйте, Анна!
Голос Джима Веллингтона заставил меня вздрогнуть.
– А разве мы сегодня с вами не виделись?
– А вы против того, чтобы я пожелал вам здравствовать с глазу на глаз? – немного подразнил он меня.
И тут я вспомнила кое-что и смутилась, потому что до сего времени как-то и не терзалась муками совести по поводу того, что позволила себе взять без спроса лошадь Джима. А если ему захочется срочно уехать из имения или вообще просто пойти посмотреть, как там его собственность себя чувствует?
– Видите ли, Джим, – сказала я осторожно, – я позволила в отношении вас совершить не очень хороший поступок, потому стесняюсь этого и не знаю, как о том вам сказать.
– Вы? Столь похожая ликом на ангела могли совершить что-то нехорошее?
А в самом деле, что это со мной случилось? Как я могла сделать то, чего прежде никогда бы себе не позволила? Неужели события в имении настолько выбили меня из колеи? Но тогда почему Джим произносит оду в прозе моему совершенству и при этом насмешливые искорки сверкают в его глазах? И почему моему поступку не удивился Зимин?
– Я взяла без спроса вашу лошадь.
– Как без спроса? Но разве Владимир не передал вам нашего общего решения по этому поводу? Мы вчера с ним как раз говорили о том, что моя лошадь – самая выносливая, и потому лучше всего дать вашему слуге именно ее.
Нет, какое свинство! Этот самоуверенный поручик не только ничего мне не сказал, но даже и посмеялся надо мной! Он видел, что мне неловко от собственного неблаговидного поступка, что я переживаю, и сказал хоть что-нибудь, чтобы меня успокоить? Небось исподтишка наблюдал за моими мучениями и радовался!
Надо посмотреть: те старинные мушкеты, которые нашел в доме Кирилл, стреляют или нет?
Мне представилась возможность улизнуть от ответственности, и я ею пренебрегла.
– Но я могла бы сказать об этом вам лично. Как, например, о том, что вы можете воспользоваться моей каретой, если вам зачем-либо понадобится выехать из имения.
– Вы очень добры, Анна. И мужественны.
Почему вдруг он сказал мне об этом? Что я такого мужественного сделала? Как раз в последнем я сама очень даже сомневалась.
– Спасибо, Джим. Я очень рада, что среди мужчин имею такого друга, как вы!
Теперь настала его очередь смутиться, а я воспользовалась заминкой в нашем разговоре и пошла прочь с легким поклоном.
Едва выйдя на крыльцо, я увидела, что исправник Мамонов в сопровождении поручика Зимина направляется в мою сторону. Наверное, он осматривал тела убиенных женщин.
Я до сего времени так и не удосужилась сходить в ту самую клеть, которая использовалась теперь вместо склепа.
– Ваше сиятельство может уделить мне немного времени? – сказал Мамонов, подходя и глядя на меня снизу вверх.
– Пожалуйста. Вас устроит гостиная?
– Если можно, я бы попросил вас немного прогуляться со мной. Например, к вашему лабиринту, где была найдена покойная госпожа Уэлшмир.
Он подал мне руку, и я сошла к нему со ступеней.
– Думаю, разговор со мной мало что вам даст, – сказала я, невольно следуя цепочке следов, которая отчетливо виднелась на тонком, девственно чистом слое снега. И, поскольку Иван Георгиевич ничего не говорил, пробормотала сама: – Неужели кого-то еще потянуло в этот проклятый лабиринт? Что в нем может быть интересного?
Глава четырнадцатая
– Итак, Анна Михайловна, меня интересует, каким образом вы познакомились с этой англичанкой? – спросил Мамонов, не обращая внимания на мои риторические вопросы.
– Дело в том, что она досталась мне по наследству от мамы, – сказала я. – Приехав в Москву по делам, я застала ее живущей во флигеле вместе с моей крепостной Аксиньей – дом оказался разрушен войной...
– А ваша мама...
– Скоропостижно умерла. Никто не ожидал...
– Смерть приходит неожиданно, даже когда ее ждут, – философски заметил Мамонов. – Значит, Хелен Уэлшмир вы ранее не видели?
– Не видела. И была удивлена, что мама выбрала себе такую горничную.
– Какую именно?
– Совсем не похожую на прислугу.
– М-да, – покряхтел Мамонов, о чем-то думая. – А господин Веллингтон?
– Что – господин Веллингтон?
– Ведь это же с подачи Уэлшмир он оказался в вашем имении?
– Считаете, это он задушил Хелен, когда перестал в ней нуждаться? – Мое живое воображение заработало, как лошадь на выездке. – А может, она его чем-нибудь шантажировала?
– С чего в вашу красивую головку приходят такие странные мысли? – очень натурально удивился Мамонов. – Или у вас есть к тому причины?
– Нет. Но разве следователи не строят догадки, как произошло то или иное преступление?
