Движение общественной мысли после смуты

Русская общ. мысль эпохи нисходящего

Развития религиозной культуры

(XVI–XVII вв.)

Лекция 2.

(15.05.20г.)

 

Движение общественной мысли после смуты

(с 1618-1650 годы)

 

Восстанавливая нарушенный Смутой порядок своей жизни, московские люди не могли произвольно придать тот или иной характер своим взаимным экономическим отношениям. Отношения эти определялись в северо-восточной Руси, – как определяются они всегда и везде, – состоянием производительных сил. Что же касается состояния производительных сил, то Смута могла изменить его не к лучшему, а только к худшему. Площадь возделываемых земель сократилась; крестьянство обеднело. Обеднение крестьянства, на широкой спине которого держалось все социально-политическое здание, естественно повело за собою обеднение служилого класса и замедлило развитие торгово-промышленной деятельности. Если мы примем в соображение, что как раз тогда в западных государствах совершался быстрый рост производительных сил, то мы придем к тому неизбежному выводу, что после Смуты Московская Русь являлась, по отношению к Западу, значительно более, чем прежде, отсталой страной. Этого мало. Значительно отставая от своих западных соседей в хозяйственном отношении, Московская Русь XVII века вела с ними продолжительные войны. Вследствие этого ей пришлось затрачивать все большую и большую долю своих средств и сил на поддержание органов самозащиты. В стране, продолжавшей оставаться колонизующейся страною, это роковым образом вело ко все большему и большему закрепощению всех слоев населения, а в особенности трудящейся массы, для непосредственной или посредственной службы государству. Другими словами: общественное развитие непременно должно было двигаться в том же самом направлении, в каком двигалось оно до Смуты. Скорость движения постоянно возрастала. Историк В. Ключевский отмечает, что только десятая часть (10,4% городской и сельской тяглой массы удержала за собой тогдашнюю свободу (т. е., вернее сказать, была закрепощена непосредственно государству), а почти девять десятых ее попало в крепостную зависимость от церкви, дворца и военно-служилых людей.

Так как государственный организм продолжал «расти» в прежнем направлении, в нем не могли возникнуть какие-нибудь новые политические стремления и взгляды. Исследователи говорят иногда о воспитательном значении Смутного времени. И нельзя не согласиться, что значение это было далеко не маловажно. Смута принудила людей Московского государства к самодеятельности. Но их вынужденная самодеятельность ярче всего выразилась в восстановлении и упрочений «вотчинной монархии», главнейшие отличительные черты которой определились уже во второй половине XVI века. Точно так же Смута сделала людей Московского государства более требовательными, чем были они прежде. Недаром историки называют XVII столетие веком народных волнений. Но, как мы увидим это ниже, – и как это понятно само собой, – характер народных волнений XVII века вполне соответствовал характеру тех социально-политических отношений, против которых восставала волновавшаяся народная масса. Новых политических понятий не возникало и в процессе волнений, хотя он становился подчас весьма острым. Общественное сознание изменяется только там, где происходят перемены в общественном бытии.

В 1619 году созвали на Собор «добрых и разумных» выборных людей, которые должны были довести земские нужды до сведения центрального правительства. И первым делом этих «добрых и разумных» земских выборных было принятие мер для возвращения на места беглых. Это значит, что съехавшиеся в Москву выборные русские люди признали самой настоятельной нуждой своей страны восстановление той неволи, в которой жила прежде трудящаяся масса и гнет которой был наиболее глубокой причиной волнений, пережитых Московской Русью во время Смуты. А по мере того, как восстановлялась и еще более расширялась эта неволя; по мере того, как увеличивалась часть населения, попадавшая в тот или другой вид крепостной зависимости, – суживалась та социальная основа, на которую опиралось земское представительство. Крепостные не посылали своих представителей на собор. Поэтому главное влияние на нем принадлежало классу, жившему трудом закрепощенного сельского населения, т. е. дворянству. Дворянство же было в полной зависимости от центрального правительства между прочим потому, что в тогдашних условиях только с его помощью оно могло держать в повиновении крепостных людей, своим трудом дурно или хорошо обеспечивавших его существование. Таким образом, социальная неволя крестьян обусловливала собою политическую неволю дворянства.

Не следует думать, что дворянство было довольно своим положением. Оно было очень бедно. Оно само находилось на крепостной службе у государства и само немало терпело от того строя, который создавался и поддерживался главным образом его же усилиями и в его же интересах... Но чем беднее было это сословие, тем сильнее чувствовало и тем лучше сознавало оно свою зависимость от центрального правительства, которое награждало его «землишками». А чем лучше сознавалась ими эта зависимость, тем меньше было у него расположения к оппозиции и тем меньше способно было оно дорасти до других политических понятий, кроме чисто восточного понятия о холопстве служилого человека... На соборах XVII века московское правительство совещалось с «землей», восстановившей его своими усилиями. Но так как все большая и большая часть населения Московского государства, попадая в крепостную зависимость по отношению к разного рода владельцам, переставала посылать на собор своих представителей, то выборные от служилого класса играли все более и более преобладающую роль на соборных совещаниях. Уже одного этого было достаточно, чтобы постепенно превратить собор XVII века в совещание правительства со своими собственными чиновниками, т. е. вернуть его к старому типу XVI столетия. А когда он вернулся к этому старому типу, московское правительство легко могло заменить его совещаниями другого рода. Оно стало созывать «сведущих людей» от отдельных слоев населения, более заинтересованных, по его мнению, в решении вопроса, подлежавшего рассмотрению в том или другом отдельном случае. Так хирел и умирал центральный орган народного представительства в Московской Руси. Во второй половине XVII века собор не созывался вплоть до смерти царя Федора (Федор Алексеевич, 1661-1682, царь с 1676.).

«Читая записки, поданные сословными представителями на этом Соборе (на Соборе 1642 года.) чувствуешь, – читаем мы у Ключевского, – что этим представителям нечего делать вместе, у них общего дела нет, а осталась только вражда интересов. Каждый класс думает про себя, особо от других, знает только свои ближайшие нужды и несправедливые преимущества других. Очевидно, политическое обособление сословий повело ко взаимному нравственному их отчуждению, при котором не могла не расторгнутая их совместная соборная деятельность»... вследствие закрепощения трудящейся массы, каждое из сословий, представленных на Соборе, перестало видеть что-либо за пределами своих ближайших сословных нужд...

Московские люди недаром говорили, что предпочитают свое политическое бесправие польской вольности. Они чувствовали, что у них не может быть другого политического порядка, и находили отсутствие вольности чем-то естественным и чуть ли не благочестивым...

Как низок был уровень политических понятий в населении Московского государства XVII века, показывают тогдашние политические процессы... (все по пьяным высказываниям)... как бы там ни было, политические процессы в Московском государстве XVII века отнюдь не свидетельствуют о том, что в нем существовали хотя бы зародыши сколько-нибудь серьезной политической оппозиции... Этот вывод вполне подтверждается изучением довольно многочисленных литературных памятников, относящихся к Смутному времени. Нечего и говорить, что авторы этих памятников смотрят на исторические события с нравственно-религиозной точки зрения и видят в бедствиях Смуты божье наказанье за грехи... Конечно, нравственно-религиозная точка зрения ни мало не исключает политических симпатий или антипатий. Заметны такие симпатии и антипатии и в сказаниях о Смутном времени. Так, например, одни из них хвалят Шуйского, другие не любят его. Различие отношений к этому царю показывает, что одни из авторов сказаний сочувствовали боярским тенденциям, между тем как другие пропитаны были социально-политическими стремлениями дворянства.

Из всего сказанного опять никак не следует, что население Московского государства XVII века было довольно своей печальной судьбой. В этом веке его тяглые люди часто и сильно волновались. Но мы скоро увидим, что в волнениях своих они обнаруживали такую же политическую неразвитость, как и в своих пьяных спорах.

В мае 1648 года московский народ, требуя выдачи Морозова и Траханьотова, заявлял, что он не жалуется на царя, а только на людей, «ворующих» его именем. Когда, во время крестного хода, Алексей Михайлович со слезами на глазах уговаривал своих возмутившихся москвичей не настаивать на обещанной им выдаче Морозова, в ответ ему раздались крики: «Да здравствует государь на многия лƀта!

Таким образом, «бунташное время» выдвигает перед нами то же самое социально-психологическое явление, которое мы уже имели случай наблюдать, изучая состояние мысли в высших классах Московского государства. Недовольные добиваются не изменения социально-политического устройства, а только новых, менее тяжелых для данного общественного класса или слоя, приемов государственного управления. Историки объясняют обилие народных волнений в царствование Алексея Михайловича тем, что Смутное время отучило московский народ от пассивного подчинения власти. По всей вероятности, они правы. Но если они правы, то тем более замечателен тот факт, что, даже отвыкнув пассивно подчиняться властям, московский народ отнюдь не выдвигал таких требований, которые хоть немного шли бы вразрез с основами «вотчинной монархии».

Некоторые иностранные писатели называют Смутное время трагедией. Называя его так, они вряд ли вполне сознавали, до какой степени оно было удачно. «Великая разруха» преисполнена трагизма. Ее трагизм заключается в том, что народ, недовольство которого вызвало страшное потрясение московского социально-политического строя, по тогдашним условиям не имел объективной возможности заменить этот строй каким-нибудь новым, менее обременительным для него порядком. Это отсутствие объективной возможности устранить старый, для всех обременительный, порядок и нашло свое субъективное выражение в том, что участники волнений не выдвигали каких-нибудь новых социально-политических требований. По выражению Ключевского, они искали личных льгот, а не сословных обеспечений. Поэтому, когда служилый класс, посадские люди и отчасти черносошные северные крестьяне, выведенные из терпенья «литовскими людьми» и русскими «ворами», взялись за восстановление социально-политичес-кого порядка, они восстановили, – и непременно должны были восстановить, – его в старом виде, т. е. в том самом его виде, недовольство которым и вызвало Смуту. У тогдашних московских людей не было другого выхода.

В жалованных грамотах городам говорилось, что царь велел приказным своим людям оборонять их от бояр своих и от всяких людей. Конечно, посадские люди никак не могли поверить, что приказные захотят добросовестно охранять их от боярских притеснений: им слишком хорошо были известны нравы «крапивного семени». Но если хорошие распоряжения центральной власти не исполнялись благодаря приказным, то народ винил в этом только приказных и тем с большим упованием смотрел на своего «надежу-государя»... Вот почему, восставая против царских слуг, тяглое население Московского государства отнюдь не было расположено восставать против царя.