Церковный раскол сер. XVII века

 

Победа иосифлян над нестяжателями лишь заложила мину под будущий церковный раскол, теперь же она взорвалась.

Когда русские православные традиции стали все более уклоняться от греческих, Никон (1605-1681), ставший патриархом в 1652 году, не выдержал и решил произвести сверку русских переводов с греческими (с древнеболгарскими?) источниками.

Сам вопрос об исправлениях церковных переводов был не нов. Его ставили еще при митрополите Филарете (патриарх с 1608-1610, с 1619-1633, с 1619 года фактический правитель страны), но при Алексее Михайловиче (1629-1676, царь с 1645) нужда в исравлениях, как и в ревизии обрядов, назрела особенно.

Развитию этого процесса очень сильно помогло малороссийское (украинское) православное духовенство.

Со времен насаждения унии (1439), оно вело героическую борьбу за сохранение православия; не раз вступало в полемику с высокообразованными польскими иезуитами, что поднимало уровень его богословской культуры, заставляло идти на выучку к грекам и знакомиться с латинскими источниками. Поэтому не удивительно, что из украинской православной среды вышли такие ученые защитники православия, как Петр Могúла(1596/97-1647, митрополит Киевский и Галицкий, в 1632 году добившийся легализации православной церкви и основавший Киево-Могилянскую коллегию) и Епифáний Славинéцкий (? - 1675, писатель и ученый). Но особое их влияние сказалось после воссоединения Москвы с Малороссией (Украиной). Это воссоединение открыло дорогу в Москву греческим иерархам; заставило задумываться русское духовенство над расхождениями богословских текстов; и, наконец, оно поневоле разорвало замкнутость Московской церкви, установившуюся после победы иосифлян над нестяжателями и после Стоглавого Собора при Иване Грозном[1].

В сущности, эта была новая встреча с Византией и Западом, она предполагала нововведения, против которых значительная часть русского духовенства уже готова была выступить[2].

Поэтому не удивительно, что одни верующие приняли церковные «новшества», а другие напрочь отказались от них. При этом обе стороны конфликта проявили такую фанатическую непримиримость по отношению друг к другу, что дело дошло до церковного раскола, до ухода части верующих в религиозное подполье, до ссылок и казней, до разделения по признаку дву- и троеперстия.

Причина церковного раскола заключалась не в дву- и троеперстии, не в иных обрядовых различиях и не в расхождениях русских и греческих богословских текстов; она лежала глубже — в позиции тех, кого потом назовут новобрядцами и староверами. Последние считали, что если Русь есть «святая Русь», а Москва — Третий Рим, то зачем брать пример с греков, предавших в свое время (1439) православие. Поэтому отречение от русской «старины» они воспринимали как отречение от идеи Третьего Рима, предательство православия, сохранившегося только на Руси. А раз царь и патриарх поддерживают это «предательство», значит Москва как Третий Рим гибнет, что сравнимо с приходом конца света. Такие апокалиптические настроения и объясняют, почему реформы Никона произвели впечатление взрыва, отступничества от истинного православия, а сам Никон зачислялся в предтечи Антихриста, показавшего свою личину.

И такое впечатление имело под собой основу.

Если Иван Грозный заявлял в свое время «Наша вера — не греческая, а русская», то спустя век, на соборе 1656 года, патриарх Никон ответил: «Я хоть и русский, и сын русского, но вера моя и убеждения — греческие».  

Услышав такое, крайние защитники веры уже не могли сдерживать себя, останавливаться на строгом осуждении церковных реформ — для их противников это было бы слишком слабым аргументом. Они считали, что сурового осуждения теперь недостаточно, а значит остается только один выход — уходить из жизни, причем уходить массово, через огненное крещение, путем добровольного сжигания себя[3].

В кровавой борьбе тогда победили новообрядцы, однако результаты их победы нельзя назвать однозначными.

Аввакум (1620-1682) — вождь старообрядцев и продолжатель дела нестяжателей, был сожжен по царскому указу[4]. Никон — вождь новоообрядцев и продолжатель дела стяжателей, спустя 6 лет после избрания патриархом, в 1658 году, оставил патриаршество, а еще спустя 8 лет, в 1666/67 году, на том же Соборе, где был осужден и Аввакум, с него сняли сан патриарха и отправили в ссылку простым монахом, на 15 лет, в отдаленные монастыри[5].

Правда, перед смертью Алексей Михайлович осознал свою ошибку, он даже считал, что ссылка Никона была основной ошибкой его управления государством; а новый царь, Федор Алексеевич (1661-1682, царь с 1676), после восхождения на трон, вернул Никону прежний сан. Однако Никону это уже не пригодилось. Он скончался по дороге в Москву, в возрасте 76 лет, его погребение было проведено со всеми почестями и в Ново-Иерусалимском монастыре.

Но Алексей Михайлович и Федор Алексеевич были правы.

Не Аввакум и Никон были виновниками того, что обе стороны обнаружили поразительную страстность и фанатизм; не их только действия привели к ослаблению одной из опор русской государственности — духовенства; не их непримиримость подтолкнула к тому, что наиболее крепкие в вере ушли в старообрядцы, а оставшиеся сосредоточились вокруг ослабевшей церкви и не сумели оказать сопротивления церковным реформам Петра I, упразднившие ее самостоятельность, лишившие ее патриаршества и поставившие во главе церкви светское лицо — обер-прокурора Синода.

Заслуга Никона и его сторонников заключалась в том, что своей энергией они продвинули линию иосифлян дальше, на шаг ближе к слиянию церкви с государством. Само слияние, конечно, произошло позже, в эпоху петровских преобразований, где церковь и вернулась к византийской модели соотношения ветвей власти [6], но тот шаг, который был сделан новообрядцами, оказался очень нужным, целесообразным в исторической перспективе, хотя за него и была отдана слишком дорогая цена.

За этот шаг церковь расплатилась своим обмирщением; поддержкой идеала религиозного индивидуализма, а этот идеал ускорил  раскол православного духовенства и привел ново- и старообрядцев к кровавой драме; и, наконец, тем, что, ослабев в кровавой борьбе с единоверцами, православное духовенство с того времени уже не могло претендовать на статус нравственной силы общества, а его храмы — на центр духовной культуры общества (храмы передали эту функцию учреждениям светской культуры [7]).

Победа над старообрядцами оказалась пирровой: она многое изменила, но многому и затворила дорогу.

Стóила ли игра свеч? Нужно ли было ставить верующих перед столь суровым выбором?

Теперь, когда прошло много времени и улеглись страсти, оглядываясь назад, можно увидеть, что среди верующих, яростно боровшихся друг с другом за правду, не было людей умственно ограниченных, что в их среде насчитывалось немало талантливых проповедников религиозной идеи. Стефан Вонифатьев (умер в 1656 г.), например, был царским духовником. Иван Неронов (1591–1670) вел проповеди с таким успехом, что церковь не вмещала всех, кто желал его слушать. Говорят, что во время его служб народ частенько толпился на паперти; а желая увидеть его, многие взбирались на окна; были даже случаи, когда паства плакала и сам проповедник едва мог говорить от рыданий [8]. Но не таланты определяли тогда судьбу ревнителей старины и почитателей нового, хотя личным ее вариантом каждый распорядился по-своему. Одни замолчали, успев приникнуть к сторонникам обновленной веры, а другие — когда выяснили полную безнадежность положения ревнителей старины. Третьи смирились и этим самым санкционировали не только собор (1658), на котором официально осудили древних благочестивцев, но и проклятие восточных патриархов, посланного в адрес старообрядцев (1659). Монахи Соловецкого монастыря отказались принять новые еретические книги и около восьми лет с оружием в руках обреченно защищали древнюю культуру. Естественно, что они были жестоко наказаны...

Но как бы ни складывалась судьба боровшихся, как бы по-разному ни оценило их выбор общество, дело они свое сделали. Все они — и единомышленники и враги — лишь подвели черту под старым временем, лишь занесли «ногу» над новым временем, но так и не открыли его; более того, своим ожесточенным противостоянием друг другу они окончательно подорвали идейное влияние церковной культуры, и когда наступил XVIII век, поставивший новые задачи, эта церковная культура оказалась настолько слабой, что не сумела даже за них взяться, поэтому отдала их на откуп совсем другой культуре — светской (об ее особенностях пойдет речь позже) [9].

Общественное сознание определяется общественным бытием. Поступательное движение общественного бытия вызывает движение вперед общественного сознания. И не только вызывает его, но и само вызывается им в своем дальнейшем ходе. Для прогресса общественного бытия в высшей степени важно, чтобы всякий данный «орган народного самообразования» был «совершенным» и «правильным». А всякий такой орган тем более правилен и совершенен, чем более он целесообразен, т. е. чем лучше понимает народ, через его посредство, причинную связь явлений общественного бытия. Едва ли нужно пояснять, почему это так: для борьбы с общественным злом необходимо правильное понимание его причины. Но мы сейчас видели, что старообрядческая идеология не только не облегчала, а прямо затрудняла народу понимание истинных причин его тяжелого положения. Поэтому если раскол и был органом народного самообразования, то неправильность и несовершенство этого органа достигали такой степени, что он являлся в то же время органом народного застоя, а вовсе не прогресса, каким его считал Костомаров.

Мы знаем также, что сам раскол явился одним из выражений националистической реакции. Мы знаем, наконец, что реакция эта явилась не без причины. Она вызвана была тем, что новые условия жизни, создаваемые поворотом к Западу, так или иначе нарушали более или менее существенные интересы разных классов народа. Но беда была в том, что интересы эти заставляли оппозиционную мысль Московского государства смотреть не вперед, а назад. Она смотрела назад в лице бояр, недовольных безграничным ростом власти московских государей и появлением на Руси служилых иноземцев; она смотрела назад в лице низшего духовенства, возмущавшегося деспотизмом Никона; она смотрела назад в лице торговых людей, теснимых конкуренцией иностранных купцов; наконец, она стала смотреть назад в лице трудящейся массы в собственном смысле этих слов. Постоянное обращение оппозиционной мысли назад, а не вперед обусловливалось неразвитостью общественных отношений, отнимавшей у представителей оппозиции всякую возможность наметить для своей страны путь поступательного, – а не попятного, – движения.

В передовых государствах Запада недовольные элементы сосредоточивались в городах; в Московском государстве они спасались в прекрасную пустыню. Тут перед нами секрет того, что в Московском государстве старое оказалось как в области общественных отношений, так и в области идей несравненно более живучим, нежели в передовых государствах Запада.

Сосредоточиваясь в культурных центрах, недовольные элементы населения передовых государств Запада не имели другого средства улучшить свою судьбу, кроме более или менее полной переделки данного политического строя. Толкая их на борьбу с ним, объективная сила общественного развития тем самым заставляла их мысль критиковать этот строй. И чем более обострялась общественная борьба, тем глубже проникала в основу старого порядка критическая мысль недовольных элементов. В Московском государстве было не так. Чем невыносимее становилось положение тяглой массы, тем сильнее подвергались наиболее энергичные элементы ее искушению бежать в «прекрасную пустыню». Собирались они там в казацкие круги или заводили раскольничьи скиты, – это зависело от обстоятельств. Но во всяком случае, устремляясь на окраины, они не имели повода задумываться о средствах улучшения давившего их общественного порядка. Им достаточно было убедиться в том, что он их давит. Если давит, то надо «разбредаться розно», – вот крайний вывод, к которому приходила народная мысль при данных исторических и географических условиях. Он не заключал в себе ровно ничего прогрессивного.

 

 

[1] См.: Левицкий С.А. История русской философии. Т. 1. С. 9.

[2] Известно, что начало ему положено было исправлением религиозного обряда и некоторых богослужебных книг. Почин в деле этого исправления принадлежал патриарху Никону. Никон считал установившийся в Москве религиозный обряд несогласным со старым обрядом восточной церкви. Он ошибался. Московский обряд был старше того обряда, во имя которого его отвергал Никон и который господствовал в XVII веке у православных греков. Христиане сначала крестились одним пальцем; потом «единоперстие» заменено было «двоеперстием» на Востоке, откуда оно перешло на Русь. Но со временем греки стали креститься, вместо двух, тремя пальцами, между тем как московские люди удержали «двоеперстие». По всему видно, что эти исторические факты остались неизвестными Никону. Оно и не удивительно, так как Никон не знал греческого языка и вообще был недостаточно образован для того, чтобы делать исторические справки такого рода. Но достойно замечания, что греческие патриархи, председательствовавшие на Московском духовном соборе 1667 г. и одобрившие предание анáфеме тех, которые принимали старый русский обряд, были незнакомы с историей своей собственной церкви. Впрочем возможно, что им была известна эта история, но они постарались забыть о ней. Как говорит проф. Каптерев, они «слишком увлекались предвзятым, тенденциозным желанием осудить невежественных русских за их стремление освободиться в своей церковной жизни от опеки и подчинения современным грекам, увлекались желанием, путем осуждения и принижения всего периода русской самостоятельной независимой от греков церковной жизни, возвысить, как откровенно выражаются сами патриархи, «преизящный греческій родъ», возстановить в мнении русских «лƀпоту рода греческого», а вместе с этим увеличить и количество милостыни, посылаемой русским правительством восточным патриаршим кафедрам» (Плеханов. История русской общ. мысли, 1925. С. 256).

 

[3] Эта тема стала одной из тем оперы М. П. Мусоргского (1839-1881) «Хованщина». Она создавалась композитором в период с 1872 года до конца его жизни, но так и осталась незаконченной.

[4] Аввакум был невероятно жестким человеком. Его стремление сурово обличать проступки прихожан уже в молодости закончилось столкновением с паствой. В 1646 году, после очередного обличения, Аввакума избивает паства и выгоняет его из села вместе с семьёй (сыном и женой). Он переезжает в Москву, где находит поддержку со стороны своего земляка — Ивана Неронова. В 1653 году протопоп Аввакум начинает открытую борьбу с патриархом Никоном, резко выступая против исправления церковных книг. Возмущало его и запрещение двуперстия, а также церковные реформы Алексея Михайловича. Аввакум подаёт челобитную царю с протестом, отказывается принимать изменения в богослужении, за что был тут же сослан в ссылку. В Тобольск, а затем в Даурию (вероятно, по дороге он и оказался в Братске). После десятилетней ссылки, в 1663 году, по ходатайству друзей, Аввакум возвращается в Москву. К тому времени царь рассорился с Никоном и принял Аввакума со всей милостью, даже издал указ, чтобы поселить его в Кремле. Но тот не сдался. Он опять обращается к царю с челобитной, требует исправления ереси, демонстративно отказывается посещать новообрядческие церкви. Летом 1664 года церковные иерархи, опасавшиеся волнений старообрядцев, добиваются решения о новой ссылке протопопа и отправляют его в Мезень. В 1666/67 году его осуждают на Соборе и ссылают в Пустозерск. Там Аввакума заключают в деревянный сруб, а потом в земляную тюрьму, где он провел 15 лет. Но и это его не переубедило. Он пишет два больших сборника богословских сочинений, много грамот и посланий, они рассылались по многочисленным старообрядческим общинам и, в конце концов, так надоели властям и церкви, что в 1682 году издается царский указ и протопоп вместе с ближайшими друзьями заживо сжигаются в деревянном срубе.

[5] Считается, что ближайшей причиной ухода Никона была его нетерпимая властность. Он был жестоким иерархом, не склонным к компромиссам, как, впрочем, и Аввакум, и благодаря только этому, раны, нанесенные расколом, не зарубцовывались в течение долгого времени, они не зарубцевались даже и теперь. "Но тут были еще идеологические причины: Никон стал претендовать не только на роль русского первоиерарха, но и на роль верховного руководителя государства" (Левицкий С.А. История русской философии.). В этом заключался парадокс — совпадение мыслей Никона с латинством, также претендовавшим на земную власть, — грозный призрак папизма, с которым никак не могла согласиться государственная власть, почему Никон и был отвергнут царем и при поддержке большинства духовенства.

[6] См.: Замалеев А.Ф. Лекции по истории русской философии. 2001. Лекция 2. Мистика древнерусского православия. Нестяжательство.

[7] Еще в XVI в. духовенство составляло наиболее образованную часть общества, а церковь занимала господствующее положение в идеологии, культуре и просвещении. Но уже в XVII в. религиозное мировоз­зрение перестает удовлетворять некоторые круги дво­рянства и посадского населения. Возникают новые ин­тересы и стремления. Происходит «обмирщение» куль­туры (Галактионов, Никандров. Ист. рус. ф-и, 1961. С. 100.).

[8] См.: Милюков П.Н. Указ. соч. Т. 2, ч. 1. С.49–50.

[9] См.: Ткачев В.С. Идеалы русской интеллигенции...