Из повести для детей «Заповедное озеро»

Костя и Федька родились тринадцать лет назад в один день и час. Они братья-близнецы. Только внешностью и характером друг на друга не похожи ни капельки. Костя высок, тонок, как лозинка, рыж от пяток до волос, остер на язык, боек, как быстроводная Соймянка. Федька же своей макушкой чуть-чуть достаёт до Костиного плеча, но широк в кости и смугл, как закопчённый котелок. Говорит он медленно, будто выталкивает изо рта не слова, а камни, ходит лениво, вразвалочку, как утка. По словам их мамы Татьяны Кирилловны, Федьку может заклевать и дохлый воробей, а от Кости, как от огня, бегут все деревенские собаки. Костя не переносит, когда его опекают, и частенько показывает свой характер…

...Старенькая лодка-неводник чуть подрагивала под двенадцатисильным подвесным мотором «Ветерок» и шумно резала носом рыжую воду Соймянки. Кирилл Петрович лежал на носовой банке, жмурил глаза и мурлыкал какую-то бесконечную песенку. Он изредка приподнимал голову, коротким взглядом ощупывал быстро ускользающий назад берег и ложился вновь. Костя будто прикипел к румпелю мотора. Он, как и полагается капитану, был строг, сосредоточен и ни на какие Федькины ужимки не отвечал даже подобием улыбки. Старая мичманка с треснувшим посередине козырьком и потемневшим от времени «крабом» то и дело сползала ему на глаза. Костя поправлял фуражку указательным пальцем и резко, но беззлобно покрикивал на брата:

– Не крутись! Не мешай вести судно!

Федька послушно прижимался к брезенту, на какое-то время замирал. Но не виданный до того мир, который открывала перед ним река за каждым поворотом, заставлял его скоро забываться. Через минуту-две Федька появлялся над брезентом вновь…

…Утром отправились по чуть приметной тропинке к озёрам. До первого из них, где находилась маленькая озёрная лодка, шли чуть больше получаса.
Озеро было похоже на громадную чашу, заполненную тёмно-синей водой и обрамлённую сплошным лесом. Чуть поодаль бархатистой стеной зеленели ели. И если бы не их верхушки, отпечатавшиеся на горизонте зубьями гигантской пилы, можно было подумать, что этот заслон кто-то построил специально, чтоб оградить озеро от непогоды. А ближе, по колено утопая в разнотравье, разбежались по полянкам стройные берёзки, похожие на голенастых девчонок в зелёных кофточках: будто прибежали они на урок физкультуры да так и застыли, заворожённые красотой озера. Справа же, похожий на гигантского богатыря в дозоре, навис над озером своей громадой Хальмеркамень, одетый в изжелта-рыжую моховую шубу. И всё это вместе с безоблачным небом, как в зеркале, отражалось в синей глади озера. А на противоположной стороне, где кудрявилась грива ивняка, виднелись четыре протоки, за которыми просматривалась синь других озёр.

– Я ещё такой красотищи не видал! – крутнул головой и вздохнул Костя, когда их лодка заскользила по озеру, разгоняя мелкую волну.

– А где ты бывал, чтоб такое видеть? – Дед сильными взмахами весла подгонял лодку с кормы. – Да если ты всё Малоземелье на брюхе проползёшь, и то такого не встретишь! Природа, брат, повторов не любит. Я тысячи вёрст по земле исколесил, а одинаковых и двух берёз не встретил.
Костя смущённо крякнул, но с ответом не нашёлся. А лодка. Миновав одну из проток, уже выкатилась в соседнее озеро с крохотным травянистым островком посредине.

– Табань, брат! – неожиданно скомандовал Кирилл Петрович и припал грудью к коленям. В тот же миг до слуха ребят долетело тревожное лебединое курлыканье, и они увидели красавца лебедя, который быстро плыл от островка навстречу лодке.

– Вот незадача! – вздохнул дед. – Тут одно за другим ещё лежат два озера. И рыбы в них уймища, но вот лебеди… Гнездо у них на островке. Эти птицы, конечно, умеют постоять за своё потомство. Но если мы будем тревожить их каждый день, не выдержат… Что ж, пусть озеро пока будет заповедным…

…Вдруг где-то хрустнуло, и Федька остановился, замер. Лицу стало жарко, в ушах зазвенело, а сердце заколотилось гулко и часто. Но в следующую минуту, когда Федька перенёс тяжесть тела на больную ногу и вновь раздался хруст, он понял, что это сухая ветка под ногами.
«Трус! Трус! Трус!» – Федька прикусил до боли нижнюю губу и начал упорно карабкаться по склону сопки вверх. Он натыкался на мелкие берёзы, кустарники, по его лицу струйками катился пот, руки саднило от царапин, но Федька лишь отдувался, лизал пересохшие губы и лез, лез, лез…
Наконец остался позади лес, началась каменистая, кое-где обтянутая многовековым слоем мха вершина, и здесь мужество вновь покинуло Федьку. Ему казалось, что на сопке кто-то ходит – Федька даже слышал редкие, тяжёлые вздохи. Размахнувшись, он со всей силой швырнул топор туда, откуда доносились вздохи, и метнулся с сопки вниз, но зацепил ногой какой-то выступ и упал на землю.

Прикрыв голову руками, Федька долго лежал, не шевелясь. Он почти не дышал и каждое мгновение ждал, что кто-то навалится на него и навсегда вдавит в каменистую землю или швырнет в заповедное озеро…

Но никто не наваливался, не хватал его. И это Федьку маленько приободрило. Смахнув с носа прелые ворсинки мха, он приподнял голову, прислушался. Где-то изредка погукивало, как бы постанывал сам Хальмеркамень, но кругом не было ни души. По-прежнему перемигивались звёзды в стылой черноте неба, лёгкий ветерок ласкал прохладой Федькино разгорячённое лицо, далеко внизу сонно ворковала Соймянка.
И Федьке вдруг стало невыносимо стыдно за свою трусость перед этим прекрасным миром…

Из повести «Егор Ванюта»

…Благословенно ты, Печорское Малоземелье – студёная окраина земли российской, – в пору своего пробуждения! Есть, конечно, на Земле уголки покраше и побогаче тебя, но по широте, по раздолью могут сравниться с тобою только разве степи Придонья да Кубани, а по буйству весеннему и в целом мире не сыскать равного!.. Ведь только неделю назад солнце по-настоящему лизнуло горячим языком снежную паницу твою, а сегодня ты уже вскипело, вспенилось тысячами бесшабашно звенящих ручьёв, наливающих мать Печору весноводьем, многоглазно засверкали на твоём иссечённом скудными перелесками бугристом лице зеркально-чистые озёра, наполненные прихлынувшей с дальних южных мест жизнью. Сбросило ты с себя долгую зимнюю полудрёму и теперь упиваешься благодатью – наступившим многомесячным днём, жадно пьёшь большими глотками незаходящее солнце, чтобы насытиться самому жизненным соком и поднять на крыло до осени многотысячное пернатое царство, накормить всё живое, обитающее на твоих просторах!...