Об Архимедовых зеркалах 7 страница

– Что так? – настороженно спросил Гридли.

– Ничего… Прошли примерно треть спуска. Как самочувствие?

– О’кэй, – не очень уверенно отозвался Гридли.

“Почему остановка?” – прогудел в наушниках голос Бардова. “Отдыхаем..” – “Не слышу…” – “Отдыхаем!” – крикнул Кирилл. “Поняли… Говорите громче! Вас стало хуже слышно”. – “Мы вас слышим хорошо”. – “Как самочувствие?” – “Прекрасно”.

Они двинулись дальше. Продолжая считать ступени, Кирилл прислушивался к себе как бы извне. Нет, страха он не испытывал. Легкое волнение, ощущавшееся перед спуском, улеглось. Он был спокоен, внимателен, уверен в себе, не ощущал никакого внешнего воздействия на психику.

“Как дела?” – прозвучало в наушниках. “В порядке”. – “Отвечайте! Почему молчите?” – “Мы ответили – пока все в порядке”, – громко крикнул Кирилл.

– Они нас не слышат, – сказал Гридли.

– Может, что‑то случилось с моим микрофоном, попробуйте вы.

Гридли дважды громко повторил ответ Кирилла. Некоторое время в наушниках слышался шорох, потом голос Бардова встревоженно произнес: “Нет, не отвечают… И опять стоят на месте. Чертовщина какая‑то…” “Даже ему изменяет выдержка, – подумал Кирилл, – видимо, “одна шефуня” не такая уж постоянная величина в условиях Марса”.

– Попробуем дать знак иначе. – Кирилл повернулся к Гридли. – Встряхните один раз резко верхний канат.

– О’кэй.

– Как вы себя чувствуете?

– О’кэй.

“Он тут не очень разговорчив…” – мелькнуло в голове Кирилла.

Он не успел развернуть эту мысль, потому что в наушниках снова послышался голос Бардова: “Чего‑чего? Ну тогда ладно, – раздался вздох облегчения, – значит, телефон… Дедовские способы, они всегда надежнее… Переключаем все внимание на канаты, Лесли”.

– Они поняли, – сказал Кирилл, – поехали дальше.

“Угу”, – прозвучало в наушниках.

Кирилл продолжил счет ледяных ступеней. В самом начале пятой сотни впереди зеркально сверкнула поверхность забоя.

– Мы на месте, – объявил Кирилл.

Гридли отозвался тяжелым вздохом.

– Как ваше самочувствие? – Кирилл направил свет фонаря на скафандр американца.

– О’кэй, – ворчливо отозвался Гридли, облизывая губы. Кирилл заметил, что вся его широкая физиономия покрыта капельками пота.

– Действительно “о’кэй”? – попытался уточнить Кирилл.

– Да…

– Тогда за дело!

Кирилл дважды тряхнул верхний канат – знак, что они достигли цели и пока все благополучно. Потом он прислушался. В наушниках шуршало только тяжелое дыхание Гридли. Голоса сверху не доносились.

“Теперь и мы их не слышим”, – констатировал про себя Кирилл, но решил не делиться этим соображением с американцем.

– Тут где‑то должны лежать пробы, – сказал он вслух, – давайте поищем.

– Угу, – Гридли сделал шаг и снова остановился.

Мысленно удивляясь своему спокойствию, Кирилл принялся осматривать забой и пространство перед ним. Лед зеленовато поблескивал, отражая свет фонаря. Вдруг в забое что‑то шевельнулось. Кирилл вздрогнул, но тотчас сообразил, что видит отражение своего скафандра. Вскоре он обнаружил места взятия проб, рядом лежали и кассеты с пробами.

– Все в порядке, – сказал он, – вот пробы. Можно возвращаться.

Гридли не ответил.

Кирилл поспешно оглянулся.

Американец стоял неподвижно, всматриваясь в левый угол забоя.

– Эй, Гридли, что там? – быстро спросил Кирилл.

– Там… что‑то шевелится, – хрипло пробормотал Гридли.

– Ваше отражение.

– Н‑не знаю… Посмотрите…

Кирилл подхватил кассеты с пробами и подошел к нему.

– Где?

– Вон т‑там… – зубы Гридли застучали.

– Ничего не вижу.

– Да… Может, мне показалось… Нет…

– Что вы там видели?

– И сейчас вижу…

– Что именно?

– Какие‑то… фигуры… Они идут… к нам. Вот…

– Отодвиньтесь, стану на ваше место. Вероятно, игра света от фонарей…

– Да? – Гридли медленно отступил в сторону.

Кирилл встал на его место, внимательно оглядел забой, освещая ледяную поверхность фонарем.

– Это было в‑внизу, в самом углу.

– Да‑да, вот там, – Кирилл сосредоточил свет фонаря в углу забоя.

– Видите? – спросил Гридли.

– Вижу, то есть нет… ничего… кроме льда, конечно. А вы сейчас?

– Сейчас нет…

– Возвращаемся, – решил Кирилл. – Вы идите вперед, Гридли.

Американец не ответил; сразу же начал подниматься по ледяным ступеням, держась за неподвижный канат.

Шагнув на первую ступеньку, Кирилл обернулся к забою. Несколько мгновений пристально всматривался в освещенную фонарем ледяную поверхность, чувствуя, как спокойствие покидает его… Невероятно! Или ему кажется?.. Но ведь и Гридли что‑то видел…

Кирилл оглянулся на американца. Тот продолжал медленно подниматься. Сейчас надо было идти наверх. Но потом… Кирилл еще раз взглянул на ледяной забой. Галлюцинация или… или он начинает настраиваться на эти волны? Снова вернулось спокойствие, и одновременно пришло решение… Кирилл медленно двинулся вверх, вслед за Гридли. Он был так погружен в свои мысли, что лишь на половине обратного пути вспомнил, что надо подать сигнал наверх для включения каната.

– Мы забыли про подъемник! – крикнул он Гридли.

– Да? – Американец остановился.

Кирилл трижды тряхнул неподвижный канат. Спустя мгновение канаты шевельнулись – один медленно пополз вниз, другой – вверх.

– Прицепляйтесь, Гридли, – Кирилл указал на браслет с карабином, – и переступите на ровное пространство, где нет ступеней. Поехали!..

Через несколько минут они выбрались на поверхность.

 

* * *

 

– Не исключено, что все обстоит именно так или почти так, – повторил Шефуня, – но рисковать не позволю. Кроме того, Земля не отменила приказ.

– Они не представляют себе сути, Ник.

– А мы? Что мы представляем? Твои соображения – рабочая гипотеза.

– Все выстраивается в единую концепцию. Достаточно проверить и… рабочая гипотеза станет явью.

– А ты последуешь прямым путем за Энрике и Азарием. Это единственное место во Вселенной, куда не следует торопиться, дорогуша.

– Убежден, у меня обойдется без последствий. Все дело в индивидуальных особенностях мозга. Видимо, я могу воспринимать эти сигналы без отрицательных последствий. Другие не могут… Ну о чем мы спорим, Ник, ведь ты обещал помогать мне…

– Обещал… Но теперь проблема законсервирована… по решению Земли.

– Ты сам подсказал это решение.

– Ну знаешь! – разочарованно прогудел Бардов и отвернулся.

Они с Кириллом уже третий час ждали самолета в вахтовом лагере. Американцы улетели сразу же, как только договорились о прекращении проходки. Муса и Роман заняты были демонтажем энергетического агрегата и приборов.

Кирилл встал, надел шлем, проверил герметичность:

– Пойду посмотрю на закат.

Бардов нахмурился:

– Ты не вздумай…

– Слушаюсь, товарищ начальник.

Кирилл вышел наружу, даже не дождавшись выравнивания давлений. Поток воздуха из тамбура подтолкнул его, и он с трудом сохранил равновесие. Дверь за спиной бесшумно закрылась. Маленькое багровое солнце висело совсем низко над красно‑бурой равниной. В понижениях рельефа уже залегли лилово‑черные тени. На востоке оранжевое небо потемнело. Лишь у самого горизонта прорезывалось светлое пятно – там всходил Фобос. Кирилл направился к шахте. Возле устья было пусто. Ребята уже успели перебросить оборудование к посадочной площадке.

Кирилл подошел к самому краю отверстия. Устремил взгляд во мрак. Попытался восстановить в памяти, что увидел в ледяном забое. Сейчас это плохо получалось, не так отчетливо, как во время рассказа Бардову.

“Конечно, то не могло быть галлюцинацией… Информационное поле тут существует повсюду. Оно оставлено сознательно последними разумными обитателями перед тем, как они покинули планету. Зачем – это другой вопрос… Может быть, надеялись, что их потомки рано или поздно вернутся? Либо – это послания иному разуму, пожалуй, единственный вид послания, который хранится, пока существует сама планета! Скорее всего информация адресована непосредственно мыслящему мозгу Если мы – их потомки, наш мозг должен воспринимать ее. Иное дело, что за миллионы лет эволюции человеческий мозг мог в значительной степени утратить эту способность. Отсюда опасные рецидивы… Энрике и Азарий, по‑видимому, были близки к разгадке, но… переоценили свои силы… Шефуня, конечно, тоже догадывается… Его собственный мозг на это поле не реагирует, в моих возможностях он сомневается… – Кирилл усмехнулся. – Это его право. Я ведь тоже не знаю, что со мной случится, когда мой мозг начнет принимать информацию. И все же я хочу и готов рисковать…”

Кто‑то коснулся его скафандра Кирилл быстро обернулся: Бардов стоял рядом.

– Ну что, следопыт прошлого, – сказал он, – мучаешься на пороге разгадки и проклинаешь меня?

– Мысли прочитаны не точно, – буркнул Кирилл.

– Возможно… Я не обладаю твоими способностями… Видишь ли, Кир, если ты прав, а оное не исключено, пойми, не надо торопиться… Рано или поздно твой мозг постепенно настроится на здешнее поле. Думаю, до сих пор мы ловили “всплески” поля лишь в моменты каких‑то его нарушений – солнечных, ионосферных, даже, может быть, создаваемых нами же. Я теперь убежден: белые кристаллы не самое главное… Когда‑то они, может, были связаны с аппаратурой, управлявшей полем или создавшей его. Поэтому способны вызывать локальные возмущения, превращающие часть информации в образы – фантомы. Таким же возмущающим фактором могла оказаться шахта. И совсем не потому, что там на глубине или во льду заключено нечто конкретное, что ты надеешься отыскать, – развалины, гробницы, – словом, конкретные следы былой цивилизации…

Кирилл хотел возразить, но Бардов не дал прервать себя и продолжал:

– Не логичнее ли предположить, что именно здешний лед обладает свойством сгущать, концентрировать линии информационного поля, что именно он – главный хранитель записи информации. Если они были подобны нам, вода являлась для них исходным началом, как и для нас. И, предвидя оледенение планеты, они могли связать поле именно со льдом. Это была бы мысль, достойная высокого разума: сделать вместилищем информации среду, из которой когда‑то родилась жизнь. Мы уже установили – структура здешнего льда не совсем обычная. Кристаллы образуют спирали. Как у тех белых осколков… Конечно, все это не более чем предположения. Но они не противоречат твоей концепции.

– Следовательно, тем важнее идти на глубину. – Кирилл указал в отверстие шахты.

– Нет. Если поле связано со льдом, надо идти туда, где мощность льда максимальная, и там, на поверхности, проверить твою гипотезу.

– Нашу гипотезу, Ник?

– Отнюдь. Проблему ведешь ты. Я лишь чуть подправил направление… на крутом повороте. Вероятно, эта шахта хороша лишь постольку, поскольку показала, что для дальнейшего поиска шахты пока не нужны. Пока… Потом посмотрим. Я очень надеюсь на тебя, Кир… Может, действительно, ты иной, чем мы все… И тебе удастся… Надо только соблюдать осторожность… на крутых поворотах.

– Хочешь подсластить пилюлю?..

– Нет. Я, собственно, вышел сказать тебе, что за нами сегодня не прилетят. Придется ночевать тут.

– А что случилось?

– Ничего… Не стоит рисковать после тех ночных сполохов.

– Мы, как аквалангисты, – с горечью заметил Кирилл, – плаваем у самой поверхности, а под нами бездна… загадок.

– Вот и не будем спешить. Прежде всего попробуем сверху определить глубину бездны.

Солнце утонуло в багровой мгле, не коснувшись линии горизонта. Быстро темнело. Бледный оранжевый свет взошедшего Фобоса едва пробивался сквозь пелену пыли, висящую над планетой.

Мысль полыхнула подобно молнии.

“А если Фобос? Странный сгусток металла, вращающийся совсем низко над планетой и вопреки всем законам механики не падающий на нее. Споры о его происхождении начались еще до первых космических полетов. Его период обращения всего семь с половиной часов. Никто из нас не пытался сопоставлять его положение на небе с появлением фантомов. Что, если “спусковой механизм” поля связан с ним?.. Или с Деймосом?”

Кирилл замер, пораженный своим предположением.

– Пошли, – Бардов указал в сторону жилого купола.

– Я еще немного побуду тут… Хочу посмотреть… на Фобос.

– Только без глупостей, – предупредил Бардов, – и не долго. Ребята уже готовят ужин.

Он неторопливо направился к месту ночлега.

“Фобос, Фобос, – мысленно повторял Кирилл, – скорее всего это осколок Фаэтона. Некоторые считают – эстафета разума пришла оттуда. Значит…”

Появилось нарастающее беспокойство. Он что‑то должен сделать… Но что?.. Кирилл стиснул зубы, пытаясь сосредоточиться, понять неодолимый внутренний зов, который нарастал подобно волнам и снова угасал. Это было как ускользающее воспоминание о давно забытом. Казалось, вот сейчас наступит прозрение и он поймет… Нет… Волна снова отхлынула, оставляя горечь бессилия.

Кирилл бросил взгляд на Фобос. Серо‑оранжевый диск почти на глазах менял положение, поднимаясь все выше к зениту… Кирилл попытался еще раз заставить себя настроиться на потерянную волну… Внутри царила глухая пустота… Что это было? Грань неосуществившегося контакта или… начало заболевания, как у Энрике, Азария? Он вдруг почувствовал страшную усталость, захотелось лечь тут же, у самой шахты, закрыть глаза и не думать ни о чем. С трудом преодолевая сковавшую его слабость, Кирилл побрел к жилому куполу, ощупью отыскал контакт наружной двери. Надавил. Дверь открылась. Кирилл ввалился в тамбур и потерял сознание.

Когда он пришел в себя, оказалось, что он лежит на койке в жилом отсеке купола. Скафандр уже снят, и Шефуня, расположившись рядом в складном кресле, внимательно глядит на него. Кирилл сделал движение, пытаясь приподняться.

– Лежи. – Бардов придержал его за плечи. – Ну как там Фобос?

– Нормально.

– А ты?

– Голова закружилась…

– Правильно. У твоего скафандра отказал аппарат регенерации кислорода. Не проверил при выходе? Хорошо, мы услышали, когда ты входил.

– Я, значит, недолго…

– Не очень, – он помолчал, продолжая критически разглядывать Кирилла. Потом спросил: – А ты там… ничего нового не углядел?

– Нового… Нет…

– А старого?

– Тоже, пожалуй, нет…

– Какой‑то ты стал неуверенный, Кир, – Шефуня брезгливо поморщился, – а ну давай как на экзамене.

Кирилл рассказал, что с ним было.

– Жалко, что не улетели, – резюмировал Бардов, – до прибытия самолета наружу не выходить.

– Но я… – начал Кирилл.

– Именно ты… Мы с ребятами после ужина выйдем. Посмотреть на Фобос…

 

* * *

 

Ночью Кирилл проснулся словно от удара током. Он сразу понял – сигнал… Надо действовать. Осторожно привстал, прислушался. Кругом спали. Бросил взгляд на часы – сорок минут первого. Вечером они уложили его на койку в спортивном комбинезоне, сняв только скафандр. Это облегчало задачу. Скафандра нигде не было видно. Очевидно, его унесли в соседнее помещение. Кирилл встал, сделал несколько шагов к двери.

– Куда? – прошелестело за спиной.

Кирилл оглянулся. Бардов, подняв голову, вопросительно смотрел на него.

– Куда‑куда, – сердито отозвался Кирилл, – надо…

Шефуня опустил голову на подушку и закрыл глаза.

Кирилл выбрался в соседнее помещение и плотно прикрыл за собой дверь. К счастью, его скафандр и шлем лежали тут. Скафандр, правда, легкий – дневной… Выходить в гаком в ночные часы не разрешалось. Но облачаться сейчас в тяжелый ночной скафандр не было времени. Кроме того, он не собирался удаляться от купола. Несколько десятков минут он выдержит и в легком.

Кирилл быстро натянул скафандр, надел шлем, прицепил к поясу футляр диктофона. Уже в выходном тамбуре проверил герметичность и параметры жизнеобеспечения. Подождал, пока выровняется давление. Это их задержит немного, если организуют погоню. В диктофон, вмонтированный у входной двери, шепнул:

– Ноль часов сорок минут, выхожу наружу. Прости, Ник, совершенно необходимо.

Затем открыл выходную дверь. Снаружи было удивительно тихо. Ветра, как ни странно, не ощущалось. В зените висел Фобос. Это был уже второй его заход в ту ночь. На востоке бледно светил серпик Деймоса.

Кирилл сделал несколько шагов и остановился. Вопреки ожиданию, ничего не происходило… Он начал прислушиваться, но различал лишь удары собственного сердца. Слабость не ощущалась, голова казалась ясной, он чувствовал прилив сил, удивительное спокойствие, уверенность, что поступает правильно. Вспомнилась почему‑то старая поговорка студенческих лет: “Исследовать – значит видеть то, что видели все, но думать так, как не думал никто”. К нему она сейчас не имела отношения, потому что на этой странной планете именно он видит то, что недоступно другим. Только это оправдывает его недисциплинированность и риск… Впрочем, каждый настоящий поиск – путь по узкой грани, тончайшему острию непримиримых противоположностей. По ту и по другую сторону грани пропасть, катастрофа… Как у него сейчас…

Он почувствовал, что ночной холод начинает проникать в скафандр. Надо было двигаться, и он направился к устью шахты.

В красновато‑пепельном свете двух марсианских лун мертвая равнина казалась призрачной. Звезд в небе почти не было видно. Устье шахты чернело подобно раскрытой пасти.

Кирилл остановился в нескольких шагах. Свет, идущий из глубины, почему‑то не удивил его. Нащупав на поясе скафандра кнопку диктофона, Кирилл спокойно ждал, что последует дальше. Потом нажал кнопку и заговорил, стараясь зафиксировать все, что видел и чувствовал.

 

* * *

 

Запись кончилась на полуслове.

– Ну вот, – сказал Кирилл, – именно в этом месте вы меня настигли. Не знаю почему, но ваше появление сразу прервало поток информации. Либо, переключив внимание на вас, мой мозг потерял возможность фиксировать ее. Черт бы вас побрал с вашей заботой!

– Пожелание относится только ко мне, – объявил Бардов, – ребята абсолютно ни при чем. Я заставил их пойти, хотя им очень не хотелось просыпаться.

– Тем более что мы ничего и не видели, – проворчал Муса.

– Последнее, что запечатлелось в моей памяти, – добавил Кирилл, – и что, естественно, уже не попало на пленку, были их корабли, взлетающие с равнины, похожей на здешнюю. Я еще успел подумать, что они напоминают те, о которых рассказывал Невилл Джикс… Но в этот момент кто‑то ударил меня по шее.

– Я ударил, – подтвердил Бардов, – ты не отвечал, когда мы к тебе бежали. Я был уверен, что ты уже замерз насмерть.

– Если бы вы появились минут на десять позже, – вздохнул Кирилл, – я, может быть…

– Тебе наверняка пришлось бы оперировать ступни, – прервал Бардов, – а так ты отделался только отмороженными пальцами на ногах. Пальцы придется починить на Базе. И пока тебя будут там ремонтировать, я смогу спать спокойно.

– Больше это уже не повторится, – заверил Кирилл, – дело сделано. Не хотелось бы быть нескромным, но думаю, нам удалось решить одну из старейших загадок, волнующих человечество. И главное – мы теперь твердо знаем, что они тут были, оставили свое послание, которое предстоит читать не одному поколению ученых. Думаю, что рано или поздно подо льдами удастся разыскать и какие‑то материальные памятники умершей цивилизации. У меня уже есть на этот счет кое‑какие соображения…

– Нет, погоди, – искренне возмутился Шефуня, – ты еще посидишь под карантином месяца три‑четыре после того, как тебе вылечат пальцы на ногах. Еще не известно, как на тебе отразится этот ночной сеанс “потусторонней связи”.

– Теперь я согласен даже на карантин, – усмехнулся Кирилл, – надо свести воедино, подробно описать все, что нам удалось выяснить… Вы заметили, что наблюдения Азария и Энрике хорошо увязываются с моей диктофонной записью.

– Мы, конечно, продолжим это дело, – сказал Бардов, по привычке поглаживая бороду, – придется осторожненько проверить, может, не ты один у нас такой способный. Если с тобой действительно ничего не случится, станем смелее, будем тренироваться в укреплении “потусторонних связей”; в конце концов и приборы сконструируем для электронной записи информационного поля…

– Если даже теперь со мной что‑то и случится… – начал Кирилл.

– Это уж ты, дорогуша, брось, – обрезал Шефуня. – Запомни, ничего не может случиться. Ты – экстрасенс, ты сам прекрасно знаешь это. Экстрасенс от рождения. А других экстрасенсов мы тут воспитаем, базируясь на твоем опыте. Понял? Ты сам уверял, что эти способности заложены в каждом из нас. И я это, между прочим, сегодня ночью понял. Поток информации, которую принимал ты, переключился на несколько мгновений на меня, когда я… погладил тебя по шее.

– Интересно! – воскликнул Кирилл. – И что же вы увидели?

– Не “вы”, а “ты”, – поправил Бардов, – я увидел твои корабли, взлетающие в космос, и понял, что они направляются к Земле.

– А дальше?

– Что дальше?

– Когда они достигли Земли? В какую эпоху земной истории?

– Э‑э, чего захотел! Разве можно все сразу? Это предстоит выяснять. Как и многое‑многое еще.

– Что же получается! – воскликнул Роман. – Предки человека пришли на Землю отсюда?

– Категорически утверждать пока ничего нельзя, – задумчиво сказал Бардов. – Мертвый Марс начал нам приоткрывать поразительные вещи; но пройдет еще очень много времени, прежде чем хранящаяся тут информация, заключенная в так называемом “информационном поле” или в какой‑нибудь иной “материи”, позволит вынести окончательные суждения. Нащупано принципиально новое направление поиска научных исследований, важность которого для человечества, вступившего в космическую эру, переоценить невозможно. Энрике и Азарий отдали свои жизни не напрасно. Приоткрываются совершенно ошеломляющие возможности разума, о которых люди даже не подозревали…

– Как вы, вероятно, поняли из диктофонной записи, – добавил Кирилл, – эстафета разумной жизни была принесена на Марс с Фаэтона. Какая‑то часть фаэтонцев перед гибелью своей планеты переселилась на Марс. Это могло произойти еще в архейскую эру земной истории Быть может, на Марсе сменили друг друга несколько циклов цивилизации и лишь представители последнего здешнего цикла переселились на Землю. Все это предстоит еще изучать, уточнять… Более определенно мы можем теперь говорить об истории самих планет земной группы. Они рождены Солнцем в разное время: Фаэтон был старшим в этом семействе, Венера, а может быть, и Меркурий наиболее молодые. Фаэтон давно закончил свое существование, Марс дряхлеет; в его нынешнем облике – будущее нашей Земли, так же как на Венере – ее далекое прошлое. Условия на Венере пока непригодны для высокоорганизованной жизни, как они были непригодны на Земле в архее и раннем палеозое, когда тут, на Марсе, жизнь била ключом. Если наша нынешняя цивилизация уцелеет, не исключено, что далеким потомкам землян предстоит переселение на Венеру, когда условия на стареющей Земле станут подобными марсианским. И, покидая Землю, они, может быть, оставят там послание грядущим исследователям, подобное тому, какое оставлено тут. Я хотел бы верить, что эстафета разума бесконечна.

 

Артем Гай

Наследники

 

Совершенно секретно

 

Париж. 10 ноября

 

Сэр! По данным известной французской журналистки Мирей, полученным ею от физика‑атомщика Луи Кленю, некий господин де Жиро преднамеренно и совершенно безболезненно перенес десятикратно смертельную дозу облучения на атомном реакторе в Н.

Гайлар

 

Гайдару

 

 

Получить достоверное подтверждение сообщенных вами данных. Обеспечить полную их секретность…

 

 

Жан Овечкин и Оноре‑Максимилиан

 

Ноябрь. Западная Африка

Овечкин сидел под тепловатым душем, завернувшись в простыню, блаженно щурился, морщился, дергал ртом и вспоминал Пти Ма. “Шеф Овэ, рюс!.. – и блеск белоснежных крупных зубов. – Товарищ, товарищ, а любовь – нет! Вот француз был господин, а любовь…” Ох, и чертовка эта Пти Ма! Язык – бритва, совсем хохлушка, только очень черная. Можно себе представить, как она расправляется со всеми на диалекте. Вот Гран Ма – та матрона, неторопливая, малословная, красивая. Сильнющая сибирячка. Ну, в физической силе и маленькой Пти Ма не откажешь. Так руку жмет…

Гран Ма и Пти Ма работают на грейдере, и каждый день не один уже месяц молчаливая толпа пораженных этим зрелищем африканцев стоит у развалов строительной площадки. Все удивляются и гордятся Гран Ма и Пти Ма. А они – обычные девчонки.

“Эй, парень! – кричит Пти Ма парню в драной рубахе, который смотрит на нее целый день не отрываясь и раскрыв рот. – Возьми лучше меня в жены, чем пялиться. Родным вместе заплатим, драненький…”

За полгода совместной работы Овечкин освоил кое‑что из местного диалекта. По крайней мере, немного понимал. Он вообще был удивительно способен к языкам. Во французской школе на Греческом проспекте его просто умоляли не зарывать таланта и поступать в институт иностранных языков. Не пошел… Его простили в родной школе лишь через шестнадцать лет, когда он собрался уезжать инженером в бывшую французскую колонию помогать ей экономически развиваться. Вот и сидит теперь Ваня Овечкин на стуле под душем в мокрой простыне, вымочаленный за африканский день, вбирает по крохам прохладу льющейся воды. А далеко‑далеко в Ленинграде осень, и, может быть, холодная. И восхитительно прохладная постель, которую нужно еще согреть…

Тепло и жизнь неразделимы. Однако сильная жара и жизнь уже входят в противоречие. Особенно душная жара. Иногда ночью Овечкину начинает казаться, что он разлагается. Овечкину словно бы вспоминается тот килограмм говяжьего фарша, который он забыл когда‑то у холодильника, отправляясь в пятницу к своим на дачу. И вот он входит в свою квартиру через три дня, и его едва не сбивает с ног удушливый сладковатый запах, будто в закупоренной квартире спрятан расчлененный труп… Почему именно расчлененный и почему непременно труп? Он их в жизни не видел!.. Запах разложения в нестерпимой спертой духоте раскаленной квартиры… Кто, кто же это там?! Овечкин мечется под москитной сеткой, мокрый, измученный душной жарой, полусном, неясными полувидениями. Хотя Овечкин хронически недосыпает, укладываться в постель он не торопится. В душевой появляется Оноре.

– Вы еще здесь? – Оноре тоже в простыне. И начинает хохотать: – Мы с вами похожи, наверное, на сумасшедших, принимающих влажное обертывание.

Смущенно смеется и Овечкин, глядя на него снизу вверх. Вот это – с простынями – наука Оноре. Так, в мокрой простыне, и забираешься под москитную сетку, и несколько терпимых часов сна обеспечены. Особенно когда намотался за день как следует..

– Не смущайтесь, Жан Мы все здесь рано или поздно сходим с ума. Эта жара не для белых.

Овечкин уступает ему стул, но уйти из‑под широкого гриба падающей воды не торопится. Теперь они почти одного роста, сидящий Оноре и стоящий рядом Овечкин.

– Ничего. Теперь‑то уже доживем. – Оноре имеет в виду свое долгожданное расставание с Африкой, от которого отделяют его считанные месяцы, – так, по крайней мере, он говорит.

Обстоятельства француза Овечкину совершенно непонятны. И при всем своем любопытстве, он никак не может их постигнуть. Оноре – врач, много лет назад поселившийся в этой африканской глуши. При этом он, как сам говорит, ненавидит “весь континент со всеми его потрохами”. Врач он, наверное, неплохой, к нему идут белые со всего района, с ближайших и отдаленных рудников. Об африканцах и говорить нечего. Но сам он рвения определенно не проявляет. Его амбулатория в первом этаже содержится в порядке, однако как же она примитивна! Это ясно даже неискушенному Овечкину. Медицинский инструмент, оставшийся от предшественника Оноре, давно заперт в стеклянных шкафах. Зато автоклав работает не зная усталости. Что там чуть ли не каждый день автоклавирует при своей практике док, Овечкину болезненно неясно.

Однажды псу дока сильно досталось от восьмиметрового удава. Оноре три дня не принимал больных, лечил собаку. И никакие уговоры не могли его поколебать. Он сидел в своих комнатах запершись и впускал только приходивших в первой половине дня из поселка слуг – кухарку и немого боя, который следил еще за его “лендровером”.

Собака у Оноре действительно была замечательная – громадная, красно‑рыжая с проседью. “Одной масти с хозяином”, – усмехался док. Однако был стопроцентно прав: его сутулую сухопарую фигуру за метр восемьдесят венчала такая же буйная рыжая шевелюра, тоже с густой проседью. Оноре говорил, что они почти ровесники: псу шел восьмой год, в пересчете на человеческие обоим подкатывало к пятидесяти. Они были удивительно привязаны друг к другу. Оноре, похоже, любил собаку больше всех на свете, хотя никак внешне не проявлял этой любви: редко гладил, никогда не ласкал и звал просто “шьен” – “собака”. Но они были неразлучны. И еще: Шьен удивительно чуял всякую нечисть, вроде скорпионов и змей, словно был натаскан на нее.