Ночные страсти в рамазан

 

Абдулла пришел днем на строительную площадку. Он стоял в небольшой толпе зевак, которая, уменьшившись в последние месяцы, совсем не исчезала никогда. Даже в дожди кто‑нибудь да забредал сюда, чтобы посмотреть, как эти удивительные машины, да еще в руках африканских женщин, плевать хотели на хляби небесные. Возможно, им виделся в этом даже вызов Аллаху?.. Овечкин заметил парня и подошел.

– Как жена?

Абдулла приветственно закивал и вяло улыбнулся. Не понял? И Овечкин повторил слово “жена” на диалекте.

– Спасибо, рюс. Хорошо. – И добавил тихо по‑русски: – Друг… – И быстро заговорил. Овечкин ничего не понял, но по тревожно бегающим глазам парня догадался, что дело у того важное. Вокруг было немало африканцев, которых Овечкин в последнее время хорошо уже понимал, однако никого из них он не стал привлекать в толмачи, а попросил парня зайти вечером.

Мсье Альбино, пользовавшийся их полным доверием, перевел Овечкину и Сане сбивчивый рассказ перепуганного Абдуллы. Смысл его сводился к тому, что рюс будут убивать. Это так же верно, как то, что он – Абдулла, который очень не хочет, чтобы рюс убивали. Он пришел не только затем, чтобы сказать это, но и защитить рюс. Мсье Альбино взволновался. По реакции Овечкина и Сани он понял, что для тех рассказ Абдуллы не был большой неожиданностью.

“У меня есть ружье, жаканы и старый револьвер, надежный, – предложил он. – И я. Хотя пользы от старика немного, но из засады могу пальнуть очень метко. Старый охотник…” Мсье Альбино не был хвастуном.

Решили на время поселить Абдуллу с банкиром, рассказать все ребятам и установить с вечера до утра дежурства в столовой, из окна которой хорошо просматривался вход в амбулаторию и дверь на лестницу во второй этаж, к Оноре и Овечкину. Со следующим автобусом Овечкин должен был уехать в посольство. Тут и Саня, и все ребята были неколебимы. Рисковать дальше было нельзя.

Выцветший автобус, некогда оранжевый старый “фиат”, появлялся в поселке раз в неделю. По расписанию это должно было происходить по субботам, с тем чтобы на следующий день отправляться ему обратно в столицу. Шел он туда два дня без малого, с ночевкой, как допотопная почта или какой‑нибудь омнибус без перекладных. Но, однажды выбившись, наверное, из графика, автобус приходил и уходил в неведомые дни, и в этом была своя прелесть. Ожидание почты, а возможно, даже новых людей стало ежедневным, и вместе с тем появление грязно‑рыжей развалюшки всегда было немного неожиданным.

Прежде машины со строительными материалами появлялись в поселке почти ежедневно, но теперь, когда строительство подходило к концу, они стали большой редкостью. Отправлять же в город “пикап” Овечкин категорически не захотел, потому что это означало отрывать от дела на два дня еще двух человек из их маленькой группы. Потому и решили, что поедут они с Абдуллой, прихватив револьвер мсье Альбино, автобусом. В тот момент, когда в столовой спокойно обсуждался этот план, он казался вполне естественным. Разве мог кто‑нибудь предвидеть приближавшиеся события?..

Время здесь, будто подчиняясь размягчающей жаре и давящей влажной духоте, еще едва двигалось. В этом сонном мире вопросы жизни и смерти, казалось, перестали существовать. Так любая война не выглядит реальной до тех пор, пока рядом не разорвется снаряд или бомба.

Когда Овечкин отправился к себе из “гостиницы у Альбино”, было уже совсем темно. В окнах “гостиницы” и у Оноре во втором этаже зажжен был свет, жадно пожираемый влажной темнотой. Его словно отсекали у самой кромки окон. Где‑то в поселке горели уже костры рамазана, но угадывались они лишь по отдаленному зареву.

Полицейский спал на табурете у двери банка Альбино, опираясь на ружье, под ярким фонарем. Свет стлался по земле желтым, быстро истаивающим полукружьем. Все полицейские района, три или четыре молодых африканца, в полной форме и с ружьем, несли по очереди круглосуточный караул у дверей банка мсье Альбино, и другой работы для них, похоже, не существовало.

Такова была экспозиция, когда Овечкин, обогнув угол дома с полицейским у входа и попрощавшись с провожавшим его Саней, направился к своей двери. Дом доктора стоял ближе к реке под углом к дому мсье Альбино, и те несколько десятков метров, что разделяли дома, были открыты реке, по берегу которой стояли заросли громадной слоновой травы.

Овечкин упал почти одновременно с истошным Саниным криком “Ложись!”. Не размышляя. Сказался все же настрой последних часов. Слегка опалило левое надплечье, словно прошлись по нему крупной шкуркой. Овечкин лежал, прижавшись щекой к пыльной тропинке, и думал удивительно спокойно, как‑то привычно, что его светлая рубаха в темноте – хороший ориентир для стрелка, надо бы ее сбросить, но не решался это сделать.

Кричал что‑то Саня, полицейский, не отходя от двери банка за углом, перепуганно бросил по‑французски в темноту бессмысленные “Стой! Стой! Стой!..” Почти сразу же по зарослям слоновой травы через окно своей комнаты в первом этаже дал залп из обоих стволов мсье Альбино. В общем, шуму получилось много. За ним не услышали по шелесту и треску ломаемого тростника, куда скрылись покушавшиеся, и не могли потом определить даже, сколько их было. Саня говорил, что выстрел был один, но увидел тусклый блик от света в столовой на стволе ружья очень близко, метрах в тридцати от себя. Мсье Альбино и кто‑то из ребят уверяли, что отчетливо слышали два выстрела, прозвучавшие почти одновременно. Одним словом, все было очень похоже на убийство президента Кеннеди, что сразу же с иронией отметил Овечкин, когда обитатели обоих домов собрались в гостиной и каждый изложил свои соображения.

“Только на этот раз у них ничего не получилось”, – скромно заключил бледный, взмокший Овечкин, поглаживая плечо под рыжеватым пятном на рубахе.

Обитатели “гостиницы у Альбино” покинули дом доктора через час после того, как Саня врезал дополнительный замок в дверь гостиной с лестницы.

“Сегодня они здесь больше не появятся. Я их знаю”, – сказал Оноре.

Обсуждение вопросов – что означает вся эта чушь с обыском и покушением, кто эти люди, которых знает Оноре, и чем им не угодил Овечкин – повисло в воздухе, потому что француз молчал и пил, не произнеся больше ни слова, а то, что знали Овечкин и его друзья, не давало ответов. Решили, что завтра Овечкин вообще передаст дела Сане, а послезавтра с рассветом его отвезут в столицу. Причем пойдут две машины, поедут все ребята и Абдулла, захватив все доступные им “стволы”. От таких решений, полных радикальности и оружия, ребята взбодрились и повеселели. Овечкин и Оноре проводили их до двери и смотрели, как они шли по тропинке, исчезнув где‑то посредине и вскоре вновь появившись в бледном свете, падавшем из окон “гостиницы у Альбино”.

– Стой! Стой!.. – испуганно кричал полицейский за углом.

– Как бы этот болван не надумал стрелять, – хмуро сказал Оноре.

Когда они, заперев все двери, молча сели на свои места у бара – ни тому, ни другому и мысли не пришло отправиться по своим комнатам, – Оноре сказал убежденно:

– Вам, действительно, нужно немедленно уезжать отсюда, Жан. Не из поселка – из страны. Ни в коем случае не задерживайтесь в посольстве. Они теперь не оставят вас в покое.

– Кто “они”?

– Это ЦРУ, Жан. Сильные, безжалостные псы вышли на след…

Овечкин был несказанно изумлен.

– Ну‑у, дела, как сказал бы Саня… Все же, наверное, вам нужно дать мне кое‑какие разъяснения, Оноре. Я отлично понимаю, что весь этот сыр‑бор из‑за вас. Значит, вам угрожает еще большая опасность, чем мне. Всю жизнь я старался быть порядочным, а порядочный человек не может бросить другого в беде. Ну разве не так, Оноре? Ей‑богу, я не могу оставить вас и смыться!..

– Я знаю, что это не слова, потому дам вам разъяснения, Жан. Мое открытие принципиально важно в мире, набитом атомным оружием. В мире, как никогда прежде, напоминающем пороховую бочку. Атомно‑нейтронную бочку. Теперь понимаете, какой рядом с вами запал?

– Вы сделали это открытие здесь? Один?.. – Овечкин был поражен.

– Только здесь это и было возможно. По крайней мере, для меня. И в нашем мире даже один человек иногда стоит многого, Жан, – усмехнулся Оноре. – А открытие – капля жидкости. Всего лишь капля на человека, Жан. Вакцина, надежно защищающая от радиационной болезни. Вакцина из скорпионов, перенесших когда‑то радиационный удар. Вуаля.

Овечкин ошалело смотрел на дока. Все что угодно, но такого он и предположить не мог! И сейчас еще переваривал с трудом. Неожиданно значимость всего происходящего в этой африканской глуши, в этом бетонном доме среди джунглей на берегу пустыни, дошла до Овечкина. Он еще не представлял себе даже в приближенных к истине деталях эту значимость, но чувствовал ее надвигающуюся на него неумолимую громадность. В какое‑то мгновение ему стало так страшно, что захотелось вскочить и убежать, как будто от этого можно было убежать. Но в следующее мгновение он понял, какая на него навалилась ответственность.

Оноре рассказал, как в 1967 году, после испытания ядерной бомбы в Сахаре, они обнаружили в непосредственной близости от места взрыва совершенно невредимых и бодреньких скорпионов, готовых нападать и обороняться. Скорпионов, которые, по скромным подсчетам, перенесли облучение в семь тысяч единиц, как легкий дождик в пустыне! Это значило, что десятикратно смертельная для человека доза – для них сущий пустяк. Оноре был потрясен. С этого все и началось. Потом много разного было в его жизни, и в Африке, и в Париже, но в конце концов он добрался сюда и засел за работу.

– И вот теперь, в завершение… – Он невесело улыбнулся. – Надо самому становиться скорпионом.

– Вакцина готова?

– И проверена на себе.

– На… себе?

– Что вас удивляет, Жан? Разве я похож на болтуна? Я ведь говорил вам, что жизнь мне не дорога. Все или ничего! Я должен был убедиться, что сделал! Но Луи не удержался, сболтнул, потом к нему пришел какой‑то представитель ВОЗ, вроде по поводу моего заявления… Ни к кому я, конечно, не обращался, его примитивно разыграли. Но они пошли так далеко, Жан, как сочли нужным. Несчастный Луи Кленю! Очень дорогая цена за болтливость… Но главное здесь не это.

Он вышел из комнаты и вскоре вернулся с пачкой газет.

– Они прислали мне все газеты, где расписываются подробности загадочных убийств, центром которых является какая‑то тайна несчастного Луи. Вы поняли, Жан?

– Честно говоря, нет.

– Честно… Об этом тут нет и речи. Луи Кленю был единственным свидетелем моего облучения, действия вакцины. Они пытаются изолировать и запугать меня. Страх и деньги – вот их боги. Им не понять, что на самом деле значит Оноре‑Максимилиан!.. Послушайте, Жан, вы должны хорошенько запомнить: следующий кандидат на тот свет из связанных со мной – вы. И кандидат номер один! Они уверены, что этот наш разговор состоялся.

– Не это сейчас главное, Оноре.

Француз удивленно вскинул рыжие брови. Шьен тоже, кажется, в удивлении поднял к ним голову.

– Вот видите, мы с собакой удивлены.

– Как вы не поймете: так же легко, как всех этих людей, они могут уничтожить весь мир. Сейчас мне это стало совершенно ясно. Они сумасшедшие! Понимаете, Оноре, ваша вакцина снизит порог опасности войны до минимума. В их бредовых мозгах эта война станет просто более разрушительной, чем предыдущие.

– Ах, Жан, вы совсем не политик, оставьте!.. Сейчас моя основная забота – вы.

– Нет, Оноре, поймите!.. Я уеду через сутки, ничего со мной не случится. А вот основной вопрос нужно будет решать вам одному.

– Оставьте это, Жан. Я решу правильно Слово Максимилиана! Помните, вы мне сказали тогда, в машине, что говорить и делать – разные вещи?

– Ладно, Оноре, забудем. У нас тоже болтунов больше, чем можно вытерпеть. Вот и заводишься… Наверное, уже не выдерживаю жару. Иногда сам себя не узнаю…

– Нет, Жан, ты прав. Я не люблю эту страну. Но что бы ни говорил, я старался помочь этим людям, чем мог. Не во вред, конечно, основному…

– Да, Оноре. К тебе, может быть, все, что тогда говорил, относится меньше, чем к другим…

– И все же мне нужно разобраться самому. Слишком много и долго я был занят своей идеей. Наверное, это действительно одна из важнейших идей века. Но передо мной вдруг встал вопрос: зачем я уложил в гроб десять лучших лет своей жизни? Ради чего и кого? Это надо когда‑нибудь выплеснуть из себя, Жан! Прости… Понимаешь, давно уже моя жизнь никому не нужна и не интересна. Как и большинство людей на земле, я существую неким функционером в жестком кругу обязанностей и догм. Должен был получить высшее образование, заложить фундамент карьеры, жениться на девушке из хорошей семьи, с хорошими деньгами… Все должен, должен! И относиться к этому должен был, как к должному, стремиться, любить… Зачем?! Никого не интересовало, что творится в моей душе. Каждый сострадательно и с радостью готов был гнуть ее и ломать…

Шьен вдруг вскочил и бросился к открытому окну. Его большое красивое тело замерло в напряженном внимании.

– Тихо! – неожиданно сухо произнес Оноре. – Жан, выключи свет. Очень странно.

Овечкин повиновался и, когда в комнате стало темно, спросил шепотом:

– Что странно?

– Если они вернутся. Это не по‑африкански.

Глуховатый стук дизеля и отдаленные тревожные многоголосые шумы ночных джунглей затирали иные звуки. Но Шьен что‑то слышал. Оноре метнулся к себе в комнату. Где‑то рядом, в той стороне, где притаился спящий дом мсье Альбино, послышались голоса. Они приближались.

– Там наши ребята, – шепотом сказал Овечкин, угадывая, что Оноре снова в гостиной.

– Зажгите свет. – Оноре стоял у стены рядом с окном с пистолетом в руке.

– Э! Шеф Овэ, у вас все в порядке? – донесся голос Комман‑дана.

– Ваня, это мы! – крикнул Саня. – Комендант всех разбудил.

В желтом свете, падавшем из окна, стоял Коммандан, “корреспондент”, Саня и полицейский без ружья. Ружье, наверное, охранял у двери кто‑то из ребят.

– Нам сказали, что тут стреляли. – Коммандан был величествен при полном параде. “Корреспондент” в неизменной белой рубахе играл часами‑браслетом.

Оноре зло рассмеялся:

– Идите спать, негры!

– Помолчите, медсен. Мы беспокоимся о шефе Овэ. Отвечаем за него.

– Продажная образина, запри как следует своего гостя да последи за ним, а то с ним может случиться беда.

– Все шутите, Жиро, – оскалился “корреспондент”.

– Время шуток кончилось, как тебя там.

Они ушли.

– Спокойной ночи! – крикнул Саня.

– Спокойной ночи.

– Давайте и мы укладываться, – буркнул Оноре хмуро.

Овечкин все же посидел под душем и лег, завернувшись в мокрую простыню, как всегда, но так и не смог крепко заснуть и на час, хотя остаток ночи прошел спокойно.

 

После завтрака Овечкин и Саня занялись делами строительства. Большой сложности в передаче не было, но, как во всяком деле, имелось множество мелочей, которые нередко и определяют его успешное и спокойное движение, которые необходимо учесть и не упустить новому человеку. Даже если он вроде бы в курсе этих дел. Ненадолго прервал их занятия “корреспондент”. Он был необычно учтив. Предложил Овечкину место в своей машине, если он, конечно, собирается в столицу.

– А оставаться вам здесь опасно, – предостерег.

– Мы сами тут разберемся, – недружелюбно бросил Овечкин.

– Было бы предложено… – беспечно сказал “корреспондент”, в очередной раз окидывая взглядом столовую и другие комнаты через распахнутые двери: беспорядок в “гостинице у Альбино” царил обычный, отнюдь не предотъездный. И оба – Овечкин и Саня – подумали, что именно это интересовало здесь “корреспондента”.

Они смотрели, как он шел своей небрежной и вместе с тем пружинистой походкой по тропинке к амбулатории.

– Ну и тип…

Оноре стоял на невысоком бетонном крыльце, уперев руки в бока и свесив голову на грудь, а “корреспондент” – перед ним в конце тропы, смотрел снизу вверх и что‑то говорил. Лица его не было видно, но по едва уловимым движениям крепкой спины и локтей сведенных на животе рук Овечкин и Саня почувствовали, насколько энергична была его речь. Потом Оноре поднял голову с криво ухмыляющимся ртом, и они отчетливо увидели, как он издевательски подмигнул “корреспонденту”, неторопливо повернулся и ушел в дом, закрыв за собою дверь.

Овечкин даже во сне не хотел бы увидеть такое лицо, какое они увидели, когда “корреспондент” обернулся.

Через некоторое время впервые в “гостинице у Альбино” появился Оноре. Они пришли со Шьеном усталые, какие‑то поникшие. Поздоровавшись, француз спросил с порога, когда они намерены уезжать.

– Завтра с восходом, – сказал удивленный и его визитом, и его вопросом Овечкин: ведь решение было принято при нем еще ночью.

– Лучше бы немедленно, Жан.

– Это невозможно, Оноре. – Овечкин указал на заваленный чертежами и бумагами стол.

– Жаль. Вуаля… – И они ушли.

 

Вечером, собрав чемодан, Овечкин вышел в гостиную. Там уже сидел Оноре.

– Прощальный вечер, Жан. Посидим… – грустно улыбнулся француз. – Честно говоря, мне жаль расставаться с вами.

– Мне тоже, – искренне сказал Овечкин, забыв все разделявшее, отчуждавшее, раздражавшее их друг в друге длинные жаркие месяцы соседства.

– Глупо, наверное, но просто бросить здесь все и уехать с вами как‑то не могу, – признался Оноре. – Хотя это было бы, конечно, самым разумным.

– Зачем он приходил? – спросил с тревогой Овечкин.

Оноре вздохнул.

– Вы остаетесь в этом доме совсем один…

– А Шьен? Я же говорил вам, Жан, они будут сдувать с меня комаров, опасаясь, как бы среди них не оказалась муха цеце. Нет, с их стороны мне ничего не угрожает, кроме… Ладно. Давайте прощаться как положено. Давайте выпьем за вас. Как бы там ни было дальше, я благодарен вам.

– За что? – удивился Овечкин.

– За все. Хотя бы за то, что конец получился осмысленным. Я, конечно, попробую, как и положено Оноре‑Максимилиану, но вот что у меня получится без вас? – И он рассмеялся легко и приветливо, как могут смеяться французы, как смеялся он здесь один лишь, наверное, раз – в вечер их первой дружеской беседы с Овечкиным. Сейчас он тоже был пьян, и Овечкину стало горько от мысли, что последним впечатлением об этом необычном человеке будет воспоминание о пьяном Оноре. Хорошо, что был еще этот смех… – Он предложил мне подписать контракт на десять миллионов за контрольную серию вакцины. За мой дипломат‑кейс, а, как? А все дальнейшие разговоры, сказал, – на самом высоком уровне! Может, он намекал на какого‑нибудь президента, Жан? – Оноре опять рассмеялся, но теперь зло. – Еще он сказал… – Оноре придвинулся через стол к Овечкину, – подписывайте бумагу, получайте чек – и все свободны и целы: и вы, то есть я, и ваша собака, и ваш русский. Понятно? Но насчет вас он соврал. Вас он не выпустит отсюда ни в коем случае, возможно как и всех ваших друзей. По крайней мере, сделает для этого все возможное.

– Ну что вы, Оноре, возможно ли это?

– Вполне. Он сказал мне, что здесь у него хорошо вооруженный отряд, который в состоянии уничтожить весь этот поселок. Однако не исключено, что просто запугивал.

Овечкин все же перепугался не на шутку. Хорошо, уедет он, но ребята ведь останутся! А вдруг он не просто запугивал? Этот бандит с браслетом способен, похоже, на все. Единственное, что успокаивало Овечкина, так это их решение ехать в столицу всем вместе. А там опытные люди, посол…

Во время ужина ребята настаивали, чтобы последнюю ночь Овечкин провел в “гостинице у Альбино”, но он категорически отказался, как и от предложения Сани заночевать в амбулатории с револьвером мсье Альбино – все же два “ствола”… Однако все это наводило на мысли о паническом страхе, который Овечкин, особенно перед иностранцем, допустить не мог, даже если бы существовала несомненная угроза. А тут где она? Ну, пытался какой‑то трусливый бандит из‑за угла, из темноты подстрелить его. И сразу сбежал. И неизвестно, в него ли он хотел стрелять… Теперь было ясно, что ситуация совсем иная, но Овечкин решил ничего не менять. Да и изменить ничего было невозможно. Если “корреспондент” не врал, присутствие Овечкина в “гостинице у Альбино” только увеличивало опасность для ребят, и все.

С не оставлявшим его никогда оптимизмом и надеждой на лучшее Овечкин привычно помок немного под душем в простыне и отправился спать. Но заснуть не мог. И когда раздался в доме злой лай Шьена, Овечкин подумал вполне обыденно: “Ну вот, все же не обошлось…”

В дверь внизу стучали тихо, определенно в надежде на реакцию пса.

Оноре и Овечкин появились в гостиной одновременно. В открытом баре горела маленькая лампочка, скудно освещая комнату. Расходясь вечером, они не закрыли бар, вроде бы случайно.

Оноре снял пистолет с предохранителя и вышел на лестницу.

– Кто там?

– Это я, мсье Жиро. Пришел за ответом.

– Пошел вон, сукин сын!

– Поосторожней, дядя. Оба дома окружены. У нас базуки. Один залп – и дверей нет. Но я пришел не стрелять, а тихо договориться. Видите, как я царапаюсь, чтобы не разбудить соседей. Вы правильно делаете, Оноре, что не зажигаете света.

Овечкин стоял за спиной француза и слышал, как тот тяжело дышит. Шьен непрерывно угрожающе рычал, словно внутри у него работал моторчик.

– Ну, так что, Жиро?

– С вами я не хочу разговаривать, как вас там. Пусть придет кто‑нибудь другой с бумагой. Черт с вами, подпишу.

– Ничем не могу вам помочь, Оноре. Я здесь один. Как вы понимаете, отряд из местных. Придется иметь дело только со мной. Соберитесь, дружище. Это ведь недолго.

И опять тишина, только рычание Шьена и тяжелое дыхание двоих на темной лестнице.

– Решайтесь. У меня есть инструкция, по которой я жду только пять минут.

Оноре выругался сквозь зубы и сказал решительно:

– Хорошо. Вы входите один. Сейчас я освещаю сверху крыльцо, вы отходите от двери, мсье Жан открывает ее, вы входите и поднимаетесь наверх. Учтите, я вооружен и стреляю хорошо. Все ясно?

– Конечно, мсье Жиро. Не бойтесь.

Оноре снова зло выругался и быстро зашептал в ухо Овечкину:

– Как только впустите его, сразу же запрете дверь. Оставайтесь на лестнице, пока я вас не позову. Поняли? Оставайтесь!..

– Да, понял… Оноре…

Тот решительно махнул рукой с пистолетом, зажег свет на лестнице и ушел в гостиную, оставив дверь широко открытой. Через несколько секунд негромко крикнул:

– Открывайте, Жан… Входите, как вас там…

“Корреспондент” проскользнул в дверь, щурясь.

– О, да у вас тут иллюминация… – Оскалился. На поясе поверх шорт болталась на животе расстегнутая кобура.

Овечкин молча захлопнул дверь и задвинул щеколду. “Корреспондент” легко поднимался по освещенной лестнице к темному прямоугольнику двери. Когда он встал в нем, подряд грохнуло три выстрела, оглушающе забилось в бетонном колодце. Овечкин очумело смотрел, как “корреспондент” медленно сгибался, словно делал глубокий поклон в замедленной съемке. В гостиной вспыхнул свет. Овечкин, спотыкаясь, отталкиваясь руками от несшихся на него ступенек, побежал наверх. “Корреспондент” лежал на боку, и его белая рубаха и шорты быстро становились красными. Неподвижный браслет тускло поблескивал.

– Что вы наделали, Оноре?.. Это ведь ничего не изменило…

– Очень даже многое изменило. Он был здесь один. Эти, – Оноре кивнул на окно, – наемники. Я их хорошо знаю, Жан… У нас появилось время на то, чтобы уйти. Помогите мне.

Он подхватил труп под руки и поволок к окну.

– Выключите свет… Так… Помогите‑ка… Ну‑у… Вот, я же обещал выпроводить тебя через окно…

Тело гулко шлепнулось в темноте о землю. Стояла удивительная тишина. Даже звери в джунглях, казалось, молчали. Сухой отдаленный стук дизеля подчеркивал ее неестественность.

– Теперь включите свет.

Желтые квадраты электричества словно вспугнули мир. За окном зашуршало, задвигалось, завозилось, потом захрустело, удаляясь, и наконец панически затрещало у реки ломаемыми стеблями слоновой травы. В наступившую затем душную тишину ночи просочились и стали нарастать, крепнуть, будто оживая, звуки джунглей. Африканская ночь привычно тявкала, вопила, визжала, верещала и ухала.

– Надо трогаться, – устало сказал Оноре, подходя к окну. – Так, они утащили его. Молодцы. Значит, обученные…

– Ваня! Ва‑ня… – негромко звали из темноты.

Овечкин бросился к окну.

– Саня, ты?

– Я, Ванечка, я. Откройте мне, – просил Саня с револьвером мсье Альбино в руках.

– Ну, вот, – говорил сухо Оноре. – У нас есть, может быть, даже сутки. Собирайтесь, ребята. Чем скорее мы тронемся в путь, тем он будет безопаснее.

Саня ориентировался быстро, несмотря на свою кажущуюся медлительность.

– Ваш “лендровер” в порядке?

– Да.

– Тогда на “пикапе” и “лендровере”?.. – Саня быстро ушел.

Шьен внимательно и брезгливо обнюхивал темные влажные пятна на полу. Время от времени поднимал голову к хозяину и одобрительно качал хвостом. Овечкин, потрясенный, все стоял столбом. Этот первый в его жизни труп, тяжесть которого он еще ощущал своими мышцами, был в самом‑то деле или нет?..

– Ну, вот, – снова заговорил Оноре. – Едем все же вместе. Дорогами Африки мы с вами пройдем вместе до конца, Жан. – Рыжая шевелюра потными лохмами закрывала его лицо, свисала над глазами, но он не убирал волос.

– И куда вы?.. – судорожно сглотнул Овечкин.

Оноре усмехнулся, по‑своему криво и грустно. Ах, как бы хотел Овечкин забрать его с собой! Его и его собаку, эти два одиноких несчастных существа, к которым вдруг испытал жгучую жалость.

 

На вселенских ветрах

 

Вашингтон. Вечер

– То есть как исчез?!

– Русский в своем посольстве, агента убили, а француз исчез.

– Та‑ак… Думаю, ваша карьера, Мак, завершена.

– Он никуда не денется от нас, Гарри. Мы плотно обложили его.

– Ту женщину вы нашли хотя бы?

– Она, оказывается, покончила с собой. Давно. Ему никуда не деться, Гарри. Мы перекрыли ему все выходы!

– Да, Мак, и себе тоже. – Гарри усмехнулся. – Боюсь, как бы и мне не оказаться в одной компании с вами и вашими всемирными скорпионами.

 

Москва. 10 утра

– Кто такой Овечкин? Проверили? Это не африканская жара на него действует?

– Нет, товарищ генерал. Высококвалифицированный инженер…

– Вы что, в строительное ведомство его рекомендуете?

– Никак нет. Овечкин спокойный, уравновешенный, разумный человек, вполне достойный доверия.

– А сама вакцина – реальность?

– Мнения экспертов разошлись.

– Понятно. – Генерал побарабанил пальцами по столу. – Но покушения, трупы – это хотя бы реальность?

– Да, товарищ генерал. Это несомненно.

– Срочно займитесь этим Овечкиным. Его, наверное, нужно вывозить оттуда. Здесь и поговорим.

 

Париж. Вечер

– Вы читали, комиссар? Оказывается, убили еще одного приятеля мадам Мирей. Кажется, мсье Луи. И все из‑за какого‑то лекарства от радиации! Или это выдумки журналистов, как вы думаете?.. Мир сошел с ума! Вакцина – путь к господству! Опять… Да это же просто наследники бандита Гитлера! Еще кофе?

– С удовольствием.

– Ну, подумать только, комиссар: что такое эта вакцина? Что такое даже выжившие люди на мертвой нашей планете! Без коровушек, без пшенички, деревьев и цветов… Они просто сумасшедшие, эти политики и военные!

– Успокойтесь, мадам, прошу вас. Вот я, знаете, не читаю газет. От этого чтения начинаешь чувствовать себя совершенным болваном.

– У вас интересная работа, господин комиссар, а тут – одиночество, скучная вещь. Да и как подумаешь, куда мы катимся…

– Э‑э, мадам, мир всегда куда‑нибудь катится, на то он и круглый. А вот одиночество – бич нашего времени. И чем суматошнее, быстрее оно будет, тем сильнее станет одиночество людей. Надо бы притормозить… Знаете, мне не так одиноко только у вас, мадам. – Он накрыл своей ладонью ее руку на столе. – Простите…

– Ну что вы, мсье! Я так рада, когда вы приходите…

 

Африка. Обеденный перерыв

– Вкусные лепешки, да?

– Все вкусно. Гран Ма, но не хватает мне голенастенького шефа Овэ, – смеется Пти Ма.

– Гм… – добродушно тыкает Гран Ма, уплетая лепешки из маниоки.

– Он очень был хороший, – неожиданно грустно, совсем на нее не похоже, говорит Пти Ма.

– Эй, маленькая! Я уже почти набрал денег на жену.

– О, ты опять здесь? Меня надо покупать с этой большой машиной, ты учел ее?..

 

 

СССР. Ленинград. Клинский пер., 13, ИВАНУ ОВЕЧКИНУ

Милый мой Жан!

Так уж получилось в моей несуразной жизни, что, кроме тебя, некому высказать необходимые мне слова. Даже Шьена отравили. Не подумай, что я раскис. Напротив – принял самое важное в своей жизни решение. Не хочу каяться, сожалеть. Подвожу итоги. Я понял: нельзя усложнять этот мир, в котором маньяки способны на все, а нормальные люди не властны над ними. Я решил уйти вместе со своим изобретением, со своей вакциной. Могут сказать, что это варварство – унести в могилу секрет лекарства, столь важного в атомный век. Но ты не должен так сказать, Жан. Прикинь, к чему приводили паллиативные методы лечения человеческих болезней, суть которых – насилие? Никаких паллиативов! Эти болезни нужно лечить только радикально! Лучше пусть их боятся. Разумный страх всегда был для людей наилучшим стимулом.

Ты прав, Жан: мы только люди, и от того, какие мы сами, зависит наш мир. Ни изобретения, ни технический прогресс не сделают его лучше. Только мы сами! Я прожил довольно долгую и бесполезную жизнь, но теперь ничего уже Нельзя изменить. Бизнесмены войны не оставят меня в покое. У меня нет выхода. Но все же я оказался сообразительным: да, каков человек, таков и мир, в котором он живет. И неважно, что это микромир даже в масштабах Земли. Ведь нет и Вселенной без микромиров! Не так ли, милый мой де Бреби?..

Я уверен, что ты понял меня и одобрил. С этой верой мне легче. Все, что случилось с нами в африканской глуши, возможно, на роковой черте человечества, убедило меня, что в какой‑то момент, под воздействием каких‑то причин любой микромир может расшириться неожиданно по всем космическим законам. И нам, людям, неведомо, чей это будет мир.

Я хочу, чтобы ты знал, друг: немолодой француз, яростный индивидуалист, мечтавший о личной свободе и силе, в последний час думал только об истинно Великом. Он хотел быть достойным наших Великих Революций и того просветленного Человека, о котором ты так много и хорошо пел и о котором каждый из нас мечтает.

Прощай. Пусть твои дети будут такими же, как ты. Твой Оноре‑Максимилиан Жиро, ле Гран Эритье без своего мира, без детей, без возможностей и сил.

 

 

 

Андрей Столяров