Преступление в медовом раю

 

Багровое солнце уже совсем выползло из‑за вершин леса‑урода. Его лучи окрасили испарения ядовитых болот лиловыми переливами и осветили картину тяжелой и жестокой битвы. Над трупами убитых поднимался пар, если смотреть прямо через фильтры шлемов – обычный белый, а если, приподняв плечи и втянув голову, под фильтрами – то зловещий малиновый. Уже около часа семеро космонавтов в тяжелых скафандрах вели изнурительный бой.

Последние две гадины с зелеными, в отвратительных гнилых пятнах, шкурами были срезаны Юттой. Твари с воем рухнули на кучу тел, с хрипом и визгами извивающихся в предсмертных муках. Из‑под шевелящейся груды растекалась желтовато‑зеленая лужица.

Хотелось вытереть пот со лба и шеи, он затекал в глаза и на губы, щекотал спину и виски, но поднять шлем было нельзя. “Внимание! – раздался в шлемофонах бас Рэда Селинджера. – Внимание, сзади!”

Десантники круто развернулись. Это было так тяжело всем семерым, бой шел уже давно, а гравитация составляла “2g”. Они выбились из сил.

– Рэд, прикрой нам спины! – Это кричал Эррера Мартин, начальник отряда.

А в шлемофонах опять глухо забормотал голос Тома Гаррисона, в который раз декламирующего обрывок детского стишка: “…Мы не сеем и не пашем, рыбы в море не берем…” – дальше Том не помнил.

Из‑за леса красных кактусов с кривыми стволами и каких‑то шевелящихся деревьев с щупальцами на ветвях летела стая крылатых демонов. Можно было различить жуткие морды с круглыми, малоподвижными глазами, огромными, причудливыми, в кокетливых фестонах ушами и извивающимися хоботами не то с клювами, не то с крючками на концах. Чудовища, по‑видимому, издавали ультразвуки, так как члены отряда чувствовали какое‑то раздражение и даже небольшую головную боль.

Первым выстрелил Антуан Пуйярд. Промахнулся и шумно засопел. Демоны были еще далеко и летели врассыпную. Жена Антуана, Жаннет, поискала глазами, нашла вырвавшуюся вперед тварь и полоснула лучом.

– Раз, – выдохнула она.

Стая растянулась дугой, окружая людей. В воздухе нависал шум от треска крыльев и крика, похожего одновременно на карканье ворон и на хриплое кваканье каких‑то огромных лягушек.

– Занимаем круговую оборону!

Эррера срезал еще двух, Ютта одну тварь, оторвавшуюся слева от группы. Наконец и Антуан прикончил одну химеру, летевшую на него с кваканьем. Осталось штук двадцать, и они были очень близко. Приходилось крутиться, и женщины начали слабеть. Даже у мужчин от усталости и перегрузки дрожали ноги.

– Ютта, не считай ворон! Они над нами! – прохрипел Эррера.

– Два. – Это Жаннет провела лучом, и животное, чуть не задев их, рухнуло на землю.

– Молодец, Жаннет! Я тебе сегодня синтезирую шоколадку с начинкой величиной с дра‑ко‑на! – крикнул Эррера, срезая еще двух тварей.

Гаррисон сделал второй удачный выстрел. У него вообще “был точный глаз и верная рука”, как любили говаривать герои старых вестернов.

– Они отступили! – устало сказал Том. – Отдыхать.

– Нет. Отдыхать не выйдет, – покачал шлемом Мзия. – Они просто меняют тактику.

– Ишь ты! – восхитился Том. – Перестраиваются, смотрите, дети, они перестраиваются… Классическими клиньями… Прямо псы‑рыцари из кровавой феерии “Ледовое побо…”

– Том, помолчи! Ты, Рэд и Мзия отойдите влево на два шага. Жаннет, Антуан, Ютта и я – вправо на три и кругом! Они будут атаковать клиньями с двух сторон.

Действительно, два клина по восемь тварей в каждом молча атаковали слева и справа. Они стремительно неслись к земле, пытаясь прорваться на большой скорости. Однако рассредоточение людей сбило, видимо, животных с толку, клинья замедлили скорость и рассыпались.

– Три, – меланхолично подсчитала Жаннет.

– Четыре, Жаннет. Дарю тебе этого. – Антуан был галантным мужем.

– Четыре и пять. Сама набью. – Она была самолюбива.

У других шло не хуже. Через десять минут две оставшиеся твари спасались за красным лесом.

– Полетели за помощью, – мрачно предположил Рэд.

– Может быть. – Эррера рассматривал индикатор заряда на пистолете. – Ребята, у меня энергии на три минуты действия. Как у остальных?

Но ответить никто не успел.

“Бой окончен, – раздался в шлемофонах механический голос. – Атаки отражены успешно. Один из десантников убит. Все свободны”.

– Убит так убит, – недовольно пробормотал Рэд Селинджер и пошел к лесу прямо через груды поверженных врагов. Остальные потянулись за ним. Шли, перешагивая через трупы, стараясь не наступить в лужицу крови или слизи. Над лесом загорелось красное табло – “Выход”.

– Убрать трупы! – весело приказал Эррера и сам же выполнил свой приказ: поднял руку влево от двери – и лес, подыхающие животные и ядовитая трава исчезли. Остался отрезок корабельного коридора, ограниченный двумя поперечными дверями. Люди вышли из импровизированного зала через услужливо отодвинувшуюся перед ними дверь.

Помещение, куда они попали, служило тамбуром для перехода в раздевалку. Тренировочные стрельбы, так они назывались на корабле, происходили в помещении, заполненном усыпляющим газом. Это делалось для того, чтобы участники тренировки не снимали шлемов, соблазн иногда был большой.

Места для семерых было мало, и стояли тесно. В тяжелых скафандрах они казались громоздкими и бесформенными, хотя, присмотревшись, можно было понять, что народ здесь собрался в основном рослый и сухопарый. Человечество научилось, наконец, растить красивых, стройных детей.

Минут пять они постояли в тамбуре, ожидая, пока насосы откачают прорвавшийся за ними усыпляющий газ. Когда же загорелось зеленое табло, разрешающее выход, Эррера Мартин, командир группы, маленький человечек со смуглой кожей и немного крючковатым носом, отодвинул плечом стоящего рядом гиганта и, иронически чему‑то улыбнувшись, пропустил вперед Ютту Торгейссон. Затем и остальные толпой вышли в раздевалку.

– Никогда я не привыкну к потере чувства времени! – сокрушенно сказал Эррера, трясущимися от усталости руками снимая с себя шлем. – Мне казалось, что прошло часа три, а на самом деле – пятьдесят две минуты!

– Темп! – отозвался Антуан. – Темп существования сумасшедший. За пятьдесят две минуты столько действия, что рассказывать потом можно часов пять.

– Все‑таки этот парень… – Рэд Селинджер покрутил пальцем у виска, он тоже успел снять шлем. – Псих он!

– Какой парень, Крошка? – Эррера вытирал полотенцем совершенно мокрое лицо, смуглое, точно покрытое загаром.

– Этот. Ван Риксберг, художник!

– Ты прав, Крошка, – отозвался Антуан, высокий мужчина с розовой кожей, какая чаще всего бывает у рыжеволосых людей. Его серые глаза, казалось, потухли от усталости. Он сидел, уронив руки на колени, без шлема, но еще в костюме. – Я слышал, что его долго лечили. Злые языки говорили, что от гениальности!

– Недолечили, – мрачно констатировал Рэд. – Разве здоровому человеку придет в голову такая нечисть? Кошмар какой‑то!

– Да‑да, – задумчиво протянула Ютта. Она успела снять тяжелый скафандр и теперь полулежала в кресле, одетая в легкий, нижний комбинезон. Даже в форме она была прелестна. Мулаткам идет серебристо‑голубое. – И заметьте, мальчики, два года тренировок, а этот бред ни разу не повторился! Какое нужно воображение!

– Мне говорили осведомленные люди, – солидно произнес Антуан, – что Ван Риксберг несколько месяцев просидел в библиотеке – просматривал наследие художников прошлого: Лукаса Кранаха, Дюрера, Босха, Брейгеля, Ропса, Замирайло, Сальватора Дали, Жентецкого, Крумеля и других. Наши предки любили ужасы. Например, первых сегодняшних драконов я видел на старинных китайских фарфоровых вазах. Традиционный народный мотив.

Антуан Пуйярд был эрудитом.

– Я видел книги, описывающие старинные африканские культы, – сказал Эррера. – И латиноамериканские, и еще какие‑то первобытные. Кое‑что, по‑моему, он почерпнул и оттуда.

– К сожалению, люди перестали читать. Человек, прочитавший восемьдесят – сто наименований, может считать себя культурным. Все смотрят телевизоры, – неодобрительно сказал Антуан.

– Ну и что в этом плохого? – обидчиво спросил Том. Он любил многосерийные телевизионные фильмы.

– А то, – высокомерно произнес Пуйярд, – что люди перестали тренировать воображение, и оно стало самым редким товаром на рынке.

– Много тебе даст твое воображение, когда налетят такие твари, как сегодня, – сказал Том. – Вот, что нужнее сейчас и тебе, Антуан, и всем нам! – И Гаррисон покрутил пистолетом перед носом Пуйярда, не снимая пальца с пусковой кнопки.

– Осторожнее, ты, англичанин! – крикнул Эррера. – Там же еще есть заряд!

Молодой человек действительно был из Уэльса, маленького района на не слишком большом, но знаменитом острове, буквально набитом историческими памятниками. Все считали Тома настоящим англичанином, хотя как должен был выглядеть настоящий англичанин, никто не знал. Гаррисон был высок и сухощавее других, рыжеватый блондин с голубыми глазами. На его лице царил, заглушая все краски, нежно‑розовый румянец. Сейчас, когда он получил замечание от офицера, румянец сгустился до багрового и залил все лицо до шеи. Он был очень молод и чувствителен, этот Том Гаррисон, пилот, электронщик и мастер на все руки.

– Меня очень тревожит мысль, что у нас всех вырабатывается психологическая реакция отвечать на всякое внешнее раздражение лучом. Стереотип – чуть что, автоматически стреляй.

– Ты нам бубнишь об этом с первого дня полета, Эррера, – недовольно сказал Гаррисон. – Но должны же мы тренироваться, когда‑то ведь придется и стрелять! Однако мы – мыслящие люди… Мы не автоматы для стрельбы, как ты пытаешься нам доказать…

– Слишком долго мы стреляем! – грустно покачал головой капитан. – Не оказалась бы привычка сильнее нас.

– Брось эти мысли, Мартин! Мы прекрасно помним, что “разумные существа могут иметь самый отталкивающий для земного человека вид”… – улыбнулась Ютта.

Все засмеялись – она цитировала самого Эрреру.

– Ладно, – Рэд всегда вносил мир и спокойствие в бурные подчас споры, – читаем мы книги или не читаем, в настоящий момент непринципиально. А вот тренировку, по милости Ван Риксберга, мы имеем уникальную. Я такого насмотрелся за эти два года… Противнее быть не может!

– Ты прав, – нехотя сказал Эррера. – Мы готовы отразить нападение любого живого существа… И даже хищного леса!

– У меня начинается нервный смех, когда я вспоминаю гигантского червя… помните, мы его назвали бородавочником. Нет, ребенок все понимает правильно. – Нам не помешает умение быстро и точно стрелять. А без тренировок это невозможно!

– Кстати, шеф, – ввязалась в разговор Жаннет, – наш стрелковый ресурс невелик. Всего двадцать минут непрерывного действия.

– Правильно, Жаннет! Эррера, почему сняли у нас с вооружения РРГ? – спросил Рэд. – Тридцать пять минут форсированного огня, слона режет пополам со скоростью прохождения луча двадцать метров в секунду! И вдруг меняют на эту игрушку РРГМ!

– Сколько времени ты выдержал бы в руке РРГ при перегрузке в два “g”?

– Не знаю. Минут двадцать!

– А Мзия?

– Сдаюсь!

– При высадке все получите по два пистолета РРГМ, а тебе, если хочешь, подвесим два РРГ.

– Идет! Ими можно скалы взрывать…

– А кто сегодня погиб? – перебил его Том. – Опять я?

– М.Коберидзе, – отозвалась Жаннет.

– Снова? – Рэд строго уставился на Мзию. Его лицо с перебитым носом, который он упорно отказывался “реставрировать”, холодными серо‑стальными глазами навыкате, глазами боксера‑профессионала, несмотря на такой набор внешних качеств, оставалось добрым.

– Крошка, две твари напали на тебя и на нее, когда ты защищал наш тыл, – объяснил Эррера. – Я видел, как она срезала твою скотину, а вторая ударила ее клювом.

Кроме Рэда, все уже полулежали в креслах. Мзия откликнулась из глубины своего мягкого гнезда:

– Сядь, Рэд! Это же только тренировка!

Селинджер наконец сел. Еще три года назад двухметровый гигант завоевал свою последнюю золотую медаль на всемирных соревнованиях по боксу. Среди своих товарищей он казался грузным, чересчур массивным. Как большинство сильных и больших людей, он был очень добрым и спокойным человеком. Он брил волосы на голове, потому что стеснялся намечающейся лысины, а к косметологам не ходил, считая их “тоже врачами”. Врачей же он не признавал, наверное, потому, что никогда в них не нуждался. В бою он был необычайно подвижен, имел точную реакцию, но в повседневной жизни оставался лентяем. Мзия его звала “ленивец”, и это прозвище ему чрезвычайно шло. Где бы Рэд ни находился, рядом с ним была Мзия. Самая маленькая из десантников, не больше метра семидесяти пяти сантиметров. Тем, кто когда‑нибудь видел старинные персидские миниатюры, Мзия больше всего напомнила бы персиянку. Большие миндалевидные глаза, черные, с антрацитовым блеском и потоки черных волос, выскальзывавших из любой прически. Когда Рэд ее впервые увидел, первое, что он сказал было: “Какое богатство!” Он машинально погладил себя по голове при этом и густо покраснел.

Любимой угрозой Мзии было очередное заявление о том, что она острижет волосы: перед отлетом, перед началом тренировок, перед посадкой и так далее. Великан тревожился и сердился, и Эррере иногда казалось, что Рэд раздельно и одинаково любит и Мзию и ее волосы.

– Поплавать бы сейчас в невесомости, – мечтательно сказала Жаннет, разглядывая свои трясущиеся руки со вздувшимися голубыми венами. Впрочем, вены набухли у всех.

– Нет, ребята, – Эррера покачал головой. – Нельзя. Сейчас мыться и спать! Потом небольшая стимуляция и подзарядка, чистка оружия и осмотр Вечером же у нас праздник.

– Праздник! Верно ведь, праздник! – захлопала в ладоши Ютта. Она была удивительно хороша, когда смеялась. Ослепительно белые зубы ярко выделялись на фоне светло‑шоколадной кожи. Ютта была дочерью норвежца и женщины‑банту. Кареглазая мулатка с австралийского шельфа.

Внезапно растворилась дверь, она вскочила с кресла и побежала в душевую. Десантники потянулись за ней по своим кабинкам. Когда помещение опустело, Рэд встал, вынул Мзию из кресла, потом, держа ее на руках, зарылся лицом в волосы и поцеловал.

– Щекотно, – прошептала она, закрыв глаза, и вздохнула.

 

Бал начался в семь часов по Гринвичу. Гости, они же хозяева, являлись парами, кроме капитана, огромного, не меньше Селинджера, японца Кэндзибуро Смита. Капитан был человеком пожилым, последние десять лет жену в полеты не брал, остался в одиночестве и сейчас, хотя рейс был длительный, необычайный и он тоже нуждался в душевном равновесии и душевном тепле.

Гости проходили чинно, без обычных, может быть, несколько фамильярных шуточек и дружеских полуобъятий. Таков был этикет праздника, каждый раз разработанный заново и неукоснительно соблюдавшийся все эти два года. К балу готовились целый месяц, мужчины и женщины придумывали и изготавливали новые наряды и драгоценности, а женщины еще и косметику. И все‑таки последний день был самым напряженным – всем почему‑то не хватало нескольких часов. Однако к семи вечера по земному времени экипаж и десантники являлись в зал, одетые и готовые принять участие в первом вальсе.

Балы на борту дальнерейсового корабля были придуманы давным‑давно земными психологами для поддержания в норме психического состояния экипажей. Особенно десантников, ибо выяснилось, что в то время, пока команда занята вахтами (и то не очень плотно), делать им практически нечего. А сроки путешествия большие. Так и появилась рекомендация группы космической психологии: “§ 16. Периодически, но не реже раза в месяц, устраивать костюмированные балы с воссозданием обстановки и эпохи определенного времени (или социального слоя). Общая подготовка к празднику, как и общая работа сближают людей в отличие от общего безделия”. Кроме того, определенный процент премий за лучший костюм и за лучшее оформление праздника (по инструкции) указывал на лучшую приспособляемость и уживчивость и давал преимущественное право на участие в следующей экспедиции А это уже было кое для кого стимулом.

Вначале, как часто случается с официальными рекомендациями, такая идея никого не увлекала. Но потом… Балы на борту космического поискового корабля “Левингстон” по традиции отражали выбранную эпоху с ее костюмами, нравами, развлечениями, подарками и сюрпризами. И мебель, и обстановка, и рассказы, и танцы должны были соответствовать времени, которое общим решением выбрали для этого бала. Конечно, в пределах возможностей Так прошли в этом зале римские оргии, попойка в кабачке Латинского квартала, пир в русских княжеских хоромах, трапеза в итальянском монастыре эпохи Возрождения и многие другие. Предпоследним был бал в кардинальском дворце во Флоренции, а сегодня – семнадцатый век, Западная Европа.

Капитан стоял в дверях, и костюм только подчеркивал его положение на корабле. Он был одет, как капитан британского флота ее Величества – синий, расшитый золотом камзол с позолоченными же пуговицами, кружевные манжеты и воротник. Ботфорты, морской кортик и шпага на кожаной тисненой перевязи довершали его костюм. Нет, полным завершением костюма была шляпа с перьями, которые либо грациозно качались над его головой, либо залихватски мели пол, очень натурально раскрашенный под деревянную мозаику.

Кэндзибуро Смит не казался в этом костюме ряженым, не был он и смешон. Напротив, его массивная фигура излучала неподдельное достоинство, а любезная улыбка на обычно сдержанном лице, казалось, тоже пришла из семнадцатого века.

При появлении четы Пуйярдов капитан неторопливо снял шляпу и громко провозгласил:

– Жаннет и Антуан Пуйярды!

Антуан Пуйярд был очень красив. Большие, серые, выразительные глаза, нос с горбинкой и пышные смоляные усы. Чуть портили общее впечатление сухие, тонкие губы честолюбца. Основным же украшением был лоб, высокий и чистый. Лоб мыслителя, философа или математика. Природа пошутила, дав узкие и низкие лбы Декарту и Пуанкаре, а обширный и мощный Пуйярду. Но последнее обстоятельство отложило отпечаток на всю жизнь Антуана – для оправдания своей интеллектуальной внешности он много работал и, не став Спинозой или Нильсом Бором, превратился в незаурядно эрудированного человека.

Жаннет сегодня была изумительно хороша. Ее, в общем, незначительное лицо было точно и с большим вкусом подправлено косметикой, на щеке была посажена пикантная мушка, а волосы серебрились от пудры. Кэндзибуро Смит проводил ее изумленным взглядом и одобрительно покачал головой. Когда он обернулся, на его лице возникла откровенно ласковая улыбка.

– Мзия Коберидзе и Рэд Селинджер! – Капитан прижал шляпу к сердцу.

Затем пришла пара кибернетиков. Навигатор с биоником. И наконец капитан пророкотал:

– Ютта Торгейссон и Эррера Мартин!

Зал потихоньку заполнялся. Шуршали пышные юбки, сверкали драгоценности, синтезированные здесь же на корабле.

– Ты посмотри на Жаннет! – прошептала Ютта.

– А что? – не понял Эррера. – Ну, пестровато немного…

– Нет, костюм исключительно точен. Хоть в учебник истории. Я не о том. Посмотри, как она хороша!

– Изумрудный цвет вообще эффектен… Хотя, может, ты и права, – Эррера был смирен, как монах. – Но Мзия мне нравится больше.

– Мзия – влюбленная девочка, – задумчиво произнесла Ютта и, лукаво взглянув на него, добавила: – А влюбленная женщина всегда красива!

Первый сюрприз обществу преподнес капитан. Он появился из двери, ведущей в раздевалку, неся канделябры со свечами, великолепными свечами из цветного воска. Где он достал рецепт воска и сколько затратил времени для его синтезирования и выделки свеч, трудно было сказать.

– Канделябры сделаны Алексеем Сударушкиным! – объявил капитан, вынося последние два светильника.

Все зааплодировали, Сударушкин поклонился. Потом Кэндзибуро Смит выключил освещение, и аплодисменты усилились. Этот странный, сконцентрированный в двадцати четырех язычках открытого пламени свет колебался от невидимого и неощутимого движения воздуха и жил своей жизнью. Костюмы стали выглядеть иначе, а украшения заиграли с большей силой, и даже в глазах людей появились загадочные и неверные искорки того же огня.

Невидимый оркестр заиграл вальс, которым независимо от переживаемой эпохи начинался каждый праздник, и пары поплыли по дворцовому залу, где еще несколько часов назад дымились трупы жутких химер психопата Ван Риксберга. Праздник начался.

Эррера жил на корабле как в казарме, все зная о десантниках, и даже на празднике выполнял свой долг командира самым подходящим, как он считал, образом. Естественно, что на Ютту у него почти не оставалось времени. Недаром она как‑то сказала Жаннет, с которой дружила: “Антуан твой муж, твой. Рэд принадлежит Мзие, а Эррера принадлежит всем. И мне мало моей доли!”

Вот и сейчас он протанцевал сначала со всеми дамами и сказал каждой что‑то веселое и приятное, а затем уж подошел к Ютте. Сказал комплимент. Она не обрадовалась. Она создала улыбку на своем прекрасном лице и обозначила благодарность холодноватым поцелуем в лоб.

Эррера, огорченный, оставил ее и подошел к Алексею Сударушкину, тощему желчному и остроумному человеку, с лицом, как бы обтянутым кожей, и тонкими, ниточкой, губами. Кажется, именно в желчи и остроумии сейчас нуждался молодой офицер.

– Как тебе нравится Жаннет?

– Жаннет? Знаешь, когда я мысленно снимаю с нее косметику, пудру, мушку и платье…

– …и надеваешь на нее рубище… – подхватил Эррера.

Он знал, что Алексею нравится Ютта. Оба рассмеялись.

– Зато хорош Антуан.

– Зануда. Но ему повезло. Он для нее средоточение ума и обаяния, – Алексей покривился. – Жаннет придана ему судьбой для его полного комфорта! Глядя на них и на вас с Юттой, я вывел закон биологической компенсации.

– Какой это?

– С древнейших времен мудрые, но лысые мужчины находили на свое несчастье красивых и обаятельных подруг, а стройные красавцы – некрасивых, умных и заботливых жен.

– Я не лысый, – растерялся Эррера.

– Извини, у меня плохое настроение! – сказал Сударушкин. Офицер повернулся и отправился налаживать отношения со своей “красивой, обаятельной подругой”.

Он решил задать ей один из естественных, но никчемных вопросов, ответом на которые служит фраза: “Потому что болит голова, я устала”. Нашел Ютту, но вопроса задать не успел, подошел Кэндзибуро Смит. За весь вечер капитан не произнес ни одного комплимента. Он их не готовил, как другие, так как был занят повседневными заботами и изготовлением свечей. Его единственный комплимент предназначался прекрасной мулатке.

– Впервые, – говорил он, пыхтя, как пыхтели от умственного напряжения настоящие капитаны семнадцатого века, – впервые я вижу румянец на шоколаде.

Сказано было неуклюже, но соответствовало мере восхищения, светившегося в его глазах, и прозвучало правдиво и трогательно. Лицо Ютты просияло, и в глазах от свечечек пошли лучи.

Эррера, слышавший и видевший капитанский восторг, почему‑то сник и ушел бродить по залу, как разочарованный гимназист на балу где‑то в конце девятнадцатого века. Время от времени он победительно и равнодушно окидывал взглядом танцующих и веселящихся товарищей, но ни разу почему‑то его глаза не встретились с глазами Ютты.

И тогда, стараясь быть незаметным, он выскользнул из зала и пошел в рубку.

В рубке было тихо; словно какие‑то механические насекомые монотонно жужжали и пощелкивали приборы; интимно перемигивались цветными лампочками щиты и пульты управления. На большом экране, прямо в визирной крестовине сияла маленькая планетка – их находка в странствиях, а теперь и пункт назначения. Есть ли жизнь на этом комке серебристой ваты, трудно было сказать, но наличие атмосферы вселяло надежды. Растительность, во всяком случае, если судить по анализам, там была. Экипаж напряженно ждал появления чуда и теперь, когда оно свершилось, танцевал на последнем балу во всеоружии неведения, возбужденный ожиданием необычного. Кто знал, все ли они вернутся обратно?

– Вы здесь, Эррера Мартин? Я так и знал. – У капитана была отвратительная манера называть членов команды полным именем и фамилией. Остальные давно уже перешли к сокращениям и школярским прозвищам. – Шли бы вы к Ютте Торгейссон, она ищет вас и огорчается.

Эррера, помедлив, обернулся, чтобы сказать какую‑нибудь колкость, но не сказал. Он увидел, что капитан низко склонился над ЭТ‑экраном, может быть пытаясь найти что‑нибудь новое в изображении планеты, открытой им самим в огромном космическом море. Увидел, что капитан уже забыл про него, про Ютту, да и про сам бал. На лицо Кэндзибуро Смита мягко легла счастливая улыбка, разбежалась морщинками. Капитану было за шестьдесят.

– Вы знаете, сколько мне лет? – вдруг спросил Кэндзибуро. – Шестьдесят четыре! Предельный возраст для космолетчика. Сорок лет в космосе. Да, сорок лет, потому что, даже отдыхая между рейсами в кругу семьи, я все равно оставался здесь, на корабле, в космосе. Сколько я перетаскал грузов и людей с планет Солнечной системы и сопредельных, не сосчитать! Загнал до смерти четыре корабля, а ведь я человек аккуратный!

– У вас огромный опыт, капитан. – Офицер не понимал, с чем связана эта вспышка воспоминаний.

– Что значит сейчас мой опыт? Грамотно произвести посадку и старт в сложных условиях может выпускник академии с двухлетним стажем. Умение бороться с метеоритными полями и навигационное чутье – разве что это?.. А все‑таки мне повезло! – Голос капитана зазвучал даже торжественно. – В радиусе тридцати световых лет любопытные человеки не нашли ни одной обитаемой планеты. Ни одной планеты с растительностью и даже просто пригодной для жизни. Тридцать восемь лет назад я участвовал в последней экспедиции, искавшей “братьев по разуму”. С тех пор внеземными цивилизациями занимаются дилетанты и энтузиасты. – Капитан вытянул руку к экрану. – И мне будет что внести в графу “Итог”. Горько только, что я сам не ступлю на ее почву!

– Теперь это проблема опять вспыхнет.

– Может быть.

Старик был прав: космические проблемы до сих пор мало занимали человечество.

Капитан после своей страстной речи опять погрузился в созерцание экрана. Эррера постоял, потом тихо выскользнул из рубки. Но в зал не пошел. Пусть поищет его Ютта, виноватая в том, что посмела радоваться без него. Пусть вспомнит, как попала сюда из дублеров.

Ютта действительно попала на “Левингстон” благодаря ему.

Почти перед самым отлетом из команды отчислили второго пилота, и Эррера убедил начальство и врачей, что не сможет жить и странствовать по Вселенной без Ютты Торгейссон. Ему пошли навстречу, а уж Ютту он уговорил сам.

Ютта всю жизнь предпочитала красивых мужчин, а красивыми она считала высоких блондинов. Но в Эррере она усмотрела скрытую энергию, ум и деловитость. И еще ее подкупило откровенное восхищение, прямо‑таки струившееся из глаз офицера. Она сочла себя первооткрывательницей этого маленького мужчины (в чем жестоко заблуждалась) и решила, что для этого забавно самоуверенного и умного мужчины она будет королевой, объектом поклонения всей его жизни. Кроме того, он полчаса декламировал ей стихи. Он прочитал не менее двадцати стихотворений на любовные темы, “от Хафиза до Блока”, как он сам сказал. Что‑то она читала, что‑то слышала, вспомнить было трудно, но такой взрыв поэтических страстей ей был в новинку и тоже сыграл немаловажную роль.

 

Он направился в отсек Биотрансформатора. В конце концов это его обязанность – время от времени проверять агрегаты, предназначенные для десантных операций.

Обычно в отсеке пусто. Но сейчас там стояла долговязая, изящная фигура. При скудном дежурном освещении офицер не сразу узнал Жаннет Пуйярд, а узнав, повернулся, чтобы уйти. Он старался избегать ее. Однако женщина заметила его:

– Великое изобретение, Эр.

Офицер обреченно кивнул. Голос у нее был мелодичный, хотя и не такой красивый, как низкое контральто Ютты Торгейссон.

– А ты заметил, – продолжала она, – что за последние пятьдесят лет сделано больше открытий и гениальных изобретений, чем за предшествующие сто?

– Это заметило Центральное Статистическое Управление.

Получилось сухо и грубо. Тем более что информация ЦСУ еще не была опубликована и он узнал о ней случайно.

– Я не знала об этом. – Жаннет обиделась.

Действительно, одним из интереснейших открытий века и важнейшим для них был Биотрансформатор. Вначале медицинский прибор для заживления ран, потом трансплантатор, на основе генетического кода клетки восстанавливающий целые органы, он вырос в биологический преобразователь, трансформатор одних тканей, а затем и существ, в другие. Исполнились сказочные мечты древних народов, калиф мог превратиться в аиста, принц – в дракона.

– Все‑таки его применение ограничено! – Эррера поднял упавшую было нить разговора. Надо было сгладить грубость.

– Да. И встряска ужасная. – Жаннет нервно повела плечами. – Коллоидный консервант, именуемый нашим организмом, плохо переносит трансформацию.

У офицера все тело заныло при воспоминании о трансформации.

– А ведь биологи применяют ее. И с великим успехом.

Усовершенствования самого последнего времени позволили биологам трансформироваться в животных, сохраняя человеческий разум и инстинкты, воспринятые от зверя. Человек автоматически “получал язык” животного и его “способности”, такие как слух, обоняние, осязание и так далее. Это было необходимо для восстановления животного мира. И не только для этого. У людей было много вопросов к природе.

Эррера начал опасаться продолжения разговора. Жаннет не случайно оказалась около Биотрансформатора, ему следовало уйти. Нельзя было допустить, чтобы она напомнила ему о тренировочных трансформациях.

Перед отлетом в космос, еще в период тренировок, все члены экипажа вместе с дублерами должны были пройти две контрольные трансформации. Первую – когда все были превращены в стаю птиц – перенесли ужасно тяжело. Они напоминали смертельно больных. И несмотря на то что такое состояние после шести часов сна проходило, несмотря на то что обратный переход был много легче, некоторых пришлось отчислить из отряда.

Вторая трансформация – в пятнистых оленей – прошла проще. То ли все уже знали, что их ждет, и были готовы, то ли адаптировались, но, очнувшись от сна, все стадо пятнистых красавцев без излишних переживаний отправилось в таежный парк в районе Енисея. Хищники из их зоны на несколько дней были удалены.

Здесь‑то он понял, какую роль в жизни животных занимают запахи. Запахи трав, деревьев, земли, других животных. Понял, как запахи могут успокаивать и как волновать. Все эти дни он не отходил от Жаннет, а при обратном превращении он испытал тяжкий и липкий стыд.

И вот теперь Эррера мучительно хотел уйти. Он испытывал в отношении Жаннет какие‑то смутные чувства, может быть, не чувства, а комплекс вины. Но сейчас нужно было прежде всего уйти.

Неожиданно сзади раздалось сухое покашливание. Молодые люди обернулись – в дверном проеме стоял капитан. По‑видимому, он задался целью не отставать сегодня от офицера.

– Теперь вы здесь, Эррера Мартин, – констатировал он. – Так я и знал. Только с этим отсеком нет никакой связи, кроме аварийной и специальной… Простите меня, Жаннет Пуйярд, но нам нужно поговорить.

– Я пойду? – почему‑то спросила она.

Офицер виновато пожал плечами, так, будто ему помешали закончить интересный для него разговор. Мужчины молча проводили ее взглядами.

– Вы не должны портить праздник Ютте Торгейссон, – сказал старик. – Я не знаю, да и не вправе интересоваться, серьезно ли это у вас, но не надо девочке портить последний праздник перед высадкой. Кто знает, что ждет вас там?

– Мне кажется, это серьезно. Я пойду, капитан?

– Да. А завтра нам предстоит обсудить состав разведывательного отряда… Пусть меня не ждут – я подойду к столу позже.

 

– Что‑нибудь случилось? – спросила Ютта, когда Эррера вернулся в зал. В ее глазах не было свечечек, в них застыло беспокойство и смятение. Она как‑то поникла, и даже ее чудесная кожа казалась серовато‑оливковой. Все уже сидели за накрытым столом, уставленным хрусталем и причудливыми сервизными приборами. Никто не ел, все молча и вопросительно глядели на командира.

– Простите за опоздание, вместе с капитаном проверяли агрегаты, – сказал он и сел рядом с Юттой.

Внезапно Эррера почувствовал, что ребята огорчены его поступком, обижены за Ютту. Товарищи связывают их воедино и своим молчанием налагают на него какие‑то обязательства. Понял, что в какой‑то мере принадлежит ей в глазах окружающих, но эта мысль его впервые не испугала.

– Прошу простить меня за задержку! – В дверях показался Кэндзибуро Смит. – Виновны дела текущие! – Он поискал глазами, нашел среди сидящих Эрреру и поинтересовался: – А где наш уважаемый Рэд Селинджер?

– Я здесь, капитан! – пробасил Крошка, появляясь из двери за спиной Смита с огромным блюдом в руках. – Кабаньи головы, фаршированные куропатками! – торжественно провозгласил он.

Действительно, на подносе лежали три кабаньи головы, от блюда поднимался пар. По традиции балов каждый член экипажа обязан был представить на суд товарищей одно блюдо, изготовленное своими руками. Рэд, с помощью пищевого синтезатора, совершил чудо – создал кости кабаньей головы, мясо и даже хрящи, начинил фаршем куропаток, что, впрочем, было уже проще. Он повторил кулинарный подвиг лаосских монахов, еще в XIV веке приготовлявших из сои и бамбуковых палочек вполне натуральных кур.

Появление Крошки было встречено аплодисментами, выстрелил металлический баллон с шипучим безалкогольным напитком, из горлышка баллона вырвалось пламя.

– За мать‑Землю! За восемь миллиардов наших братьев, тяжелым и самоотверженным трудом преобразующих ее! – сказал капитан, вставая и поднимая бокал с кроваво‑красной жидкостью. Тост был традиционный, и все выпили стоя.

 

На следующий день молодой офицер нашел Кэндзибуро Смита опять в рубке у экрана.

– Кэп, – сказал молодой человек, и капитан поморщился, – кэп, мы хотели с вами еще раз просмотреть списки десантников.

– Хорошо, – ответил капитан, страдая от фамильярности офицера и непрофессиональных терминов. – Давайте, последний раз проверим психофизическое состояние личного состава десантной группы.

Они прошли в медицинский отсек, впереди Эррера, позади капитан, и сели у диагноста. Офицер нажал пальцем на клавишу “Пс. и Физ. сост.”. Когда машина прогрелась, на коричневатом экране загорелась надпись:

“Кэндзибуро Смит, капитан”.

– Можно пропустить.

Офицер кивнул, корабль остается на орбите, капитан – на корабле. Нажал кнопку. Экран написал:

“Эррера Мартин, руководитель”.

Потом пошел текст мелкими буквами:

“Кровь – норма.

Почки, печень, сердце, легкие – норма.

Гормональные отправления – норма.

Костно‑мышечный аппарат – незначительно ослаблен.

Нервные реакции – несколько повышены.

Мышечная реакция – норма.

Общий тонус – норма”.

Действительно, отклонения в нервных реакциях были у всех. У всех… кроме Жаннет Пуйярд.

– Я всегда считал ее самым лучшим приобретением для команды, – буркнул капитан. – Антуана Пуйярда взяли ради нее.

Для офицера это было неожиданностью.

– Итак, капитан, состав разведотряда определился: Эррера Мартин, супруги Пуйярд, Ютта Торгейссон, Том Гаррисон и Мзия Коберидзе.

– Да. Около континентальной ракеты остается дежурить пилот Рэд Селинджер. Это логично, он биолог и стажировался оператором на Биотрансформаторе.

 

Эта планета оказалась родной сестрой Земли. Совпадения превзошли самые смелые ожидания. Атмосфера была кислородно‑азотно‑гелиевая, воды было достаточно. Подумать только! Атмосфера, пригодная для жизни земных существ и, возможно, пригодная для питья вода. Температура в пределах плюс сорок – минус тридцать. Орбита – слабо эллиптическая, близкая к круговой. Размеры планеты составляли ноль восемьдесят пять от земной, а масса – шестьдесят процентов от массы Земли. Когда были получены эти результаты, команда бросилась проверять взятые с собой семена земных растений. Все чувствовали себя колонистами.

Кэндзибуро Смит сгоряча и для того чтобы отделаться от мешавших ему посетителей рубки предложил конкурс на лучшее название планеты. С этого момента члены экипажа просто перестали видеть приборы и схемы на своих постах Все перебирали варианты названий, а по вечерам спорили до хрипоты. Капитан вынужден был отменить конкурс.

– Думаю, что лучшее название появится при более близком знакомстве с планетой, – сказал он. – Мы будем иметь возможность наблюдать за всеми действиями разведывательного отряда. Каждый десантник понесет на груди миниатюрную телекамеру, и наша задача – держать в исправности и все приемники на корабле.

Теперь энергия экипажа пролилась на телеприемники. Была даже сделана попытка на время переоборудовать Главный Навигационный Экран. Когда капитан это обнаружил, он так побагровел, что, казалось, его хватит удар. Святотатец в этот день не появился ни к обеду, ни к ужину.

Наконец долетели до планеты и легли на круговую орбиту. При этом в течение получаса предстояло несколько сложнейших эволюции корабля. Капитан провел их, казалось, не глядя на приборы, экраны дисплеев показывали отклонения от расчетного маневра на проценты или сотые процента. Его помощники застыли каждый на своем месте и в особенно удачных случаях бормотали: “Машина!”, имея в виду голову капитана.

Два дня корабль летал по круговой орбите, уточняя полученные еще в космосе параметры планеты. За это время свободные от вахт члены экипажа при незначительном увеличении экранов успели рассмотреть на планете динозавров, летающих коров, гигантских каракатиц и даже двуногого человека. Но что точно видели все и что подтверждалось показаниями приборов – на планете были леса, и реки, и моря. На ней был ветер и, наверное, была трава. Хотелось бы, чтобы была трава и цветы на ней.

 

Континентальная ракета опустилась на большую поляну и твердо встала на три ноги. Перестали напряженно трещать приборы, корректирующие спуск и посадку. В иллюминаторах было черно от дыма, а в дыму с одной стороны горели сучья и небольшие стволы. Когда дым немного рассеялся, через наименее закопченный иллюминатор все увидели какие‑то цветные пятна: синие, оранжевые, зеленые. Было страшно интересно, но больше рассмотреть ничего было нельзя. Похоже, что это была растительность, которую они видели еще с орбиты.

Пока стерилизовали в камере “магнитного ползуна”, которому предстояло вымыть стекла, начало темнеть.

Так дружно еще ни разу не вставали. “Магнитного ползуна” выпустили сразу же после завтрака. Все ждали затаив дыхание, и наконец в одном из иллюминаторов появилось светлое пятнышко, оно росло, стали видны две металлические лапки с губками‑водососами на концах. Потом робот переполз на другое место и исчез где‑то на макушке ракеты (может, испортился в самый нужный момент), а люди приникли к окну в новый мир.

Вокруг ракеты в радиусе пятидесяти метров была выжженная земля, покрытая шлаком и еще дымящаяся. На некотором отдалении от корабля лениво горели какие‑то стволы. Но за краем гаревой площадки росла трава. Пестрая – зеленая, с желтым и синим. Это было очень красиво, трава разных цветов росла кустиками или, скорее, клумбами. Кончалась оранжевая клумба, начиналась синяя. Казалось, кто‑то высаживал эти травы и цветы, кто‑то сознательный. За травой начинался лес и кустарники, яркие, бутафорские. Лес был похож на старинную палехскую миниатюру, деревья с красными или синими стволами и неправдоподобными причудливыми, разноцветными листьями.

Этот день просидели в ракете, ждали, может, мир планеты подойдет ближе. Придут животные, если они здесь есть, прилетят птицы. Нужно было оценить опасности этого леса, слишком уж ярко и добродушно он выглядел, надо было взять пробы воздуха, исследовать микроорганизмы. Но в воздухе, сожженном теплом, выделившимся при торможении, и на почве, покрытой шлаками, ничего не могло быть. Предстояла работа.

И все ждали, очень ждали разумных существ.

Но существа не появлялись. Люди занялись анализами. Прежде всего воздух и микробы. Потом послали за травой “краба”. Маленький, управляемый с ракеты танк с щупальцами нарвал разноцветной травы и даже сломал прутик с листвой от росшего ближе всего куста. Он же принес пригоршню почвы. Потом еще один рейс. Потом еще. Так прошел день второй.

На третий день проснулись очень рано, как только взошло местное солнце.

– Смотрите! – крикнула Мзия. – Ночью был дождь! Отмыло все иллюминаторы!

Действительно, кое‑где на стеклах виднелись грязноватые подтеки. На горизонте справа от первого иллюминатора сияла вполне земная, разноцветная радуга.

– Давайте смотреть, может, покажутся разумные существа, – сказала своим бархатным голосом Ютта.

– Нет! – отрезал начальник отряда. – Будем завтракать. Иначе вместо научных наблюдений я получу от вас голодные галлюцинации.

– Странно, – задумчиво произнесла Жаннет, приступая к завтраку. – Почему все‑таки трава здесь оранжевая?

– Потому что фотосинтез может осуществляться не только в хлорофилле. Возможны другие механизмы… – И Антуан Пуйярд, не дожевав первого же куска, пустился объяснять способы усвоения растениями световой энергии. Говорил он долго и скучно, с отступлениями и примерами. Его большие, выразительные глаза остекленели. И казалось, что у него есть еще одна пара глаз, которыми он просматривает свою внутреннюю картотеку и извлекает из нее микрофильмы с необходимыми сейчас данными. Задолго до конца речи у всех испортился аппетит и настроение.

Выдержать долго Антуана Пуйярда могла только его жена. Остальные, признавая за ним подавляющую эрудицию, избегали общения с биологом. Эрреру он необычайно раздражал. Вся огромная эрудиция Пуйярда была поставлена им на службу собственнической психологии. Весь этот мощный аппарат, включая мысли Монтеня и изречения Ларошфуко, призван был обеспечить душевный комфорт, материальные удобства и моральные права их обладателя. Это, по мнению офицера, выносить было невозможно.

– Черт с ним! – пробормотал Эррера и двинулся проверять показания приборов. У приборного пульта уже были Крошка и Мзия.

– Воздух как воздух, – сказал Рэд, когда он вошел. – Четыре группы микроорганизмов, совершенно безвредных.

– Можно выходить в шортах и загорать? – ехидно спросил Эррера.

– Можно. – Рэда нелегко было смутить.

Эррера задумался. Тихо гудела система жизнеобеспечения, пощелкивали приборы. Когда он поднял голову и обернулся, то увидел всех членов отряда.

– Нужно выйти и осмотреться, – тихо предложил Рэд.

– Хорошо, – решился Эррера. – Выходим. Прошу надеть костюмы биологической непроницаемости. Не забудьте оружие, – он повернулся к Селинджеру. – Дай нам пяток мышей… Остаются Мзия и ты.

– Почему я? – закричал в отчаянии Рэд.

– Ты – пилот!

Когда группа подошла к краю опаленной почвы, то первое, что всех поразило, была роса. Обычная на Земле и виденная всеми в сибирской тайге. Потом появились какие‑то насекомые, прыгающие и летающие. И вот, наконец, деревья: огромные, развесистые, оранжевые, помельче – синие и другие, с красными на зеленой подкладке листьями.

Они постояли немного, потом Гаррисон вынул из прозрачного мешка клетку с мышами. Мыши сели столбиками, задрали мордочки и ожесточенно начали нюхать воздух. Сдыхать они не собирались.

Тогда главный биолог выругался длинно и замысловато, бросил клетку со зверьками в траву и откинул скафандр.

– Ребята! – крикнул он. – Можно дышать!

Все сняли скафандры, и людям в лица ударил воздух, напоенный ароматами. И какими ароматами! Воздух казался густым от запахов меда, непривычного, неземного меда незнаемых цветов. Налетевший ветерок приносил новые запахи, похожие на запахи духов, в которых люди на Земле записали память о земных цветах. Тонкие неназойливые ароматы и тишина. Шелест оранжевых листьев и тепло солнечных лучей на затылках. Они стояли с лучевыми пистолетами в руках (по инструкции), слушали тишину и вдыхали этот воздух. Их обступил покой.

– Хотите стихи? – спросил Эррера. На его лице покоилась счастливая улыбка, ноздри подрагивали, втягивая воздух.

 

По ограде высокой и длинной

Лишних роз к нам свисают цветы.

Не смолкает напев соловьиный,

Что‑то шепчут ручьи и листы.

 

– Что‑то шепчут ручьи и листы, – задумчиво повторила Ютта. – Но что! Чье это стихотворение?

– Блока. “Соловьиный сад”.

Внезапно Гаррисон вскрикнул – из травы высунулась усатая кошачья мордочка с двумя глазами. Люди отступили, опасливо подняв пистолеты, и из синих зарослей вышел диковинный зверь, длиной около метра и сантиметров пятнадцать в поперечнике, с восьмью мускулистыми ногами. Зверь был покрыт коричневой переливчатой шерстью. Несмотря на то что животное было больше похоже на мохнатую гусеницу, оно казалось симпатичным и внушало доверие. Зверь без тени любопытства посмотрел на них, отщипнул клок оранжевой травы, задумчиво пожевал и ушел.

– Не попрощался, – осуждающе сказал Эррера.

Все облегченно рассмеялись.

– Идем дальше? – спросил Том.

– Да. Но впереди по траве пойду я. – Эррера вышел вперед и шагнул прямо в синюю клумбу. – Стойте пока что там!

Он сделал десять – пятнадцать шагов, остановился, поводил грубым сапогом по траве. Из‑под ноги врассыпную скакнуло десятка два неуловимых насекомых.

– Кроха, – приказал он, – принеси‑ка пару сачков и три прозрачных мешка. Жаннет и Антуан будут у нас ловить насекомых. Только берегите лица и не берите их руками! Остальные подстраховывают меня.

Он сделал еще десяток шагов и остановился перед деревцом с тонким, желтым стволиком, с длинными, синими листьями.

– Осторожно, Эр! – крикнула Ютта.

– Я вижу!

Действительно, по всему стволу деревца сидели ежи. Обычные, может, чуть меньше земных. Иглы у них были покороче и потоньше. Офицер дулом пистолета (в любое время можно выстрелить, как предписывает инструкция) шевельнул одного ежа. Колючий комок камнем упал на землю. Эррера отпрыгнул назад. Когда он осторожно подошел снова, еж лежал там же. Эррера нагнулся, шевельнул его дулом пистолета еще раз.

– Похоже, это плод, ребята! – крикнул Эррера. – Держите!

И он, отломав несколько ежей, бросил их десантникам. Все шарахнулись в сторону. Гаррисон запротестовал:

– Не ребячься, Эр. Может, они ядовитые?

– Проверь, ты тоже биолог… Ребята, – продолжал он, – за мной!

Главной чертой его характера было стремление идти вперед и увлекать за собой остальных.

Потихоньку группа углубилась в лес.

Странный это был лес. Светлый, какой‑то прозрачный, напоенный удивительными, нежными ароматами. Видов деревьев было много, но ползучие растения почти не встречались, и было много полянок, отчего лес казался немного запущенным английским парком. Непрерывно попадались мелкие животные. Зверье выглядело непуганым. Метров через двести десантники вынырнули из чащи на большой луг.

– Осторожно! – тихо сказал Эррера, шедший впереди группы. – Не стрелять!

– Ой! – Это Жаннет вынырнула вслед за командиром.

На лугу паслись коричневые животные величиной с корову и с рогами на голове. Сужающиеся вперед головы кончались двумя хоботами, которыми эти странные существа очень ловко, действуя попеременно, срывали пучки травы и отправляли в рот.

– Может, они разумные? – спросила Ютта после недолгого наблюдения.

– Вряд ли! Слишком велики, – сказал Том.

– Наш Рэд тоже великоват… – засмеялась Ютта.

Одно из животных, привлеченное шумом, повернуло голову и посмотрело на них большими любопытными глазами. Все застыли. А вдруг контакт? Но животное отвернулось, и его хоботы опять ритмично задвигались.

– Хоботная антилопа! – с восторгом прошептал Гаррисон.

“Ребята, что у вас там?” – послышался в шлемофоне взволнованный голос Мзии. “Ничего, Мзиюшка, нашли коров. Сейчас подоим, и вечером будешь пить парное молоко”. – “Как я хочу к вам’” – “Мы уже поворачиваем обратно”, – сказал Эррера. – Обратно! – скомандовал он группе.

Обратно шли веселее, разговаривая и смеясь. Неожиданно вышли на незнакомую поляну, по краям заросшую зелеными и красными кустами. Все остановились. На шарообразных кустах, широко распластав крылья и как бы обняв ими листья, сидели лебеди. Иначе нельзя было назвать этих темно‑синих птиц, с сияющими вороненой сталью пластинками на спинах и крыльях с изумрудными шеями и грудками. Они были величиной с крупную собаку. Это если не считать крыльев и длинной шеи с крупной лобастой головой. Три зеленых фасеточных глаза (два по сторонам головы, один – на затылке) и длинный, массивный клюв довершали сходство с земными птицами. Исключая, конечно, затылочный глаз.

– Зачем им глаз на затылке? – шепотом спросила Ютта.

– Наверное, здесь есть хищники, – пояснил Гаррисон. – Даже скорее всего. Дополнительная защита от опасностей.

– Отдыхают, – задумчиво констатировал Том. – Как боксеры после боя. Вид у них беспомощный какой‑то.

– А погладить их мне не хочется! – вдруг сказала Ютта.

– Почему? – спросил Эррера.

– Не знаю… Они противные.

– Просто на них нет мягких перьев. – Командир с сомнением посмотрел на птиц. – Субъективная оценка “противные”. Пошли!

Пока десантники пересекали поляну, существа повернули головы и провожали их взглядами своих фасеточных глаз, но ни одно из них не поднялось с куста.

К ракете вернулись без приключений.

После обеда вышли из ракеты погулять; правда, отходить более чем на пятьдесят метров Эррера запретил. Над ними парили на огромной высоте какие‑то птицы. Антуан сбегал за ОУ – оптическим умножителем, наследником старинного бинокля. Птицы оказались синими лебедями.

Вечером все маялись сильной мышечной слабостью и небольшой головной болью. Биотрансформатор после осмотра команды и анализа выдал диагноз: “Легкое отравление местной кислородной атмосферой. Сильное влияние биополей неизвестного происхождения. Лечение – биостимуляция и повышение обмена веществ в нормальной атмосфере. Профилактика – пребывание в открытом пространстве не более четырех часов”.

Так состоялось первое знакомство с новым миром.

В привычной обстановке все почувствовали себя значительно легче. Настроение было приподнятое и возбужденное. Все‑таки не зря разуверившееся человечество решилось на последнюю попытку. Не зря три космических корабля – их “Левингстон”, “Нансен” и “Миклухо‑Маклай” – стартовали летним вечером с Земли, еще пахнущей бензином и затянутой радужной нефтяной пленкой, еще в руинах, но уже восстанавливаемой и выздоравливающей. Не зря на долгие годы стали они далекими для близких. Они должны были открыть эту планету.

В кают‑компании было уютно по‑земному, из экрана высунулся торс Кэндзибуро Смита. Он “проводил беседу” с командой. Говорил он сурово, как Савонарола на площади Флоренции.

“Было бы стыдно перед соседями по дому, перед друзьями по работе, перед отцами и матерями, со страхом отпустившими нас и с бесконечным терпением ждущими, и перед многими другими совершенно незнакомыми людьми! – говорил он. – Съесть десятилетний запас энергии, собранной в космических энергостанциях и… ничего не дать взамен. За столько лет не посадить ни одного дерева, не вычистить лужи, не законсервировать памятника прошлого и, вернувшись, сказать: “Нету. Нету обитаемых миров, мы одни в мире. Это объективная реальность”. Конечно, объективная, а все‑таки… все‑таки обидно. И не очень оправдаешься. Но теперь мы нашли ее!”

– Ура капитану Смиту! – крикнул Эррера, и все его поддержали.

– Ура‑а!

Несколько минут казалось, что из глаз старика польются слезы, но он как‑то странно крякнул и неожиданно выключил экран.

Весь следующий день отливали из сверхпрочной пластмассы, она была даже ковкой, корпус вездехода. Формами для деталей служили углы и участки стен комнат, подлестничные пространства и другие участки ракеты. Все было предусмотрено. Проверили двигатели и оборудование вездеходов, а к вечеру уже окончили монтаж. Еще через четыре дня разведчики осмотрели территорию в десять квадратных километров и углубились в декоративный лес. Ездили на вездеходе и ходили пешком, составили огромный живой гербарий, наловили целый зоосад животных и насекомых. Наконец, обнаружили море или большое озеро.

– Странная планета, странный животный мир! – сказал за ужином их биолог Том Гаррисон. – Совсем нет хищников. Не обнаружено! Никто не поедает другого, все лопают траву!

– Нет разумной жизни, – поддержал его Антуан. – Как ни старались отыскать, не нашли. Скучная планета. Рай до Адама и Евы.

Про Адама и Еву никто не понял, тактично промолчали.

– Нет, – Рэд говорил медленно, взвешивая слова. – Скучной я бы ее не назвал. Тихая, но… тревожная. Мне здесь беспокойно. Будто кто‑то подглядывает за мной…

– Ты прав! – неожиданно поддержала его Жаннет. – И у меня такое чувство, что кто‑то из кустов постоянно наблюдает за нами.

Эррера вспомнил слова капитана о психической устойчивости Жаннет и покачал головой. Молча – у него были причины молчать.

– Голубые лебеди за тобой подглядывают, – сказал он с казенным сарказмом. – Или жираусы. – Жираусы похожи одновременно на жирафов и страусов. – Или коровы! Разумных здесь нет!

– Пока нет!

– А по‑моему, очень милые существа эти хоботные антилопы, – вмешалась Мзия. – Неразумные, но мирные.

Действительно, антилопы Гаррисона, как их назвали, на плоть пришельцев не посягали, жрали в основном траву и листья, и большинством голосов было решено, что они травоядные.

Многие животные уже получили названия и были классифицированы. Например, первое встреченное ими в этом мире существо – восьминогая кошка получила наименование “Эррера усатая”, а голубые птицы – “Лебедь Антуана”, чем Пуйярд очень гордился.

– Нужно проверить море! – неожиданно сказал Селинджер. – Может быть, разумная жизнь развивается здесь в другой среде.

– Верно, – рассеянно кивнула головой Ютта, а потом, очнувшись от своих мыслей, спросила: – А почему вы все думаете, что здесь должна быть разумная жизнь?

– Почему мы так думаем? – растерянно пробормотал Антуан. – А правда, почему мы так думаем?

Десантники замолчали. Они чувствовали, что их детская вера в разумную жизнь на планете подтверждается какими‑то неуловимыми аргументами. Но какими – никто не мог сказать. Что‑то ускользало от их внимания; это была первая попытка осмыслить этот мир и разобраться в своих ощущениях.

– По‑моему, здесь слишком хорошо! – робко высказал свою мысль Рэд. – Может, я говорю глупость, но здесь неестественно красиво, удобно, что ли, для дикого мира!

– Как будто здесь над природой поработали дизайнеры и психологи! – выкрикнул Том.

– Смотри, Эррера, ни одного ядовитого плода, все съедобно, все вкусно, полный набор металлов в плодах и витаминов тоже, – Мзия словно задалась целью убедить неверующего Эрреру.

– Ни одного хищника, – сказала задумчиво Ютта. – Даже насекомые не кусают.

– Может, и на Земле было так же до появления человека! – возразил Эррера. – Откуда вы знаете?

– Не‑ет! Мы знаем, что на Земле всегда один вид животных поедал другой вид в продолжение всех геологических эпох. А здесь они все травоядные! – сказала Ютта. – Нет, здесь какая‑то тайна!

И все с ней согласились.

– Вот что я скажу, – прервал всех Эррера. – Хватит собирать гербарии для школьного кабинета ботаники! Завтра идем к морю, потом в кинжальный поход в глубь леса!

На следующий день команда была готова встретить восход местного солнца. В экспедицию отправились Эррера, Ютта и Гаррисон. И хотя в компании Селинджера люди чувствовали себя почему‑то безопаснее и увереннее, кулаки Рэда и его редкостная реакция боксера ничем не могли помочь в воде. А если гигант чего‑нибудь и боялся, то скорее всего именно воды; он так и не научился плавать на Земле. Теперь главным лицом была Ютта, жительница австралийского шельфа, выросшая в море и работавшая в нем, как другие работали в садах и на пашнях.

– Операция “Наш друг водяной” начинается! – крикнул Эррера, последним садясь в вездеход и посылая остающимся шутливый воздушный поцелуй.

Незанятые члены экипажа, торопливо помахав руками, побежали в рубку к телевизорам. Всем было интересно, а кроме того, ушедшим на поиск могла понадобиться срочная помощь. Заодно подключили связь с капитаном. Кэндзибуро Смит и члены экипажа корабля были непременными, хотя и пассивными, участниками всех походов разведгруппы.

Вездеход шел по зарослям, почти без усилий прокладывая себе дорогу. Впрочем, особенно большие или красивые группы деревьев они обходили. Сквозь бортовые окна был виден неправдоподобный, светлый и красивый лес. Трава, кусты и мелкие деревья стелились перед ними, открывая иногда удивительные поляны, казалось нарисованные рукой мастера из Палеха. Зверей не было видно, только в небе парил одинокий синий лебедь. Он все время висел над ними, как елочная игрушка на нитке.

Наконец раздвинулся последний занавес оранжевых и багровых деревьев, и в рамке растительности голубовато‑белым светом заискрилось море, отделенное от них небольшим участком каменистого пляжа. Что‑то вроде крымского берега или калифорнийского, у Тихого океана.

Было жарко. За спинами людей в безопасной тишине совсем по‑земному стрекотали местные кузнечики. Загадочная гладь перед ними покрывала какую‑то таинственную жизнь, неведомые формы которой могли оказаться разумными.

– К берегу! – крикнул Эррера и развернул вездеход.

– Знаете, чем отличается это море от земных? – спросил Гаррисон. – Здесь нет ни чаек, ни других птиц, живущих у моря.

– И крабов нет, – сказала Ютта. – И ракушек. Голый берег.

Как жительница моря, она особенно остро подмечала разницу в пейзажах. Эррера поднял голову.

– Синий лебедь и тот пропал! – задумчиво произнес он. – Не нравится мне это место!

– Смотрите, смотрите! – крикнула Ютта.

Над водой летела рыба с большими крылообразными плавниками, а за ней неслось нечто среднее между крабом и медузой. Странное животное отталкивалось от поверхности широкими, плоскими щупальцами. Щупалец было много, и бежало оно быстро. Не догнав крылатой рыбы, животное шлепнулось на волны и утонуло.

– Вот и первый хищник для Антуана, – улыбнулся Эррера. – По его теории здесь может быть разумная жизнь.

Тем временем мулатка надела легководолазный костюм и уже навешивала на себя разнообразные приборы и оружие.

– Слушай, Ютта! – Мартин был совершенно серьезен. – Мне не нравится это место и это море. Ты опускаешься в первое погружение только для визуального обзора дна и состояния среды.

– Ты что, беспокоишься за меня? – с кокетливым вызовом спросила она и уставилась на него огромными черными глазами.

Эррера подумал, что он действительно беспокоится, что ему страшно за нее и что лучше бы он сам полез в эту непрозрачную воду, кишащую хищным зверьем и полную неожиданными опасностями. Но его не учили плавать так, как Ютту, и, к сожалению, здесь каждый выполняет “свой маневр”. Но вслух он сказал:

– Время погружения не больше пятнадцати минут. Скорость прохождения максимальная. Связь с нами непрерывная. Понятно? – Она кивнула. – Ни в какие пещеры, ямы или расселины не лезь!

Ютта кивнула опять.

– Тогда вперед. Мы идем за тобой!

Ютту посадили на крышу вездехода. Эррера и Том сели в него и направились прямо в открытое море. В двадцати метрах от берега девушка соскользнула с крыши и, постепенно увеличивая тягу ракет, прикрепленных к ее скафандру, исчезла в море. Оставшиеся приникли к экранам двух портативных телевизоров.

Девушка плыла, не форсируя скорости, на глубине примерно пяти метров. Глаз передатчика был закреплен на лбу, и десантники, как в вездеходе так и оставшиеся у ракеты, “смотрели ее глазами”. Уже с этого уровня было видно, что ниже, может быть, у дна кипит жизнь. Само дно просматривалось с трудом.

– Что это, Том, живые существа или растения?

– Не знаю… – Лицо Гаррисона сморщила гримаса отвращения. – Смотри, Эррера, они не страшнее тренировочных чертей, а ведь внушают страх.

– Потому что настоящие!.. Гляди, она пошла ниже.

Дно наплывало на экран. Похоже, это было царство моллюсков и червей. Точнее, они были похожи на знакомых земных обитателей моря. Часть моллюсков сидела, прикрепившись к камням, без раковин, одна студенистая масса.

Внезапно изображение начало круто и быстро поворачиваться. Это Ютта повернула голову, чтобы увидеть обстановку в своем тылу. И все трое вскрикнули от ужаса.

– Скорость, Ютта, скорость! – кричал Эррера. – Сзади!

Но она сама увидела позади себя огромную голову с белыми глазами‑бельмами; из пасти рыбы, голова, скорее, принадлежала рыбе, высовывался трубчатый язык‑присосок.

Скорость разведчицы возросла, в экране появились две сложенные вместе и вытянутые вперед руки. Ютта облегчала гидродинамику. Опять поворот изображения – рыба не отступает. На мгновение снова появились руки, и все пропало в струях воды и пузырях воздуха. Внезапно Том крикнул:

– Вот она!

Над водой поднялась синяя ракета человека в скафандре. От его ног метра на полтора била упругая струя сжатого воздуха. Но за человеком вылетела почти черная торпеда. Это была рыба, огромная рыба без хвоста. Там, где у земных рыб располагался раздвоенный хвостовой плавник, у этой было отверстие, из которого истекал плотный ствол воды. Ютта летела почти параллельно поверхности моря, в экране были видны набегающие волны, чудовище тоже. Однако через секунды, а может быть, и часы, несовершенный двигатель отказал аборигену, и реактивная ракета мягко вошла в воду. Только сейчас Эррера рванул рычаг, и вездеход почти совсем выскочил из воды, набирая скорость.

– Купальный сезон отменяется! – рявкнул Эррера, выдергивая разведчицу из воды.

– Что это было? Что это было? – повторяла она испуганно.

– Девочка моя! – пробормотал он, не отвечая на вопрос и прижимая к себе мокрую Ютту. Он впервые обнял ее, не стесняясь ни людей, ни всевидящего блюдца телевизора и друзей, сидящих у экранов. Он сам был смертельно испуган и даже не постарался этого скрыть. Только через час, когда она пришла в себя, Ютта поняла, как она дорога ему. Она мучительно покраснела, вспомнив о своем снисходительном отношении к нему, когда они познакомились. Сейчас, в его руках, она чувствовала себя в полной безопасности, хотя была еще бледна и тяжело дышала.

– Да. Что‑то мне и самой не больно хочется туда, – пробормотала она. – Слишком быстро они плавают. Спустим лучше камеры.

У них были подвесные герметические камеры. Этакие хрустальные шарики на ниточках, вроде удочки рыболова‑любителя.

Битых три часа они утюжили море. Ходили во все вероятные, с их точки зрения, места, где можно было обнаружить естественную жизнь, потом в наименее вероятные. Две камеры были проглочены кем‑то, они успели увидеть только черные пасти ртов. Так и осталось неизвестным – большие это были животные или нет.

– Послушайте, ребята, а почему в море есть хищники, а на суше нет? – вдруг спросил Эррера.

Никто не ответил.

– Почему? – упрямо повторил он. – Почему даже в реках и в озерах нет хищников, а в море даже такую крупную дичь, как Ютту, и то чуть не слопали? Том, почему?

– Не знаю. – Гаррисон был задумчив. – Может, это результат своеобразного развития местной жизни? А может, это следствие деятельности разумных существ с других планет?

– Фью! – пренебрежительно присвистнул Мартин.