Ходит осень в хороводе 11 страница

Петр Степанович Подпоев из Уважана смутно помнит тот год и день, когда он впервые вышел в горы на охоту за медведем. Было это тому назад лет пятьдесят. И все эти полвека он слыл в аймаке одним из лучших охотников по медведю. Когда его спрашивали, сколько он привез домой за свою жизнь звериных шкур, старик Подпоев отвечал, прищурив глаза, начавшие слезиться от старости:

– Да полтораста, поди‑ка, будет.

И Петр Степанович припоминал, что сто двадцатую отметку на ружье он сделал в тысяча девятьсот двадцатом году. А потом уж так счет вел, по памяти. Старое ружье с отметками отобрали белобандиты, а пока появилось новое, с точного счета убитому зверю старик сбился.

Многие в Уважане занимались охотой. Промышляли белку, лису, колонка, горностая. Ходили и по медведю. Подрастало в Уважане и молодое поколение охотников промысловиков, смена старикам. И среди них особенно отметил Петр Степанович 14‑летнего Михаила Папина.

Молодой охотник промышлял белку, ставил капканы на лис и мечтал убить медведя. Старик Подпоев любил вспоминать интересные случаи на охоте, рассказывать о хитростях зверя. Миша всегда, затаив дыхание, слушал старого, с иссеченным морщинами лицом охотника, и в его воображении вставала картина поднявшегося на дыбы разъяренного зверя. Он с ревом идет на охотника, а тот, установив ружье на упоре, смело ждет его, подпуская на верный выстрел. Пословица говорит: «на ловца и зверь бежит». Однажды старик взял Михаила Папина с собой на охоту. Они уехали далеко в хребты. На медведя натолкнулись неожиданно. Собаки выгнали его из пустого малинника. Оторванный от приятного занятия, отбиваясь от наседавших собак, зверь выскочил из зарослей на тропу.

– Твой зверь, Михайло, – сказал старик. – Вот тут становись, с упора ловко бить, – указал он на сваленную бурей пихту. – В голову бей. Торопиться зачем? Куда он уйдет от двух охотников?

Михаил встал за вывороченный пень. Старик отошел в сторону на открытое место. Отмахиваясь от собак, медведь шел по тропе к бурелому. Михаил посадил на мушку морду зверя и, увидев налитые злобой маленькие глаза, преодолев охватившее его волнение, нажал на спуск.

Зверь взревел, поднялся на дыбы, сделал несколько шагов вперед и упал.

– Вот ладно, – одобрительно проговорил Подпоев, настороженно подходя к лежащему в траве медведю. – Что зря заряды тратить. Хороший охотник одним бьет!

На обратном пути старик, попыхивая трубкой и оглядывая ехавшего рядом Михаила с притороченной к седлу медвежьей шкурой, довольно улыбался и, погоняя игреневого коня, думал: «Хорошим охотником будет парень».

А молодой охотник ничего не замечал вокруг. Не слышал, что говорил ему старик. Покрытое густым загаром лицо его и глаза цвета алтайского неба сияли торжеством. О‑оо!.. Какой завистью загорятся глаза его сверстников, когда он важно соскочит с коня и будет нарочито медленно отвязывать от седла шкуру зверя.

* * *

Красива погожая осень в горах. Среди темной зелени хвойного леса пылают багрянцем кусты черемух и осин, золотые широкие тропы березняка тянутся по склонам гор. Утрами из глубоких ущелей наплывают туманы, расползаются по склонам, влажным покрывалом кутают вершины. Но вот поднялось над горами солнце, заклубился туман и, колыхаясь, опустился вниз. И вот уже засеребрилась внизу речка, запылали яркими кострами и золотом склоны, и только в теневых местах ещё стелется над речками ночной гость.

В такие дни, когда садится туман на землю, предвещая ясную погоду, в тайге стоит безветрие и слышен невнятный шорох слетающих с деревьев листьев. Но приходит свое время, налетает с холодных белков ветер, срывает с деревьев лист, устилает землю желтым шуршащим ковром. И, чуя приближение зимы, бродит медведь по тайге в поисках удобного места для долгой зимней спячки.

В один из дней поздней осени, когда глухо шумела от ветра тайга и временами из низких серых туч сыпалась на землю снежная крупка, тропой по горному развалу неторопливо ехали два всадника, одетые в полушубки и шапки‑ушанки. За спиной у них были ружья. Усталый вид коней, забрызганных по брюхо грязью, притороченные к седлам туго набитые вьюки, прокопченные ведерки, все это говорило о том, что путники проделали большой путь и не на короткий срок собрались в тайгу. Позади бежала собака – крупная промысловая лайка. Ехавший впереди старик с лицом, изборожденным глубокими морщинами, казалось, дремал, слегка покачиваясь в седле. Второй – молодой с раскрасневшимся от ветра и ударов снежной крупки лицом, напевал вполголоса какую‑то песню. Живым быстрым взглядом юноша внимательно осматривал местность, точно стараясь, запечатлеть в памяти каждый шаг пути. Ничего примечательного и привлекательного для глаза вокруг не было. Обросшие седым мхом ели и пихты стояли по сторонам; огромные валуны, покрытые серым лишайником, лежали там и сям. Местами тропа втискивалась, как в ущелье, в гранитные сбросы, то опускалась по склону, то поднималась, огибая камни на пути.

Время близилось к вечеру, и в густой тайге уже становилось сумеречно. Но вот за поворотом тропы показался вдали просвет, и вскоре путники выехали на большую поляну.

Старик остановил коня и, повернувшись, сказал молодому спутнику:

– Ночевать надо, Михайло. Чай варить. Вон там будем. Место сухое, – он указал рукой на стоящий среди поляны большой развесистый кедр.

Путники свернули с тропы. Прошло немного времени, и под широкой кроной кедра ярко запылал большой костер. Недалеко бродили спутаные кони, черная лайка свернулась клубком около костра и тихо вздрагивала во сне. Ночная тайга шумела глухо. Старик и юноша сидели на набросанных к костру мягких пихтовых лапках. Защищенный гранитными валунами от ветра костёр горел ровно и жарко. Весело бурлило над ним ведерко с чаем.

С того дня, когда Михаил Папин метким выстрелом свалил медведя, юноша приглянулся старику Подпоеву, и он решил передать ему, как в наследство, всю свою накопленную годами охотничью мудрость.

Выходы со стариком в тайгу для молодого охотника были большой практической школой, и многообразная жизнь тайги с каждым разом раскрывалась перед ним страницами увлекательной книги. Дома скупой на разговоры, Петр Степанович в тайге преображался. Он знал всех птиц и их голоса, то беспечные, то предостерегающие от опасности. Старик безошибочно шел на шум взлетевшего глухаря и подходил к тому дереву, на которое села птица хотя бы и далеко от места взлета. Следы всех зверей – будь то летом или зимой, или поздней осенью – находил и знал старик и не только понимал замысловатый, запутанный ход зверя, но и мог точно сказать, когда он проходил и по каким делам, сытый или голодный. Клочок бурой шерсти, оставленный на толстом стволе и почти неприметный для глаза, раскрывал старику картину охоты медведя на бурундука. Не за мелким полосатым зверком, а за его кладовой с отборным кедровым орехом. «Хороший запас был, всю осень бурундук таскал, а вор за один раз съел. Вот разбойник», – говорил, покачивая головой, старик, склоняясь над разрытой под пнем землей с разбросанными вокруг крупными орехами.

В местах, где чаще всего промышлял Подпоев, он знал все старые берлоги.

– Зверь не ляжет в любом месте. Под берлогу он сыщет себе место сухое, каменистое, крутое. Моху натаскает, сухой травы, закроется и спит. Вот ты и примечай такие места с выворотками да буреломом, – говорил Михаилу старик. – Приметное его жилье. Устье завсегда к солнцевосходу делает, чтобы весну не проспать. А летом по каменистым местам искать его надо, к белкам поближе. Жарко ему в его шубе‑то. Зверь он умный, а ты поумнее его, перехитри. Смелость – она нужна, но и опаска – не трусость. Весной, как солнышко‑то обогреет, вылезет он из берлоги на солнышко, любит погреться. По таким местам ищи. Увидел – на ветер иди.

Михаил многому научился от старика. Если он охотился на белку, то утрами (в зимнюю пору), когда лес одевался в серебряное кружево куржака, не выходил на промысел, помня совет старика, что «в куржель белка не жирует, сидит в гайне». Отыскать в гайне белку без собаки дело не простое. Белка ходит в гнездо и «низом» и «верхом». Путает след, хитрит. И старик научил молодого охотника распутывать ее сложный ход, понимать след, по малоприметным признакам находить беличью «тропу», определять по ней, сытая или голодная шла белка и куда. Петр Степанович много раз водил своего ученика по беличьему кругу. Вот ее след пропал у толстой ели. Зверок ушел вверх, с вершины на вершину, с ветки на ветку «верхом» идет белка. В какую сторону итти охотнику? «Станем на снег глядеть», – говорил в таких случаях старик, делал на лыжах круг и останавливался. «Туда пошла, – показывал он направление, – примечай». Сбитый белкой снег или иней с вершины дерева, упавшая обгрызанная шишка, иглы хвои, соринки на снежном покрове открывали запутанный ход зверька…

Заночевавшие под кедром охотники проснулись рано. За ночь ветер разогнал тучи и стих. Усеянное звездами небо уже начинало светлеть. На земле лежал крепкий иней. Охотники разожгли костер, сварили чай, а когда рассветало, забросали огонь, развешали на сучьях кедра привезенный запас и налегке, оставив стреноженных коней пастись на поляне, покинули свой стан.

Притихшая за ненастные дни тайга, как только поднялось солнце, снова наполнилась птичьими голосами. Табунами вспархивали с земли рябчики, тяжело взлетали глухари, шумно рассаживаясь по деревьям; кричали кедровки, клесты, синицы, пестрые дятлы деловито стучали по стволам, пробегали по бурелому полосатые бурундуки с раздутыми от запрятанных орехов щеками, белки перелетали с вершины на вершину. Охотники не тревожили выстрелами тайгу. Окол – черная лайка Папина – бежал позади. Но вот шедший впереди старик остановился, молча показал Михаилу на стоящую у поляны лиственницу. На высоте человеческого роста кора лиственницы была ободрана, свисала лоскутьями. Окол обошел вокруг ствола, обнюхал его, ощетинился.

– Летом доводилось видеть, как зверь когти точил. Обнялся с березой и ревет. Запоминает он такое дерево. В другое лето опять к чему придет.

Старик осмотрелся кругом и отошел от лиственницы. Не далеко от нее, у разрытого большого муравейника, он остановился и покачал головой. Поляна с небольшим редколесьем опустилась к речке. Южный берег ее был каменистый. Охотники опустились вниз. Перейдя речку, старый охотник сел на сваленное ветром дерево.

– Пять лет, однако, не был здесь, – проговорил он, раскуривая трубку. Станем глядеть тут. Ты, Михайло, иди низом, я – горой. Найдем. Теперь зверь лежит. Нагулялся. Чует – скоро зима.

Михаил Папин шел с Околом по‑над речкой. Собака молча рыскала по сторонам, словно понимая, что идущего охотника не интересуют сейчас мелкие зверки, и дело ей предстоит куда серьезнее, чем облаивать сидящую на кедре белку или гнаться за поднятым из бурелома колонком. С горы, издалека донесся крик:

– Михай‑ла‑а…

Папин свистнул Окола и пошел на голос. Старик Подпоев стоял у скалы, опершись на ружье.

– Тут лежит, – тихо промолвил он, указывая на вывороченную с корнем сосну.

Учуяв запах зверя, Окол бросился в завал. Он обежал кругом, подлезая под ствол, и, найдя прикрытый ветками и валежником лаз, кинулся туда. Охотники насторожились. Под выворотком послышалось недовольное рюханье, урчанье.

– Разбудили, – улыбнулся старик. – Неохота с теплой постели вставать.

Урчанье встревоженного зверя перешло в рев. Окол визжа, с поднятой на спине шерстью выскочил из бурелома и в то же мгновенье набросанный к корню валежник разлетелся в стороны. Поднятый зверь бросился за собакой.

Папин, ставший сверху над берлогой, выстрелил первым. Плохо выцелив второпях, он не попал в убойное место. Услыхав звук выстрела и почувствовав боль, медведь на мгновенье остановился. Окол снова повис на медведе, но тот уже не обращал на него внимания. Он увидел человека. С непостижимой легкостью и быстротой он метнулся к старику и с ревом встал на дыбы.

Михаил видел, как зверь бросился к старику. Он уже намеревался стрелять второй раз, но медведь был между ним и Подпоевым и стрелять было опасно. «Как бы беды не вышло?» – мелькнула у него мысль, и он опустил ружье. Сбегая вниз, он видел поднявшегося зверя, идущего на старика. «Что это Петр Степанович не стреляет?» – с тревогой подумал он.

Старик спокойно стоял у скалы. Не в первый раз приходилось ему принимать поднятого из берлоги зверя, смотреть в его налитые кровью злобные глаза. Неторопливым движением он вскинул ружье, прицелился и нажал на спуск. Но выстрела не последовало.

– Вот беда, осеклось ружье, – вслух проговорил он.

Перезаряжать ружье времени уже не было. Зверь был почти рядом. Петр Степанович только сейчас понял свою ошибку, что встал к скале. Слева от него тянулась каменистая осыпь – курумник. Будь Подпоев помоложе, он взбежал бы на нее и успел бы перезарядить ружье. Отойти вправо мешал валежник. Старик отбросил ружье, рука торопливо нашарила рукоятку прицепленного к поясу ножа.

Отбежавший в сторону Папин, не услышав выстрела Подпоева и увидев его без ружья, понял, что с ним произошло неладное. Не теряя ни секунды, он посадил на мушку голову медведя с застрявшими в бурой шерсти иглами хвои. Когда рассеялся дым от выстрела, Михаил с облегчением вздохнул, увидев лежащего медведя и стоящего рядом с ним старика.

– Хорошо стрелял! – Петр Степанович ласково взглянул на юношу. – С ружьем грех вышел. Осеклось. Одному не управиться бы со зверем. Не прежние годы, – вздохнул старик.

Вечером у костра Михаил Папин аккуратно вырезал на ложе ружья свою пятнадцатую отметку.

* * *

Двадцать первый медведь, убитый Михаилом Папиным за четыре года охоты, достался ему тяжело…

В горно‑алтайской тайге ранней весной цветет маральник. Нежные фиолетово‑розовые пояса охватывают горные склоны, подножия скал, каменистые берега рек. В горы, подернутые фиолетовой легкой дымкой, уходят охотники. Петр Степанович Подпоев занемог. Михаил отправился на промысел с таким же молодым охотником, как и он сам, Манеевым. Охота вышла быстрой. Не пришлось им бродить в поисках зверя. Спускаясь с горы, Михаил первым увидел большого медведя. Ветер дул от зверя. Не чуя охотников, он продолжал бродить по траве. Охотники привязали коней и лайку Окола. Манеев остался возле коней, а Михаил стал осторожно подбираться к зверю. До него было метров пятьсот чистой поляны. Единственная сухая коряжина с распростертыми сучьями лежала посреди нее. Михаил полз, прижимаясь к земле, временами поднимался и быстро перебегал. Но вот зверь как‑будто насторожился, завертел по сторонам головой, но потом снова занялся своим делом, что‑то выискивая в траве. Теперь Михаил уже продвигался «по‑пластунски», не отрываясь от земли. Поднимая временами голову, он видел, что зверь тоже идет к бурелому.

Добравшись до валежины, Михаил передохнул, выбрал удобное место между сучьями для упора ружья. Раскатистый выстрел разнесся по долине. Медведь взревел, бросился бежать. Михаил выстрелил второй раз. Третий раз он стрелял уже по упавшему зверю.

Михаил вышел из‑за бурелома. Спущенный с привязи Окол несся с горы к лежащему зверю. Неожиданно медведь вскочил и, увидев подходившего охотника, бросился к нему. Михаил, не успев перезарядить ружье, побежал вниз. Зверь в несколько прыжков догнал его, ударом лапы сбил на землю и навалился всей тушей. Михаил почувствовал сильную боль в левой руке. Правой он ухватился за щеку зверя и, преодолевая боль, напрягая все силы, пытался оттянуть его морду от руки. Началась неравная борьба. «Перегрызет руку, – подумал Михаил. – Где же Манеев?»… Прижатый к земле, он не мог видеть сбегающего с горы Манеева. Собрав остатки сил, он рванул на себя морду зверя. Выпустив руку, тот впился ему в живот.

Окол с неистовым лаем рвал медведя, отскакивал и снова набрасывался на него. Разъяренный зверь вскочил и кинулся на собаку. Михаил приподнял голову. Прозвучал выстрел, другой. «Высоко берет», – отметил Михаил. Правой рукой он дотянулся до ружья. Рядом лежал большой камень. Стиснув зубы от боли, он положил на него ружье, перезарядил. Отбросив собаку, медведь уже снова шел к нему.

Михаил стрелял почти в упор. Зверь качнулся и упал за камнем.

* * *

Зима покрыла тайгу и горы толстым слоем снега. Всякий зверь на снегу свою метку оставит. Сложными узорами звериных троп расписана белая пелена. Опытный охотник‑следопыт распутает каждую замысловатую петлю, определит свежесть следа, голодный или сытый проходил зверь. Нет в зимней тайге только следов тех четвероногих, кто, забившись в глубокие норы, проводит в спячке долгую зиму. Не станет охотник искать зимой барсуков, – попробуй, отыщи! Другое дело – медведь. Забрался он с осени после первого зазимка в логово, завалился на мягкую подстилку из сухого мха, листьев и травы и спит в полное свое удовольствие. Проносятся, над ним со стоном и визгом бураны, трещит мороз, валит снег, – нет следа к медвежьему жилью. Но опытного охотника‑медвежатника не перехитришь. По другим следам найдет его логово, поднимет с лежки зверя…

Михаил Папин повел на отыск берлоги своего ученика по промыслу Павла Клепикова. В первый раз вышел на медведя молодой охотник. Собаки не было с ними, снег по тайге лежал глубокий. Охотники бежали на лыжах целый день. Впереди – Михаил, за ним по проложенной лыжне – Павел.

Еще осенью заприметил Михаил то место, куда они сейчас шли. «Ляжет тут на зиму зверь», – решил он тогда. В зарослях малинника Михаил отыскал многочисленные следы зверя, а поломанный молодой рябинник говорил о том, что он лакомился ягодой. Уйти далеко не мог.

Крутая гора опускалась в узкое ущелье, заваленное камнями и буреломником.

В тайге уже начинались сумерки, когда охотники пришли на место. Под большим кедром они расчистили лыжами снег, нарубили толстого сухостоя, мягких пихтовых лап, разожгли костер. Когда огонь прогрел землю, они перенесли его на другое место, а на кострище набросали пихтовых веток и улеглись, как на печке, коротать ночь. Долго она длится зимой, но вот приходит и ей конец, меркнут одна за другой звезды в начинающем светлеть небе и синева рассвета ложится на горы. Поднялось над хребтами зимнее солнце, ослепительно засиял снег и снова зашуршали по белому покрову тайги лыжи бегущих охотников.

Берлогу охотники нашли в ущелье, под сухой заваленной снегом лесиной. Узорчатым серебряным сплетением навис над отдушиной куржак. Охотники обошли вокруг берлоги.

– Топчись здесь сильнее, – сказал Михаил и стал разбирать завал у устья.

В берлоге не было никаких признаков жизни. «Может, пуста она», – подумал Михаил, но поднимающийся над отдушиной легкий пар говорил, что берлога обитаема. Он забрался наверх и склонился над отдушиной. Вместе с паром вылетал оттуда и знакомый запах зверя. Папин, вырубив стяжок, сунул его в отдушину. Зверь в берлоге рюхнул и смолк. Охотник ткнул стяжком еще несколько раз. Ворчание разбуженного зверя послышалось чаще, потом, неожиданно для охотников, медведь выскочил через полуразобранное устье. Ослепленный солнцем, он сделал от берлоги несколько скачков и остановился. Михаил выстрелил. Медведь взревел и побежал под гору. Стоявший поодаль от берлоги Клепиков растерялся, не выстрелил. Пока Михаил перезаряжал ружье, зверь скатился под гору и скрылся за скалой. Охотники уже намеревались пойти за ним, как вдруг из берлоги выскочил годовалый медвежонок и побежал по следу за медведицей. Михаил свалил его с первого выстрела.

Большая медведица со скатавшейся чернобурой шерстью зализывала за скалой рану. Когда раздался выстрел, она вскочила и, тяжело проваливаясь в снегу, пошла на гору, оставляя за собой пятна крови. На вершине невысокого хребта она остановилась, как бы раздумывая, куда ей итти. Внизу в распадке чернела тайга. Низкое зимнее солнце не заглядывало туда. На безлесном гребне хребта снег местами сдуло. Медведица шла некоторое время по гребню, по черным каменистым лысинам, потом спустилась в распадок.

Зимний день короток и, пока охотники снимали с медвеженка шкуру, стаскивали к ночному стану мясо, в тайге уже начали ложиться сумерки. Михаил, встав на лыжи, побежал посмотреть след ушедшей медведицы. По следу он дошел до вершины хребта, прошел по гребню, но в распадок не стал спускаться, решив, что раненый зверь за ночь не уйдет далеко по глубокому снегу.

Вершины дальних хребтов еще сияли под опустившимся за горы солнцем. Вдали приветливо блеснул огонь костра, разложенного на стану.

Всю ночь в тайге постукивал мороз. Дым костра широким столбом поднимался в звездное небо. Михаил спал плохо, часто просыпался. В ночной тайге царило безмолвие, но ему казалось, что далеко от стана поскрипывает снег в логу; вот донесся как будто сухой короткий треск, словно кто‑то тяжело наступил на валежник ногой. И снова тишина. Перед рассветом Михаилу приснилось: подошла медведица к их стану и с ревом разбрасывает костер. Он вскочил, продрогший от забравшегося под полушубок мороза. Начиналось утро. Стучал в стороне по кедру дятел, кричали клесты, осыпая снег, прошла на кормежку белка. Охотники позавтракали оставшейся от ужина медвежатиной и пошли по следу. Они спустились в распадок, потом след повел их по склону горы, обогнул ее и, сделав большой круг, перешел через речку. Уже далеко за полдень след медведицы вывел их снова на гребень хребта недалеко от стана и здесь затерялся в оголенной от снега каменистой россыпи.

Михаил разгадал хитрость медведицы. Старым следом она прошла к берлоге. Поднятый из логова медведь почти никогда не возвращается в него, остается «шатуном», но в логове лежал медвежонок. Медведица искала его.

Вернувшись к берлоге, охотники вырубили лесины, заложили ими устье. Поднимающийся над отдушиной пар говорил о том, что зверь снова залег в логово. Михаил встал против устья. Клепиков длинным стяжком ворошил в отдушине. Медведица не подавала признаков.

– Бросай шапку, – крикнул Папин.

Запах человека от брошенной в берлогу шапки вывел медведицу из состояния покоя. Она с силой втянула к себе оставленный в отдушине стяжек, сердитое урчание перешло в грозный рев. Михаил взвел курок, не спуская глаз с устья. Среди лесин, прикрывающих крест‑накрест лаз в берлогу, показалась голова разъяренного зверя. Посыпался куржак с деревьев. Отзвуки выстрела замерли далеко в тайге. Для верности Михаил послал в голову зверя второй заряд.

Еще одну ночь провели молодые охотники у костра под старым кедром. Утром они возвращались в деревню. Падал большими хлопьями снег, прикрывая старые следы зверей. А на мягкой пороше замысловатыми строчками ложились свежие следы горностая, белки, колонков, лис‑огневок.