Праздники и конные состязания

 

 

Насилие — одна из форм наслаждения для мексиканца, и оно не было чуждо даже нашим достойным ранчерос. С дикой радостью предавались они жестоким играм. И если они любили серенады и пикники, то с неменьшим энтузиазмом наблюдали за схватками человека с животным — быком или медведем.

Одним из любимейших развлечений в дни матансы была ловля медведя. Привлеченные запахом крови, медведи по ночам подходили к месту, где забивали скот, а ранчерос с вакерос забавлялись тем, что ловили их с помощью лассо, как обычных бычков. Это была опасная и возбуждающая игра, в которой одинаковую ловкость и сноровку должны были проявить и лошадь, и ее хозяин. Но и жестокая тоже, потому что медведь всегда проигрывал. Один всадник набрасывал лассо ему на шею, другой хватал за заднюю лапу. Каждый из них тянул несчастное животное к себе, в результате чего оно оказывалось задушенным⁽²⁹⁾. За ночь обычно отлавливали и убивали полдюжины медведей, свидетельствует Уильям Хит.

Другими очень любимыми всеми калифорнийцами играми были коррида и скачки. Калифорнийцу трудно было найти развлечение, в котором не принимала бы участие лошадь, за исключением танцев и музыки, конечно. Скачки сводились к борьбе между двумя лошадьми и подобно корридам проходили в дни религиозных праздников. В такой день никто не работал. Для вакерос это был повод надеть самый лучший костюм и оседлать самого лучшего скакуна. На бегах заключались крупные пари. Ставкой в них могли быть несколько сотен голов скота.

Коррида становилась здесь своеобразным поединком между человеком и животным, потому что в Калифорнии люди сражались с быком, сидя в седле, к величайшему удовольствию зрителей, проявляя в схватке храбрость, граничившую с самоубийством.

Но портрет калифорнийца был бы неполным, если не подчеркнуть его любовь к праздникам. Религиозные или языческие, все они становились поводом для всеобщей радости, громких взрывов петард, фейерверков, обильных трапез и выпивки. Калифорнийцы никогда не делали разницы между святым и языческим. Католические праздники — благословения Девы Марии, обращение к святому покровителю или воздание хвалы Господу — служили поводом для церемоний, в которых языческие ритуалы тесно смешивались с христианскими традициями. Культ святых у испано-американцев имел большее значение, чем в остальном католическом мире. Разумеется, это был культ, пронизанный язычеством, но позволявший этим простодушным мужчинам и женщинам с наивной верой приносить свои невзгоды и боль к подножию алтаря и приобщаться к святым, потому что святые были более реальными, более материальными, более близкими, а значит, более убедительными фигурами, чем Всевышний.

В течение нескольких дней пребывания Чарлза Эдварда Пенкоста в Лос-Анджелесе в начале января 1850 года отмечался какой-то католический праздник, и он, к своему удивлению, увидел девушек и юношей, переодетых по этому случаю в клоунов и дьяволов, «которые предавались всякого рода грубоватым шуткам». И он с еще большим удивлением увидел устроившихся у стены церкви «двух священников (или других лиц)», державших банк игры в монте. «Я не сомневался в том, что их выигрыши пойдут на служение Господу, — говорит добрый квакер, — но это показалось мне весьма своеобразным способом пополнения церковных фондов»⁽³⁰⁾. Великий четверг, Страстная пятница и Страстная суббота строго соблюдались всеми кали-форнийцами, и «дамы в черном», сообщает У. Хит Дейвис, все три дня ходили в церковь. Вечером в Пятницу был досрочно сожжен Иуда. Такие моменты христианского рвения в народе, предшествовавшие радости Пасхи и продолжившиеся карнавалом, способствовали всеобщему веселью.

Это был повод для балов, званых ужинов, пикников и игры, пришедшей из Испании и Мексики, состоявшей в том, что о голову человека противоположного пола разбивали яйцо, начиненное мельчайшими кусочками серебряной или золотой бумаги, заполненное одеколоном или «любой другой безобидной и приятной жидкостью… идея состояла том, чтобы застать человека врасплох, шутливо разбить яйцо и выпустить его содержимое на голову жертвы». Строго запрещалось разбивать больше одного яйца зараз. Люди из простонародья играли в эту игру на улице, элита — в узком кругу, но все получали от нее одинаковое удовольствие⁽³¹⁾.

Эти игры и обычаи представлялись такими же странными для американцев, какой для калифорнийцев была привычка янки гоняться в сочельник за индюком.

В стране, в которой происходят быстрые и резкие социальные изменения, скорее чем где-либо утрачиваются и искажаются традиции. Так было и в Калифорнии, где произошел странный феномен выхолащивания одной культуры и подмены ее другой. Выигрывают те, кого вдохновляют перемены, а те же, кто, как калифорнийцы, цепляется за прошлое, остаются в проигрыше. Не осознав, что эпоха требовала от них гигантских усилий по приспособлению, они были обречены на исчезновение вместе с индейцами. Культура, уже частично уничтоженная францисканскими падре, шла к полному подавлению американской цивилизацией.

Испанистскими пережитками в Калифорнии сегодня являются прежде всего миссии, поддерживаемые с любовью и почтением, но их истинная история не соответствует легенде. Свидетели индейского присутствия — несколько премилых городов с поэтическими названиями и небольшие резервации в пустынях Юга и горах Севера. Какой путешественник, проезжая по этой стране, может вообразить, что 16 процентов индейского населения фантастической территории, называющейся ныне Соединенными Штатами, в момент Конкисты жило в Калифорнии? Знает ли он хотя бы, что «лихорадочные» города побережья были построены на местах бывших индейских деревень и что многие традиции, считающиеся испано-американскими, в действительности являются индейскими?

И если на облике этой страны еще остался след руки индейца, то это иссохшая, закостенелая рука, подобная руке смерти.

 

Глава Х. Индейцы

 

 

Индейское население было в высшей степени неоднородно. На всей территории Калифорнии с севера на юг люди говорили на 138 диалектах, принадлежавших шести разным семьям языков. Перечислять все группы населения, описывать их общественную организацию и нравы от одного племени к другому значило бы уйти далеко за пределы описания повседневной жизни Калифорнии. Поэтому мы удовлетворимся знакомством с этими калифорнийцами по регионам. В целом индейскую Калифорнию можно разделить на три крупных региона: север, центр и юг, к которым следует прибавить территорию шошонов — так называлась группа индейских племен, проживавших на востоке.

Между представителями различных племен существовало некоторое сходство в облике: у всех были черные жесткие волосы, выступающие скулы, раскосые глаза. Однако вокруг племен юки — в центре и могавков — на юго-востоке группировались самые низкорослые и самые рослые народы всего американского континента, и от одного племени к другому были видны четкие различия форм головы и носа, а также цвета кожи. Наконец — удивительная подробность, — среди народов центрального региона были и бородачи.

Из шести лингвистических семей только две — пенютианская и юканская — были чисто калифорнийскими. Четыре других — атапакская, алгонкинская, хоканская и шошонская — были представлены в многочисленных регионах североамериканского континента.

Несмотря на разнообразие этнических групп, из которых некоторые, например модоки, обосновавшиеся на орегонской границе, насчитывали не больше 500 человек, их социальная организация, обычаи, повседневная жизнь, религия и экономика имели общие черты.

Все они жили собирательством, в основном желудей, а также рыбной ловлей и охотой; многие добавляли к своему повседневному меню червей, кузнечиков, ящериц, насекомых и прочие экзотические продукты.

Их жилища представляли собой хрупкие конструкции из дерева и травы, порой покрытые дерном. Одежда сводилась к минимуму: мужчины ходили голыми, женщины носили на талии два небольших передника — спереди и сзади, из шкуры или соломы. У некоторых племен было принято в зимнее время закутываться в шкуру лани, другие довольствовались тем, что вываливались в грязи, она застывала, и эта корка была им единственной защитой от холода. Очень немногие пользовались глиняной посудой, но все выказывали настоящий талант в искусстве изготовления плетеных изделий. Ни одна община не обходилась без потогонной бани — судатории[39]; не было племени, не знавшего лука и стрел.

Ячейкой индейского общества в Калифорнии была деревня, чаще всего состоявшая из семей, породнившихся через общего предка мужского пола. Каждая группировка включала несколько семей, живших на территории с четко определенной границей, охрана которой, как и пользование землей, разделялась между всеми. Вождь, становившийся таковым по наследству, занимался гражданскими делами, но пользовался очень ограниченным авторитетом. И если исключить могавков и юму, мало кто был одержим духом войны. Обычно индейцы жили в мире, а если и случалась заварушка, то речь в действительности шла о кровной мести, которая никогда не вовлекала в конфликт все племя.

Среди религиозных обрядов, соблюдавшихся всеми или почти всеми индейцами Калифорнии, были обряд инициации[40] девушек и ритуальный танец по случаю войны или победы. Основой других коллективных церемоний были обряды, связанные с каким-нибудь мифологическим событием или в память умерших. Как и для огромного большинства североамериканских индейцев, в религиозной жизни индейцев Калифорнии важную роль играло шаманство. И наоборот, тотемизм[41] и экзогамия[42] вовсе не были всеобщей практикой. Во многих племенах можно было жениться внутри своего клана.

 

 

Юроки: деньги… и любовь

 

 

Территории, занятые юроками и их соседями кароками и хула, образовывали культурный центр севера штата. И хотя первые принадлежали к алгонкинской лингвистической группе, вторые — к хо-канской, а третьи — к атапакской, их мало что отличало как в социальной организации, так и в верованиях и нравах⁽²⁾.

И те и другие строили просторные деревянные дома, вместо двери — отверстие, рассчитанное лишь на то, чтобы человек мог в него пролезть ползком. Те и другие питались лососем и желудями, обрабатывали дерево и изготавливали плетеные изделия. У них не было племенной организации, процветала полигамия, по крайней мере у богатых, а свои ритуальные церемонии они обставляли с большой пышностью и блеском.

У этих калифорнийцев была одна особенность: высшей целью их жизни было стремление разбогатеть.

Деньгами у юроков и их соседей был денталий — моллюск в виде рожка, который добывали на западном берегу острова Ванкувер. Переходя из рук в руки, от племени к племени, эта «деньга» дошла до Калифорнии. Каждый денталий имел свой номинал, в зависимости от его размеров. Раковины размером меньше половины большого пальца цены не имели. Индейцы низали из них бусы. Каждая снизка изготовлялась из раковин одинакового размера — это облегчало расчет. Самые длинные из них достигали 60 сантиметров. Разменной монетой служили также оперения красноголового дятла, шкуры лани редкого окраса, а также пластинки обсидиана. Из скальпов дятла юроки изготовляли замечательные головные уборы, которые надевали во время совершения обрядов.

У них все имело цену: каноэ, место рыбалки, лосось, одеяло, жена, побочный ребенок, прелюбодеяние, убийство. Как когда-то франки, юроки приняли принцип вергельда — возмещения за убийство свободного человека. Благодаря А. Л. Креберу нам известны существовавшие у юроков тарифы.

Большое каноэ стоило две нитки по 12 денталиев, или 60 скальпов птенцов дятла. Одеяло из двух сшитых и окрашенных шкур лани стоило одну нитку из маленьких денталиев. Дом — три нитки, раб — одну или две нитки. Гонорар врачу тоже — одна или две нитки. Жена из богатой семьи стоила десять ниток плюс головной убор из пятидесяти скальпов дятла, один обсидиан, лодка и т.п. Жена из бедной семьи стоила восемь ниток и каноэ. За убийство знатного человека убийца должен был дать пятнадцать ниток, возможно, красный обсидиан, головной убор из перьев или что-то другое, по ценности равное девушке. Жизнь бедного человека ценилась не больше чем в десять ниток плюс хорошая лодка и двадцать скальпов дятла. Наказание за рождение побочного ребенка составляло восемь-десять ниток из небольших раковин и несколько скальпов дятла. Тариф за прелюбодеяние, как и за соблазнение, составлял пять ниток или двадцать скальпов дятла. За произнесение имени умершего нарушитель правила платил две связки по тринадцать раковин⁽³⁾.

Разумеется, этот принцип денежного выкупа на первый взгляд представляется отвратительным. Однако, вероятно, мораль в этой системе отсутствует не полностью, потому что согласно юрокскому мифу пять братьев, которые сделали Небо, якобы создали деньги и собственность и при этом говорили: «Если у людей будут деньги и вещи, имеющие цену, они будут довольны и будут о них думать. У них не будет мыслей о мести, и они не будут с легкостью убивать, так как не захотят растрачивать то, что имеют»⁽⁴⁾.

Надо сказать, что на поле боя эта система делала чудеса. Обычай кровной мести у юроков редко доводил до смерти, и они никогда не скальпировали павшего врага. Они отрезали ему голову, только если не были уверены в его смерти, потому что ущерб должен был возмещать как победитель, так и побежденный. За каждого убитого или раненого нужно было платить, как и за каждый сожженный дом, а захваченные женщины, дети и имущество должны были быть возвращены. В любом случае цена войны для общины была несомненно тяжела, и не удивительно, что юроки прослыли очень мирным народом.

Деньги влияли на всю их жизнь. Как пишет А. Л. Кребер: «Упорство, с которым юроки стремятся разбогатеть, не знает границ. Они твердо убеждены в том, что деньги к ним придут, если постоянно о них думать»⁽⁵⁾.

Сосредоточенность на мысли о денталиях была постоянным занятием людей в бане. Юношам даже рекомендовалось медитировать над этим по десять дней подряд, воздерживаясь от пищи. Ни под каким предлогом они не должны были отвлекаться от главной мысли и в особенности недопустимы были мысли о женщине. Юроки были уверены в том, что деньги и секс несовместимы. Поэтому мужчина мылся после каждого сексуального контакта с женщиной, а перед тем как заняться любовью, юроки выставляли в ряд все накопленные денталии.

Этот предрассудок имел забавные последствия. Поскольку для мужчины и женщины не могло быть и речи о том, чтобы вступить в сексуальные отношения внутри их жилища, в зимнее время практиковалось воздержание, и они предавались любви только летом, на открытом воздухе. Таким образом, дети у юроков рождались весной. И не удивительно, что мужчины, избегая соблазна, в зимнее время спали обычно в бане.

У каждой общины была баня, а иногда и несколько, но строго соблюдалось правило, согласно которому пользоваться ими могли только мужчины.

Бани наполовину засыпались землей, а строились близ воды — на берегах рек или океана. В центре бани размещали очаг, в котором горели дрова, а дым уходил в отверстие, проделанное в потолке. Это же отверстие служило лазом в баню. Мыться рекомендовалось по утрам и вечерам, с последующим купанием в реке или океане. Юноши в течение дня занимались своими делами, а старики часами болтали, ожидая похода в баню или находясь в ней.

Так мирно текла жизнь в северной Калифорнии. Индейцы любили танцы, пение, ритуальные церемонии. Танец и пение у всех индейцев считались священными действиями. Танец шкуры белой лани, например, продолжался несколько дней (у юроков — 12 или 16), и по этому случаю все надевали самую лучшую одежду.

Они любили также ходить в гости, участвовать в атлетических состязаниях, играть в загадки, а в особенности слушать интересные рассказы. Никто так не ценил сказителей, как индейцы племени хула, и в их жилищах старики долгими зимними вечерами рассказывали сказки, легенды, мифы…

Их земли находились за пределами территорий, на которых действовали францисканские миссионеры, и проникновение туда англосаксов проходило медленно, таким образом, эти народности меньше других страдали от натиска белой цивилизации. На племени хула, чьи деревни находились в глубине труднодоступной долины, это белое давление отразилось намного меньше. Разумеется, начиная с 1850 года среди них стали обосновываться золотоискатели, но быстро выяснилось, что россыпи Тринити-ривер непродуктивны, и на землях индейцев остались только фермеры да некоторое количество федеральных войск, поддерживавших порядок в регионе. А в 1864 году конгресс принял мудрое решение, превратив территорию хула в резервацию.