Черные зерна дают всходы 4 страница

– Нет.

– Где ты был в ту штормовую ночь?

– Я отказываюсь давать показания.

– Как ты завладел этой цепочкой?

– Я ее нашел.

На лбу судьи надулась толстая жила.

– Твой народ стыдится тебя, Джо Кинг. Если ты не можешь доказать, где ты был в ту ночь, и если ты не можешь объяснить, как ты завладел этой цепочкой, смертный приговор тебе на этот раз обеспечен.

Стоунхорн молчал.

– Скажи по крайней мере, где ты оставил моего убитого сына! – вскричал старый ранчеро. – Скажи мне, чтобы я мог предать его земле и его не разорвали коршуны!

Бут стоял около стола судьи и мог хорошо видеть лицо Джо Кинга, которое оставалось совершенно неподвижным.

– Ты бандит и сын убийцы… – Тут Бут уже совсем вышел из себя и хотел с кулаками наброситься на скованного – полицейский схватил его за руку; Бут закашлялся. – Где… где его тело?

Джо Кинг молчал.

– Где же это ты нашел цепочку? – Судья тоже едва сдерживал себя.

– Я нашел ее на обочине дороги, в траве, в ста пятидесяти шагах от домов в направлении Нью‑Сити. От нее остался отпечаток, как будто она там лежала уже давно.

– С чего это ты принялся там искать эту цепочку?

– Я ее не искал. Я нашел ее совершенно случайно.

– Так. Ты ее нашел совершенно случайно. Когда?

– Неделю назад.

– Почему ты находку не сдал? Она из серебра.

– Это меня не интересовало.

– Это тебя не интересовало! Что же тебя интересовало?

– Я отказываюсь давать показания.

Наступила пауза. Судья смотрел на лист бумаги, на котором уже были намечены некоторые вопросы, дополненные теперь его собственной рукой, данные для протокола. Он хотел призвать себя этим к спокойствию и к объективности.

Айзек Бут сгорбился на стуле и закрыл руками глаза. Рунцельман прислонился к двери.

Навытяжку стояли только оба полицейских да Джо Кинг. Высокий полицейский крепко держал Джо Кинга за руку, у маленького был в руках пистолет: ведь оба опасались, что обвиняемый попытается бежать. Ноги‑то у него были свободны.

Джо Кинг смотрел на пистолет с выражением того снисходительного презрения, какое у него вызывали многие его враги.

– Можем мы еще сегодня до обеда сделать что‑нибудь, чтобы внести в дело больше ясности? – спросил судья Рунцельмана, который считался особенно сведущим во всех племенных отношениях и неразберихах.

Рунцельман ответил неохотно, но все‑таки ответил:

– Может быть, Квини Халкетт наведет на какой‑нибудь след. Ее же видели в тот вечер перед супермаркетом. Ее автомобиль стоял там.

– Девушка вообще ничего не знает, – решительно заявил Стоунхорн, бросив враждебный взгляд на Рунцельмана.

Судья медленно поднял голову и посмотрел снизу вверх на Джо Кинга.

– Ни на одном из твоих многочисленных допросов, Джо Кинг, ты никогда не делал таких поспешных, необдуманных заявлений. Мы вызовем Квини.

Обвиняемый, допустив промашку, пришел в такое скверное настроение, что трудно даже представить. Для него ничего не было хуже, как чувствовать собственную уязвимость или вообще казаться самому себе несовершенным. Тачина может подумать, что это именно он какими‑то своими показаниями втянул ее в это дело. Конечно, они будут допрашивать ее отдельно. Он не сможет подать ей никакого знака, он не сможет ничего дать знать о себе. Наверное, разыграется сцена, в которой она постарается от него отречься, или она под натиском судьи скажет слишком много. Полицейские, судьи, это семейство Бут будут торжествовать, а Квини станут жалеть. Стоунхорн был близок к действительно безумной попытке бежать, чтобы предотвратить допрос Квини.

Но он сказал себе, что и этот путь неприемлем, ведь свидетельница Квини не станет благодаря такому событию менее интересна.

Судья велел увести Стоунхорна. Он был приведен в камеру с зарешеченным окном, которая находилась в расположенной совсем рядом с домом суда примитивной полицейской тюрьме. Стоунхорн был знаком с этой камерой давно и предостаточно. Он заставил себя опуститься на корточки. Руки у него оставались в наручниках. Время от времени то один, то другой полицейский заглядывали через глазок в дверь.

Тем временем Рунцельману было поручено как можно незаметнее доставить Квини. Судья хотел по возможности избавить от позора семейство Халкетт и саму девушку. Если ее имя в связи с Джо Кингом, все равно по какой причине, станет предметом пересудов, оно будет запятнано. Старый судья уже почти раскаивался, что он принял предложение Рунцельмана.

Но только так можно было заарканить Джо Кинга.

Рунцельман остановился на улице в раздумье.

Квини может сегодня находиться только в двух местах, рассудил он, ведь сегодня четверг, а каждый четверг девушка договорилась посещать горшечницу, которая в маленькой мастерской недалеко от Агентур‑стрит изготавливала изделия по старым образцам. Квини хотела изучить гончарное производство, чтобы попытаться потом сделать эскизы для него и таким образом увеличить сбыт. Люди в резервации были еще очень бедны, и еще слишком много было безработных. Надо было попытаться к этому прекрасному занятию привлечь побольше рук. Говорили, что совет племени и даже сам мистер Хаверман приветствовали предложение Квини. Так усердна была эта девушка, что сама себе подобрала работу на каникулы и не дожидалась хлопот администрации.

Старый автомобиль семейства Халкетт не был припаркован на улице, но это еще ни о чем не говорило, ведь Квини могла приехать на лошади или, может быть, кто‑нибудь из соседей по пути прихватил ее с собой. Но Рунцельману казалось совершенно определенным, что Квини не дома, а скорее всего, у горшечницы. Горшечница была родственницей Рунцельмана. Это была умная и спокойная женщина.

Рунцельман направился в мастерскую. Как и ожидал, он застал там горшечницу и Квини. Он приветствовал их и сделал вид, будто бы никуда и не спешит.

Квини была поглощена изучением техники производства, ведь иначе, конечно, не сумеешь внести никакого новшества. Потом она спросила у горшечницы, нельзя ли ей во время этих каникул поработать в мастерской, тогда, может быть, к следующему году она сумеет что‑нибудь придумать. И тут она узнала, что заказов очень мало, а чтобы работать впрок, не хватает средств. Туристы плохо посещают резервацию, и торговля изделиями художественных промыслов идет здесь не так бойко, как в местностях, которые красотами своих ландшафтов привлекают праздных путешественников. Практика представилась Квини гораздо менее привлекательной, чем раньше, когда все виделось в розовом свете.

– Ты пойдешь в двенадцатый класс? – спросил Рунцельман, державшийся в стороне. С этими словами он вышел вперед, обращая на себя внимание Квини.

– Конечно. Я не собираюсь бросать школу, ведь через год мне предстоит стать бакалавром. – Квини ни секунды не помедлила с ответом, он естественно вытекал из ее привычного представления о своей жизни, но, едва закончив фразу, подумала, что, возможно, у нее скоро будет ребенок.

– Это хорошо. Ну… и тогда замуж?

Квини покраснела: отчего заговорил об этом Рунцельман?

Однако она овладела собой.

– Почему вы так думаете, мистер Рунцельман?

– Да уж Гарольд Бут слишком нетерпелив.

– Индейцу подобает быть терпеливым. Охотнику Долго приходится лежать в засаде, прежде чем он дождется нужного момента, – неожиданно игриво произнесла она, стараясь скрыть от Рунцельмана смущение.

Рунцельман понял, что она ни о чем не догадывается. Квини могла быть скрытной, но так искренне разыгрывать незнание вряд ли бы сумела.

– Стоунхорн арестован, – сказал он.

– За что? – спокойно спросила Квини.

– Он убил Гарольда.

– Кто это сказал? – Квини не проявила никаких признаков волнения.

– Цепочку, которую Гарольд всегда носил на шее, нашли у Стоунхорна, и, кроме того, он не может объяснить, где провел ту грозовую ночь, когда в последний раз видели Гарольда.

– Ну, где‑нибудь‑то он должен же был быть.

– Разумеется, ведь он не дух, хотя иногда и похож на него.

– Что же он говорит?

Рунцельман отлично понимал, что несколько превысил свои полномочия. Он не должен был расспрашивать Квини и, конечно, не должен был информировать ее о том, что произошло. Ему только поручили доставить ее как свидетельницу. Но, зная Квини, он предвидел, что там она скажет еще меньше, чем Джо Кинг – Стоунхорн. Здесь, у горшечницы, с ней легче было поговорить. Тем более что он не хотел подводить Квини, хотел, насколько возможно, помочь ей, чтобы не впутывать ее имя в дело. И он ответил девушке:

– Стоунхорн отказался давать показания.

– Почему?

– Ну, это знает только он сам.

– Но ведь это не в его интересах.

– Если он убийца, это – единственное средство затянуть дело. Ведь нет никого, кто бы мог засвидетельствовать алиби Джо Кинга. Косвенные улики достаточно убедительны. На сей раз его осудят.

Квини опустила глаза.

– Кассирша супермаркета видела тебя вечером перед грозой. – Это был его следующий пробный камень.

– Что ж такого? Я покупала мясо и хлеб.

– Верно, так и сообщила кассирша. А ночью раздались выстрелы, которые многие слышали, и найдены убитые. Твой отец заявил об этом, и Джо Кинга арестовали, потому что он и раньше был заподозрен в убийстве.

– Гарольда нашли среди убитых?

– Нет, среди этих бандитов его не нашли. Личности убитых нами установлены. Стоунхорн был когда‑то в их компании. Они заслужили бесславный конец и нашли его. Схватка между бандитами. Это наш суд не тревожит.

– Так в чем же дело? Зачем ты пришел сюда?

Рунцельман усмехнулся в душе: девушка была неглупа.

– Старший судья хочет тебя допросить, так как ты одна из тех, кто последний видел Гарольда и Джо перед грозой.

– Хорошо. Когда я должна прийти?

– Лучше сейчас. Но если ты хочешь сперва поговорить с твоим отцом, то я под каким‑нибудь предлогом дам тебе эту возможность.

– Не о чем говорить.

Рунцельман вздохнул с облегчением.

– Тогда пошли. По крайней мере, быстрее все кончится.

Они направились к помещению суда племени. Когда Квини вошла в комнату старого судьи, он был один, Рунцельман, сопровождавший Квини, тоже вышел.

Судья движением руки предложил Квини сесть.

– Очень жаль, Квини. Ты хорошая девушка, из почтенной семьи. И вот теперь только из‑за того, что тебя приветствовал этот бандит, и… и… из‑за того, что ты!.. ты!.. ответила ему, ты будешь втянута в дело, которое называется «Дело Джо Кинга». Как видишь, лучше держаться подальше от таких людей. Но что случилось – то случилось.

Лицо Квини выражало ожидание, и судья продолжал:

– Речь идет об убийстве, и нашему суду тоже предстоит решить вопрос о жизни и смерти. Надо, чтобы не было больше убийств, чтобы этот случай, когда среди нас оказался убийца, был последним.

Квини молчала. Но от нее и не ждали ответа.

– Я много над этим думал, – продолжал старый судья. – Я хотел бы оградить тебя, насколько возможно, от неприятностей: ты девушка из семьи Халкетт и твои предки были старейшинами совета нашего племени. Я верю, что ты будешь мужественна и обойдешься без напрасных волнений, – словом, как говорят белые люди, не будешь нервничать. – Старый судья сделал паузу, словно обдумывая еще раз свое решение, и наконец сказал: – Я сейчас вызову Джо Кинга на очную ставку с тобой. Не считай себя оскорбленной, если он будет что‑нибудь врать. Тогда у супермаркета он застал тебя врасплох, теперь же ты ко всему готова.

– Да, готова.

Я приказываю своему лицу стать маской.

Мои чувства ранимы. Они должны оставаться скрытыми.

Квини вспомнила эти слова, которые были порождены ею, а Конни напечатал их как свои. Эти времена миновали. С тех пор прошло две недели, и школа казалась ей далеко‑далеко, в такой дали, в которую ей больше никогда не добраться, даже если она когда‑нибудь и вернется в комнату со стенами, окрашенными в спокойный тон, на котором смотрятся картины.

Квини отбросила все эти наплывающие мысли, потому что судья велел Рунцельману привести Джо Кинга. Она слышала, как Рунцельман покинул здание суда.

Несколько минут спустя снова отворилась дверь дома, и она услышала тяжелые шаги, за которыми ей уже было не различить других, легких. Шаги приблизились, дверь отворилась, и огромный полицейский вошел в комнату, ведя за руку Джо Кинга. За ним вошел с пистолетом в руке второй полицейский, поменьше ростом.

Рунцельман затворил дверь и дважды повернул ключ в замке. Он остановился слева от арестованного, полицейский с пистолетом в руке – позади.

– Что случилось? – спросил старый судья: он опасался упреков, если в присутствии девушки произойдет что‑нибудь, нарушающее должный порядок.

– Молодчик в плохом настроении.

– Больше ничего?

– Пока ничего.

Квини посмотрела на Стоунхорна. Она хотела встретиться с ним взглядом, и он не уклонился, но выражение его лица было отсутствующим.

– Джо Кинг! – начал судья резким голосом, который уже однажды поразил Эда Крези Игла. – Где ты был ночью во время грозы?

– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

– Откуда у тебя серебряная цепочка, которую Гарольд носил на шее?

– Я ее нашел.

– Мы знаем гораздо больше, чем ты думаешь. Для тебя же лучше признаться.

На лице обвиняемого проскользнула улыбка. Относилась ли она к судье или была связана с предстоящим допросом Квини – кто знает. Джо Кингу была известна тактика судебного допроса.

– Что это тебе пришло в голову приветствовать мисс Халкетт на улице, как свою знакомую?

– Мы раньше учились в одной школе.

– И ты приветствуешь всех бывших учеников этой школы?

– Хотел бы, но это превышает возможности моей памяти.

– Это превышает возможности твоей памяти?

– Yes.[12]

– Ты уже был под следствием, тебя не раз приходилось арестовывать, и, кажется, тюрьма тебя ничему не научила.

– Я всегда был плохим учеником.

– Ну, мне уже надоело, что мальчишка и бандит так нагло отвечает! Ты понял это?

– Yes. – Стоунхорн произнес это «yes», точно отрезал.

Старый судья был сердит на самого себя. Он рассчитывал получить кое‑что от допроса Джо Кинга в присутствии девушки, и ничего не получалось. Джо сохранял полное самообладание и играл словами, как кольтом в привычной руке.

– Ты, кажется, примирился с тем, что будешь осужден, как убийца, ведь ты достаточно умен и знаешь, что отказ давать показания не опровергает косвенных улик. Дважды ты разыгрывал подобную комедию, и вот ты в третий раз в суде.

Стоунхорн молчал. Он отлично понимал, что судья всерьез взялся за дело и может выполнить свою угрозу. Правда, Гарольд Бут не был найден среди убитых и косвенные улики слабы, но все были теперь настроены против Джо Кинга.

Тачина все еще продолжала смотреть на Джо Кинга. И когда он обернулся, он не мог не встретиться с ее взглядом. Он прочитал в нем одобрение.

Судья заметил это.

– Вы хотите что‑нибудь сказать? – обратился он к Квини. – Что‑нибудь, что может прояснить дело? Вы знаете, куда направился Джо Кинг, когда вы отъехали на своем автомобиле?

– В эту ночь он был со мною.

– С тобой… где?! – Старому судье пришлось собрать все свое самообладание, чтобы продолжать спокойно задавать вопросы.

– Об этом я хотела бы умолчать.

– Квини! Что это значит?

– Он был со мною.

Судья поднялся.

– Квини, он… он тебя изнасиловал?

– Нет.

Наступило молчание.

Старый судья тяжело вздохнул.

– Квини! Ты повторишь это при твоем отце?

– Да.

– Когда ты вернулась домой?

– Утром. Мой автомобиль перевернуло бурей.

– Ты… ты… ты понимаешь, что ты говоришь?

– Да.

– Ты хочешь спасти этого проклятого гангстера? Ты любишь его?

– Он был со мной. Это чистая правда.

– Ты должна будешь поклясться перед судом.

– Я готова.

– Чем ты можешь это доказать?!

– Я надеюсь, что у нас будет ребенок.

Квини не видела выражения лиц полицейских. Она смотрела только на Джо Кинга. У него снова был отсутствующий взгляд.

– Квини… – В тихом голосе судьи звучало отчаяние. – Квини… От этого человека? В уме ли ты?

– Я хочу ребенка. Он будет прекрасен и силен.

– Ребенок убийцы…

– Нет, мой муж не убийца.

Стоунхорн смотрел на свою жену. Сказанное ею изумило его больше, чем кого‑нибудь другого.

Старый судья поднял цепочку. Ту, которая когда‑то была на шее Гарольда Бута.

– Вот доказательство.

– Нет.

– У тебя есть основания так говорить?

– Да. Джо Кинг при мне нашел эту цепочку.

– При тебе? Значит, ты встречалась с ним еще раз?

– Да, когда я в первый раз шла в гончарную мастерскую.

– Значит, вы сообща присвоили чужую вещь! Это неслыханно! К тому же то, что вы не сообщили о находке, осложнило поиски Гарольда Бута. Квини! Значит, ты так связана с этим молодцом? Ты забыла, кто ты такая? Ты вместе с ним совершила преступление! Ты уже больше не хочешь знать, кто твои родители?

– Я не украла. Цепочка моя. Это могут подтвердить мои отец и мать, которые подарили ее мне в тот год, когда я принесла из художественной школы отличные отметки. Гарольд, должно быть, тогда же, на каникулах, и стащил ее у меня, когда он приходил со своими родителями к нам на ранчо. Тогда он еще фотографировал меня и Генри. Я заметила пропажу. Он вечно выпрашивал у меня что‑нибудь на память, только я никогда ему ничего не дарила.

– Значит, порядочные люди тебе не по вкусу. Жаль, Квини, жаль тебя. Что скажут в школе!

Судья задумался. То, что ему пришлось услышать, вызвало у него глубокое сожаление.

– Можно мне еще кое‑что сказать? – спросила Квини.

– Пожалуйста. Если это существенно.

– Стоунхорн нашел цепочку, и я подарила ее ему на память.

Судью передернуло.

– Где он ее нашел?

– На обочине дороги, недалеко от поселка в сторону Нью‑Сити. Цепочка лежала так, будто Гарольд выбросил ее.

Это совпадало с имеющимися сведениями.

Судья откинулся на спинку стула.

В выражении лица Джо Кинга не было и следа триумфа. Он был смущен.

– Квини, – сказал старик, – ты не знаешь, что ты наделала, но что сделано, то сделано. Ты выбрала нелегкий путь. Может быть, и отец не пустит тебя в дом; может быть, и школа откажется от тебя. Но заметь, Квини, что, хотя ты и освобождаешь своего мужа от суда, ты не можешь очистить его. На его совести так много зла. Цепочка отпадает как улика, но Гарольда Бута еще нет здесь, и, прежде чем мы не найдем его живого или мертвого, подозрение остается в силе. На Джо Кинга все еще будут показывать пальцем, и ты теперь не сможешь сделать ни одного шага, чтобы люди не посмотрели тебе вслед. Я не хочу тебе зла, я желаю тебе только добра. Превратись же снова в прежнюю Квини. Ты должна быть примером для наших девушек… снова должна стать примером.

Судья повернулся к Рунцельману:

– Вы можете сказать Айзеку Буту – пока не найден труп, не потеряна еще надежда, что его сын жив. Мы будем продолжать розыски. – Затем он приказал полицейским: – Снимите с Джо Кинга наручники. Приказ об аресте отменен. Надеюсь, Джо Кинг, не до следующего раза… Ты остаешься под подозрением, и если я тебя сейчас освобождаю… то не ради тебя и не ради Квини… но ради родителей Квини. Вы поженитесь?

– Да, – ответил Стоунхорн, – мы муж и жена.

Молодые люди покинули здание суда и направились по Агентур‑стрит. Слухи уже успели распространиться, и люди, попадавшиеся навстречу, пристально смотрели им вслед.

Стоунхорн принял обычный для него равнодушно‑независимый вид, чем как бы ограждал себя от недоверия и подозрений, которые он предполагал в окружающих. Квини непринужденно шла рядом, как будто это уже было для нее так привычно. Она не знала, куда он направляется, но она шла с ним, ни о чем не спрашивая.

– Они дали мне что‑то вроде испытательного срока, прежде чем снова арестовать, – сказал Стоунхорн, когда убедился, что их никто не слышит. – Я им тоже даю время. Если оно пройдет для них бесполезно, у тебя не будет мужа, Тачина. Но тогда они узнают, что такое Джо Кинг.

– С чего же нам начать, Инеа‑хе‑юкан?

– Прежде всего мы пойдем туда, где я нашел цепочку. Я должен как следует осмотреть это место. Если бы Гарольд был бандит, я мог бы тебе совершенно точно сказать, где он – живой или мертвый. Но он обыкновенный человек, а привычки и затеи обыкновенных людей я слишком плохо себе представляю. Мне, с моей глупой башкой, надо сначала это хорошо обдумать. А потом… потом нам нужно найти жилье, мне нужно найти работу. И то и другое не так просто. Твой отец не примет нас, – это ясно.

– А твой?

– Он‑то возьмет нас, да ты с ним не уживешься. – И Стоунхорн замолчал.

 

РАНЧЕРО

 

Смуглые пальчики Лауры с ярко накрашенными ногтями летали по клавишам. Она писала для суперинтендента; это был официальный документ, и в нем нельзя было допустить ни единой ошибки.

Вошел посетитель. Как он постучался, она не слыхала. Она увидела его, когда он остановился совсем рядом. Это был Джо Кинг.

– Я хотел бы поговорить с суперинтендентом, – сказал он так, как будто это самое обыкновенное дело, хотя даже вождь племени, которого теперь называют чейерменом[13] или президентом, не может себе позволить запросто зайти к суперинтенденту – старшему инспектору и управляющему резервацией.

– По какому вопросу? – спросила Лаура.

– Об этом я скажу ему сам.

– Если речь идет о пособии, – пожалуйста, к мисс Карсон, по хозяйственным вопросам – к мистеру Хаверману… ну, школьные дела вас, конечно, не интересуют.

– Благодарю вас. Мне это известно. Я хочу поговорить с суперинтендентом.

– Суперинтендент принимает только по тем вопросам, которые подготовлены его ответственным референтом и заместителем мистером Шоу.

– Если вы предложите мне положение о суперинтенденте даже в письменном виде, я и тогда не откажусь от моей просьбы.

Лаура провела кончиком пальца по накрашенным губам. «Что за нахал! И как он себя держит!» Она привыкла, что индеец, которому указывали, куда нужно обратиться, молча исчезал. Но Джо Кинг, кажется, кое‑чему поднаучился на своих уголовных процессах от адвокатов и судей.

Лаура еще некоторое время колебалась, потом взяла документ, с которым она собиралась направиться к своему начальнику, и вошла в комнату суперинтендента.

Он был один и только что ознакомился с циркулярным письмом, которое Управление резервации округа обычно получало от Центрального бюро по делам индейцев. Руководитель бюро выражал свое недовольство существующим положением дел. Он предлагал суперинтендентам улучшить отношения с индейцами, строить эти отношения на взаимном доверии, энергичнее и инициативнее вести борьбу с нищетой. Жизненный уровень индейцев, который сильно отстает от среднего уровня, необходимо поднять. Все прежние предрассудки следует отбросить во имя главного девиза: Help to help themselves[14] – помогать индейцам – значит помогать себе. Читая письма, Питер Холи отлично представлял себе, что это и есть новая линия, которая проводится после второй мировой войны. Эту линию Верховный комиссар Центрального бюро по делам индейцев, недавно направивший Холи, вырвав его из привычного круга жизни, в эту одну из труднейших резерваций, собирается осуществлять быстро и решительно. Циркуляры свидетельствовали о полезных и добрых намерениях, но, когда от слов переходишь к делу, встречаются трудности.

Это было известно Питеру Холи, в жилах которого текло тридцать процентов индейской крови. Суперинтендент Холи уже двадцать лет состоял на службе. Движением, полным достоинства, он бережно отложил письмо в сторону. Затем взял из рук Лауры напечатанное и слово за словом, не пропуская ни единого слога, прочитал, нашел работу безупречной и порадовался в душе, что получил от своего предшественника прекрасную секретаршу. Он подписал бумаги.

Девушка не уходила, и он посмотрел на нее вопросительно.

– В приемной Джо Кинг. Он хочет поговорить с суперинтендентом лично. Я хотела направить его к вашему заместителю, но он настаивает на разговоре с вами, мистер Холи… или, – прибавила Лаура особенно резким голосом, – или он желает получить письменный отказ.

Седовласый суперинтендент слегка улыбнулся.

– Пусть войдет. («Итак, практический случай по существу последних циркуляров: доверие вместо прежних предрассудков».)

Когда Джо Кинг вошел, ему было предложено сесть.

– Прошу. С чем пришли?

Джо Кинг был смущен. Много лет он не встречал такой предупредительности, чаще он сталкивался с враждебным отношением людей. Услышав теперь слова суперинтендента, он потерял равновесие, как человек, приготовившийся к схватке и вдруг не встретивший сопротивления противника.

Лаура закрыла обитую клеенкой дверь и задумалась над неожиданным изменением поведения своего начальника. Этот Джо Кинг принят! Она злилась, что обычный порядок был нарушен. Она твердо решила отомстить и в ближайший же день подсунуть суперинтенденту какого‑нибудь посетителя с пустяковой просьбой.

В комнате суперинтендента Джо Кинг начал разговор:

– Две недели назад я был у мистера Хавермана, и он нашел, что мои планы не имеют шансов на осуществление. Прежде чем отказаться от них, я решил поговорить с вами.

Суперинтендент легким движением руки выразил готовность слушать.

– Положение резервации тяжелое. – Стоунхорн говорил быстро, взволнованно, как говорил бы на его месте и всякий другой, долго вынашивающий свои мысли, чтобы не упустить единственной представившейся ему возможности высказать их. – У нас очень плохая земля, у нас много безработных, у нас много пьяниц, у нас очень мало воды, и она плохая, колодцев у нас тоже мало, и пользоваться грунтовыми водами мы не можем. Многие из нас скверно питаются и недоедают, много больных. Смертность, особенно среди детей, еще очень высока. Наши земли лежат в стороне от дорог, и это затрудняет развитие промышленности, да и предприниматели ваши не очень‑то верят в индейцев‑рабочих. Государство, гражданами и солдатами которого являемся мы, индейцы, ежегодно отдает миллионы, а может быть, и миллиарды, народам других континентов. Говорят, для того, чтобы помочь им в развитии хозяйства. А у нас на шее дорогостоящая администрация и деньги, которые мы получаем и которые нам всегда швыряют, как нищему подаяние, – это только цент по сравнению с долларом, уходящим за границу. Впрочем, и тем, что мы получаем, мы не можем сами распорядиться. Обсуждать ваши ошибки мы можем только за вашей спиной, потому что у нас нет возможности заставить вас выслушать наши требования. Мы лишены самостоятельности. А разве мы не люди?

– Мне знакомы все эти доводы, мистер Кинг, хотя до сих пор мне их столь односторонне и дерзко не подносили. Естественно, я могу вам возразить. Земли резерваций были большими, но их обитатели плохо хозяйничали: вместо того чтобы работать, они предавались горьким мечтам; вместо того чтобы на ренту прокормить своих детей, они пропивали ее. Об этом вы могли бы и сами рассказать. Они пытались не пускать сыновей и дочерей своих в школу, и нам пришлось доставлять детей с помощью полиции. Это вам известно достаточно хорошо. Вы, индейцы, наконец, стали продавать белым землю, и эта земля – лучшая земля – потеряна для резерваций. Мы построили школы – ваша собственная жена получает прекрасное образование, – мы построили больницу, построили дом для престарелых. Мы платим учителям, платим врачам, медицинским сестрам. Индейцы резерваций не облагаются налогом, а потерявшие работу получают пособие по безработице. Кто хочет – может покинуть резервацию. Квалифицированный рабочий в нашей стране повсюду заработает на хлеб.

Джо Кинг встал.

– Да, мы слишком долго мечтали, – это правда. Вы отобрали у нас земли и назначили нам ренту, – это был плохой обмен. Когда у нас уже не было оружия, вы отторгли от нас еще больше земли. Каждой семье вы оставили столько земли, что на ней не прокормишь и половины коровы… теперь вы удивляетесь, что стали продавать землю и пьянствовать, пьянствовать для того, чтобы снова мечтать. Мы можем уходить… говорите вы… да, мы можем покинуть последние жалкие клочки земли наших предков… можем, но не хотим. Наш народ сохранился, несмотря на ваши резервации, несмотря на то, что мы пережили в этих резервациях на протяжении ста лет. Некоторые уходят, но ядро остается. Мы хотим, чтобы наша резервация стала землей для людей… или, может быть, поменяетесь? Поселите нас в ваших домах, где есть вода, и сады, и улицы… и переберетесь в наши хижины, в которых мы не можем как следует умыться, потому что воды не хватает даже напоить детей?

Наступила пауза.

– Вы же пришли не упрекать меня, а хотели предложить что‑то.

– Предоставьте нашему совету племени свободу действий, чтобы у нас появилось желание работать. Дайте возможность обмениваться опытом с другими резервациями. Выделите нам хоть немного денег из тех, что посылаете в Африку и Азию, на колодцы и водоснабжение. Тогда мы смогли бы кроме крупного рогатого скота завести овец и коз, могли бы разводить коней и бизонов. Мы могли бы поднять художественные промыслы, привлечь туристов, заняться спортом.

– Да, конечно. Где и как хотели бы вы начать все это? Это зависит только от вас. Для того и мы тут, чтобы помочь вашим начинаниям.