2020-06-12
197
Джо Кинг долго молча смотрел на суперинтендента исподлобья, вызывающе. И так как Холи не собирался продолжать, заговорил:
– Да, это зависит от нас, от нас – дикарей, от нас – лишенных самостоятельности, от нас – потерпевших поражение, от нас – ограбленных. И у нас нет миллионов, они за сто лет истрачены на наших надзирателей и опекунов, и сколько еще будет истрачено. Гуд бай
– Подождите, Кинг. Прежде чем я скажу вам «гуд бай», заметьте себе следующее: за последние семь лет в тюрьмах и среди бандитов вы провели времени больше, чем в резервации. Вы не имеете морального права отрицательно отзываться о самоотверженной работе поколений администраторов. Поработайте сначала сами.
Снисходительное осуждение отразилось на лице Джо Кинга. И это было суперинтенденту досаднее, чем то, что за индейцем осталось последнее слово.
– Сэр, мне выносили приговоры и ошибочные приговоры, в ваших тюрьмах я отсидел больше, чем заслуживали мои преступления. Но на то, что случилось с моим народом, на многое из того, что с ним происходит сейчас, не находится судьи, разве только если он судит по вашим законам.
Недовольный, глубоко задумавшийся Холи все еще сидел не двигаясь в своем кабинете, а Джо Кинг был уже на улице, где его встретила Квини, ожидавшая с двумя лошадьми.
– Только мы сами можем помочь себе, – сказал Джо. – И вообще мало толку разговаривать с людьми, которые сидят в креслах. Нам не остается ничего другого, как поселиться у моего отца. Никто больше нас с тобой не возьмет, и только на нашем ранчо найдется для меня какая‑нибудь работа. На фабрике рыболовных принадлежностей свободное место уже занято: они постарались побыстрее им распорядиться, чтобы не принимать меня.
– Стоунхорн, ты не смог бы вместе с женщинами день за днем гнуть крючки, чтобы заработать немногим более, чем зарабатывают теперь на сборе земляники.
– Ты думаешь? – Он рассмеялся, ведь рядом с ним стояла молодая жена, но была в этом смехе и горечь. – Однажды, два года назад, я уже занимался таким делом, правда не в обществе почтенных женщин. – И он тронул поводья.
Так после полудня Стоунхорн и его жена оказались у дома старого Кинга.
Оба слезли с коней. Три тощие собаки залаяли было, но тут же поджали хвосты, опасаясь пинка своего господина. Стоунхорн вошел в дом, чтобы поздороваться с отцом, а Квини осталась у коней. Жеребец уже привык к ней, и удержать его не составляло труда. Отпустив подлиннее повод, она позволила животным щипать траву, а сама осматривала долину и горы. Прерия приобретала здесь несколько иной характер, чем в окрестностях ее родного дома. На другой стороне широкой долины, на склоне которой стояла Квини, вздымались белые утесы. У их подножия земля была более влажной и растительность – зеленее. По дну долины пролегала автомобильная дорога. На противоположном склоне Квини видела дом. Паслись коровы, и мальчишка загонял нескольких лошадей.
Квини обернулась: Стоунхорн вышел с отцом и позвал ее. И ей стало больно, оттого что пришлось прийти к человеку, который был для нее совсем чужой.
Собственный отец спокойно выслушал ее и формально дал разрешение на брак, но затем также спокойно указал ей на дверь. Она все еще видела перед собой печальные лица матери и бабушки, которые молча прощались с ней, не могла забыть растерянных взглядов трех маленьких сестер, которые, повинуясь слову отца, не смели проводить ее. А вот этот человек, до сих пор совершенно незнакомый, приветствовал ее и приглашал заходить, как дочь. Он был высокого роста, может быть пальца на два ниже своего сына, и казался необыкновенно сильным. Его лицо было испещрено морщинами, среди черных волос виднелись седые пряди. По старому индейскому обычаю волосы заплетены в две косы. Одежда застирана, заштопана и снова порвана, но, несмотря на это, Квини не испытывала к старому Кингу ни презрения, ни антипатии. Он даже понравился Квини, и она недоумевала, почему Стоунхорн думал, что она не уживется здесь.
Дом, куда вошла Квини, представлял собой небольшой квадратный бревенчатый сруб, состоящий из единственного помещения. Это была обычная постройка старых резерваций. Одним взглядом Квини охватила всю внутренность дома. Слева от входа две постели – покрытые шерстяными одеялами деревянные топчаны. Между топчанами – стол. На стенах, на крючках, развешана одежда. Посреди помещения стояла небольшая железная печка, служившая также плитой. Труба ее поднималась сквозь крышу наружу. На полочке – керосиновая лампа, в углу – отслуживший свое холодильник. Старое одеяло было наброшено на какие‑то предметы, природу которых было не определить. И напоследок Квини обнаружила еще два охотничьих ружья.
В качестве угощения к столу был подан фазан, подстреленный стариком и им же превосходно приготовленный. Старый Кинг был горд и радовался, что может угостить невестку и продемонстрировать свое кулинарное искусство.
– Ты можешь здесь распоряжаться, как хозяйка, – сказал он после обеда. – Я уже кое‑что слышал. Вы правильно поступили. Никто никогда не сможет доказать, что он, – старик кивнул в сторону сына, – убил Гарольда. Вы не давайте себя запугать и не отступайте от своих слов.
Квини посмотрела на своего мужа.
– Я не убивал Гарольда.
Старик удовлетворенно улыбнулся:
– Хорошо, хорошо, мой сын.
Квини воздержалась от разговора. Она убрала со стола. Отложила отдельно кости фазана, из которых можно было еще что‑нибудь приготовить, и принялась за уборку помещения. Веник был свежий.
– Это я для тебя, – сказал старик. – Я слышал, какая чистота у вас в школе, и подумал, что тебе захочется, чтобы и здесь было чисто. Но пройдет, пожалуй, несколько дней, а то и недель, пока ты наведешь порядок, ведь двое мужчин всегда что‑нибудь приносят с собой. Впрочем, вода совсем близко.
Квини не заставила повторять ей это второй раз. Она вышла наружу, с ней вышел и Стоунхорн, и оба принялись собирать ведра, в которых еще можно было принести воду.
– Ближайший колодец на той стороне, у Бута, – заметил Стоунхорн, – но мы туда не пойдем.
Он пошел вдоль склона, однако не так быстро, как ему обычно позволяли его длинные ноги, и Квини последовала за ним.
К вечеру ветер посвежел. Трава клонилась под его порывами. На заброшенном кладбище, расположенном неподалеку от дома Кингов, длинная, уже пожелтевшая трава прижималась к покосившимся деревянным крестам. И только толстый, слегка изогнутый шест, на котором висели перья, стоял совсем прямо. Так у индейцев обозначалась могила вождя. Там, где он стоял, была земля индейцев. Даже если он стоял на могиле.
Тачина задумалась: кто нашел здесь последнее прибежище, свою последнюю типи?
Розовый свет заката сиял над Белыми скалами. На склон долины, по которому шли Стоунхорн и Квини, легли тени. Джо ускорил шаг. Вероятно, колодец был еще далеко. Но Квини это не смущало. Они были вдвоем. Ветер доносил аромат отстоящих за сотни миль лугов, запах белых роз, смолы и далеких лесов. Стоунхорн вел ее постепенно наискось вниз, и через час они были у колодца. Они тут оказались не одни. Другие семьи тоже издалека приходили сюда. Это место, вероятно, служило и для обмена новостями, но Стоунхорн был не склонен вступать в разговоры, а Квини была вежлива, но сдержанна. Когда с наполненными ведрами они направились в обратный путь, Стоунхорн сказал:
– Нам надо автомобиль или хотя бы мешки для воды, которые можно бы навьючить на лошадь. Не можешь же ты постоянно сюда таскаться!
– Но раньше‑то вы так и делали?
– Да, но нам не требовалось столько воды, и потом, меня чаще всего не бывало дома.
Обратный путь с ношей был труден и занял значительно больше времени.
У дома их снова с лаем встретили голодные собаки. Ночное небо было чисто, и звезды сияли над темной прерией и белыми утесами. Шоссе в долине словно вымерло.
Отец еще не спал и зажег керосиновую лампу. Выражение его лица несколько изменилось, но Квини, которая его еще так мало знала, не могла сказать как. В одежде и сапогах он улегся на постель.
– Что вы думаете делать дальше? – спросил он сына.
– Квини купила себе кобылу. Я хочу заняться разведением коней. Квини хочет еще завести кур и одну или две овцы. Теперь, когда она с нами, мы можем посадить что‑нибудь из овощей и, может быть, немного картофеля. Она в этом разбирается, приходилось дома заниматься. Все, что она заработает своими картинами, мы вложим в лошадей. Цены на коней для родео растут. Мы заведем корову или несколько коров. Как только у нас будут деньги, возьмем в аренду землю.
Старик как‑то странно засмеялся.
– Картинками она заработает деньги?
– Я тебе уже говорил.
– Тогда пусть лучше заканчивает школу и рисует побольше картин, вместо того чтобы возиться с овощами. Овцы! Когда это здесь слышали об овцах! Ты поглупел, что ли?!
– Ну, не стоит сейчас из‑за этого пререкаться. Квини, конечно, надо закончить школу. Пока я позабочусь о лошадях. Все остальное – не раньше будущего лета, когда она покончит со школой.
Стоунхорн разлегся на второй постели, так же как и отец – в одежде и обуви. Дверь осталась открытой. Квини прислонилась к косяку и дышала свежим воздухом. Ночью, когда закрывают дверь, в таких домах обычно бывает душно, а Квини претил запах далеко не чистых одеял. Пока можно было, она хотела надышаться вечерним воздухом и заодно проветрить эту хибару. Так всегда делала дома ее мать. На какой‑то миг Квини вспомнила о маленьких сестрах, которые уже давно спят со своей бабушкой в гнездышке из одеял. Вспоминают ли они о своей старшей сестре?
Мысли Квини снова вернулись к действительности. Она слышала, как старый Кинг что‑то жевал, словно жевательный табак.
– Что ты там говорил о лошадях? – спросил он сына.
– Что думаю ими заняться.
– Ты никогда прежде об этом не думал. Где же они будут пастись?
– Где? Здесь, на нашем лугу.
– Хм…
Стоунхорн, так же как и Квини, с удивлением посмотрел на отца.
– Ты думаешь, что травы хватит и на зиму? – спросил опять старик.
– На зиму, может быть, и не хватит, потому что земли у нас мало. Пожалуй, придется подкупить сена и овса.
– Этим нежным животным требуется овес?
– Ты думаешь, что жеребцам полагается есть брюкву?
– А твоему отцу, а?..
– Ну, так же как и мне.
После этих слов на какое‑то время стало тихо. По лицу старика было видно, что он что‑то обдумывал и разговор не был закончен.
Какой‑то страх закрался в душу Квини: в этом уединенном маленьком доме было совершено убийство… здесь мать Стоунхорна убила своего свекра… здесь она дала своему ребенку имя Стоунхорн, потому что он выдержал побои деда.
Квини неподвижно стояла в проеме двери. Ей еще не хотелось ложиться спать.
– Луг больше не принадлежит нам, – произнес наконец старик. – Я его сдал в аренду.
Стоунхорна жизнь приучила владеть собой.
– Кому ты его сдал в аренду?
– А кому я мог его сдать? В долине только один человек, который обрабатывает землю и платит аренду, – Айзек Бут.
– Та‑ак. Айзек Бут! Ему ты предоставил наши пастбища. На какой срок?
– На десять лет.
Старик оставался лежать на своем грязном одеяле.
– Что ты получаешь за это?
– Доллар за акр в год, как и все.
– Значит, сто шестьдесят долларов в год. Что же ты будешь делать с деньгами?
– Не твое дело. Земля пока еще моя и деньги мои! – заорал старик. – У тебя есть художница, которая тебе платит!
Стоунхорн плюнул отцу в лицо.
Старик вскочил на ноги. Сын отрезал ему путь к ружью и к тем предметам, что лежали, покрытые одеялом.
Квини оставалась неподвижно стоять у двери; если бы она и захотела пошевелиться, то не смогла бы.
– Ты опять напился! – крикнул Стоунхорн отцу.
Выражение лица старого Кинга стало зловещим.
– Я все же нашел ее, Джо. Мне не нужна ваша вода! У меня есть другая вода! – Он принялся хохотать. – Не хочешь ли ты, дорогой, и сам выпить? Тогда прочь с дороги! У меня найдется еще и для тебя…
– Ложись и дай нам покой, – сказал Стоунхорн как можно миролюбивее.
– Кого ты из себя корчишь, сын мой? Ты думаешь – кто‑нибудь из Кингов может быть порядочным человеком? – Старик снова расхохотался. – Дай же мне и вторую бутылку… которую я… никак не могу найти!..
– Не дам!
– Отдай ее!
– Успокойся. Ты пьян.
– Дай ее сюда… я тебе говорю… или я тебя изобью… тебя, бандита…
С неожиданной злостью старик со всей силы ударил сына куском железа от старой сломанной печки. Стоунхорн покачнулся, но устоял на ногах.
Квини вскрикнула. Пьяный был крепок, а вино еще придало ему сил. Он оттеснил сына, опрокинул стол. Керосиновая лампа свалилась. Печная труба разломалась, и в темноту посыпались искры. Старик бросился к ружью. Каменный Рог схватил его за пояс, но старик вцепился в волосы сына и ударил его коленом в живот. Оба свалились. Одно из ружей, прислоненных к стене, упало, и раздался выстрел: ружья были всегда заряжены.
Чтобы предотвратить несчастье, Стоунхорн схватил разбушевавшегося старика за шейный платок и затянул его. Квини побледнела. Она дрожала, но все еще не могла двинуться с места, и пот выступил на ее лице. Наступила тишина, и девушка поняла, что борьба окончена.
Медленно вошла она внутрь темного помещения. Теперь стало ясно, почему Стоунхорн уверял, что она не сможет здесь жить.
Джо завернул отца в одеяло и затягивал его ремнями, чтобы пьяный старик еще чего‑нибудь не натворил. Сознание к старику, видимо, еще не вернулось. Стоунхорн положил его, как больного, на ту же постель, затем подошел к двери и взял сигарету. При вспышке зажигалки Квини увидела на голове мужа кровоточащую рану.
Он заметил ее настороженный взгляд.
– Не беспокойся, у меня хорошая кровь. Быстро затянется. Жаль только белой рубашки. Но теперь мы по крайней мере знаем, для чего таскались за водой. – С этими словами он снял рубашку и бросил в чан.
Потом Стоунхорн вошел в комнату, водворил на место стол, не без труда собрал железную трубу. Он поставил на предохранитель ружье отца и вытащил сверток из‑под постели. В нем оказалась бутылка, которую искал отец. Джо сделал несколько больших глотков из нее, дал немного подкрепиться дрожащей Квини, а остаток вылил на землю.
– Эту бурду контрабандой доставляет Лаура. Когда мы поедем с тобой еще раз в Нью‑Сити, мы выпьем «Блек энд уайт»[15].
– Нам же запрещено пить! – еле произнесла Квини.
– Джо Кинг знает, что делает.
– У тебя все еще течет кровь.
– Ты испугалась? – заботливо спросил он. – Ну ничего. Старик проспится и завтра снова будет неплохим человеком. Но нашу землю он сдал в аренду Айзеку Буту… это правда. Я не хочу жить на твои деньги.
Квини не нашлась, что ответить. Они улеглись вместе на грязное покрывало, она прижала рукой края раны на его голове и держала до тех пор, пока не остановилась кровь. Рядом раздавалось сопение и храп связанного пьянчуги.
Она долго не могла заснуть и почувствовала, что муж тоже не спит.
– Слушай, Джо, он не мог сдать землю в аренду без согласия совета. Земля принадлежит племени.
– Совет – игрушка в руках Айзека Бута, и Джо Кингу не так‑то просто начать все заново. Где же мне найти работу?..
Они долго лежали так и забылись всего на несколько часов. С рассветом они были на ногах. Отец ворочался, недоумевая, что такое произошло. Стоунхорн подошел к нему и освободил от ремней и одеяла.
– Что ты со мной сделал, сын?
Старик вышел из хижины, его вырвало, потом было слышно, как он умывался из ведра.
Возвратившись, он сказал Квини:
– Ты хорошая девочка. Какую воду ты принесла! – И повернулся к сыну: – Хе, Джо, не найдется ли капельки для меня?
– Ни капли. Все вытекло.
Удивленный отец огляделся по сторонам. Он не сразу понял, что означают слова сына. Потом увидел разбитую керосиновую лампу и вспомнил:
– Эх, все вытекло…
Квини вымылась позади дома, тщательно оделась. Стоунхорн внимательно наблюдал за ее приготовлениями, но ничего не сказал. Он отскоблил с волос запекшуюся кровь, оседлал жеребца и уехал прочь. Когда он скрылся из виду, оседлала свою кобылу и молодая женщина.
Отец не спрашивал, что они собираются делать. Он сел на маленькую скамейку возле дома и смотрел вверх по склону холма, где не видно было ни автомобильной дороги, ни большого ранчо Бутов.
Квини видела, что муж поехал в агентство. Но она поехала в другую сторону, туда, где стоял дом Бута. И как не могла молодая, полная надежд девушка представить себе что‑нибудь подобное тому, что свершилось в минувшую ночь, так не могла бы она прежде и решиться на поступок, который задумала.
Она подъехала к соседнему ранчо. Землю вокруг дома Бута так намесил скот, что она превратилась в сплошную грязь. Впрочем, Квини на своей лошади легко преодолела ее. Перед домом стояла Мэри – незамужняя дочь Бута, рослая сильная ковгерлс[16] лет двадцати пяти. Весь облик Мэри свидетельствовал о выпавшем на ее долю тяжелом труде. Она нисколько не была похожа на своего брата Гарольда, и уже это обрадовало Квини.
– Хэлло!
– Хэлло! – Мэри вытерла руки о передник и ждала, пока Квини привяжет лошадь к ограде.
Заметив смущение Квини, Мэри сама начала разговор:
– Мы теперь соседи…
– Да.
– Это очень хорошо, что ты пришла познакомиться. Твой муж тоже мог бы зайти.
Квини замялась:
– Ему пришлось рано уехать.
– Да, мы видели его верхом.
«Так, – подумала Квини, – отсюда отлично видно все, что у нас делается».
– Жаль, – продолжала Мэри, – но отца с матерью сегодня нет. Заходи ко мне.
Квини приняла приглашение. Дом был больше и новее, чем дом Кинга. Здесь была кухня, две комнаты и прихожая. Квини и Мэри расположились в прихожей.
– Нет ли каких‑нибудь известий о Гарольде? – спросила Квини.
– Нет ничего.
– Где бы он мог быть?! Кассирша супермаркета сказала, что он отправился тогда в сторону Нью‑Сити. На обочине дороги нашли цепочку, которую он всегда носил, а тут, видно, выбросил.
– Да, твою цепочку. – Мэри чуть скривила рот. – Одному небу известно, что будет дальше, но сейчас, летом, много дела, и Гарольда нам не хватает. Он, конечно, страшный лентяй, всегда старался на меня свалить работу, но кое‑что все‑таки делал. А теперь всё на мне.
– Возьмите кого‑нибудь в помощь. У вас же есть деньги.
– Отец говорит, что чужие руки никуда не годятся. Он считает, что лучше делать все самим, сотня коров, лошади, свиньи – все самим, да еще поле обработать надо. Нам помогает только мальчишка, сын моей сестры. А отец все берет и берет в аренду землю. Будто это решает дело.
Квини была довольна, что Мэри сама коснулась темы, которая ее волновала.
– Вы и нашу там, наверху, тоже прибрали.
– Ты уже знаешь? Это было глупо. Наша земля вся вместе, а ваша – по ту сторону долины. Что же, и там мне смотреть за скотом?
– А нам так недостает нескольких акров…
– Вам? Джо не занимается скотоводством, он вечно где‑нибудь болтается, ты – в школе. Вам земля нужна меньше, чем нам.
Защищать мужа перед этой девушкой из ранчо было труднее, чем перед судьей, ведь у Мэри было больше оснований не верить Квини.
– Джо интересуется лошадьми.
– Девочка, но это же стоит денег. Он всегда был с размахом… ему все или ничего. Ну куда он опять сует свою голову?
– Деньги… кое‑что я уже заработала. Он отличный наездник.
– В лошадях он разбирается, это верно. Ничего, что был второгодником! Да и коровы его уважают, как увидят – сразу думают: о, этот парень возьмет нас за рога.
Квини рассмеялась. Ее удивило, что молчаливая Мэри вдруг разболталась. А не кроется ли что‑нибудь за этим?
– Стоунхорн мог бы и нам помочь, – продолжала Мэри, – но он никогда не согласится быть ковбоем у Гарольда. А тут наш отец совсем с ума спятил: думает, что твой муж убил Гарольда.
– Он не убивал Гарольда.
– Я тоже так думаю. Черт знает, где только болтается этот бездельник Гарольд. Еще, пожалуй, притащит домой какую‑нибудь, которая боится работы…
Квини решилась:
– Если бы Джо мог заняться скотоводством… Мне кажется, что на коней у него счастливая рука. Вот если бы нам вернуть свою землю!
– Что касается меня, я постараюсь, чтобы договор на аренду расторгли. Условие – Джо будет помогать мне, пока нет Гарольда.
– Мэри, но ведь это вряд ли возможно.
– Бог все может – любит говорить наш пастор. Скажу отцу. Доверь это мне.
– Ты, кажется, стала настоящим ранчеро?
– У отца ревматизм, брат исчез, и всю работу делаю я. Если Джо согласится помогать – вы получите землю.
Это по дружбе, я говорю, ты понимаешь? – Я передам ему это.
– Скажи Джо, что надо клеймить телят и пусть он захватит с собой лассо, да поскорее.
– Хорошо.
Квини поднялась. Мэри проводила ее.
К вечеру возвратился Стоунхорн. Он увидел, что в доме стало чище и уютнее. Квини успела набрать ягод и, кроме супа из костей фазана, напекла лепешек. Отца не было дома. Он ушел раньше, чем Квини вернулась от Бутов.
– Отец торчит у своих старых братьев, пропивает аренду. Я его видел. Впрочем, не волнуйся, если сегодня ночью опять будет весело. Он придет пьяный, это ясно, но я его не пушу в дом. Может проспаться на лугу.
Квини сжалась.
– Был я в совете племени, у Дейва, который ведает экономикой – насколько индеец может чем‑нибудь ведать. Над ним – Хаверман. Дейв сказал мне, что не может быть и речи о возвращении земли: старик Кинг – пьяница, а я – преступник. Долго теперь меня совет племени не увидит.
– За какое время твой отец получил деньги? – робко спросила Квини, потрясенная тем, что услышала.
– Заплачено до конца декабря, то есть восемьдесят долларов, и все пропито, включая ренту, так что у нас могут быть и неприятности. Счастье еще, что отец – мот, а контрабандное дерьмо стоит дорого. У него скоро не будет денег.
– Джо, я боюсь за тебя.
– За меня тебе не нужно бояться. А вот то немногое, что мы имеем, в ближайшие недели пропадет ни за грош. Ведь, когда отец напьется, он крушит все вдребезги. Ты, наверное, боишься отца… но, если он хоть раз дотронется до тебя, я не стану с ним церемониться.
Квини не собиралась ныть.
– Стоунхорн, я хочу рассказать тебе, где я сегодня была, – решительно сказала она.
– Где?
– У Мэри Бут. – И Квини слово в слово, без прикрас передала весь разговор. Она опасалась гнева Джо, но и не хотела ни в чем покривить душой.
Он шлепнул себя руками по ляжкам и расхохотался.
– Мэри? Разумеется, я согласен быть у нее ковбоем. Буду ловить ей телят. Это решительная женщина. Она однажды даже спрятала меня от полиции… на один день, – добавил он, делая серьезное лицо под укоризненным взглядом жены.
И Квини вдруг поняла, что этот бродяга Джо Кинг не искал женщин, пока не встретил ее, Квини Халкетт.
Она ничего не сказала.
Ночью Квини еще не спала, когда в тишине послышались шаги и сопенье пьяного. Стоунхорн запер дом изнутри. Когда отец догадался об этом, он с такой яростью нажал на дверь, что выломал несколько Досок и ввалился в дом. Сын спрыгнул с постели, схватил совершенно пьяного, озадаченного неожиданным результатом своих усилий отца и вытащил обратно на луг. Он швырнул ему пару одеял и возвратился к жене. На этом все кончилось. Пьяному показалось, что одеяла – это и есть его постель, он завернулся в них и захрапел.
Всю ночь, так и не сомкнув глаз, Квини пролежала, прижавшись к своему мужу. Наконец наступил рассвет.
Около дома на лугу сидел отец. Он вытащил из кармана маленькую бутылку водки – это он оставил на завтрак.
Стоунхорн подошел к нему.
– Тебе не стыдно с раннего утра лакать это дерьмо?!
– Заткни глотку! – Едва выпив, старый Кинг всегда становился драчливым. Он выкинул пустую бутылку в траву и набросился на сына.
Тут, на лугу, Стоунхорну было где развернуться, и он быстро нокаутировал старого Кинга, потом втащил его в дом и уложил на постель.
– Ну, больше он теперь ничего не натворит. Я пойду к Мэри. Думаю, что мы сможем пасти наших коней не только тут, но и на той стороне, в табуне.
– Хорошо, – нерешительно ответила Квини.
Когда муж уехал, она медленно побрела к запущенному кладбищу. Там она села у могилы с покосившимся шестом, на котором утренний ветер раскачивал пучок орлиных перьев. И не было даже имени.
К обеду старик очнулся. Квини вместе с ним поела брюквенной каши. Он был совершенно трезв и принялся рассказывать историю долины и обступивших ее гор. Найдя в Квини внимательную слушательницу, он откинул одеяло со сложенных в углу вещей. Тут были головной убор из перьев орла и богато расшитая куртка. Старому человеку приятно было показать эти вещи своей названой дочери. В движениях старика появилась гордость и даже величие. Со смущенной улыбкой надел он головной убор, снова снял его.
– Твой дед, Тачина, – сказал старый Кинг, – был членом совета в те времена, когда мой отец был вождем. Эта куртка и головной убор моего отца. Ты сидела у его могилы, я видел это.
Он снова бережно накрыл одеялом свои сокровища.
– Инеа‑хе‑юкан тоже мог бы стать вождем, хотя он и молод. Тот, имя которого получил Джо, уже в двадцать лет вел наших воинов… но Джо приходится боксировать своего пьяного отца и ловить для Мэри телят. Никто его не понимает.
– Почему же, отец, ты думаешь, что Стоунхорн убил Гарольда?
– Почему? Да это позор, если никто до сих пор не прикончил негодяя. Этот мерзавец назвал Стоунхорна вором… вором! Вот из‑за чего Джо посадили в тюрьму, вот из‑за чего он стал гангстером.
Старый Кинг занялся тем, что снова навесил как следует сорванную с петель тяжелую дверь.
Вечером Стоунхорн вернулся в хорошем настроении. Он привез два больших, наполненных водой мешка. Посвистывая, он повел коня на луг, бросил притихшим собакам костей и выложил на стол жене большой кусок жареного мяса.
Все трое как следует подкрепились. Потом Кинг‑младший и Кинг‑старший принялись распевать старые индейские песни, ударяя в такт костями по только что вытертому Квини столу. У обоих было хорошее настроение.
И даже с наступлением темноты они, лежа в постелях, шутили и посмеивались до тех пор, пока не заснул старый Кинг.
Перед восходом солнца молодые люди были уже на склоне холма, около дома. Они почистили лошадей, помылись и обсыхали на утреннем ветерке.
– Ты знаешь доктора Эйви? – спросил Стоунхорн. – Это новый врач.
– Нет, еще нет.
– Маленький, круглый веселый человек. Он помог нам клеймить телят. У него был секундомер. Я уложился во время.
– Время родео?
Стоунхорн молча кивнул.
– Ты хочешь принять участие?
– Ну, не сразу. Я давно не тренировался. Кроме того, участникам полагается делать денежный взнос.
Восходящее солнце озарило смуглое лицо Квини.
Джо приложил ладони к ее щекам.
– Квини… Я уеду не меньше чем на пять дней и ночей. Эйви хочет, чтобы я с ним объехал и другие табуны. Тебе придется это время потерпеть старого Кинга. А может быть, поживешь несколько дней у… у Эда Крези Игла? Его жена работает в больнице, и доктор Эйви мог бы с ней поговорить.
– Джо, а через пять дней мы вместе с Айзеком Бутом пойдем к Эду Крези Иглу, и он составит протокол, что договор аренды на нашу землю перестает действовать 31 декабря. Ты не должен работать где‑то на стороне.
– Хорошо. Вот поэтому тебе бы надо сейчас…
– Я не хочу. Я останусь здесь.
Стоунхорн был не согласен, но уступил.
– Если тебе придется плохо, седлай коня и поезжай в больницу. Остальное устроит жена Крези Игла.
В первый же день после отъезда мужа Квини написала агенту художественной школы с просьбой, чтобы он продал побыстрее и подороже ее картину «Руки под вуалью», а деньги выслал бы в адрес Элка в Нью‑Сити. Зачем нужны праздные руки на картине, если они могут развязать руки любимые! Нужны деньги для родео, деньги на автомобиль, деньги для приобретения хотя бы двух лошадей.
И все время, пока Квини ехала до почты и сдавала письмо, она не могла отделаться от мысли, что ради одних интересов она предает другие. Вернувшись, она занялась обычной домашней работой. Старый Кинг помогал ей и был приветлив. Он сходил на охоту и опять подстрелил фазана. Приготовлением его занялся сам, и Квини не пришлось об этом заботиться. Ей же он предоставил варить брюквенную кашу и печь лепешки. Так, в полном благополучии, прошли три дня.
На четвертый прибыли незваные гости.
Это началось уже с утра, когда Патрик Бигхорн и Гудман‑старший поднялись на своем дряхлом автомобиле по дороге, ведущей через луг, и расположились со старым Кингом в доме. Квини занялась работой снаружи; она не рада была гостям, потому что по глазам их определила, что это пьяницы. Около полудня появились еще двое, которых Стоунхорн называл старыми братьями. Они несколько смущенно и хмуро взглянули на молодую женщину. Квини вошла в дом и спросила отца, не приготовить ли им что‑нибудь поесть. Она услышала в ответ, что гости сами прихватили с собой все необходимое. Один из мужчин хотел было поскорее спрятать бутыль, которая стояла рядом с постелью, но Квини уже успела заметить, что этого хватит, чтобы свалить с ног даже самых закоренелых пьяниц. Квини чувствовала, что тут она совершенно бессильна, и решила позаботиться хотя бы о вещах, вынести их из дома, пока мужчины не перепились. Она хорошо знала, что так делают индейские женщины уже чуть не сотню лет с тех пор, как уайтчичуны завезли в Америку этого духа, которого белые люди называют «алкоголь».
