2020-06-12
52
– Ну и что – многие. Всех поковырять надо. Чистку сделаем, профильтруем. Я вот с особым отделом свяжусь.
– Поковыряйте, поковыряйте, – сказал разозленный Бесстужев. – Ковыряйте в носу, пока палец не сломается. Только прежде, чем нос чистить, надо бы голову проветрить.
Горицвет сузившимися глазами смотрел на Бесстужева. Захаров, молчавший до сих пор, вмешался:
– Слушай, Горицвет, ведь этот парень вместе с комиссаром Коротиловым был.
– А потом?
– А потом с людьми… Ну вызови бойцов, поговори с ними, если на тебя следовательский зуд напал.
– Это мой долг.
– Вызывай, проверяй, только не сейчас. Скоро бой, ты нервы людям не взвинчивай. И вообще я тебе скажу, дорогой ты мой политрук, сейчас время такое, что людей надо новой меркой мерить. Если человек убивает врага – значит хороший. А тот, который в кусты прячется, тот негодяй, с каким бы ярлыком он ни ходил. Верно?
– Не совсем… – осторожно начал Горицвет, но Бесстужев перебил его:
– Товарищ подполковник, я прошу присвоить Дьяконскому звание младшего лейтенанта. Он достоен. И представить его к награде!
– Нет! – крикнул Горицвет. – Я против.
– Почему? – спросил Захаров.
– Он даже не комсомолец, этот Дьяконский. Был в тылу противника, отец у него расстрелян… Да случись что, нам всем за него головы поснимают.
– Боишься?
– Считаю осторожность необходимой. Ходатайство не подпишу.
– Боишься, – сказал Захаров. – И до чего же привыкли мы сами себя бояться и своих людей по щекам лупить… Своим пощечины легко давать. Без сдачи… А вот немцы – они с автоматами.
– Это ты мне говоришь? – вытянулся Горицвет.
– Нет, подумал вслух… Писарь! – крикнул Захаров. – Быстро подготовьте приказ о присвоении Дьяконскому звания старшего сержанта и о назначении его командиром роты… Вот, – обратился он к Бесстужеву, – это все, что в моей власти. А об остальном поговорим после боя… Если будем живы. Ну, отправляйтесь, – толкнул он Бесстужева в плечо.
Из риги старший лейтенант вышел вместе с Горицветом. Тот шагал сутулясь, быстро переставляя длинные, не гнущиеся в коленях ноги. Вместо прощания сказал строго;
– После боя вызову Дьяконского и человек пять из его компании. Пощупаю их с особистами.
– Кур щупайте, пользы больше, – презрительно бросил Бесстужев, сплюнул и пошел к лошади.
Горицвет что‑то крикнул ему вслед, но он не остановился и не оглянулся.
Ехал раздосадованный, без жалости хлестал прутом медлительную кобылу, привыкшую ходить в оглоблях, с грузом, а не под седоком. Кобыла недовольно взбрыкивала. Спешившись возле сторожки, отдал повод связисту. Позвал Дьяконского:
– Отойдем, разговор есть.
Виктор внимательно посмотрел ему в лицо.
– Случилось что‑нибудь?
– Да, ерундистика, – махнул рукой Бесстужев. – Горицвет насчет окружения интересуется.
– Ну и что?
– Как что? Разбираться будет. После боя хочет видеть тебя.
– Схожу, – сказал Виктор. – Надоело, правда, десятый раз одно и то же пересказывать, да что поделаешь.
– Ты пойми меня правильно, Витя, – потупившись, заговорил Бесстужев. – Я знаю, что ты ничего плохого сделать не можешь. Но вот, понимаешь ли…
– Ну, что? Говори, говори…
В голосе Дьяконского Бесстужев уловил беспокойство и настороженность. Это подтолкнуло его. Глядя в глаза, спросил:
– Витя, ты все рассказал мне?
И по тому, как на секунду замялся Дьяконский, как мигнул он растерянно несколько раз, понял: нет, не все. Ему стало страшно. Неужели Виктор, друг, таит что‑то грязное, подлое, неужели он чужой? Это предположение оглушило Бесстужева. Он не мог собраться с мыслями. Дьяконский, видимо, понял его состояние, произнес тихо:
– Я рассказал все, что имеет отношение к службе. Я не разговаривал ни с одним немцем. Я стрелял в них. В этом могу дать любую клятву. И мне больно оттого, что ты мне не веришь.
– Нет, – возразил Бесстужев. – Понимаешь, я верю… Но ты все же умалчиваешь что‑то…
– Это сугубо личное.
– Ты же мне рассказывал не как командиру, а как другу.
– Я не могу.
– Тебе будет легче, если в это личное запустит свои пальцы Горицвет?
– Это невозможно. Невозможно… Ну, не смотри на меня так, – жалобно попросил Дьяконский, сжимая ладонями виски.
Бесстужев никогда не видел Виктора таким растерянным и возбужденным и чувствовал, что нервозное состояние Виктора передается и ему. Он уже догадывался, что сейчас услышит нечто ужасное не только для Дьяконского, но и для себя. Шагнул к Виктору с решимостью человека, бросающегося в омут.
– Ну, говори!
– Полина… Полина погибла… Ее раздавил танк.
Бесстужев открытым ртом глотал воздух.
– Ты… Правда?
– Сам хоронил ее.
У Юрия – меловое лицо. Немигающие глаза. Часто‑часто вниз и вверх метались белесые брови. Язык шевелился, но не подчинялся ему. Потом Бесстужев резко передернулся весь, Дьяконский разобрал: «Где?»
– На Немане, у Столбцов.
Бесстужев как‑то обмяк, сник. Обвисли плечи, безвольно болтались руки. Виктору показалось, что сейчас упадет. Крепко ухватил Юрия сзади за талию, повел к сторожке. У двери стоял старшина Мухов.
– Водки! – крикнул ему Дьяконский. Старшина обернулся, развел руками: нету, дескать. – Спирту, коньяку – что достанешь. Быстро! Ну! – командовал Виктор.
Ближе к вечеру на проселке появилась колонна автобусов, выкрашенных в зеленый цвет, с красными крестами на бортах и крышах. Возле моста их задержали. Автобусы были переполнены ранеными. Военный врач, молодой еврей с пышной шевелюрой и золотыми зубами, рассказывал, жестикулируя:
– Мы пробовали на север. У нас есть маршрут Горки – Красное – Смоленск. Но в Горках, оказывается, уже немцы. Мы поехали на юг, но там тоже немцы. Они наступают на Пропойск.
Его похвалили за то, что не растерялся и не бросил раненых.
Автобусы осторожно двигались по мосту. Ветхое сооружение скрипело и, казалось, того гляди, рухнет. Но мост выдержал, все машины переправились благополучно.
Потом через мост потянулись гурты скота. К отправке на восток скот был подготовлен колхозниками заранее, а угонять его не спешили, надеялись, что фашистов остановят. Но едва разнесся слух, что немцы форсировали Днепр, все стада тронулись разом. В клубах пыли, поднятой копытами, протяжно мычали коровы, хрюкали свиньи, на разные голоса блеяли овцы, хлопали бичи пастухов.
Виктор Дьяконский сидел в сторожке возле Бесстужева. Юрий, не шевелясь, лежал вниз лицом на увядшей траве. Дьяконский чувствовал себя виноватым, ему казалось, что поступил эгоистично, рассказав о Полине. Поспешил снять с себя этот груз. Нес ведь, ничего. Мог и дальше нести. А для Бесстужева груз этот слишком тяжел.
Виктор решил не рассказывать о подробностях, чтобы не терзать друга еще больше. Но Бесстужев и сам не расспрашивал. Он только подвинул Дьяконскому карту и попросил:
– Покажи где.
Дьяконский отыскал хутор, отметил крестиком место на краю рощи. Бесстужев долго смотрел на пометку, сделанную синим карандашом, видел там нечто понятное ему одному.
Оставить Бесстужева Виктор боялся. Хотел, чтобы старший лейтенант успокоился и уснул; заставлял пить разведенный спирт. Бесстужев выпил много, но не хмелел. Лежал ко всему безучастный. Даже не шевельнулся, когда прогудели над ними бомбардировщики, когда загрохотали бомбы. На звонки из штаба отвечал Виктор, докладывал, что старший лейтенант ушел на позиции.
Было уже темно, когда на дороге, недалеко от сторожки, вспыхнула вдруг частая стрельба. Совсем близко, в лесу, закричал кто‑то:
– Немцы!
Этот крик будто подбросил Виктора. «Немцы? На восточном берегу? Откуда?» Он схватил автомат, напрямик через кусты ринулся к поляне, где расположилась его рота. На бегу вытащил из кармана рубчатую гранату Ф‑1, вставил запал. Увидев своих, скомандовал:
– В ружье! За мной! – и, не останавливаясь, побежал к дороге, слыша за собой топот ног.
Бесстужев, выскочивший из сторожки следом за Виктором, бросился на выстрелы. Навстречу попалось несколько бойцов из новых, они неслись опрометью, без винтовок. Бесстужев не остановил их. Уже возле дороги столкнулся с высоким худым человеком в кепке, тот бежал и кричал, взвизгивая:
– Ой, немцы! Ой, немцы!
За ним люди бежали толпой, подгоняемые светлячками трассирующих пуль.
– Стой! – крикнул Бесстужев. – Назад!
Человек не слышал, лез на него. Перед глазами Юрия – распяленный черный рот. Еще секунда, и человек собьет его с ног, за ним навалится охваченная паникой толпа. Бесстужев выстрелил в человека в упор.
При вспышке увидел дырку, возникшую вдруг среди нижних зубов. Человек ахнул, завалился навзничь. Юрий выстрелил еще раз перед собой, потом – в воздух.
– Стой! Назад! Перебью!
От него шарахались, вокруг трещали кусты. Кто‑то стонал. Из темноты вынырнули Мухов и Айрапетян.
– Товарищ лейтенант, сюда! – тянул его за руку Айрапетян. – Пулеметчик бьет, сволочь!
– Мухов, гони этих! Назад гони! – кричал Бесстужев, близкий к истерике. Он не думал про немцев, он ненавидел сейчас тех темных, безликих, которые бросили окопы, спасая свои шкуры. Вот так и отступают, так и отдают землю врагу!
Вместе с Айрапетяном он стоял несколько минут за деревом. Немецкий пулемет бил торопливо, сыпал в их сторону трассирующие цепочки пуль. Потом вдруг замолк, и сразу везде прекратилась стрельба, только грохнули еще две или три гранаты.
Осторожно вышли на дорогу. На повороте лежал опрокинутый мотоцикл. Рядом еще один, совсем целый: в коляске, у пулемета, откинувшись назад, сидел немец. Бесстужев выстрелил в него из нагана, но, когда подбежал ближе, увидел, что немец уже мертв, каска его смята сильным ударом и сдвинулась так, что закрыла ему все лицо.
К Бесстужеву подошли красноармейцы. Остановился рядом тяжело дышавший Дьяконский. Сказал со злостью:
– Чертовы паникеры, сколько шуму наделали. Тут и дела‑то на пять минут.
– Мотоциклисты?
– Ну да, их всего шестеро или семеро. А в темноте их, наверно, за целую роту приняли. Нахально воюют, дьяволы. Будь тут одни мобилизованные, ей‑богу, фронт бы прорвали. И откуда они взялись, не пойму. На парашютах, что ли, спустились вместе с мотоциклами?
– Через мост они, – объяснил Айрапетян. – Они среди коров ехали. Мы их только на мосту заметили. Открыли огонь, а они сразу сюда. Ну и на новеньких наскочили.
– Дьяконский, сколько у тебя сейчас людей? – спросил Бесстужев.
– Сто два человека.
– Веди к мосту. Немцы за первой разведкой вторую пошлют. Встретишь их. А мост… – Бесстужев колебался. Конечно, проще всего взорвать мост, и дело с концом. Но на той стороне останутся беженцы, стада, может быть, подойдут еще и машины с ранеными.
– Мост успеем, – понял его колебания Дьяконский. – Я возьму взвод и перейду на ту сторону. Там километрах в двух дорога – не развернешься. Слева лес, справа болото. Заткну это горлышко – ни одна мышь не проскочит. Если дам две красные ракеты – рвите мост.
– А вы как?
– Отойдем лесом и вплавь.
– Действуй, – разрешил Бесстужев. – Телефониста захвати с собой. Звони, если что, – понизил он голос. – Тяжело мне… Понимаешь, не в себе я… Человека убил вот.
– За дело, – сказал Виктор.
– Думаешь, так надо? – с надеждой спросил Бесстужев, ища оправдания тому, что совершил сгоряча.
* * *
Ночь наступила безлунная и очень темная. На западе по всему горизонту небо охвачено было багровым заревом: на его фоне смутно обрисовывались черные вершины сосен. Немцы подожгли деревни, расположенные вдоль линии фронта. Много раз уже видел Виктор такую картину, и всегда становилось как‑то не по себе. Казалось, будто огненный вал катится вслед за нашими войсками от самой границы, испепеляя все живое.
– И за Минском жгли, и здесь жгут, – негромко сказал Дьяконскому красноармеец‑телефонист. – Там ведь в деревнях ребятишки да бабы остались. Они‑то куда теперь? Погляжу на зарево, и жуть берет. Вдруг до наших мест немцы дойдут…
– Они этого и добиваются.
– Чего? – не понял связист.
– Да чтобы нас с тобой жуть взяла. Надеются грохотом, жестокостью, пожарами людей запугать. Чтобы драпали, не оглядываясь. Запугивать и уничтожать – вот у них идея какая. Мне комиссар Коротилов об этом рассказывал. Помнишь комиссара?
– Как же не помнить, – ответил боец. – Правильно он говорил. Только немцы зря такую надежду имеют. Во мне эти пожары злость разжигают. Может, конечно, и найдутся у нас какие хлюпики, только вряд ли. Мне ведь не от страха жутко. За людей переживаю, которые под немцем остались.
– Ты с ребятами насчет этого потолкуй, – посоветовал Виктор. – Особенно с новичками, из пополнения.
– Сделаю, товарищ командир. Я ведь до войны у себя во взводе агитатором был, – с гордостью ответил телефонист.
…Дьяконский не спал всю ночь, ожидая противника. Должны же были фашисты организовать поиски невернувшейся разведки. Но немцы что‑то не очень беспокоились о своих. Или боялись темноты, или считали, что разведчики забрались слишком далеко и возвратятся позже. За ночь по дороге прошло несколько больших стад коров и свиней, ехали беженцы.
На рассвете с реки и с болот потянуло холодом. Дьяконский пожалел, что не захватил плащ‑палатку. Красноармейцы, дремавшие в мелких окопчиках, вскакивали с посиневшими лицами, затевали борьбу, бегали, согреваясь, между деревьями. Людей тут было немного, всего три десятка, но Дьяконский с ними чувствовал себя уверенно. Большинство – саперы, остатки той роты, которая первой вошла в отряд комиссара Коротилова. Ребята обстрелянные, на бога их не возьмешь. И вооружены хорошо. Во взводе четыре ручных и один станковый пулемет, штук пятнадцать трофейных автоматов. Вещевые мешки натощак не поднимешь: полны гранатами и патронами.
Виктор взял под расписку у пастухов свинью. Ее тут же освежевали. Нашлись любители: отправились в глубь леса, невпроворот наварили и нажарили на костре мяса. Бойцы наелись плотно.
На высокую сосну на бугре Дьяконский посадил двух наблюдателей. Дорога оттуда просматривалась далеко, но противника не было видно, хотя по распорядку дня время завтрака у немцев прошло и они уже должны были наступать.
Командир взвода сержант‑сапер, крепыш, остриженный под «бокс», ночью уснул. Виктор приказал не будить
его. Теперь сержант чувствовал смущение: – доверили взвод, а он дрых, как сурок.
– Кемарнул малость. Сморило, – сказал он, неловко улыбаясь.
– Хорошо. Я днем посплю, если тихо будет.
– Тут, командир, мысль у меня есть. На дорогу я смотрел… Немцы‑то ведь колонной ездят. А здесь с одной стороны лес, с другой – топь. И проселок дерьмовый. Низина. Видал – гать наложена. А потом еще поворот как раз…
Он вопросительно посмотрел на Дьяконского: продолжать ли?
– Ну‑ну!
– Нам бы пушку сюда. Замаскировать в кустах. Пропустить сколько‑нисколько машин и шлепнуть. Если даже танк – на повороте борт откроет. Подбитые машины задним дорогу загородят. А которые впереди – мы их причешем. Еще бы десяток мин на дороге поставить, и совсем лафа. Как думаешь?
– Ты после войны демобилизуешься? – помолчав, спросил Виктор.
– А чего? – обиженно замигал сержант. – Ну, демобилизуюсь, факт.
– Не надо. Иди лучше на курсы комсостава учиться. Сержант посмотрел недоумевающе, соображая, разыгрывает его ротный или нет. Спросил неуверенно:
– Думаешь, стоит?
– Определенно. Образование‑то какое?
– Неполное среднее.
– Учись, – сказал Дьяконский. – А о твоем предложении доложу сейчас командиру батальона.
Телефонист с аппаратом сидел в ямке под кустом орешника, обгладывал свиную кость. Увидев ротного, вскочил, вытер рукавом сальные губы.
– Смотри мне, если трубку замаслишь, – пригрозил Дьяконский.
– Не, я аккуратно, тряпочкой.
Виктор позвонил. К телефону подошел старшина Черновод – сразу узнал его писклявый, как у скопца, голос. Попросил позвать старшего лейтенанта.
– Они спят, – почтительно ответил старшина. – Они всю ночь сидели. – Понизив голос и, наверно, оглянувшись, добавил: – Спирт пили.
– С кем?
– Одни.
– Вы об этом не очень распространяйтесь, – посоветовал помрачневший Виктор.
– Только вам, потому как приятели, – заверил Черновод. – Тут в сторожке нет никого.
Дьяконский настоял, чтобы старшего лейтенанта разбудили. Бесстужев взял трубку. Говорил он хрипло, соображал туго. Виктору пришлось два раза повторить замысел, прежде чем он уяснил предложение сержанта.
– Согласен, – одобрил Бесстужев. – Пушками помогу. Две противотанковые пошлю. Жди через полчаса. Сейчас свяжусь с Захаровым.
– Да, – сказал Дьяконский, – буду ждать.
– А ты что такой казенный, даже слушать неприятно.
– Люди. Не один.
– Ерунда, – сказал Бесстужев. – Все ерунда. – Помолчал, потом спросил: – Ты номеров не заметил на танках? Ну, на тех, которые Полину… – голос его осекся.
– Нет. Средние танки. Гудериановские, – поспешно ответил Виктор. – Говорили потом, будто в тех местах двадцать четвертый корпус действовал.
– Как думаешь – встретимся с ними?
– Встретимся. – Дьяконский положил трубку и вздохнул. Сержант, ожидавший ответа, понял вздох по‑своему.
– Не выгорело? – уныло спросил он.
– Наоборот. Сейчас пушки будут.
– Вот дело! Я тут еще подумал, может, мы гать разберем? – загорелся сапер. – И дорогу перекопаем. Чтобы тем, которые вперед вырвутся, ни тпру, ни ну. Можно?
– Только одно отделение пошли, не больше. А остальные чтобы наготове были. Покажи, что делать, а сам возвращайся.
Красноармейцы на руках протащили противотанковые пушки по болоту к повороту дороги, установили их в ивняке, в ста пятидесяти метрах от проселка. Все было готово для встречи противника, но немцев пришлось ждать довольно долго. Они появились только в десять часов. Наблюдатели на сосне насчитали полтора десятка машин – дальше ничего не было видно за пылью. Ехали немцы без боевого охранения: спокойные, самоуверенные.
Бойцы, затаившись, ждали.
– Надо обязательно попасть первыми же снарядами, – предупредил Дьяконский младшего политрука, командовавшего артиллеристами.
– С такой дистанции белке в глаз попадем, – заверил младший политрук.
Он стоял возле пушки на коленях. Наводчик, маленький косоглазый казах, выглядывал из‑за щита и повторял:
– Попадем… Мы попадем, – будто убеждал в этом себя.
Показалась голова колонны, Виктор быстро обернулся: укрыты ли все? Ни одного красноармейца не было видно. Яркая зелень болота, деревья, дремлющие в знойном воздухе, синее небо.
Приближалось гудение моторов. Явственнее дрожала земля.
Головной танк выполз на поворот. Тяжелый, громоздкий, он двигался медленно, будто боясь продавить гать. Дьяконский видел лицо командира, высунувшегося из башни. Немец озабоченно смотрел на дорогу и при этом что‑то жевал. На броне намалевана звериная морда и большой крест. Виктор подумал, что в крест хорошо целиться. Он весь напрягся, беспокоясь, чтобы кто‑нибудь не выстрелил раньше времени. Даже скулы свело от напряжения.
За первым танком появился еще один, поменьше, потом четыре бронетранспортера с солдатами. Видны были только их серо‑зеленые спины, одинаковые, тесно прижатые одна к другой, как патроны в обойме. Седьмым в колонне снова шел танк. Виктор молча кивнул головой, указал наводчику на эту машину.
Пушка дернулась; выстрел хлестнул негромко, но резко. У танка вылетел каток, и он закружился на месте, будто ввинчиваясь в землю. Лязгнул затвор пушки – снова выстрел. Танк замер, над жалюзи появилась тонкая струйка дыма.
Еще выстрел. Следовавший за танком бронетранспортер резко замедлил ход, неуверенно, виляя, съехал с дороги и остановился, упершись в деревья.
Гул моторов заглушал хлопки пушек, фашисты не понимали, что происходит. И только, когда загорелись два танка, когда остановились три транспортера, когда часто забарабанили пулеметы, немцы начали выпрыгивать из машин. Они кричали дикими голосами, визжали от ужаса, зовя на помощь. У Виктора мороз по коже пробежал от этих нечеловеческих воплей.
Противотанковая пушка продолжала бить по задним машинам.
– Бронебойный! Огонь!.. Бронебойный! – восторженно командовал младший политрук.
В азарте вскакивал во весь рост. Дьяконский дергал его за руку. Наводчик, ощерившись, кричал:
– Ай‑яй‑яй! Ай‑яй‑яй!
Заряжающий досылал снаряд; резко клацал затвор.
– На! – кричал наводчик.
Пушка дергалась, выбрасывая пламя. Из казенника вылетала дымящаяся гильза, а наводчик уже подхлестывал, торопил заряжающего:
– Ай‑яй‑яй! Ай‑яй‑яй!.. На!
Немцы, прыгавшие из бронетранспортеров, тут же падали под пулями. Немногие успели укрыться в лесу. Противник не вел огня. Только один танк, маячивший за деревьями, послал наугад пяток снарядов, разорвавшихся на болоте.
Виктор думал, что фашисты развернут боевые порядки, пойдут в атаку. Их пехота легко сшибет слабый заслон. Да Дьяконский и не намеревался держаться здесь долго. Его отряд задачу выполнил. Но произошло нечто неожиданное. Немцев было не меньше усиленного батальона. Может быть, и целый полк, растянувшийся на дороге на несколько километров. И вся эта громада начала вдруг пятиться назад. Разворачивались и уползали танки и бронетранспортеры. Они очень скоро исчезли из виду, оставив за собой только клубы пыли, бросив на произвол судьбы раненых и разбежавшихся по лесу солдат. Наблюдатели, снова залезшие с биноклями на сосну, сообщили, что колонна ушла на запад, а километрах в пяти отсюда на окраине деревни видно несколько машин.
– Трусы! – сказал младший политрук. – Это же не вояки, а засранцы. Десять на одного, и то не могут.
– Нет, тут что‑то не то, – покачал головой Дьяконский. – Они, товарищ политрук, не глупее нас с вами.
– Но трусливее.
– Нет, – повторил Виктор. – Тут что‑то не то.
К нему подбежал сержант, командир взвода, сияющий, весь облепленный болотной грязью. Обнял, стиснул со страшной силой.
– Дали, а? Вот дали так дали!
– Пусти, – отбивался Дьяконский. – Задушишь, медведь мазаный! Как у тебя, все живы?
– Все! Раненых трое! Пленных ловим.
– В лес людей не пускай. Чтобы далеко не отходили. Черт с ними, с этими немцами, нам распыляться нельзя. Верни красноармейцев, – распорядился Дьяконский.
Перед началом боя Виктор не успел доложить Бесстужеву о появлении противника. Но старший лейтенант, заслышав стрельбу, сам расспросил телефониста и уже выехал к Дьяконскому. А на КП батальона прибыл подполковник Захаров. Он‑то и взял трубку, узнав, что Дьяконский у телефона.
– Ну как? – спросил он. Его спокойный голос отрезвляюще подействовал на разгоряченного Виктора.
– Отбили.
– Разведка?
– Моторизованная часть. Наблюдатели насчитали до сотни машин.
В трубке было слышно, что подполковник поперхнулся. Кашлянул, потом спросил:
– Что, совсем ушли?
– Не знаю.
– Какие у них потери?
Дьяконский ждал этого вопроса. Усмехнулся, сказал, стараясь, чтобы голос звучал равнодушно:
– Три танка, пять бронетранспортеров и до роты пехоты. Трофеи подсчитываем.
Подполковник долго молчал. Потом спросил неуверенно:
– Дьяконский, ты того… не ошибаешься? Сам видел?
– Считал, – ответил Виктор. – По пальцам считал. Да вот они передо мной, разговариваю с вами, а сам смотрю.
– Еду к тебе, – услышал он быстрый ответ.
Дело было нешуточным. На счету полка числилось до сих пор всего два танка, подбитых артиллеристами еще в приграничных боях. А тут сразу уничтожено столько техники и столько пехоты. Конечно, машины и пехоту полк уничтожал и раньше, но результаты боя не приходилось видеть. Получалось так: немцы наступали, полк оборонялся. Покидал рубеж и уходил на новый. Достоверно известны были только свои потери, а немецкие определяли на глазок, примерно. Наверху таким донесениям не больно‑то верили.
К месту боя понаехало столько начальства, что красноармейцы начали пошучивать: вот бы с утра такое подкрепление. Старшина Черновод пригнал повозку. Собирал трофейное оружие, сливал в бочку горючее из баков. Из бронетранспортеров достали двенадцать минометов. Подполковник Захаров и капитан Патлюк осматривали подбитые машины, расспрашивали артиллеристов, какие места наиболее уязвимы для снарядов.
Старший политрук Горицвет и прибывший с ним инструктор политотдела армии на месте составили донесение, не отпуская от себя Дьяконского и сержанта‑сапера. Виктор знал, что Горицвет недолюбливает его, всегда чувствовал во взгляде старшего политрука подозрительность. А сейчас Горицвет расхваливал Дьяконского, упомянув даже про службу в мирное время и про выход из окружения. Хвалил он и Захарова, и Бесстужева, и весь свой полк.
– Хороших людей вы воспитали, – сказал инструктор. – Сегодня же доложу члену Военного Совета. Вас, Дьяконский, поздравляю от всей души. Спасибо вам. И вам, товарищ сержант, – пожал он руку саперу. – И артиллеристам. Славно поработали, славно, – радовался инструктор. – Я вот корреспондента на вас натравлю. Из центральной газеты. Сегодня же натравлю.
Инструктор был веселый, увлекающийся человек. Он облазил все подбитые машины, сам доставал у убитых немцев документы. Особенно интересовался письмами и дневниками. С ним было хорошо: улыбающийся, шумный, он привез с собой праздничную приподнятость. Так думал Виктор. А на самом деле приподнятое настроение охватило инструктора именно здесь, на поле боя, на которое он попал впервые. И все люди, которые окружали его тут, казались ему смелыми и замечательными.
Подполковника Захарова инструктор попросил скорее решить вопрос о наградных: через два часа он едет в штаб армии и заберет наградные листы с собой, так будет надежней.
– Сейчас, – ответил Захаров. – С Бесстужевым посоветуюсь. А Дьяконского я хочу сразу к двум наградам представить. За вывод бойцов из окружения и за сегодняшнее.
– Это ваше право, – согласился инструктор. – Раз человек заслуживает, значит, надо.
Капитан Патлюк, стоявший неподалеку вместе с Горицветом, сказал негромко:
– Ну, отличились, значит… И вас с Захаровым не обойдут, это уж точно.
– Как наверху посмотрят, – пожал плечами Горицвет.
– Там посмотрят, – вздохнул Патлюк. – Только чьими глазами? Которым ты смотреть помогал.
– Оставь, – сказал Горицвет. – Что я за себя болел, что ли?
– За обчество, – иронически ответил ему капитан.
Бесстужев в это время вместе с младшим политруком – артиллеристом, знавшим немецкий язык, допрашивал пленных. Его интересовал один вопрос: из какой они части. И когда узнал, что из 24‑го танкового корпуса, побледнел так, что младший политрук испугался. Наклонился к нему:
– Слушайте, что с вами? – и, уловив запах водочного перегара, посоветовал: – Похмелиться надо. У моих ребят коньяк есть трофейный.
– Нет, – хрипло ответил Бесстужев. – Спроси эту сволочь, – указал он на пленного танкиста, – по каким дорогам они до Днепра наступали.
Политрук перевел ответ:
– Через Брест, Березу и Слуцк.
– Спроси, был ли он на станции Столбцы или в городе Мир.
– Не был. Он из моторизованной дивизии, а на Столбцы действовала 4‑я танковая дивизия…
– Это точно?
Политрук поговорил с немцем и сказал, что да, точно. В 4‑й дивизии служит друг пленного, и он служил в ней раньше, вместе с сыном самого Гудериана.
– Четвертая, значит? – Брови Бесстужева часто ездили вверх и вниз. – Ладно, запомним.
Пнув ногой валявшийся на земле немецкий противогаз в круглой гофрированной коробке, пошел, сутулясь, на пригорок. Младший политрук догнал его, спросил озабоченно:
– Чем кормить пленных будем? Из батальонной кухни придется.
– Не дам.
– Я понимаю, на них не рассчитывали, но время обеденное. Кормить чем‑то надо.
– Землей.
– Как? – не понял политрук.
– Землей, – повторил Бесстужев. – Они зачем к нам пришли? За землей? Ну и набей им в глотку, чтобы подохли!
– Ты не психуй, комбат.
– А ты отстань от меня. А то я их накормлю разом. Построю да шарахну из ихнего автомата ихними пулями.
Дьяконский не верил, что немцы ушли совсем. Появятся не сегодня, так завтра. Он пуще всего боялся авиации. Налетят десятка два самолетов, засыплют бомбами, побьют людей. А потом по этому месту свободно проедут танки. По приказанию Виктора красноармейцы весь день рыли глубокие щели. Но, оказалось, рыли напрасно.
Вечером телефонист позвал Дьяконского к телефону.
– Виктор, ты? – быстро спросил Бесстужев. – Снимай людей. Пушки, пушки самое главное. И сюда. Бегом. Мы сейчас выступаем. Жду сорок минут. Успеешь?
– Постараюсь. А в чем дело?
– Немцы прорвались севернее, на Смоленск пошли. И на нас давят с севера, свертывают фронт по Проне. Ну, скорее давай!
На Смоленск – это было уже совсем плохо. Значит, немцы выходят им в тыл. Теперь понятно, почему они не стали прорываться здесь. Быстрый обходной маневр – об этом Виктор уже слышал. Ткнутся в одном месте, в другом, в третьем. Встретят отпор – повернут назад. Нащупают слабый участок – и все силы бросают туда…
Как ни спешил Дьяконский, он не успел уложиться в сорок минут. Догнал своих уже на марше. Рота Виктора пошла замыкающей.
