2020-06-12
47
Вместе с вторжением во Францию английских нравов, случившимся как раз в те времена, в моду вошли и подобные турниры пьяниц.
Стоявшая рядом с соперниками дюжина бутылок свидетельствовала о силе нанесенных, вернее, пропущенных ударов. Шаверни был мертвенно‑бледен, глаза его налились кровью и, казалось, вот‑вот выскочат из орбит. Но в подобных сражениях он имел большой опыт. Несмотря на стройность фигуры и небольшую с виду вместительность желудка это был грозный питух. Подвигам его не было числа. Горбун же, напротив, отличался весьма свежим цветом лица. Глаза его сверкали нестерпимым блеском. Он выглядел оживленным и болтал без умолку, что, как всем известно, является недобрым знаком. Болтовня опьяняет почти так же, как вино. На серьезном поединке настоящий труженик бутылки должен быть нем как рыба. Похоже, удача склонялась на сторону маленького маркиза.
— Ставлю сто пистолей на Шаверни! — вскричал Навайль. — Горбун вот‑вот снова рухнет на плащи.
— Принимаю! — покачнувшись в кресле, отозвался горбун.
|
|
|
— Ставлю весь свой бумажник на маркиза! — не удержалась и Нивель.
— А сколько в бумажнике? — между двумя бокалами поинтересовался Эзоп II.
— Пять голубеньких — все мое состояние, увы!
— Ставлю десять против этих пяти! — вскричал горбун. — Передай‑ка еще вина!
— Которая тебе нравится больше всех? — шепнул Галунье на ухо своему благородному другу.
Нормандец оглядывал по очереди Сидализу, Нивель, Флери, Дебуа и прочих дам.
— Да этот негодник сейчас захлебнется, клянусь Господом! — пробормотал Плюмаж‑младший, не сводивший глаз с горбуна. — Никогда не видел, чтоб человек мог столько выпить.
Эзоп II поднялся с кресла, и все решили, что он сейчас грохнется на пол. Но горбун подпрыгнул, легко сел на стол, и окинул зрителей своим наглым и насмешливым взглядом.
— А нет ли у вас бокалов побольше? — воскликнул он, отбрасывая свое орудие труда. — Из этих ореховых скорлупок мы будем пить до завтра!
ТРИУМФ ГОРБУНА
В комнате на первом этаже, где девушки беседовали в самом начале ужина, опустившись на колени, стояла Аврора; но она не молилась.
Несколько минут назад шум, доносившийся сверху, усилился. Это были отзвуки поединка Шаверни с горбуном. Но девушка не обращала на них внимания.
Она задумалась. Ее прекрасные глаза, покрасневшие от слез, смотрели в пустоту. Она задумалась столь глубоко, что не услышала легкого шороха платья вернувшейся доньи Крус. Цыганка на цыпочках подошла к подруге и поцеловала ее в голову. Аврора медленно повернулась. Сердце цыганки сжалось, когда она увидела ее бледные щеки и потускневшие от слез глаза.
|
|
|
— Я пришла за тобой, — сказала донья Крус.
— Я готова, — отозвалась Аврора. Такого цыганка не ожидала.
— Ты с тех пор все думала?
— Я молилась. Когда человек молится, для него многое становится ясным.
Донья Крус наклонилась к подруге.
— Скажи, ты догадалась о чем‑то? — спросила она.
В этом вопросе было более нежного участия, нежели простого любопытства.
— Я готова, — повторила Аврора, — готова умереть.
— Но речь не идет о смерти, моя бедная сестричка!
— Уже давно, — прервала ее Аврора уныло и мрачно, — меня впервые посетила эта мысль. Во мне все его беды, во мне все опасности, которые угрожают ему беспрестанно. Я — его злой ангел. Без меня он будет свободен, спокоен и счастлив!
Донья Крус слушала и ничего не понимала.
— Почему, — смахнув слезинку, продолжала Аврора, — почему я не сделала вчера того, о чем думаю сегодня? Почему не убежала из его дома? Почему я не мертва?
— Да что ты такое говоришь? — воскликнула цыганка.
— Флор, милая сестра, ты не можешь знать, какая разница между вчера и сегодня. Я увидела было, как передо мной приоткрылись двери рая. Мне на секунду явилась жизнь, полная радости и святого восторга. Он любил меня, Флор.
— А раньше ты этого не знала? — спросила донья Крус.
— Если бы знала, то — видит Бог! — мы не стали бы подвергать себя бессмысленным опасностям этого путешествия. Я сомневалась, боялась. О сестра, какие мы безумцы! Нам следовало трепетать, а не восторгаться, когда пред нами предстали радости, благодаря которым, казалось, сами небеса спустились на землю. Но это невозможно, здесь не может быть счастья, понимаешь?
— Но что же ты решила? — спросила цыганка. Мистицизм был явно не ее стихией.
— Повиноваться, чтобы спасти его, — отвечала Аврора. Обрадованная донья Крус вскочила.
— Пойдем! — воскликнула она. — Пойдем! Принц нас ждет.
Затем внезапно остановилась, улыбка ее увяла.
— А ты знаешь, — проговорила она, — что когда мы рядом, мне всегда приходится бороться с собой? Конечно, я люблю не так, как ты, но все же по‑своему люблю, а ты всегда оказываешься на моем пути.
Аврора изумленно глядела на подругу.
— Да не беспокойся ты, — улыбнулась цыганка, — уж я‑то не умру, обещаю тебе. Я надеюсь, что еще не раз в жизни буду любить, но если бы не ты, я ни за что не отказалась бы от короля странствующих рыцарей, красавчика Лагардера! А после Лагардера единственный человек, заставивший мое сердце стучать сильнее, — это ветреник Шаверни!
— Как! — вырвалось у Авроры.
— Знаю, знаю, он может показаться легкомысленным, но что ж поделаешь — я не люблю святых, если, конечно, не считать Лагардера. Этот чудовищный маленький маркиз нейдет у меня из головы.
Аврора взяла подругу за руку и улыбнулась.
— Сестричка, — сказала она, — твое сердечко гораздо лучше твоих речей. Но откуда у тебя вдруг эта аристократическая высокомерность?
Донья Крус прикусила губку.
— Похоже, ты не веришь в мое благородное происхождение? — тихо сказала она.
— Мадемуазель де Невер — это я, — спокойно ответила Аврора.
Цыганка вытаращила глаза.
— Тебе об этом сказала Лагардер? — спросила она, даже не думая возражать.
Честолюбивой она и впрямь не была.
— Нет, — ответила Аврора, — и это, пожалуй, единственное, в чем я могу его упрекнуть. Скажи он мне…
— Но откуда ж ты знаешь? — спросила донья Крус.
— Ниоткуда, знаю и все. Со вчерашнего дня многие события, происходившие в моей жизни начиная с самого детства, предстали передо мною в новом свете. Я вспоминала, сравнивала, и картина сложилась сама собой. Ребенок, спавший во рву замка Келюс в то время, когда убивали его отца, — это была я. До сих пор мне вспоминается взгляд моего друга, когда мы посетили это мрачное место! Разве мой друг не велел мне поцеловать мраморную статую на надгробии де Неверов на кладбище Сен‑Маглуар? И Гонзаго, чье имя преследует меня с детства и который теперь готов нанести мне последний удар, разве он не женат на вдове де Невера?
|
|
|
— Но он же хотел возвратить меня моей матери! — перебила цыганка.
— Милая Флор, мы не сможем объяснить всего, в этом я уверена. Мы с тобою еще дети, и Господь сохранил наши сердца в чистоте — разве мы можем постичь всю глубину человеческой злобы? Да и к чему? Я не знаю, что собирался сделать с тобою Гонзаго, но ты была послушным орудием у него в руках. Я поняла это со вчерашнего дня, а ты, я уверена, поняла теперь.
— Верно, — прошептала донья Крус, прикрыв глаза и нахмурившись.
— Только вчера, — продолжала Аврора, — Анри признался, что любит меня.
— Только вчера? — в изумлении переспросила цыганка.
— Но почему же? — говорила Аврора. — Выходит, между нами было какое‑то препятствие? И что это было, если не щепетильность и недоверчивость самого честного и преданного человека на свете? Только мое высокое происхождение и громадное наследство держали его от меня на расстоянии.
Донья Крус улыбнулась. Аврора посмотрела ей в глаза с выражением неприступной гордости на прелестном лице.
— Неужто я должна раскаиваться в том, что поговорила с тобой начистоту? — прошептала она.
— Да не ворчи ты, — отозвалась цыганка, обнимая подругу. — Я улыбнулась, так как подумала, что ни за что не догадалась бы, какое это препятствие. Я ведь не принцесса.
— Господу было угодно, чтобы я была принцессой! — со слезами на глазах вскричала Аврора. — У благородных по рождению людей свои радости и страдания. Мне в мои двадцать лет благородство ничего не принесло перед смертью, кроме слез.
Девушка ласково прикрыла ладонью рот подруги, которая хотела что‑то возразить, и продолжала:
— Я спокойна. Я верю в милость Господа, который подвергает нас испытаниям только на этом свете. Я говорю о смерти, но не бойся — я не стремлюсь приблизить свой смертный час. Самоубийство — неискупимый грех, который закрывает перед нами небесные врата. Если я не попаду на небо, где же я буду ждать Господа? Нет, о моей гибели должны позаботиться другие. И это не догадка, я просто знаю.
|
|
|
Донья Крус побледнела.
— Что ты знаешь? — спросила он.
— Сейчас я была здесь одна, — медленно заговорила Аврора, — и раздумывала о том, что только что тебе поведала, Да и о многом другом. Доказательств более чем достаточно. Меня ^похитили вчера, потому что я — мадемуазель де Невер; по той же причине принцесса Гонзаго так яро преследует моего друга Анри. И ты знаешь, Флор, эта последняя мысль начисто лишила меня мужества. Оказаться между ним и собственной матерью, двумя врагами — это для меня как нож острый. Неужто наступит час, когда мне придется выбирать? как знать… Я еще не ведала имени своего отца, но его душа у меня уже была. Впервые передо мною встало понятие долга, и голос его, голос долга, зазвучал во мне так же повелительно, как голос самого счастья. Вчера еще на земле не было ничего, что сумело бы разлучить меня с Анри, а сегодня…
— Сегодня? — переспросила донья Крус, увидев, что девушка умолкла.
Аврора отвернулась от нее и вытерла слезинку. Донья Крус с волнением вглядывалась в подругу. Цыганка легко и без сожалений рассталась с ослепительными иллюзиями, посеянными Гонзаго в ее душе. Она была словно просыпающийся ребенок, который еще улыбается красивому сну.
— Крошка моя, — продолжала она, — ты — Аврора де Невер, я верю. Немного найдется герцогинь, у которых есть дочери вроде тебя. Но ты только что произнесла слова, которые заставили меня встревожиться и даже испугаться.
— Какие слова? — спросила Аврора.
— Ты сказала: «О моей гибели должны позаботиться другие».
— А я и забыла, — отозвалась Аврора. — Я была здесь одна, голова у меня горела и раскалывалась, и эта горячка, должно быть, придала мне смелости: я вышла из комнаты и показанным тобою путем — по потайной лестнице, через коридор — добралась до будуара, где мы недавно с тобою были Там я приблизилась к двери, из‑за которой тогда тебя звали. Шум уже утих. Я посмотрела в скважину. За столом не осталось ни одной женщины.
— Нас попросили удалиться, — объяснила донья Крус.
— А ты знаешь почему, милая Флор?
— Гонзаго сказал… — начала цыганка.
— Ах! — вздрогнула Аврора. — Так значит человек, который командовал остальными, и есть Гонзаго?
— Да, принц Гонзаго.
— Не знаю, что он вам сказал, — проговорила Аврора, — но это была ложь.
— Почему ты так думаешь, сестричка?
— Потому что скажи он правду, ты бы не пришла за мною, моя славная Флор.
— Так какова же она, эта правда? Ну, говори же, я просто схожу с ума!
Несколько мгновений Аврора молча сидела, задумчиво положив голову на грудь подруги.
— Заметила ли ты, — наконец проговорила она, — букеты цветов, которыми украшен стол?
— Конечно, они такие красивые.
— А Гонзаго не говорил тебе: «Если она откажется, то будет свободна?»
— Это его слова.
— Ну так вот, — положив ладонь на руку доньи Крус, продолжала Аврора, — когда я заглянула в скважину, говорил Гонзаго. Все были бледны, неподвижны и слушали его молча. Тогда я приложила к скважине ухо. И услышала… Дверь в комнате скрипнула.
— Ты услышала?.. — повторила донья Крус.
Аврора не ответила. В дверях появилась бледная и слащавая физиономия господина де Пероля.
— Ну, сударыни? — проговорил он. — Вас ждут.
Аврора тотчас же встала.
— Иду, — проговорила она.
Когда все трое поднимались по лестнице, донья Крус подошла вплотную к подруге и тихонько спросила:
— Ну, ответь же, что ты хотела сказать насчет цветов?
Аврора пожала ей руку и с тихой улыбкой ответила:
— Цветы красивы, ты это правильно сказала. Господин де Гонзаго галантен, как истый вельможа. Если я откажусь, то не только буду свободна, но и получу букет цветов.
Донья Крус пристально посмотрела на нее: она чувствовала, что за этими словами кроется нечто грозное и трагическое, но что — догадаться не могла.
— Браво, горбун! Мы выберем тебя королем выпивох!
— Держись, Шаверни! Не сдавайся!
— Шаверни вылил полбокала себе на жабо, это жульничество!
Принесли потребованные горбуном большие бокалы. Их появление исторгло радостный вопль. Это были два громадных сосуда богемского хрусталя, в которых подавали прохладительное питье. Каждый вмещал добрую пинту. Горбун вылил в свой бокал целую бутылку шампанского. Шаверни хотел последовать его примеру, но руки у него уже дрожали.
— Ты что, маркиз, хочешь, чтоб я потеряла пять «внучек»? — воскликнула Нивель.
— Как бы славно у нашей Нивель получились слова: «Пусть он умрет!» — заметил Навайль.
— А, черт! — отозвалась дочь Миссисипи. — Деньги ведь заработать непросто!
Зрители заключили множество пари, и многие были согласны с Нивель. Когда Флери, которая об заклад не билась, рискнула заметить, что состязание пора уже заканчивать, ее предложение было встречено бурей протестов.
— Мы только начинаем, — засмеялся горбун. — Помогите кто‑нибудь маркизу наполнить бокал.
Стоявшие рядом с Шаверни Носе, Шуази, Жиронн и Ориоль налили бокал до краев.
— Эх, — вздохнул Плюмаж‑младший, — чистый перевод Божьего напитка, да и только!
Что же касается Галунье, то его невинный и восхищенный взгляд останавливался то на Нивель, то на Флери, то на Дебуа. Он сидел и бормотал в пустоту какие‑то пылкие слова. Нет сомнений, что человек столь пламенной и вместе с тем нежной конституции был создан для того, чтобы возбуждать немалый интерес у дам.
— Ваше здоровье, господа! — воскликнул горбун, поднимая чудовищный бокал.
— Ваше здоровье! — заплетающимся языком повторил Шаверни.
Жиронн и Носе поддержали его трясущуюся руку. Поклонившись окружающим, горбун продолжал:
— Эта чаша должна быть выпита залпом, не переводя дыхания.
Он поднес бокал к губам и не спеша вытянул его до дна. Раздались бешеные рукоплескания.
Поддерживаемый товарищами, Шаверни тоже осушил свой сосуд, однако любой с легкостью предсказал бы, что это его последнее усилие.
— Еще один! — протягивая бокал, предложил свеженький и веселый горбун.
— Еще десять! — качаясь, отозвался Шаверни.
— Держись, маркиз! — кричали сочувствующие. — Не смотри на люстру!
Маркиз засмеялся дурацким смехом и, едва ворочая языком, сказал:
— Стойте спокойно, остановите качели, и пусть стол не крутится!
Нивель мгновенно приняла смелое решение. Она была отважной женщиной.
— Золотце мое, — обратилась она к горбуну, — это же курам на смех. Меня скорее задушат, чем заставят держать пари против тебя.
Презрительно глядя на измученного Шаверни, она принялась нашаривать в кармане бумажник.
— Давайте же скорее! — воскликнул горбун. — Давайте пить! Я умираю от жажды!
— Давайте пить! — повторил маленький маркиз. — Я готов выпить целое море! Только остановите качели!
Бокалы были наполнены в очередной раз. Горбун поднял свой недрогнувшей рукой.
— За здоровье дам! — провозгласил он.
— За здоровье дам! — шепнул Галунье на ушко Нивель. Шаверни собрал последние силы и попытался поднять свой бокал. Но вместительный сосуд выскользнул из его дрожащей руки, к великому неудовольствию Плюмажа.
— Битый туз! — пробурчал он. — Тех, кто разливает вино, нужно сажать в тюрьму!
— Еще разок! — решили сторонники Шаверни.
Горбун любезно предложил свой бокал, который тут же был наполнен. Но веки Шаверни задрожали, словно крылья бабочки, которую мальчишка приколол к стене булавкой. Это был конец.
Да ты ослабел, Шаверни! — воскликнул Ориоль.
— Шаверни, ты уже качаешься! Ты готов, Шаверни!
— Ура маленькому человечку! Да здравствует Эзоп Второй!
— Качать горбуна, качать!
Всеобщая суматоха сменилась вдруг тишиной. Друзья перестали поддерживать Шаверни. Он закачался в своем кресле, его ослабевшие руки тщетно искали какую‑нибудь опору.
— Но меня не предупредили, что дом рухнет, — пробормотал маркиз, — он с виду такой прочный. Это нечестно!
— Шаверни проиграл!
— Он погиб! Уже не держится на ногах!
— Шаверни рухнул! Его больше нет!
Шаверни грохнулся под стол. Раздалось новое «ура!» Горбун с победным видом схватил бокал, который был налит для побежденного, и осушил его, стоя на столе. Он держался на ногах твердо, как скала. Зала едва не обрушилась от грома оваций.
— Что тут творится? — осведомился вошедший Гонзаго. Эзоп II проворно соскочил со стола.
— Вы сами мне его отдали, ваша светлость, — сказал он.
— Шаверни? А где же он? — спросил принц.
Носком башмака горбун притронулся к ногам потерявшего сознание Шаверни.
— Вот он.
Гонзаго нахмурился и проговорил:
— Мертвецки пьян! Это уж слишком. Он нам понадобится.
— Для обручения, ваша светлость? — осведомился горбун, с видом важного вельможи оправил жабо и, сунув шляпу под мышку, отвесил поклон.
— Да, для обручения, — подтвердил Гонзаго.
— Силы небесные, да какая разница! — непринужденно проговорил Эзоп II. — Один ушел, другой пришел. Какой я ни есть, ваша светлость, мне неплохо бы остепениться, и я готов оказать вам эту услугу.
Столь неожиданное предложение было встречено громким хохотом. Гонзаго внимательно посмотрел на горбуна, который стоял подле него, все еще держа в руке бокал.
— А тебе известно, что нужно сделать, чтобы его заменить? — осведомился Гонзаго, указывая на Шаверни.
— Конечно, известно, — ответствовал горбун.
— И ты чувствуешь себя в силах?.. — начал было принц. Эзоп II улыбнулся гордо и вместе с тем с какой‑то жестокостью!
— Вы меня еще не знаете, ваша светлость, — проговорил он, — мне удавалось и не такое.
11. ЦВЕТЫ ПО‑ИТАЛЬЯНСКИ
Сотрапезники снова уселись за стол и принялись пить.
— Удачная мысль! — говорил то один, то другой. — Женим горбуна вместо Шаверни.
— Так даже забавнее: из человечка выйдет превосходный муж.
— А представляете физиономию Шаверни, когда он проснется вдовцом?
Ориоль братался с Амаблем Галунье по приказу мадемуазель Нивель, взявшей робкого неофита под свое покровительство. Аристократические замашки канули в прошлое, и Плюмаж‑младший выпивал со всеми подряд. Он сам, правда, не находил в этом ничего особенного и поэтому не возгордился. Как и повсюду, Плюмаж‑младший держал себя здесь с достоинством, которое было выше всяких похвал.
— Повежливей, битый туз! — осадил он толстяка Ориоля, когда тот попытался перейти с ним на «ты».
Принц Гонзаго и горбун держались особняком от остальных. Принц продолжал внимательно всматриваться в маленького человечка и, казалось, хотел прочесть его тайные мысли, которые тот прятал под маской язвительности.
— Ваша светлость, — осведомился горбун, — какие вам нужны гарантии?
— Прежде я хочу знать, — ответил Гонзаго, — о чем ты сумел догадаться.
— Я ни о чем не догадывался, просто я был здесь. Я слышал притчу о персике, историю с букетом и панегирик Италии.
Гонзаго посмотрел на кучу плащей, на которую горбун указал пальцем.
— Верно, ты был здесь, — проговорил он. — А зачем ты разыграл всю эту комедию?
— Мне хотелось побольше разузнать и подумать. Шаверни вам не подходит.
— Ты прав, я всю жизнь испытывал к нему слабость.
— Слабость всегда неуместна, поскольку она рождает опасность. Шаверни сейчас спит, но он ведь проснется.
— Хотел разузнать! — пробормотал Гонзаго. — Но оставим Шаверни. Ты что‑то там говорил насчет притчи о персике?
— Она была изящна, но для ваших трусов это уж слишком.
— А что с историей о букете цветов?
— Изящно, но опять‑таки слишком сильно: они испугались.
— Об этих господах я не говорю, — сказал Гонзаго, — я знаю их получше твоего.
— А я хотел побольше разузнать, — в свой черед напомнил горбун.
Не сводя с него взгляда, Гонзаго улыбнулся.
— Отвечай на мой вопрос, — продолжал настаивать он.
— Мне нравится все, что идет из Италии, — сказал Эзоп II. — Я не слышал истории забавнее, чем анекдот о графе Каноцца в винограднике в Сполето, но этим господам я такого рассказывать не стал бы.
— Стало быть, ты считаешь себя много сильней их? — осведомился Гонзаго.
Эзоп II многозначительно улыбнулся и даже не соизволил ответить.
— Ну как, — спросил с другого конца стола Навайль, — о браке договорились?
Гонзаго жестом велел ему замолчать. Нивель проговорила:
— У этого малыша голубеньких, должно быть, куры не клюют. Я не то чтобы пошла, я побежала бы за него!
— И вас стали бы звать госпожа Эзоп Вторая, — заметил задетый за живое Ориоль.
— Госпожа Иона! — добавил Носе.
— Ах! — воскликнула Нивель, указывая пальцем на Плюмажа‑младшего. — Все‑таки Плутос[142] — царь богов. Видите этого милого мальчика? Немного порошочка с Миссисипи, и я сделала бы из него принца.
Плюмаж раздулся от гордости и сказал охваченному ревностью Галунье:
— А у негодяйки тонкий вкус! Я пришелся ей по нраву, ризы Господни!
— Чем ты превосходишь Шаверни? — спросил в этот миг Гонзаго.
— Опытом, — ответил горбун, — я уже был женат.
— Вот как, — буркнул Гонзаго, глядя еще пристальнее. Поглаживая подбородок, горбун смотрел ему прямо в глаза.
— Я уже был женат, — повторил он, — а теперь я вдовец.
— Вот как, — снова заметил принц. — А почему же это дает тебе преимущество перед Шаверни?
Лицо горбуна слегка затуманилось.
— Моя жена была красива, — понизив голос, проговорил он, — очень красива.
— И молода? — поинтересовался Гонзаго.
— Совсем юная. Ее отец был беден.
— Понимаю. Ты ее любил?
— До безумия! Но наш союз был недолгим. Лицо горбуна темнело все больше и больше.
— Сколько времени вы прожили вместе? — спросил Гонзаго.
— Полтора дня, — ответил Эзоп II.
— Ну‑ну! Объясни‑ка подробнее. Маленький человечек деланно рассмеялся.
— А что там объяснять, ведь вы и сами все понимаете, — прошептал он.
— Нет, не понимаю, — возразил принц. Опустив взгляд, горбун медлил.
— Впрочем, — наконец проговорил он, — возможно, я и ошибся. Наверное, вам нужен все‑таки Шаверни.
— Да объяснишься ты или нет? — раздраженно вскричал принц.
— А вы объяснили историю с графом Каноцца? Принц положил руку на плечо горбуна.
— На следующий день после свадьбы… — продолжал горбун. — Понимаете, я дал ей один день, чтобы поразмыслить и привыкнуть ко мне. Но она не сумела.
— И что тогда? — внимательно глядя на человечка, произнес Гонзаго.
Горбун взял с маленького столика бокал и посмотрел принцу в глаза. Взгляды их скрестились. Внезапно во взоре горбуна вспыхнула столь неумолимая жестокость, что принц пробормотал:
— Молода, красива… Тебе было ее не жаль? Судорожным движением горбун грохнул бокал о столик.
— Я хочу, чтобы меня любили! — с неподдельной яростью проговорил он. — И тем хуже для тех, кто на это не способен.
Несколько секунд Гонзаго молчал, а горбун тем временем вновь сделался холодным и насмешливым.
— Эй, господа, — вдруг воскликнул принц, толкнув ногою спящего Шаверни, — кто возьмется унести его отсюда?
Эзоп II подавил радостный вздох. Ему стоило больших трудов скрыть радость победы. Навайль, Носе, Шуази и прочие друзья маркиза предприняли во его спасение последнее усилие. Они тормошили его, звали по имени. Ориоль выплеснул ему в лицо графин воды. Милосердные дамы щипали Шаверни до крови. Каждый кричал что есть сил.
— Проснись, Шаверни, у тебя отбирают невесту!
— Тебе придется вернуть приданое! — добавила Нивель, мысли которой всегда имели серьезное направление.
— Шаверни, Шаверни, да просыпайся же!
Напрасно! Плюмаж и Галунье, взвалив поверженного на плечи, потащили его в ночь. В этот миг Гонзаго сделал им какой‑то знак. Когда они проходили мимо Эзопа II, тот шепнул им:
— Чтобы ни один волос не упал с его головы! И захватите для него эту записку.
Плюмаж и Галунье понесли свою ношу на улицу.
— Мы сделали, что могли, — заметил Навайль.
— Мы остались верны нашей дружбе до конца, — добавил Ориоль.
— Но женить горбуна гораздо забавнее, это бесспорно, — заключил Носе.
— Давайте женить горбуна! — завопили дамы. Эзоп II одним прыжком очутился на столе.
— Тише! — послышалось со всех сторон. — Иона сейчас произнесет речь.
— Дамы и господа, — начал горбун, жестикулируя, слово адвокат в зале суда, — я тронут до глубины души тем лестным вниманием, которое вы оказали моей скромной особе. Разумеется, сознавая собственную ничтожность, я должен был бы молчать…
— Замечательно! — воскликнул Навайль. — Он говорит, как по‑писаному!
— Иона, — пропела Нивель, — такая скромность только подчеркивает ваши таланты.
— Браво, Эзоп! Браво!
— Благодарю вас, сударыни, благодарю вас, господа, ваша снисходительность придает мне смелости, и я попытаюсь отдать должное и вам, и славному принцу, по чьей милости я одержал победу.
— Отлично! Браво, Эзоп! Только чуть погромче!
— И не забывай жестикулировать левой рукой, — напомнил Навайль.
— Спой какой‑нибудь подходящий куплетик! — крикнула Дебуа.
— А может менуэт? Или жигу на столе?
— Ежели ты нам благодарен, — проникновенно сказал Носе, — то прочти нам сцену Ахилла и Агамемнона[143].
— Дамы и господа, — степенно отвечал Эзоп, — это все старо, я рассчитываю выразить вам свою признательность с помощью кое‑чего поинтереснее — я сыграю перед вами новую комедию! Первое представление!
— Сочинения самого Ионы! Брависсимо! Он написал комедию!
— Нет, дамы и господа, я только собираюсь ее сочинить, это будет импровизация. Я намерен показать вам, насколько искусство соблазнения сильнее самой природы.
Стекла гостиной задребезжали от оваций.
— Он преподаст нам урок обходительности! — воскликнул кто‑то. — «Искусство нравиться», сочинение Эзопа Второго, или Ионы!
— Да у него в кармане пояс Венеры!
— Игры, смех, прелесть и стрелы Купидона!
— Браво, горбун! Ты великолепен!
Эзоп отвесил общий поклон и, улыбаясь, продолжал:
— Пусть приведут мою молодую супругу, и я вылезу вон из кожи, чтобы развлечь компанию!
— Я сделаю так, чтобы тебя пригласили в Оперу! — воскликнула в восторге Нивель. — Там как раз не хватает рыжих париков!
— Супругу горбуна! — завопили господа. — Привести сюда супругу горбуна!
В этот миг дверь в будуар распахнулась. Гонзаго потребовал, чтобы все замолчали. На пороге появилась донья Крус, которая ласково поддерживала бледную как смерть и трепещущую Аврору. Сзади следовал господин де Пероль.
При виде Авроры весельчаки восхищенно зашушукались. Они сразу позабыли, что собирались всласть порезвиться. Даже горбун ни в ком не нашел поддержки, когда поднес к глазам лорнет и цинично проговорил:
— А жена у меня красотка, черт побери!
В глубине этих скорее зачерствевших, чем погибших сердец шевельнулось сострадание. Даже дамы на какую‑то секунду ощутили жалость — столь глубокая печаль и мягкая покорность были написаны на лице девушки. Гонзаго оглядел свою армию и нахмурился. Проклятые души — Таранн, Монтобер и Альбре, — устыдившись своих чувств, вскричали:
— Ну и повезло же этому чертову горбуну!
Такого же мнения придерживался и брат Галунье, который только что вернулся в сопровождении своего благородного друга Плюмажа. Однако зависть, едва возникнув, уступила у обоих место изумлению, поскольку друзья сразу узнали двух девушек с Певческой улицы: ту, которую гасконец видел в объятиях Лагардера в Барселоне, и ту, которую брат Галунье видел в объятиях Лагардера в Брюсселе.
Оба были не в курсе разыгрываемой комедии, все происходящее оставалось для них загадкой, однако друзья ощущали, что должно случиться нечто необычное. Они подтолкнули друг друга локтями. Взгляд, которым они обменялись, говорил: «Внимание!» Им не нужно было пробовать, застрянут в ножнах их шпаги или нет. Горбун взглянул на Плюмажа, и гасконец ответил чуть заметным кивком.
— Малыш хочет знать, — проворчал он, обращаясь к Галунье, — доставлена ли его писулька, но ведь нам было недалеко.
Донья Крус повсюду искала взглядом Шаверни.
— Кажется, принц изменил намерения, — прошептала она на ухо подруге, — Шаверни нигде не видно.
Аврора так и стояла, не поднимая глаз. Она лишь печально покачала головой. По‑видимому, никакого снисхождения она не ожидала. Когда к ней повернулся Гонзаго, донья Крус взяла девушку за руку и заставила сделать несколько шагов вперед. Гонзаго был крайне бледен, хотя и пытался изобразить на лице улыбку. Пытаясь принять развязную позу, горбун уперся одной рукой в бедро, а другой с видом победителя теребил жабо. Донья Крус встретилась с ним глазами. Она изо всех сил пыталась задать ему немой вопрос, но Эзоп оставался невозмутим.
