2020-06-08
62
Никогда не узнаешь, из какого теста ты сделан, работая официантом в ресторане. Именно эта мысль вдруг пришла мне сегодня в голову, и я решился наконец-то описать во всех подробностях произошедшее на последних учениях.
В последней записи я писал, что ничего интересного в наших учениях быть не может, но так никогда нельзя писать, если ты находишься на боевом корабле, потому что самое интересное может произойти в абсолютно любой момент. Именно так и произошло 6 сентября.
В 8 часов вечера я сменился с вахты по топливу. В 10 часов должна была быть вечерняя проверка, поэтому спать ложиться было бесполезно. Из ПЭЖа я зашел в НЭС к Коле Перлину, который тоже только что сменился с вахты. Коля был призывом на год младше меня и считался моим бойцом. Я же числюсь уже чуть ли не дембелем, поэтому сам выбираю, кого мне любить, а кого нет. К Коле я относился хорошо, да и он благоволил ко мне. Я взял у него плеер и пригласил его к себе в керосинохранилище для того, чтобы он ответил на вопросы моего анкетирования.Есть у меня такая забава - составлять психологические портреты на основании некоторых моих вопросов. Коля довольно небанально, чисто по-питерски, ответил на все мои вопросы, я их записал, и он пригласил меня в НЭС пить чай. Я согласился, но сначала решил прогуляться по палубе.
Я люблю проводить время на верней палубе, особенно находясь в море. Я всё время смотрю в воду в надежде увидеть моих любимцев дельфинов. Но ни один из них так и не показался. Уже было достаточно темно, но вдали можно было по очертаниям и огням определить корабли, которые вместе с нами участвовали в учениях. Вот идёт «Устинов», а за ним «Ушаков». С правого борта можно было разглядеть один из тральщиков. А где-то под нами, в глубине, шли две огромные атомные подводные лодки. Сумасшедшее ощущение, к которому невозможно привыкнуть!
Я пришёл в НЭС, чай был уже готов. Поблагодарив Колю, я сел на предложенное место, взял чашку и хлеб с маслом в руки. Но укусить бутерброд и, тем более, запить его чаем мне так и не удалось. Вдруг прогремела боевая тревога.
Мы с Колей переглянулись и сначала подумали, что просто не услышали первых трёх звонков, которые бы означали учебную тревогу, а не боевую. Ведь как раз скоро должна быть вечерняя поверка. Я посмотрел на часы, они показывали 21:50. Думаю, как-то рановато для вечерней поверки и тут же мои мысли подтвердила команда, данная по трансляхе: «Аварийным партиям боеготовность №1». Так как я являюсь командиром первого звена носовой аварийной партии (НАП), я тут же бросил чай и побежал на свой боевой пост.На посту уже собрались офицеры, которые по боевому расписанию должны находиться тут же. Лица у всех были испуганные. Готов поклясться, что даже некоторые офицеры услышали тогда боевую тревогу впервые, что уж говорить о нас простых матросах и старшинах. Коридор НАП всё наполнялся новыми людьми, и почти никто так и не проронил ни слова. Все были в своих мыслях и тревогах. Лишь изредка кто-то шептал свои догадки стоящему рядом человеку. Чёрт возьми, возможно, началась война!
Самым последним в коридор НАП пришёл старший мичман Николенко, человек с вечно довольным лицом и рыжими усами. Ему примерно лет пятьдесят, и большую часть жизни он провёл на кораблях.
- Ну что, караси, обосрались?! – по-отечески поприветствовал нас Николенко.
- Что там у них? – спросил лейтенант Проява.
- Да, говорят, лодка какая-то всплыла. Пожар там у них.
- Какая лодка хоть?
- Да хрен её знает. Щас два трупа принесут, у них и спросим.
Все основные события разворачивались в корме, мы же, находясь в носу, бездействовали. Постепенно офицеры разошлись кто куда. Меня же мучила неизвестность и желание помочь ребятам из КАПа (кормовой аварийной партии). Под предлогом проверки герметизации корабля я ушёл из коридора НАП, но не дошёл и до центрального коридора, как меня вернул на место старший мичман Николенко. Мы ещё посидели несколько минут, и тут объявили по трансляции команду: «Сосредоточить всё носовое пожарное имущество в тамбуре номер 69». Прекрасно! Я сказал командиру НАП, что моё звено займётся этим. Со своим звеном мы собрали первые попавшиеся рукава, стволы, огнетушители и поволокли всё в тамбур 69. Там я спросил у своего приятеля обстановку. Он мне ответил, что с лодки привезли двоих, и что они живые. Как раз в это время мимо нас в лазарет пронесли на носилках первого пострадавшего. Он был совсем молодой. Лицо его было чёрным, руки болтались и все время задевали поребрик. Я бы не поверил, что он был жив. Второй был старше и выглядел получше, было даже заметно шевеление его руки. После этого возвращаться в НАП я уже не мог. Дав указание своему звену продолжать работу, я оправился на ют левого борта. Там я увидел зрелище, от которого стынет кровь. Невозможно представить себе контраст чёрного на фоне чёрного, но тут он был: на фоне спокойного беззвёздного неба и черного Северного Ледовитого океана, в метрах ста-ста пятидесяти от нас, стояла ещё более чёрная огромная атомная подводная лодка «Даниил Московский». С нашего сигнального мостика её освещал лишь тусклый прожектор, но от этого она становилась ещё чернее. Конечно же, внешних признаков пожара не было видно, но можно было представить себе, какой кошмар творился внутри лодки: освещения нет, всё в дыму, в двух отсеках пылает пожар, причём, как мне доложили, полыхали отсеки соседние с тем отсеком, где находился атомный реактор.
Но самое жуткое было то, что мы были один на один - наш корабль и горящая лодка. Я специально перешёл на правый ют, чтобы убедится в том, что уже ни «Устинова», ни «Ушакова», ни тральщиков не было видно. Как потом выяснилось, это было сделано специально для того, чтобы в случае атомного взрыва на подводной лодке, погибла не половина Северного флота, а только лишь одна лодка и один корабль – наш «Адмирал Левченко».
Пытаясь быть полезным, я начал искать себе дело. Долго искать не пришлось. Близ вертолётной площадки были два больших прожектора мощностью по 5000 ватт, но они не горели. Бедный командир электротехнической группы крутился вокруг них, пытаясь починить, но безуспешно – прожекторы так и не загорались. Тогда я помог ему притащить переносной прожектор. Мы установили его на правой площадке спасательных плотиков и хоть как-то осветили аварийную лодку. Возвращаясь вниз через вертолётную площадку, я увидел на ней капитан-лейтенанта Будникова. Вместе с ним мы развернули горящие прожекторы вертолётной площадки по левому борту в сторону лодки, и тогда лодку стало видно более отчётливо.
Будников сказал мне взять фонарь из НЭСа и отдать его в спасательный катер «Буревестник», который всё это время курсировал между левым бортом нашего корабля и подводной лодкой. «Буревестник» привозил нам печальные грузы, а увозил на лодку спасательное оборудование, в котором так нуждался экипаж горящей лодки. А больше всего он нуждался именно в фонарях.
Когда я бежал по центральному коридору, мимо меня пронесли ещё одного пострадавшего. Он был в сознании, но находился в шоковом состоянии. Лицо его было всё в гари, но под ней проглядывалась страшная бледность и сильный испуг. Вслед за ним по коридору тянулся запах сгоревшего мяса.
Следующий рейс «Буревестника» привёз на наш борт ИДА (изолирующие дыхательные аппараты). Они были нужны тем пострадавшим, которых привезли без сознания, для восстановления нормального дыхания. Но как назло, когда «Буревестник» подошёл к юту, на стреле крана погас прожектор, который освещал катер. Из водрузившийся тьмы слышался только мат старпома, который командовал катером. Смысл его фраз сводился к следующему: «Где эти механические специалисты? Где эти электрики? Почему они не могут всё тут осветить?». В это время я был на вертолётке и быстро смекнул, что нужно делать. Я развернул прожекторы, находящиеся по левому борту вертолётки в сторону «Буревестника», и осветил их. Из «Буревестника» послышался хвалебный голос старпома: «Вот там настоящие специалисты!» Знал бы он, что я был тоже механиком дезертировавшим из НАПа.
Позже дали команду: «Корабль к полётам вертолёта приготовить». По этой команде румыны (так называются матросы, служащие в БЧ-3) развернули прожекторы обратно на вертолётную площадку и открыли ворота ангаров. Одна из створок ворот мешала мне пройти на площадку плотиков, где у переносного прожектора дежурил матрос Петров. Мне пришлось лезть туда через крышу ангаров. Это чуть не стало самой роковой ошибкой в моей жизни. Взобравшись на крышу ангаров, я встал на край, чтобы посмотреть, куда спрятался Петров, не ушёл ли он куда-нибудь. В это время бесшумно начала открываться крыша ангара, и его рычаг начал упираться мне в ноги, выталкивая меня с крыши. В темноте я не сразу понял, что происходит, и вовремя не среагировал, чтобы переступить рычаг. Он наклонил меня вперёд туда, откуда можно уже не вернуться. Лететь 7 метров вниз головой до железного юта совсем не хотелось, да и на плотики приземлиться тоже не самое приятное ощущение. Инстинкт самосохранения подсказал мне, что нужно переместить центр тяжести назад и перевалиться через рычаг. Я так и сделал и упал спиной на рельсы, по которым на металлических колёсах катилась крыша. За секунду до момента, когда мои ноги вот-вот переедут металлические колеса, я резко убрал их, кувырком перемахнул назад и оттуда быстро перепрыгнул на другую крышу ангара, которая стояла неподвижно. Убедившись, что мне больше ничего не угрожает, я стал наблюдать, как из ангара выдвигается вертолёт. С крыши я слез на правый ют, обошёл корму и залез на площадку плотиков к Петрову. Какое-то время мы стояли молча и просто смотрели на лодку.
Экипаж «Буревестника» беспокоился, что у них вот-вот закончится топливо, и было принято решение поднимать катер на кран-площадку для дозаправки топливом. Кран-площадка была погружена во тьму, и мы с Петровым решили временно перевести луч прожектора на неё. Но освятить её полностью не было возможности, т.к. мешали надстройки. Я пошёл выбирать новое место для установки прожектора, а тем временем уже начали поднимать катер на борт. Пока я искал подходящее место для прожектора, меня поймал Будников и дал приказ организовать заправку катера. Через полчаса катер уже был заправлен и готов к новым подвигам. Но спускать его в воду уже никто не торопился. Я отвлёкся от катера и увидел, что народ постепенно уже расходится с верхней палубы, и никто никуда больше не спешил. Оказывается, в лодке пожар уже локализовали и наша помощь им уже не требовалась.
Время было уже 3 часа ночи, но я никак не мог уйти с верхней палубы. Я всё смотрел на лодку. Тем временем, к ней начали подтягиваться спасательные суда и буксиры. Меня клонило в сон, а в 4 часа мне снова нужно было заступать на вахту. Я спустился в кубрик, хотел полежать до ночного завтрака, но, как только принял горизонтальное положение, тут же уснул и проспал завтрак. Однако я автоматически проснулся, когда по трансляции дали команду на построение очередной смены походной вахты. Заступив на вахту, я пошёл на замеры топлива в КМО (кормовое машинное отделение) и, проходя мимо лазарета, увидел печальную картину – из неё выносили два трупа. Тех двух первых пострадавших так и не удалось спасти. На душе стало как-то очень печально, и я долгое время не мог не о чём думать, кроме как об этих несчастных ребятах, вместе с которыми сейчас мог лежать и я.
