2020-06-08
71
Остается добавить совсем немного.
Спустя месяц после казни Тимошки Малороссия присоединилась к России. Спустя полгода, летом 1654 года, Россия двинула свои войска на Польшу и тем самым опередила намерения других сторон. На следующий год, предварительно известив царя Алексея Михайловича, войну с Польшей начала и Швеция. Надо признать, что русская дипломатия сумела отстоять свое право участвовать в разделе земель своего западного соседа.
Королева Христина летом 1654 года отказалась от трона и уехала в Италию, где и умерла спустя 35 лет.
Относительно Ивана Патрикеева сведения расходятся. Иоганн де Родес получил сведения о том, что он умер в конце 1653 года. Но из некоторых документов следует, что этот искренний покровитель Акундинова жил еще долго и незаметно и умер, предположительно, уже во времена Петра I.
Константин Конюховский был наказан - ему отрубили три первые пальца на левой руке и сослали в дальний город Сибири. После этого он навсегда исчезает из исторических документов.
Гетман Богдан Хмельницкий умер в 1657 году, так и не успев осуществить свои замыслы политической независимости Украины. Названный брат Акундинова, Иван Выговский, получил на казацкой раде гетманскую булаву и начал действия с целью отсоединения от России. После военных неудач бежал в Польшу, где и был расстрелян как бунтовщик.
Но все же дипломатические усилия Акундинова не пропали даром: союз, о котором он хлопотал, состоялся. Незадолго до смерти Богдана Хмельницкого, в начале 1657 года, был заключен договор между Швецией, Трансильванией, Бранденбургом и Украиной о разделе Польши. Королю шведскому должна была достаться Великая Польша, Ливония, Гданьск с приморскими землями; бранденбургскому курфюрсту- все польские владения в Пруссии, Ракоци - Малая Польша, Великое княжество Литовское, княжество Мазовецкое и княжество Русское (Червонная Русь). Украина с остальными южнорусскими землями по этому договору признавалась навсегда отделенной от Польши. Россию в этот союз не пригласили.
Ободренные этим союзом, шведы стали претендовать на Литву, уже захваченную русскими войсками. Царь Алексей Михайлович должен был прервать победоносное наступление на западе и обратиться на север. Это было, конечно же, весьма нежелательное для России осложнение отношений с соседями. Тень Акундинова вновь замаячила на политическом горизонте…
Но это был лишь последний отголосок беспокойной жизни и деятельности 11-го самозванца.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
После смерти Акундинова прошло три с половиной века. И теперь вряд ли можно найти какое-либо серьезное подтверждение его родства с Шуйскими. Впрочем, нельзя и достаточно обоснованно доказать его обман. Поэтому вопрос об этой загадочной личности так и останется в нашей истории нерешенным. И хотя я, как автор, все же склоняюсь к мысли, что не все в рассказах Тимошки вымышлено, и даже уверен в том, что был он благородного происхождения, мне его трагедия видится в другом - в том, что он не был признан в России.
Можно только сожалеть, что этот необычайно одаренный человек не нашел себе достойного места и занятия на родине. Многочисленные его способности так и не были реализованы до конца, и его талант был растрачен на пустяки и бесконечную борьбу с обстоятельствами. В то время Россия была чрезвычайно бедна умными и образованными людьми, поэтому звезда Акундинова могла подняться очень высоко. Он мог украсить отечественную литературу и придать ей новое направление, мог быть великим дипломатом или государственным деятелем, которого Россия помнила бы и гордилась. Но судьба, в силу каких-то неведомых нам причин, не была к нему благосклонной. Родина отвернулась от него, и он умер в расцвете лет с постыдным клеймом негодяя и обманщика.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПРИЛОЖЕНИЕ 1
Свидетельство Тимошки Акундинова, ложно называвшегося князем Иваном, сыном царя Василия Иоанновича Шуйского, данное им в бытность в Венеции тамошнему жителю Анастасию Милярду, в знак особенной благодарности за гостеприимство и услуги, им оказанные. Писано 1648, октября 26.
Под этим свидетельством помещена приписка: "Писал подьячий Костянтин Конюховский, его княжеской милости жилец".
Такое же свидетельство дано иеромонаху Феофилакту, настоятелю церкви Св. Георгия в Венеции.
ПРИЛОЖЕНИЕ 2
Печать Акундинова, которая была изготовлена в Италии.
Изображение увеличено.
ПРИЛОЖЕНИЕ 3
Письмо Акундинова из Чигирина к путивльскому воеводе, боярину князю Семену Васильевичу Прозоровскому:
"Князь Семен Васильевич, государь!
Не тайно тебе о разоренье московском, о побоищах междоусобных, о искорененье царей и царского их рода и о всякой злобе лет прошлых, в которых воистину плач Иеремии о Иерусалиме исполнился над царством Московским, и великородные тогда княжата скитались по разным городам, как заблудшие козлята, между которыми и родители мои незнатны и незнаемы в разоренье московское от страха недругов своих невольниками были и со мною невинно страдали и терпели, а сущим своим прозвищем, Шуйскими, не везде называться смели. Об этом житье-бытье нашем многословить не могу, только несчастью своему и бедам настоящее время послухом ставлю, которое время привело меня к тому, что я теперь в чужой земле в незнаемости окован сиротством и без желез чуть дышу, и жалостную, плачевную грамоту к тебе, государю своему, пишу: прими милосердно и знай про меня, что я, обходивши неволею и окруживши турские, римские, итальянские, германские, немецкие и иные многие царства, наконец, и Польское королевство, не желаю никому на свете поклониться, кланяюсь и покорюсь только ясносияющему царю Алексею Михайловичу, государю вашему и моему, к которому я хочу идти с правдою и верою без боязни, потому что праведные царские свидетельства и грамоты, что при себе ношу, и природа моя княжеская неволею и нищетою везде светится, чести и имени гласовитого своего рода не умаляет, но и в далеких землях звонит и, как вода, размножается. Все это делается на счастье и прибыль отечеству моему и народу христоименитому, на убыток и бесчестье государевым недругам, на славу великого государя, которого есть за мною великое царственнейшее дело и слово и тайна; для этого я в Чигирине никому не сказываюся, кто я, во всем от чужих людей сердечную свою клеть замыкаю, а ключ в руки тебе отдаю. Пожалуй не погордись, пришли ко мне скрытно верного человека, кто бы умел со мной говорить, и то царственное слово и дело тайно тебе сказать подлинно и совершенно, чтоб ты сам меня познал, какой я человек, добр или зол; а покушавши мои овощи и познавши царственное великое тайное слово, будешь писать к государю в Москву, если захочешь, а ключи сердца моего к себе в руки возьмешь, с чем я тебе, приятелю своему, добровольно отдаюсь. Знаю я московский обычай, станешь писать в Москву об указе теперь прежде дела, а пойдет на протяжку в долгий ящик, но я ждать не буду, потому что делаю это ни для богатства, ни для убожества, но, пока плачевного живота станет, орел летать не перестанет, все над гнездом будет убиваться".
Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. V, с. 565–566.
ПРИЛОЖЕНИЕ 4
Письмо Акундинова из Киева посланнику Василию Унковскому в Чигирин:
"Василий Яковлевич, государь!
Всемогущая Божия сила в моей слабости такую крепость учинила, что из смрадной челюсти турской меня освободивши, принудила, чтоб шел к Москве и покорился добровольно холопски его царскому величеству, государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Руси самодержцу, о чем я писал к нему, государю, в Посольский приказ дважды, и указ мне был прислан с подьячим Тимофеем Мосолитиновым от государя. Но зависть вражия от Петра Протасьева сталась и возбранила мне дорогу к государю в Москву, потому что он тайно совещался с богатыми, как бы изловить и убить неповинного. Несмотря на то, выполняя завет мой, я готов ехать к государю в Москву хотя и на вольную страсть, ничего не опасаюсь по правде моей и невинности, готов показать ясно, что, хотя и в подьячих там был, однако благородия Шуйских княжат не лишен. Обещаюсь словом моим крепким и постоянным ехать к государю в Москву, если ты пожалуешь, захочешь со мною увидеться и поговорить дружеским обычаем, что воистину будет на пользу государеву делу и на прибыль, а тебе на честь и славу, потому что познаешь, какой цены мои камни, не найдешь темности в моей светлости. Пожалуй же, Василий Яковлевич, отпиши ко мне: учинишь ли так или не учинишь? И если захочешь учинить, то прошу, чтоб увидеться, пока его милость пан гетман не приехал, чтоб нам самим друг с другом рассудить, не ходя на суд; лучше будет, положившись на Бога, учинить по Богу, которому учинил я обет, что в Москву ехать желаю. Тот меня избавил и избавляет, уповаю, что и еще избавит от врагов моих".
Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. V, с. 569.
ПРИЛОЖЕНИЕ 5
Копия речи, говоренной Тимошкой Акундиновым на латинском языке, шведскому государственному канцлеру Оксенштирну в Стокгольме:
"Пресветлый и Высокородный Граф, верховный канцлер могущественной короны Шведской! Государь мой милосердный!
Со всенижайшею покорностью повергаюсь к стопам твоей светлости и предавая себя совершенно защите и покровительству твоего милосердия, слезно умоляю, как несчастнейший человек, жестоко притесненный и гонимый и, сверх иных величайших бед и несчастий, лишенный невинно чести, имущества и даже звания от враждебных преследователей всего моего родства и фамилии, весьма знаменитой в странах Московских. Проведши все годы жизни моей более в бедствиях, нежели в благополучии, более в несчастии, нежели в счастии, быв подвержен несказанным и неслыханным притеснениям и гонениям и, наконец, пораженный смертию родителя моего (случившегося по долгу природы), был я изгнан из отечества жестокосердными преследователями всей моей фамилии, с таким насилием, что принужден был покинуть мать мою, жену (которая по удалению моем из Москвы погибла несчастным образом) с малолетними сыновьями, все мое имущество и идти в поносную ссылку. Семь лет протекли, как, пламенея непрестанно неугасимою любовию к моему отечеству и помышляя всегда с новым и сугубым усилием о моем в него возвращении, я прилагал к тому неизчетные труды и всегдашние заботы. Не изчислю всех употребленных мною издержек и умалчиваю о довольно плачевной повести моего турецкого невольничества и об других приключениях, случившихся со мною в течение этого времени. Равно не упоминаю неизменной ревности и сердечной преданности моей к любезному моему отечеству, к которому пламенная любовь моя окончится не иначе, как только с моею жизнью, душевно скорблю, что во время пребывания моего в Константинополе я принужден был с пролитием крови моей лишиться напечатленного на мне знамения моей родины. После того, блуждая столько лет по Украине, готов был, при помощи Божией, вступить уже в пределы моего отечества, но слепая, закоренелая и как бы крамольная ненависть ко мне вышеупомянутых моих преследователей в том мне воспрепятствовала, вместе с их внутренними древними и вновь восставшими несогласиями и раздорами, так что, забывая всю привязанность мою к несчастному отечеству, я вторично должен был удалиться в страны чуждыя. Таким образом, я желал скорее сам претерпеть все причиненные мне обиды и злодеяния, нежели, отмщая врагам моим, нанести им какое-либо зло, хотя и имел всякую возможность и необходимые силы противостоять всем их насилиям. Руководимый единственно любовию моею к отечеству и желая ему всякого блага, я никогда не хотел и помыслить о чем-либо подобном и прибегнул потому к покровительству некоторых христианских Государей, от которых надеялся соболезнования и сострадания к моим несчастиям. В числе других мне казалось легче, или, скажу лучше, далеко пронесшаяся слава о человеколюбии и беспримерной милости Ея Величества, Пресветлейшей Королевы Шведской, побудила меня к тому, что я чрез Польшу, Трансильванию, Силезию, Саксонию и другие земли отправился втайне и под прикрытием чуждаго имени и чуждаго одеяния, поспешая, или, лучше сказать, летя сюда, подобно бедной невинной птичке, скрывающейся от хищного ястреба. Теперь я уже в сем славнейшем граде и повергаюсь всенижайше к стопам Вашего Высокопревосходительства, как несчастнейший и с прахом сравненный человек, происшедший не из последнего рода между прочими первейшими фамилиями Московского Государства и поныне везде тщательно старавшийся скрываться в неизвестности. Ныне же с полною и совершенною доверенностью к Вашему Высокопревосходительству я не боялся явиться публично и открыть перед Вами сокровенные скорби мои, да соблаговолишь воззреть на раны сердца моего очами сострадательного милосердия и простереть мне свою могущественную сенаторскую руку, коею ты, при благословении Божием, счастливо управляешь и держишь славное изумительными для целого мира воинскими подвигами и христианским евангелическим исповеданием царство Пресветлейшей и Всемилостивейшей Королевы, твоей Государыни, быв предназначен к этому высокому счастию всеблагим и всемогущим Богом с давнего времени.
Итак, подвигнутый христианским состраданием, не отринь меня, умоляющего о помощи, и поддержи сильною твоею десницей падающего под ударами кровавых рук врагов, ищущих моей погибели. Будь мне милостивейшим покровителем и патроном и окажи твое заступничество и ходатайство в прошениях, которыми я намерен умолять Ея Величество Пресветлейшую Королеву. Напоследок всенижайше прошу Ваше Высокопревосходительство, если по слабости ума моего, как бы уже помешанного от непрестанных житейских горестей, в этом челобитье моем (которое я потщился написать вдвойне, то есть на языке латинском и московском) чего-либо будет недоставать, снизойти и простить мне и соблаговолить милостиво не презреть меня, совершенно готового и совсем твоему служению предающегося.
Пресветлого Вашего Превосходительства
обязаннейший и всенижайший слуга
Иоанн Шуйский Москвитянин".
Журнал "Финский вестник", № 1, 1847, с. 22–24.
ПРИЛОЖЕНИЕ 6
Копия с просьбы, поданной Тимошкою Акундиновым на немецком языке генерал-губернатору Эстляндскому во время заключения в Вышегородском Ревельском замке:
"Пресветлый Высокородный Граф! Государь мой милостивый!
Преславною и истинною верою перед Богом свидетельствуясь, как человек невинности изгнанный из отечества и напрасно преследуемый, представляю Вашему Пресветлому Графскому Превосходительству сию памятную записку.
Проходит тому восьмой год, как я, испытывая недоброжелательство и тяжкие притеснения от Москвитян, по причине преследования моего родства и всей моей фамилии, невыразимою и никогда не слыханною враждою, по смерти отца моего, принужден был сделаться изгнанником из моего отечества, оставив в Москве жену и детей, которые после моего удаления погибли, как говорят, в пожаре. В странствовании моем по чужбине я прибыл сперва в Польшу, в город Краков, впрочем, с доброю рекомендацией из Москвы к его Величеству Королю Польскому, что можно видеть из данной мне Его Величеством сберегательной грамоты, с которою я отправился из Польши. После того, желая возвратиться в Москву через Валахию, на Дону захвачен был турками и отведен пленником в Константинополь, откуда с помощью Божиею и при содействии одного доброго моего друга освобожден был, что также видно из имеющегося при мне свидетельства. Будучи совершенно свободным, отправился я в Малороссию, лежащую на русской границе, к запорожскому генералу Хмельницкому, как можно усмотреть из данного им мне свидетельства. От генерала Хмельницкого, частию по его делам, частию же по моим собственным, был я рекомендован сиятельному князю Трансильванскому Георгию Ракоцкому с просьбою отправить меня, также при хорошей рекомендации, к Ее Величеству Королеве Шведской. По рекомендательной грамоте пресветлого князя Ракоцкого я получил от Ее Королевского Величества доброе решение не только в тайном поручении генерала Хмельницкого, но и в собственном деле моем, о секретном содержании того и другого донесу изустно Вашему высокографскому Превосходительству.
Под защитою, оказанною мне Ее Королевским Величеством и с ее сберегательною грамотою, находящеюся при мне, я приехал сюда в Ревель, не опасаясь и не страшась никого, и отсюда поехал в Нарву за оставленным мною там багажом. Из Ревеля отправился я в Нарву вместе с новгородским купцом Петром Микляевым, который под видом друга показывал ко мне всевозможное благорасположение, честил меня всяким почетом, предложил своих лошадей, уверяя, что я особенно ему понравился. Мы ехали большую часть дороги благополучно; неподалеку от одной корчмы, находящейся близ кирхи, встретил нас так же новгородский купец, по имени Максим Воскобойников, дядя Петра Микляева. Он воротился с нами в корчму и остался у нас до полуночи. Оба притворно уговорились между собою, как будто хотят поехать вместе в Ревель. Петр Микляев запечатал находившиеся при нем деньги и отдал фурману для доставления их в Нарву. Между тем, чтоб совершить их злодейский умысел, для вида отправились в путь и дождались, пока я и все люди заснут. После полуночи они оба воротились в намерении лишить меня жизни. Петр один, во время общего сна, тайком пробрался в избу, имея при себе меч, который я заметил, бросился к моему оружию, Максим же стоял у избы перед окном и смотрел на происходившее в избе, а я между тем закричал моему слуге. Не могши ничего сделать со мною, Воскобойников тотчас же уехал, а Микляев остался в корчме и в то же почти время, как и я, отправился в Нарву: про все это знает и переводчик Ганс Нопп. Прибыв в Нарву, я донес обо всем господину генералу в просьбе моей на Петра Микляева. Воскобойников, не успев совершить своего злодейского покушения на мою жизнь, готов был теперь убить меня на моей чести. Он склонил на свою сторону товарищем злодейских своих умыслов Ивана Тетерина, который тайно и заочно везде поносил меня злобною клеветою и привез из Новагорода такую грамоту, в коей столько взведено на меня клеветы и злословия, сколько можно только написать в пасквиле на невинного человека. В этой грамоте они ложно приписали мне чуждое имя, то есть назвали меня Тимошкою Акундиновым, а этим именем называется мой племянник Тимофей Анкидинов, который по сие время был в войске между Донскими или Запорожскими казаками и, может быть, жив еще доселе. По сказанной выше причине они везде провозглашают меня вором, перебежчиком, также бусурманом-туркою, обманщиком и самозванцем, быв посланы из Москвы моими заклятыми врагами преследовать меня за мое происхождение и мой род. Поэтому они суть враги моего имени. О чем я еще за три месяца перед этим доносил Ея Величеству, Королеве Шведской, и то известно также и Его Высокографскому Превосходительству господину государственному Канцлеру. Вследствие чего всенижайше прошу Ваше Графское Превосходительство милостиво соблаговолить дать веру приведенным мною грамотам, разрешить мое освобождение и не препятствовать мне отправиться в Стокгольм к Ея Королевскому Величеству, так как моим заключением под стражу этот путь мой был остановлен. Там намерен я, при помощи Божией, защитить и оправдать себя достаточно. Напоследок, покорнейше прошу Ваше Графское Превосходительство соблаговолить прибыть ко мне милостивым государем и покровителем и не отказать, по благосклонной милости Вашей, отправить с полученным мною от Ее Королевского Величества решением нарочного гонца к князю Ракоцкому в Трансильванию, равно как и к генералу Запорожскому Хмельницкому, от которых я с особенными поручениями был отправлен в Стокгольм".
Журнал "Финский вестник", № 1, 1847\ с. 28.
Донесение королеве Христине из Москвы 25 ноября 1652 года:
"Вашему Кор. В-ству по глубокообязаннейшему и искреннейшему подданству 16-го этого (месяца) было {послано письмо), на которое дальше ссылаюсь.
Я не могу подданнейше не упомянуть Вашему Кор. В-ству, что позавчера прибыл сюда отправленный псковским воеводой гонец, с которым упомянутый воевода послал сюда в оригинале письма, которые ему писали из Любека двое граждан, по имени Гуго Шокман и Ян ван Горн (Jan van Gooren), приблизительно такого содержания: он (Гуго Шокман) [он был отправлен в эту весну городом Любеком, чтобы получить подтверждение привилегий, полученных от этого царя, которые (любчане) до сих пор имели долгое время в Новгороде и Пскове, и он их все получил, исключая свободы пошлины и русских монет] старался для Их Цар. В-ства изменника мнимого Шуйского, или Тимошку Анкиди-нова, на каком бы месте он его ни нашел, захватить и поймать, завладеть его личностью и отправить к Их Цар. В-ству; раз так и представился хороший случай, когда он (<самозванец) находился недалеко от Любека, в области герцога (Fursten) Голштинского, в городке Нейштат (Nije Statt), где они {Шокман и Горн) тотчас сами взяли его под арест и его личность наивернее обеспечили себе у герцога (Голштинского) представленным порядочным залогом; а так как в Германию было отправлено (из России) несколько (лиц)у чтобы его (<самозванца), где только могут его встретить, поймать, то они (Шокман и Горн) между прочим Петру Микляеву (Peter Miclaof), русскому купцу, который тоже ради Анкидинова поехал в Голландию, писали, извещая его об аресте самозванца, чтобы он (Микляев) туда отправился и мог бы присутствовать при деле. Как я узнал, город Любек очень старается в этом отношении, в надежде этим более увеличить свои привилегии. Но я очень сомневаюсь, выдаст ли его Их Герцог. Светлость Голштинии городу Любеку, так как Их Герцог. Св. будут сильно соблюдать при этом случае свои собственные интересы и выдачу его отсрочат до тех пор, пока Их Цар. В-ство не выдадут Их Герцог. Светлости подписи и печати, которые Брюгман (Bruyhman) здесь оставил на 100 000 рублей во время предполагаемого персидского проекта.
Что теперь в здешнем месте будет предпринято в этом отношении и что у Их Г. С. и в городе Любеке последует, это скоро выяснится, о чем я Вашему Кор. В-ству при первом случае сообщу".
Примечания
