2020-06-08
375
Пока народы древности жили достаточно изолированно друг от друга в силу не развитости торговых и информационных связей, ценность других культур и задачи их познания мало кого волновали. Самой распространенной формой межкультурного взаимодействия была война. Другие народы обычно воспринимались как «варвары», «чужие», «враг», гораздо реже - как «выгодные торговые партнеры» или «добрые соседи». Культуру покоренных племен никто не собирался уважать, тем, кто оставался в живых, навязывали новый образ жизни и поклонение чужим богам.
Само культурное разнообразие трактуется, например, в Библии как одно из последствий греховной воли человека. Вспомните знаменитую легенду о строительстве Вавилонской башни, с помощью которой люди надеялись добраться до Неба, до самого Бога. Их замысел не осуществился, так как Господь разделил языки, все перестали понимать друг друга, перессорились и передрались. При всей фантастичности этой истории в ней содержится чрезвычайно важная мысль: понимание другого языка, другой культуры, другого народа -труднейшая проблема. И надо сказать, что человечество справлялось с ней плохо. Достаточно вспомнить завоевание европейцами Американского континента, колонизацию Африки или уничтожение кельтской культуры римскими завоевателями...
Почему снова и снова повторялось это пренебрежение чужим культурным наследием? Почему завоеватель увозил в свою страну материальные ценности, угонял скот и обращал в рабов людей, а культурные традиции просто растаптывал, запрещал? Очевидно потому, что они не имели для него смысла, что ими нельзя было воспользоваться как вещью. Ими надо жить, их нельзя понять извне, они должны войти в плоть и кровь.
В Новое время, когда межкультурное взаимодействие стало более интенсивным в силу экономических причин, когда ослабел диктат христианской церкви и стало возможным изучать иные религии без опасений, что последует обвинение в отступничестве, когда наука стала подавать всему обществу пример рационального отношения к миру, европейская философия «дозрела» до проблем развития культурных организмов и специфики их познания. Возможность понять другую культуру стала обсуждаться как содержательно, в связи с возникновением науки этнографии, так и в философско-методологическом ключе.
Немецкий богослов, философ и переводчик античных текстов Фридрих Шлейермахер (1768-1834) один из первых обратил внимание на то, что непонимание существует естественно, изначально, само собой. А вот чтобы понять древний библейский текст или диалоги Платона, чтобы выяснить смысл исторического события или замысел автора произведения, надо «попотеть». Особенно тяжело приходится историкам, которые реконструируют события далекого прошлого, и переводчикам гениальных произведений, ведь надо быть не глупее автора. Причем проблема понимания другой культуры стоит перед всеми без исключения, даже если они не собираются жить на другом континенте: ведь и родная культура имеет «чужое» для нас прошлое, да и в настоящем мы должны понять мысль другого человека.
Огромной заслугой Шлейермахера было то, что он осознал фундаментальный и всеобщий характер проблемы понимания и заложил основы герменевтики как теоретической, философской дисциплины. Герменевтика возникла как искусство истолкования текстов, а затем превратилась в теорию понимания любого культурного явления. Герменевтика изначально признавала, что все люди, страны, народы, исторические эпохи - разные и что ее задачей является установление условий, при которых возможно их понимание и диалог.
В XIX в. молодой философской герменевтике противостояла чрезвычайно популярная гегеленекая философия истории. Каждый исторический период, каждое культурное свершение Гегель рассматривал в качестве необходимой ступени объективации и саморазвития абсолютного духа. Таким образом, гегеленекий историзм не признавал самоценности отдельной культурной эпохи, он рассматривал ее в качестве переходной ступени к более высоким и совершенным формам развития. В своем развитии мировой дух, согласно Гегелю, «делает чудовищные затраты возникающих и гибнущих человеческих сил; он достаточно богат для такой затраты, он ведет свое дело en grand, у него достаточно народов и индивидов для такой траты». Такая позиция Гегеля чем-то напоминала приемы ученых-естественников, для которых важно было увидеть общий закон, принцип, сходство ситуаций, а индивидуальные детали можно принести в жертву обобщению. Точнее, Гегель ценил красноречивые детали, но только те, которые подтверждали его заранее выстроенную логику мирового исторического процесса.
Принципиально иной подход к пониманию исторических событий воплотил в своих работах немецкий историк, представитель «философии жизни» Вильгельм Дильтей (1833-1911). Он показал различие в предметах естественных и гуманитарных дисциплин, или, как говорил Дильтей, «наук о природе» и «наук о духе». Науки о духе имеют дело с жизнью, с жизненным опытом человека как с совокупностью важных переживаний. «Мы представляем и осмысливаем мир лишь постольку, - писал Дильтей, - поскольку он переживается нами». Науки о духе познают формы деятельности и духовный мир самого человека, поэтому в них нет принципиальной разницы между субъектом и объектом. Мы понимаем мир потому, что переживаем события, которые в нем происходят. Если историк хочет понять другую эпоху и другую культуру, он должен забыть о себе сегодняшнем и погрузиться в переживания «давно минувших дней», «вжиться» в прошлую культуру. Это дает возможность оценить и пережить все культурное богатство прошлого, а не сводить исторический процесс к надуманным и плоским построениям.
С одной стороны, позиция Дильтея была очень симпатична тем, что бережно и внимательно относилась к неповторимым деталям живой жизни иных культур. С другой, исторические реконструкции, полученные с результате психологического «вчувствования», были крайне субъективны.
Тем не менее, его позиция получила поддержку в работах неокантианцев Вильгельма Виндельбанда (1848-1915) и Генриха Риккерта (1863-1936). Они провели различение наук о природе и наук о культуре не столько по предмету, сколько по методу.
Метод наук о природе – «генерализирующий», то есть обобщающий, дающий закон. Метод наук о духе – «индивидуализирующий», описывающий индивидуальное, уникальное, неповторимое событие. Обобщать, искать однотипные и повторяющиеся явления можно как в природе, так и в социальной жизни, поэтому одно и то же явление (например, человека) можно описать различным образом с помощью различных методов. В анатомических атласах человек описывается с помощью «генерализирующего» метода (медики отвлекаются от уникальных особенностей, привычек, черт человека, но выделяют общее: у всех людей-два круга кровообращения, одно сердце и т. д.)
В культуре все наоборот. В ней самое ценное - это однократное свершение человеческого духа. Если бы парфеняоны и египетские пирамиды стояли на каждом углу, как бензозаправки и киоски с мороженым, на них бы никто не обращал внимания и уж точно не показывал туристам. То, что многократно повторено, растиражировано, не имеет большой культурной ценности. Поэтому метод познания культуры, истории, человека должен описывать однократное событие. Но что из массы событий выбрать, описать, попытаться понять? Критерием отбора и принципом понимания должно стать «отнесение к ценностям», которые образуют самостоятельное царство. Главными человеческими ценностями следует почитать истину, добро, красоту, святость.
Высказанная в виде общего принципа, эта позиция получила конкретное и несколько скандальное воплощение в творчестве другого представителя философии жизни Освальда Шпенглера (1880-1936). Его работа «Закат Европы» (1918 - первый том, 1922-второй) стала настоящим бестселлером. За два года первый том выдержал 32 издания, практически сразу же был переведен в революционной России. Ажиотаж был связан с тем, что Шпенглер попытался представить мировую историю как историю абсолютно непохожих друг на друга и не связанных между собой культурных организмов.
Начал он с утверждения, что всемирной истории нет. Это выдумка европейцев, воспитанных в гегелевеком духе, которые в богатейших и самодостаточных культурах прошлого видят лишь подготовительный этап к новоевропейской истории. Шпенглер потратил немало язвительных слов, чтобы заклеймить европоцентризм и идею прогрессивного развития мировой истории. Прогресса тоже нет. Культуры вырастают одна подле другой «со своей возвышенной бесцельностью, подобно цветам в поле». Каждая культура - живой организм, который живет приблизительно тысячу лет. Он рождается, растет, цветет, дряхлеет и умирает, как любое животное или растение. Шпенглер явно пытался противопоставить такой «органический» взгляд на историю человечества механицистским научным схемам, или, как он говорил, «мертвой природе Ньютона». Кстати, книга Шпенглера вышла в свет через сорок девять лет после книги Н. Я. Данилевского «Россия и Европа», которая содержала схожую концепцию культурно-исторических типов. Шпенглер, который знал русский язык, несомненно, ее читал, но повлияли на него взгляды Данилевского или он самостоятельно пришел к почти таким же выводам, сказать трудно.
Каждая культура, по Шпенглеру, обладает своей неповторимой душой, которая выражается в характерном базовом символе, в типе религии, особенностях искусства, в неповторимом переживании пространства и времени. «Культура умирает после того, как эта душа осуществит полную сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, государств и наук» Средствами исторического познания, по Шпенглеру, должны были стать «вживание, наблюдение, сравнение, точная чувственная фантазия» При этом Шпенглер противоречил сам себе, так как никакое вживание в чужую культуру до конца не осуществимо, одна культура не может передать свои творческие начала и священные символы другой. Предсказать заранее рождение новой великой культуры нельзя, это - тайна. Предсказать смерть культуры можно. Когда творчество иссякает и душа культуры, отплодоносив, умирает, культура перерождается в цивилизацию. Цивилизация - это омертвение и тиражирование культуры.
На этапе цивилизации государство и нация деградируют, народ становится толпой, города-огромными космополитичными мегаполисами, демократия вырождается в диктатуру, человек превращается в раба машин и экономической эффективности, в объект политических манипуляций и пропаганды. Именно эти упрёки Шпенглера в адрес европейской цивилизации задели всех за живое и заставили активно обсуждать судьбы культурных организмов и перспективы их изучения.
Шпенглер выделил культуры: майя, египетскую, вавилонскую, китайскую, индийскую, арабскую, античную и западноевропейскую, чей закат предрекала его работа, увидел признаки зарождения новой русско-сибирской культуры, которой предсказывал великое будущее.
Еще один, правда, более мягкий вариант теории локальных цивилизаций предложил в середине ХХ в. британский историк Арнольд Тойнби (1889-1975). Он написал грандиозный 12-томный труд «Постижение истории» (1936-1961). Многие культурологи и историки называют его шедевром в области философии истории и кульминационным пунктом теории локальных цивилизаций.
Тойнби, в отличие от Шпенглера, не противопоставляет культуру и цивилизацию как два этапа - восходящий и нисходящий - в развитии социального организма. Цивилизации, которые описывает Тойнби, больше, чем нация (национальное государство) и меньше, чем человечество. Цивилизация возникает как удачный ответ людей на вызовы социальной и природной среды. Чтобы разрешить проблемную ситуацию и не погибнуть, от людей требуется творческое усилие. На такое усилие способны не все, а «творческое меньшинство». Остальные, составляющие инертную массу, охотно подражают своим лидерам.
Вся история всех культур - это череда вызовов и ответов. До поры до времени, пока ответы на вызовы успешны, цивилизация развивается прогрессивно, она самоопределяется и увеличивает внутреннее культурное разнообразие. Но рано или поздно происходит сбой, «надлом», вызов остается без должного ответа, потому что «творческое меньшинство» выродилось в «правящее меньшинство» и стремится силой сохранить свою власть. Видно, что в отличие от Шпенглера, Тойнби проводил не количественную границу жизни общественного организма (1000 лет), а качественную - пока элита сохраняет духовный, творческий потенциал. За надломом следует разложение, а затем гибель, но они могут растянуться на столетия и даже на тысячи лет, как было с египетской цивилизацией.
Но циклизм в модели Тойнби не был абсолютным, так как разложение и гибель цивилизаций компенсировались совершенствованием религиозных форм, созданием мировых религий и их прогрессом. Главное в истории - это реализация духовных, творческих возможностей человека. «Цивилизации приходят и уходят, а Цивилизация остается», - писал Тойнби. Таким образом, Тойнби предложил компромиссный вариант и согласился с тем, что при всей специфике все же существуют общие для всех народов ценности, векторы культурной преемственности и духовного прогресса.
И все же вопрос возможна ли общечеловеческая культура и есть ли общие для всех культур ценности, не получил однозначного ответа. Понятно, что если подпасть под гипноз разнообразия языков, обычаев, художественных стилей, религиозных верований и т. д., то ответ, скорее, будет отрицательным. Обращая внимание на то, что у европейцев цвет траура черный, а у китайцев - белый, мы не замечаем более глубокого сходства: все народы оплакивают своих умерших. Вполне естественно считать, что признание культурного своеобразия поможет сохранить собственную культуру и богатство культурного генофонда человечества. Но есть очень большая опасность, что отрицание культурных универсалий сделает другие культуры как минимум непонятными, а затем и чуждыми, враждебными. Наша главная задача - понять другую культуру, не отрицая ее своеобразия, и установить с ней продуктивный диалог. «История человечества давно засвидетельствовала, что способность одного народа осваивать достижения другого - один из главных показателей жизнеспособности его культуры... Именно на этом пути взаимодействия культур и складывается общечеловеческая культура, единая и вместе с тем многообразная», - отмечал академик Т. И. Ойзерман.
