Историографический обзор

Обращение к изучению вопросов повседневности представителями различных отраслей наук имеет давние традиции. Первыми кто обратился к изучению повседневности были представители западной социальной науки  А. Шюц, П. Бурдье, Г. Гарфинкель, Э. Гидденс, И. Гофман и М. Фуко, уделяющие первоочередное внимание именно повседневным взаимодействиям.[16]

Взрыв интереса к «социологии повседневности» и превращение ее в самостоятельное направление в рамках наук об обществе вызвали к жизни аналогичные изменения в историческом знании. В частности, перспективность «антропологического подхода» в изучении прошлого задолго до модернистских концепций уловили французские историки М. Блок и Л. Февр, увидевшие в реконструкции «повседневного» элемент воссоздания истории в ее целостности. Представитель второго поколения Школы «Анналов» Ф. Бродель, понимавший прошлое как чередование периодов «большой длительности», включал в них и повседневно-бытовую составляющую, то есть то, что окружает человека и опосредует его жизнь — географические и экологические условия жизни, трудовую деятельность, потребности и возможности их удовлетворения. Характерной чертой реконструкции повседневной истории было предпочтение, отдаваемое изучению массовых явлений и больших временных длительностей для обнаружения глобальных социальных трансформаций. С конца ХХ в. повседневность в трудах ученых все более приобретает облик своеобразной исторической антропологии, включающей в свои рамки изучение и реконструкцию материальной жизни, менталитета и повседневности. Начинается активное изучение социальной природы и функций тела, жеста, устного слова, ритуала, символики и т.п.[17]

Другое понимание истории повседневности превалирует в германской, и итальянской историографии. «От изучения государственной политики и анализа глобальных общественных структур и процессов обратимся к малым жизненным мирам», — так звучал призыв германских исследователей, создавших особое направление в историографии — «истории повседневности» или «этнологическую социальную историю». Отождествление истории повседневности и микроистории характерно для ряда итальянских историков (К. Гинзбург, Д. Леви и др.), в 1970-е сплотившихся вокруг журнала «Quademi Storici». Для представителей этого направления, исследование случайного стало отправным пунктом воссоздания социальных идентичностей. В 1980-1990-е гг. ряды исследователей повседневности пополнили американские сторонники «новой культурной истории», нацеленной на разгадывание символов и смыслов повседневной жизни. Под знамена микроисторического видения истории повседневности вошли и некоторые представители третьего поколения Школы «Анналов» - Ж. Ле Гофф и Р. Шартье. Именно микроисторики, изучавшие повседневность XX ст., озаботились анализом переходных и переломных эпох. Следствием понимания истории повседневности как «истории снизу» было преодоление снобизма в отношении маргиналов общества - преступников, инакомыслящих, представителей сексуальных меньшинств и т.п.

История повседневности в отечественной историографии представляет собой сравнительно молодое направление. В России «романтическое сопротивление» повседневности сохранялось почти до конца ХХ века. Однако уже в 1980-е годы у литературоведов возник интерес к повседневной культуре и ее моделированию и, прежде всего, – в теориях «литературного быта» Б.М. Эйхенбаума, статьях Ю.Н. Тынянова, Л.Я. Гинзбург и позднее - лотмановской школы.[18] С другой стороны, при характерных для советской науки классовых обобщениях повседневность оставалась вне поля изучения историков. Работы А.Я. Гуревича, М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева, М.Г. Рабиновича и других исследователей по изучению повседневной культуры средневекового мира, идущие вразрез с установками формационного подхода, представляли собой, скорее, исключение.[19] Зато в советские годы выходило немало работ по истории быта, который отождествлялся с материальной стороной жизни: давались описания того, что ели и во что одевались жители Древней Руси;[20] или приводились статистические данные о заработной плате, питании и жилищных условиях рабочих России на рубеже XIX – XX вв.[21]

Для 1950-1960-х гг. было характерно появление трудов, в центре внимания которых находились вопросы деятельности партии по улучшению социально-бытовых условий и повышению уровня жизни населения.[22]

В 1960-1980-е гг., было характерно следование идеологеме «коммунистического строительства». В 1970-е гг. модифицированной в концепцию «развитого социализма». Основной акцент делался на сознательности советских тружеников, их прямой заинтересованности в результатах своего труда и стремлении в кратчайшие сроки построить «светлое будущее».[23] Особенностью советской историографии было преимущественно фрагментарное рассмотрение основных аспектов советской повседневности. На рубеже 1970-1980-х годов в исследованиях материального благосостояния советских людей наметилось существенное продвижение вперед, чему способствовала разработка историками первичных материалов бюджетных обследований семей рабочих и колхозников.[24] Тогда же многие виды досуга (кино, чтение и театр) перестали быть элитарной формой времяпрепровождения, хотя они и не получили достаточного распространения среди населения.[25]

Качественно новым этапом в изучении советской повседневности и уровня жизни населения СССР стал период конца 1980-х – начала 1990-х гг.[26] Широкое использование писем и воспоминаний простых граждан позволило реконструировать советскую жизнь не только с внешней стороны, но и глазами самих людей того времени.

В современной российской исторической науке история повседневности возникла на волне очевидного самоисчерпания позитивистских приемов работы с источниками и устаревания прежних объяснительных парадигм - марксистской и структуралистской. Проблемное поле исследований советской повседневности составили следующие основные темы:

· формирование советского «ландшафта»;

· изменение публичного и частного жилищного пространства горожанина;

· качество жизни советского человека;

· гендерные аспекты советской повседневности;

· советское детство: школа и детская литература, детское кино и театр;

· миграция как фактор повседневности: бегство и высылка, переселение и переезд, «покорение Севера» и распределение.

Как и их западные коллеги, некоторые российские историки в поисках новых подходов к изучению повседневности обратились к микроанализу.[27] Другие ученые, оставаясь в целом в рамках макроисторического подхода, фокусируют внимание на каком-то одном явлении повседневной жизни. Действительно, этнологи и социологи накопили большой опыт изучения повседневных практик, который в настоящее время востребован исторической наукой.

Что касается реконструкции постсоветской повседневности, то здесь наметился очевидный поворот к компаративизму – сравнению советской повседневной жизни и реалий 1990-х гг.[28]

Сегодня можно констатировать новую историографическую ситуацию, когда практически отсутствует деление на отечественную и зарубежную науку. Активно формируется единое научное пространство, в котором западным ученым открыты российские архивохранилища, а отечественные историки плодотворно используют западные методологические наработки. В свою очередь, интенсивный научный диалог способствует выработке нового знание о советской истории.