Странный зверь халикотерий

 

Из современников индрикотерия особенно интересен еще один странный зверь – гигант халикотерий. Халикотерий – копытное. Но вместо копыт у него когти. В этом он – исключение среди копытных. Голова и шея у него лошадиные. Спина и хвост как у тапира. Зубы как у бронтотерия. Ноги – носорожьи. И только когти свои собственные, ни на кого не похожие.

Жили халикотерии в лесах, питались древесной листвой и молодыми побегами. Любили встать на задние ноги, зацепиться за стволы деревьев когтями передних лап. Правда, на этот счет у ученых нет единого мнения и профессор Чикагского университета А. Ромер считает, что халикотерии питались корнями, для добывания которых им и нужны были когти.

Долгое время когти этого зверя находили отдельно от скелетов. Они были предметом споров и разногласий в ученом мире, пока не удалось найти полный скелет, который и рассеял все сомнения. Когти действительно принадлежали халикотерию, и никому другому.

 

«ДАЙТЕ МНЕ ОДНУ КОСТЬ, И Я ВОССТАНОВЛЮ ЖИВОТНОЕ!»

 

Сейчас, когда мы говорим о животных третичного периода, нельзя не упомянуть, что именно с них началась наука об окаменелостях. Именно кости третичных животных привлекли к себе внимание человека, которого мир впоследствии назовет отцом палеонтологии. И его гордое восклицание у нас в заголовке – результат кропотливейших, многолетних исследований и размышлений. Конечно, речь идет о величайшем естествоиспытателе первой половины XIX века, французском ученом Жорже Кювье.

В 1830 году почти одновременно француз Блэнвилль и профессор естественной истории Московского университета Фишер фон Вальдгейм назвали «науку об окаменелостях» греческим словом «палеонтология».

А началось все с того, что в 1796 году двадцатишестилетний Жорж Кювье, только что назначенный членом Французского института (так после революции стала называться французская академия наук), делает доклад об исследованных им костях ископаемых слонов. Он доказывает, что современный слон и ископаемый мамонт относятся к разным видам. Это было его первое палеонтологическое исследование.

С каждым годом интерес Кювье к палеонтологическим остаткам все усиливается. Он стремится выяснить условия, при которых сохраняются в земле ископаемые кости. Он ищет содействия известного уже нам геолога А. Броньяра, который, как вы помните, выделил юрский период. С его помощью Кювье начинает изучать геологию окрестностей Парижа. В каменоломнях Монмартра, где добывали гипс, он собирает окаменелости. Там, в слоях, относящихся к середине третичного периода, он находит наиболее ценные остатки – материал для своих важнейших работ. Великолепное знание анатомии современных животных помогает Кювье правильно оценить собранный им материал. Ни одна мелочь не проходит мимо внимательного взгляда ученого. «Своей колоссальной работоспособностью он, как никто, оправдал известное изречение, что гений есть труд», – сказал о нем А. А. Борисяк.

Кювье удается найти лошадеобразных животных – палеотериев, неизвестных науке грызунов, летучих мышей, а также сумчатого волка и лисицу, отличающихся от современных.

«Рассказывают, – пишет Борисяк, – что он мог легко переходить в течение дня последовательно от одной научной работы к другой, не теряя ни минуты: каждая работа имела свой стол, иногда – отдельный кабинет, где все заготовлялось к его приходу: литература, препараты, инструменты. Тонкую препаровку описываемых ископаемых он вел сам, и многие таблицы к его сочинениям нарисованы им собственноручно».

Такая тщательность в работе, наблюдательность и умение сопоставлять факты позволили однажды Кювье одержать победу в научном споре. В присутствии своих недоверчивых коллег он взял кусок породы, из которого торчала только передняя часть скелета с зубами. Кювье тут же объявил, что перед ним не кто иной, как дидельфус – ископаемая сумчатая крыса.

Все пришли в изумление и потребовали доказательств. Тогда Кювье с большой осторожностью очистил скелет от породы, и скептики убедились, что он прав: среди прочих костей была косточка, которая встречается исключительно у сумчатых – она служит им для поддержания выводковой сумки.

Кювье был очень увлеченным исследователем, и в воспоминаниях современников сохранились заметки об этой его черте.

«Однажды, – вспоминает миссис Ли, которая бывала в его доме, – Кювье зашел в комнату своего брата, чтобы попросить того выбить какую‑то окаменелость из обломка, в котором она заключалась, – услуга, которую брат часто ему оказывал. Не застав его, он обратился со своей просьбой к находившемуся тут же Лорильяру. Последний немедленно принялся за дело и освободил кость, нисколько не повредив ее. Через несколько минут Кювье зашел посмотреть на свое сокровище и, найдя его в полной целости, пришел в такой неистовый восторг, что Лорильяр, не имевший понятия о значении этой находки, подумал, что он помешался. Наконец, держа кость в одной руке и схватив другой Лорильяра, он потащил его к своей жене и свояченице и представил им, восклицая: «Я нашел наконец мою ногу и обязан этим Лорильяру!»

Кювье описал и восстановил более ста пятидесяти видов ископаемых млекопитающих и рептилий. Энергии и таланта его хватало на все: и на науку, и на организационную деятельность. Профессор уже в двадцать шесть лет, он становится бессменным секретарем отделения естественных наук Французской академии и занимает эту должность на протяжении тридцати лет. Тогда же он сближается с Наполеоном I – в то время президентом академии. Наполеон поручает Кювье и еще пяти инспекторам организовать лицеи в различных городах Франции и назначает его членом совета созданного им Императорского университета. В университете стараниями Кювье был создан естественный факультет, а при нем – естественно‑исторический кабинет. Кювье вводит преподавание естественных наук в средней школе. С возвращением Бурбонов на престол Кювье назначают президентом Комитета внутренних дел при Государственном совете и, наконец, членом Государственного совета, где он старается смягчить действия свирепствовавшей тогда реакции.

Луи‑Филипп делает его пэром. Менялась власть, а Кювье оставался на высоких административных постах. И это не мешало ему, прежде всего, оставаться верным рыцарем Ее Величества Науки.

В заключение хочется рассказать один забавный случай из жизни этого замечательного человека, о котором не упускают возможности упомянуть все, кто пишет о Кювье.

Дело было так. Студенты, очень любившие своего профессора, решили однажды подшутить над ним. Как‑то ночью, нарядившись в шкуру дикого барана, один из студентов вдруг разбудил своего учителя глухим возгласом: «Кювье, Кювье, я пришел съесть тебя!» Кювье проснулся, но, увидев рога и копыта, заметил: «Рога, копыта… Травоядное… Ты меня не можешь съесть!» – и, повернувшись на другой бок, снова заснул.

С точки зрения современной науки великий Кювье был слишком категоричен в своих выводах – ведь в его время еще не были найдены когтистые «лошади» халикотерии и копытные хищники кондиляртры.

 

 

 

 

Родственники лошадей – халикотерии – жили во влажных лиственных лесах 30 миллионов лет назад. Их конечности, однако, были украшены не копытами, а когтями.

Поднявшись на задние ноги, халикотерии когтями передних вцеплялись в ствол дерева и ощипывали листья с высоких ветвей. Гигант халикотерий – исключение среди копытных. Голова и шея у него лошадиные. Спина и хвост – как у тапира. Зубы – как у бронтотерия. Ноги – носорожьи. И только когти свои собственные, ни на кого не похожие. Долгое время когти этого зверя находили отдельно от скелета. Они были предметом споров и разногласий в ученом мире, пока не удалось найти полный скелет, который и рассеял все сомнения.

 

ПЛЕННИКИ ЯНТАРЯ

 

Если вам приходилось бывать на Кавказе и прогуливаться по раскаленным улочкам его курортных городов, то вы, вероятно, обратили внимание на весьма оригинальный сувенир, выставленный в витринах даже самых маленьких магазинчиков. Скорпион в «янтаре»! Скорпион, безусловно, настоящий. Более того, сугубо современный. А вот «янтарь» ничего общего с древней смолой не имеет. Это эпоксидная смола – детище современного технического прогресса.

Каким же образом пришла людям в голову мысль заключить животное в смолу? Мысль эту подсказала им сама природа. Еще в древности жители Прибалтики находили на берегу моря желтые прозрачные «камни». Иногда внутри этих камней оказывались клещики, жуки, пауки, мухи, комары, веточки растений или даже маленькие зверьки. Позднее специалисты установили, что желтые камни – янтарь – есть не что иное, как смола из доисторического леса.

В России о происхождении янтаря из смолы писал еще М. В. Ломоносов. Он же отметил, что иногда куски эти содержат насекомых.

Ломоносов решительно отвергал всякие фантастические догадки на сей счет и в поэтическом четверостишии так объяснил это явление:

 

 

В тополевой тени гуляя, муравей

В прилипчивой смоле увяз ногой своей.

Хотя он у людей был в жизнь свою презренный,

По смерти, в янтаре, у них стал драгоценный…

 

 

Написано очень точно – муравьи в балтийском янтаре чрезвычайно обильны, встречаются там и сережки тополя. Сам же янтарь – смола древней сосны, которая так и называется: сосна янтароносная.

Янтарь собирают на побережье Балтийского моря. Много его возле города Паланги в Литве, а еще больше под Калининградом. Геологи установили, что волны вымывают янтарь из так называемой «голубой земли». А «голубая земля» лежит под «зеленой стеной» – толщей глауконитового песчаника. Про минерал глауконит мы уже рассказывали. Он помог определить возраст первых позвоночных: «древнезуба» и «старозуба». Помог он и на этот раз. По содержанию радиоактивного аргона в глауконите было установлено, что балтийский янтарь образовался как раз тогда, когда жили эндрюсархус и «громовые звери» бронтотерии, то есть примерно 50 миллионов лет назад. Сам янтароносный лес рос не там, где теперь находят прозрачный камень, а еще дальше к северу, на Скандинавском полуострове. В Прибалтику же янтарь вынесли древние реки. Но хотя в янтароносном лесу росли сосны и жили муравьи, он был больше похож на современные леса Кавказского побережья и даже на горные леса Индии.

Вместе с муравьями здесь жили термиты и богомолы, которые совсем не выносят холодной зимы. Там же в изобилии рос кипарис, и, что совсем удивительно, в скандинавском лесу летали предки знаменитой африканской мухи цеце.

Янтари, правда, не такие красивые, как прибалтийские, встречаются во многих местах земного шара. Есть янтари древнее прибалтийских, есть моложе. И почти везде в них можно найти отлично сохранившихся насекомых. Насекомые эти почти такие же, что живут и сейчас. За 50 миллионов лет они мало изменились. Изменилось только их распределение по Земле. Поэтому ископаемые насекомые очень точно могут рассказать, в каком климате и среди какой растительности жили они в той или иной точке земного шара и как изменялись условия их жизни.

Пока мы писали эту книгу, уже знакомый вам ученик профессора Родендорфа Владимир Васильевич Жерихин из знаменитой лаборатории на Полянке сопоставил все данные по ископаемым насекомым и пришел к неожиданному выводу: до конца палеогена, по‑видимому, не было степей и саванн, а также галерейных тропических лесов влажного климата – джунглей, стало быть, не было важнейших ландшафтов, без которых трудно представить себе нашу планету.

Так вот, появление этих ландшафтов на границе палеогенового и неогенового периодов было последней из великих экологических революций, которая сделала Землю пригодной для появления на ней Человека Разумного.

 

ГАЗОН И ДЖУНГЛИ

 

Все мы привыкли к призывам «По газонам не ходить!» и уже забыли, что сами газоны придуманы как раз для хождения. Настоящий газон выдерживает не только хождение, но и всесокрушающий натиск лавины футбольных команд в разгар летнего спортивного сезона. Разумеется, это не наскоро посеянная чахлая травка, а ухоженный и подстриженный ковер с упругой многолетней дерновиной. Рассказывают, что самые лучшие газоны Англии – те самые, где нет табличек «не ходить!» – подстригаются уже сотни лет. А вот запущенный, одичавший газон вытоптать довольно легко. Неповреждаемым его делает именно систематическое повреждение.

У городского газона есть природные аналоги – луга и степи. Они были и остаются главной опорой могущества человека. Оттуда происходят основные источники его богатств – культурные злаки и домашний скот. Оттуда, по‑видимому, пришел и сам человек.

Луга и степи – это гигантские солнечные батареи, превращающие энергию света в вещество. Трудно поверить, что гектар луговой степи, то подсушиваемой, то подмораживаемой, производит в год почти столько же зеленой массы, что и гектар тропического леса, где деревья поднимаются на стометровую высоту, щедро орошаются дождями и освещаются жарким солнцем все триста шестьдесят пять дней в году. Однако это так. Более того, сравнение оказывается далеко не в пользу тропического леса. Подсчитано, что в тропическом лесу один грамм листьев создает примерно тридцать граммов органического вещества в год, а в степях и прериях – целых сто! И вещество это оказывается тоже разным, В лесу большая его часть уходит в древесину стволов, а в степи – в травянистые листья и стебли злаков.

В общем, тропический лес и степь – это две совсем не похожие биологические системы. И может быть, самое важное различие в том, что лес не приспособлен к тому, чтобы его ели, а степь не может без этого нормально существовать.

В результате, в тропическом лесу почти нет крупных животных: лишь полчища членистоногих заняты своей вечной работой – разрушением мертвых стволов и листьев. Степь же, до того как в нее пришел человек со скорострельной винтовкой, была полна неисчислимыми стадами травоядных.

Леса в том или ином виде существуют на Земле с начала карбона. А вот степей, пампасов и прерий – зеленых, сизых и голубых просторов, заросших злаками (именно таковы, например, степи Южной Африки), – не было до середины кайнозоя. Их возникновение – пожалуй, самая крупная биологическая революция после вымирания динозавров.

Много позже биосфера Земли подвергалась грозному удару Великого четвертичного оледенения. И все же травка, разросшаяся по равнине, оказалась сильнее ледника, стирающего горы. Ледник убил многое и не создал почти ничего. Степь же сделала биосферу такой, как она есть сейчас. Но кто же «сделал» саму степь?

Степь удержится лишь там, где деревьям не удастся расти или хотя бы сомкнуть кроны.

Три силы могут задержать лес: сухой климат, пожары и травоядные. В сухом климате деревья не могут расти. Во всяком случае, расти плотно – им не хватит воды. И второе – деревья плохо переносят повреждения и от огня, и от растительноядных зверей и насекомых. В общем, чем суше климат, тем реже леса, тем больше травоядных и больше пожаров. И наоборот: чем меньше лесов, тем суше климат на обдуваемых ветрами и прогреваемых солнцем пространствах.

С чего же все началось? С климата?

Некоторые экологи считают, что началось с изобилия растительноядных млекопитающих. Именно они постепенно теснили лес с речных пойм, с опушек и все быстрей тянули за собой злаковую степь, которая, как газон, становилась лишь пышнее от вытаптывания и выедания.

Степь – неразрывное сообщество травы и травоядных – появилась не вдруг. Сама основа ее, злаки, известна еще со времен динозавров. Но злаки еще не степь. Судя по анализам древней пыльцы, злаков было мало не только в верхнем мелу, но и в палеогене. И они еще не образовали характерных степных сообществ.

Положение начинает меняться только к концу палеогена. Ученые находят в отложениях, относящихся к этому времени, все больше пыльцы растений открытых пространств и все больше животных, которые, судя по зубам, могли питаться этими растениями. В следующем периоде, неогене, степи завоевали мир. Они пришли и туда, где сейчас полярная тундра. И туда, где теперь пустыни. Они изрядно потеснили леса. Вместе со степями и саваннами по свету распространились и их обитатели: неисчислимые стада копытных, мириады грызунов, новые стремительные хищники, страусоподобные птицы и новые насекомые – прежде всего кузнечики. Этот новый мир был так заманчиво обилен, так богат пищей, что далеким предкам человека захотелось спуститься с деревьев в степь. И все же причины этой биологической революции не совсем ясны. Ведь в борьбе на равных лес всегда сильнее травы. Как ни дружно стоят стебли, как ни плотна дерновина, всегда найдется место, где упасть и прорасти семечку дерева.

 

 

 

 

Носорог эласмотерий.

 

 

 

Торфяной олень мегацерос.

 

 

Глава XII

ЗВЕРИ И КОНТИНЕНТЫ

 

 

 

 

Наконец‑то мы вступаем в привычный для нас мир – мир знакомых травяных ландшафтов с ярким солнцем и сильными ветрами. Стада пасущихся лошадей, мастодонтов и антилоп обычны для этого степного пейзажа. Палеонтологи хорошо изучили этих животных. Изучены и растения, среди которых они жили. Неясным пока остался только вопрос, как же образовались сами степи.

Палеонтологи еще не разгадали многих тайн кайнозоя. Происхождение степей – только одна из них. Другие связаны с явлением, которое мы сегодня называем «мобилизмом» – движением материков.

В те времена Южный суперматерик – Гондвана – раскололся на части, и они расползлись в разные стороны и зажили своей «островной» жизнью. Это Южная Америка, Африка, Австралия и Новая Зеландия. Изоляция не могла не повлиять на обитателей этих материков. И звери, населявшие их, оказались такими разными, что о каждом из островных континентов нужно говорить особо.

 

НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ

 

Новая Зеландия откололась от Гондваны еще 200 миллионов лет назад, в мезозое, в триасовом периоде. Большая ее часть до кайнозоя была покрыта морем, а суша представляла собой мелкие острова. И только в миоцене, когда горы поднялись из океана, Новая Зеландия приобрела современные очертания.

У Новой Зеландии есть одна отличительная особенность – отсутствие млекопитающих. Барьер океана оказался для них непреодолимым, и те зоны обитания, которые на других материках заняли звери, на Новой Зеландии достались птицам – птицам бегающим: моа и киви, которые, вероятно, произошли от древних летающих птиц. Тут оказались и коротконогие моа – эмиды, и длинноногие – динорнисы трехметрового роста. Эти птицы жили в Новой Зеландии до тех пор, пока туда не добрались полинезийские охотники и не перебили их. Последняя птица динорнис была убита 200 лет назад, и сегодня палеонтологи изучают ее по

скелетам, целые кладбища которых найдены в Новой Зеландии. Сегодня из наземных птиц киви – единственные коренные жители. И в тихую звездную ночь еще можно услышать их жалобный крик, за который они и получили свое название.